Интегра
Integra - Lat. - "всё", "вся", букв.

Igne Natura Renovatur Integra (лат.)- Огнем природа обновится (рус.) ключевые слова, I.N.R.I. (Девиз Розенкройцеров. первый же вариант, тот, что был начертан на кресте Иешуа, был: Iesus Nazarenus Rex Iudæоrum)

Integrant -неотъемлемая часть, Integer (лат) - целое.

Вот откуда пошло ее имя, видимо, взятое Хирано с умышленной целью сделать из нее не столько Интеграл (правду говорит Кирст), сколько подобие веры, точнее, ее вместилища, неотъемлимой частью всего его "Хеллсинга", если можно так выразиться (простите, на пафос потянуло), которое есть "всё"... хотя бы для некоторых.


Орден Розы и Креста
«Название «розенкрейц» – образовалось из двух слов: Rose и Kreuz, т.е. роза и крест. Эти символы красовались на фамильных гербах как европейских рыцарей, так и известных немецких теологов – Мартина Лютера и Иоганна Андреа.

В 16. веке теолог из Тюбингена Иоган Валентин Андреа, питавший особый интерес ко всякого рода тайным обществам, описал братство Розенкрейцеров, основателем которого провозгласил некоего Христиана или Кристиана Розенкройца. Кристиан, как рассказывает легенда, родился в Германии в конце 14 века, учился в монастырской школе, где вскоре проявил незаурядные способности, затем много странствовал, овладел искусством врачевания, а затем и магии. Ему удалось прочитать так называемую «Книгу Мистики», в которой были собраны все самые недосягаемые таинства мира и человечества. Вернувшись в Европу он попытался поделиться своими знаниями, но столкнулся с непониманием окружающих. Мечтая о преобразовании общества, Кристиан решил организовать тайное братство, которое вскоре насчитывало около сотни «братьев». Их основной задачей было – безвозмездно лечить людей, хранить свои знания и свою принадлежность к братству в тайне и обязательно передавать их своему преемнику.

Когда умер прославленный реформатор Кристиан Розенкройц неизвестно. Но веком спустя была обнаружена его могила, «украшенная» всевозможными таинственными знаками. Итак, в 16. веке мир узнал о тайном братстве Розенкрейцеров из скорее сатирических языком написанных записок Иоганна Андреа, которые, однако, вызвали и вызывают по сей день неугасающий интерес к засекреченным таинствам. В истории братства выделяются три основные группировки.

Так называемые «старые Розенкрейцеры» занимались, как уже было сказано выше, врачеванием, алхимией и поисками заветного Философский камень.

Розенкрейцеры Золота ориентировались на орден Иезуитов и были тесно связаны с католической церковью. Братство рекрутировало бывших массонов, которые также, как у массонов, должны были пройти девять ступеней. Высшая из них называлась Магистр Маг. В отличии от массонов. свою деятельность братья держали в строжайшей тайне. Розенкрейцеры стремились к политической власти, пытались изобрести метод получения золота и искали Философский камень. Братство Розенкрейцеров Золота представляло собой некую смесь христианской мистики, Каббалы, магии и алхимии. Наиболее известным стало братство, когда в него вступил император Вильгельм II. Из-за политических распрей и борьбы за власть братство, однако, просуществовало недолго.

Третья группа – Старый мистический орден розы и креста (по-немецки сокращённо AMORC) – ориентируется на старых Розенкрейцеров и существует по сей день. Центр немецкого братства находится сегодня в Баден-Бадене. По своей структуре орден напоминает массонов: различные ступени лож подчиняются друг другу. Главная цель братства – найти свой собственный путь к Всевышнему. При этом основная роль отводится мистике. Розенкрейцеры утверждают, что мистик – человек, который пытается мобилизовать свой внутренний потенциал и получить тем самым доступ к тому высшему, божественному, которое глубоко спрятано в каждом из нас. Члены братства называют себя студентами и изучают всевозможные науки и учения. Такие как: учение о реинкарнации, законы кармы, медитацию, визуализацию, имагинацию, учение о четырёх элементах, самолечение, высшую астрологию, эзотерическое таро и многое другое.

Стать членом братства может каждый желающий, независимо от национальной, религиозной и общественное принадлежности. Обучение происходит заочно, за определённую плату.

Кроме этих трёх групп, существуют и другие, небольшие группы. Причём, каждая из них настаивает на праве, быть единственно правильным и настоящим братством Розенкрейцеров. Адрес в интернете: A.M.O.R.C. international htpp://amorc.org/»

А еще я не умею рисовать ни в Шопе ни в Пэйнте... так что прошу отнестись с пониманием и долей иронии к моей мазне... ^V^

[512x480]

Где же ты, князь?
Под серебряными небесами скрыт твой лик, твой плащ укрывает тебя от света плотным маревом. Суровый взгляд зеленых глаз пронзает тьму…
Кто же ты, князь?
Статный силуэт, изящные одежды… легкая трость касается земли, усыпанной грань к грани уложенными камнями. Мостовая принимает тебя, гонит вперед, чуть пружинистым и неспешным шагом. Небо нависло над Лондоном…
Смотри в него, князь…
Оно глубже самых ненавистных глаз – глаз прошлого. Оно вмещает в себя оплот веры человеческой – Бога.
Того, кого ты отринул…

Взгляд – глаза в глаза. Еще один день, один серый день…
Она надевает пальто и медленно застегивает каждую пуговицу. Сжимая в пальцах перчатки, выходит, пешком, не спеша, вдоль Темзы… осенний ветер близится к зиме – холодный, острый, как лезвие ножа, прошедшееся по руке. Он рвет одежды и наслаждается своим могуществом, но, стихая, становится более ласковым, чем рассветные лучи. Спрятав руки в перчатки, Леди улыбнулась своим мыслям, становясь на берегу реки… волны набегали и отставали друг от друга, вылизывая до блеска каменные «бортики» ограждений.
Над Биг Беном замерло сизо-алое облако, осторожно касаясь циферблата и стрелок тонким хвостом, словно хотело слизать капли дождя, застывшие на часах. Сквозь облака блеснуло солнце и заиграло, по странному закону случайностей согревая Лондон своим теплом, похожим, скорее, на весеннее, чем на вестника надвигающейся зимы…
Последняя из рода Хеллсинг расстегнула пальто и оперлась о перила, закрывая руками лицо. Пальцы скользнули под очки и чуть надавили на веки. Перед глазами поплыли круги, все потемнело, но лишь на то самое мгновение, которого ему было более чем достаточно.
На узкое женское плечо легла широкая ладонь в белой перчатке…
Молчание, все и без того ясно.
Сколько лет, сколько зим. Безудержно-светлые моменты и туманные недоговорки. Действия вопреки. Сколько оставшихся за спиной взглядов, так и не брошенных друг другу, как подачки – волкам. Или брошенных, но именно – волкам, потому что волки подачек не берут.
Повинуясь своим нестройным мыслям, Леди взялась за предложенную руку и пара медленно пошла вдоль Темзы, направляясь в старый, никем, казалось, не изведанный парк. Еще издали его силуэт манил тускло мерцающими фонарями, но это долгое ожидание было томительнее и прекрасней любых попыток ускорить события. В какой-то мере, можно сказать, Интегра любила оттягивать моменты. Такой же театрал… и любитель эффектов.

Словно преданная собака, тьма льнула к его ногам, вылизывая до блеска отполированные ботинки, отряхивая от грязи идеально выглаженные брюки. Верх утонченности, идеальные манеры… но только до тех пор, пока рядом с ним – Хозяйка. Леди.
Улыбка, которой место в сердце, скользнула к губам на мгновение, выдавая великую тайну чувств, но вновь скрылась за маской обыденности, словно этому лондонскому денди, сошедшему с книжных страниц начала двадцатого века, уже слишком наскучила окружавшая его жизнь. Казалось, эти машины, эти здания, яркий свет реклам, от которого он стремился скрыться в темных аллеях парков и роскошных залах театров, уже вызывали явное желание убить.
Каждый взгляд, каждое движение – выверены до миллиметра, до тончайших намеков, но сейчас это было не нужно. Они шли по аллеям, по узким дорогам, и свет, льющийся из ажурных голов фонарей, не касался стройных высоких фигур. Одиночество пополам с единством делили их судьбы, делили шорох их шагов и шелест одежды, соединяя те секунды, за которые можно было умереть и родиться заново, за которые можно было… полюбить.
Леди была на удивление спокойна, она даже не смотрела на Вампира, отдавая должное своему викторианскому воспитанию. Вампир же не смотрел на девушку – к чему все это, если можешь по одному биению сердца подслушать самые тайные эмоции? Ни к чему… словно пьяный, он шел рядом с Интегрой. Владиславу казалось, что он снова жив, снова, не отринув Господа, лицезреет пред собой одно из его чудес – венец творения – жизнь, ощущает ее биение рядом с собой, но это была всего-навсего иллюзия, которой он сам желал. Фонари светом касались их одежды и тут же испуганно отскакивали во мрак, словно их и не было вовсе… только иллюзия темных оттенков радуги, из которых состоял мир, была почти настоящей. Кроме этой ночи не было ничего.
Впереди сверкали яркие улицы Лондона, которые обязательно приведут их сегодня к волшебству музыки и вдохновения… любитель театральных эффектов, своеобразный кукловод, взмахнул рукой и напел пару строк из предстоящей оперы… Леди благосклонно улыбнулась…
Казалось, сегодня сказка, которую она так желала в детстве, воскресает…

Певица была прекрасна. Тонкая, лебединая шея с нежным узором полнокровных вен, пышная грудь, осиная талия… словно соткана из нот, она исполняла свою партию, закрыв глаза… Вампир и леди Хеллсинг не отрывали взгляда от сцены до самого конца…
А вокруг их окружало великолепие бриллиантов, роскошь одежд, шелест голосов, столь тихих, что, казалось, это ветер играет занавесками. Высшее общество, в котором порой меньше Читать далее...

Жадно дышали облака, касаясь легкого тумана, нависшего над городом. Ласковые лучи солнца последним вздохом мелькали в небесах и таяли где-то за горизонтом, целуя землю. Целую вечность стояла земля немецкая неспокойно, наслаждаясь предвкушениями войны и песню напившейся кровью стали. И простоит еще одну Вечность…

Всю свою жизнь разбирать чужие бумаги, чужие воспоминания, чужие жизни, сортировать по коробочкам, по полочкам, подклеивать имена, даты, цифры, дорисовывать каллиграфическим почерком буквы, «подсказывать» справкам, куда им нужно лечь, чтобы не нарушить хронологию…
Документы, диагнозы, результаты исследований, все это обрушилось на нее в один день – такой же, как и все, разве что, чуть более подслеповатый. Протирая очки, она не заметила, как уснула в своей же кровати, среди своих же бумаг. И, проснувшись, окунулась в пространство выбора – трибунал и смерть или… или.
Самодовольная улыбка полного человека, которого именовали Майором… солдаты держат ее под руки – чтобы было спокойнее? Озираясь со смешением чувств – изумление, интерес, – она шла, спокойно, не торопясь, так, как ее заставляли идти в сторону, ведущую ОТ трибунала и смерти…

- «Волшебный стрелок», значит? Действительно, демоническая сила… но запомни как следует, обер-лейтенант…
- Да, сэр?
- Знаешь ли ты, чем оканчивается «Волшебный стрелок»? В конце оперы Самиель, демон-охотник, с которым играл Каспар, утащил его в Ад, а тело было сброшено в пропасть… Если ты разыгрываешь из себя призрака, то сам когда-нибудь станешь им. Помни, обер-лейтенант… и перед тобой тоже появится Самиель, демон-охотник…

Обер-лейтенант поправила очки и вздохнула, поджимая под себя ноги. Эти слова не выходили у нее из головы… и то, с какой интонацией они были сказаны, словно ставило ее перед небольшим выбором – победа или смерть. Что-то похожее было и в их девизе… но не было столь предрешено. Обер-лейтенант Рип Ван Винкль резко поднялась на ноги и, решительно распустив косы, ушла в сияющий галогенными лампочками коридор. Мушкет, словно талисман, крепко сжимали хрупкие девичьи пальцы…

Легкие волны отражали звезды, мерцающие где-то в самой вышине поднебесья, но так близко, что, казалось, сбить их пулей не составит труда. Или прикоснуться самыми кончиками пальцев, чтобы не обожгли или – не дай Господь – погасли. Привкус победы… пропал. С первыми ревущими звуками падающего самолета, с первой паникой… единственным, кто здесь еще не терял себя, своей воли и смелости, была обер-лейтенант Рип Ван Винкль, но так казалось только на первый взгляд. Страх разъедал ее изнутри, заставляя трястись ладони и все, что ее окружало – валиться из рук. Страх заставил ее закричать: «ОН ЗДЕСЬ!» и, высыпав порох в пороховницы мушкета, выстрелить…
SR-17 стремительно падал в четко, словно цель, нарисованную свастику… если бы ее не было здесь, Рип Ван Винкль обязательно посмеялась бы над каламбуром… но вместо насмешек над собственной судьбой, она сжалась в маленький и кроткий комок, обнимая свое оружие… вода из глаз (как она могла поверить себе? Обер-лейтенанты не плачут…) ручьем стекала к подбородку, неприятно щекоча кожу. Обер-лейтенант, растеряв остатки мужества с последней смертью одного из солдат, размазывала слезы по щекам, не задумываясь ни над сопротивлением, ни над бегством…
Из ниоткуда взявшийся ветер трепал ее волосы, рвал одежду, но так же быстро и стих, словно ничего и не было…
Зазвонил канонадой будильник и тут же смолк… хруст пластика под лакированным сапогом отдавался хрустом костей… тяжелые шаги, казалось, готовы были растоптать ее, унизить, вбить в землю очередным крестом собственного самолюбия. Жалкая девочка, неужели ты такая? Съежившись, как ребенок, твердишь одно имя, от которого ты же и понесешь наказание. Самолично избрав свой путь, неужели ты не захочешь пройти его до конца? Во имя Рейха, обер-лейтенант… во имя Рейха. И нашей священной тысячелетней войны…
- Самиель… Самиель… Самиель… х… хх…ны…
Ты плачешь, девочка… вставай… борись со своим страхом… во имя германской империи!
- Мои пули не пощадят никого! – Крик не отчаяния, но уверенности в себе, уверенности в победе. Они никогда не промахивались, твои Волшебные Пули…
Обер-лейтенант Рип Ван Винкль нацелила мушкет на темную фигуру, окруженную адским пламенем, и спустила курок…
- Падай… падай… падай и умри!
Тьма ночи окутывала густотой фиолетовых оттенков, когда черный теряет свою силу и лишь дополняет. Его кожа рвалась под напором волшебного оружия, несущего смерть всякому, кого изберет Стрелок. Рип Ван Винкль с победным блеском в глазах окидывала скорчившуюся фигуру взглядом…
- Ты попалась…
И только испуг… словно в тумане, она не рвалась. Хлесткий удар кулаком по лицу, падение, боль, страх… страх, который съедает изнутри, заставляет сердце трепетать и вырываться из груди. Горло сдавили стальные пальцы, заставляя разрываться легкие, но один рывок ее Демона – и мушкет (ее же оружие – какая насмешка!) пронзил девичьи, хрупкие ребра, крепко вбиваясь в стену. Железный привкус на языке был острее Читать далее...

Война. Война. Дайте мне сражений и битвы, дайте мне крови и стонов, криков, рождающих Хаос…
Только тьма, только ночь, только вы, мои обожаемые враги! Только мы с вами – вместе и на одном поле, нет, на одной сцене – будем разыгрывать свою партию! Мою партию… я сам прописал вам роли… никто не хочет заглянуть в сценарий? Никто? Что ж… это даже мило. Пусть игра будет Игрой. Миллениум победит. Или насладится вашим поражением, что уже немаловажно. Каждый шахматный ход, каждая шахматная фигурка на клетчатом полу. Правда ли, Интегра, что пол у тебя в кабинете в черно-белую клетку? Это меня радует. Ты уже поняла все мои мысли, но отказываешься признать их, потому что мы – похожи. Ох, не врите, фройляйн… мы – как единое целое. Сотканы из Света и Тьмы. У тебя – Алукард, воплощение мощи и силы, могущества, бессмертия; у меня – Letz Batallion, воплощение достижений Рейха, наших многолетних опытов. Неужели мы не похожи?
Не ври себе, моя дорогая… наши создания уравновешивают друг друга в этой упоительной партии. Дивизиона «Искариот» больше нет, от него осталась жалкая кучка римского пепла вперемежку с пеплом моих бойцов. Это даже интересно – с одной стороны. «Прах к праху», так ли говорил падре Андерсон? Ах, этот Божий угодник, что еще мог сказать этот бессердечный и, увы, бескровный Воитель Господень в своей жизни, кроме как «Аминь»? Только несколько колкостей.
К несчастию (или к радости?) он оказался слишком неудачливым тактиком и чересчур ярым фанатиком…
Что ж, я жду…
Принесите-ка мне какао…

Как я ждал от вас этих слов, майн фройляйн… нет, мой драгоценный враг… я устыжусь назвать тебя «фройляйн»… Интегра Файрбрук Уингейтс Уингейси Хеллсинг, глава Организации «Хеллсинг», в составе которого осталось лишь трое… твой предсмертный хрип грозит обернуться моим воплем, но ради одной-единственной цели я рискну поступиться полувековой работой.
Согласись, мой враг, мы – достойные игроки. За столь короткий срок почти что поставить в угол вас, юные мои противники. Девочка, я в восторге… прости, забыл. Так бывает, - зарекаешься, и забываешь. Что ж, все мы переживаем такие моменты, прости слабость старику…
Ах, знаю, ты не любишь наглых усмешек…
А как тебе Уолтер? Самая достойная работа Миллениума, тебе так не кажется? Лично мне он привлекателен своей подлостью. Предать девочку, которую растил с самых юных ее лет, ах… мое сердце трепещет. Какой спектакль. Здесь все, словно во сне, правда?
Мы постарались на славу.

Бывает ли мне жалко подчиненных?
Ах, враг мой, бывает ли драматургу жалко исписанных листов?...
Нет, что ты. Они приходят, добровольно, заметь, и исчезают столь же быстро, сколь можно предположить. Даже предполагать не нужно – у них в крови исчезать, как клок бумаги. Бабочки-однодневки. Монашек так ошибался… и так был прав. Ах, эти слова… как они картинны и как они дороги мне!... пожалуй, самый интересный пейзаж был над разрушенным Лондоном… но что я забываюсь?
Вижу, тебе неинтересно слушать мои излияния. Неужели ты, мой драгоценный, смелый враг, предполагаешь, что сможешь меня одолеть? Меня, почти пятидесятилетнюю историю Третьего Рейха, того, кто вознамерился сокрушить Лондон и почти сокрушил его до самого основания…? Остался последний шаг, который станет либо «шах и мат», либо моим крахом, но каким! Этот крах запомнят все, и все будут говорить – он шел, он почти достиг до своей цели, и как он исчез!

Шаг за тобой, Интегра… тебе осталось только сделать этот шаг, только вынуть из ножен повидавшую кровь шпагу… и театральный выпад вперед, пронзающий Его сердце…

Я жду… прикасаясь кончиками пальцев к кончикам пальцев… и улыбаясь…
Я жду… но я не знаю, что сделаешь ты, мой драгоценный, непредсказуемый и предсказуемый враг…
Я жду… но боюсь того момента, когда Док улыбнется и скажет мне: «Она готова…»
Я жду… и я алкаю своего завершения этой пьесы…
Я жду… и мне интересно…
Я жду… не оправдай моих ожиданий, Интегра…
Ибо я – все-таки желаю славной смерти… если не вечности… вечности в вечной войне… в Вальхалле!
Все-таки я – театрал…
И я умею ждать.

«Она готова…»
Моя валькирия…
Я жду…

Горький привкус сигары во рту... и спокойное сияние луны, пробивающееся сквозь мое окно. Иногда хотелось быть такой же, как сотни лондонских девушек, проживающих свою жизнь в легких парчовых занавесках. Но, стоя перед этим прозрачным стеклом, открывающим мне дорогу во мрак, я понимаю, так отчетливо и безнадежно, что именно такая жизнь, именно суровые будни Протестантских Рыцарей Её Величества Королевы мне по плечу. Да, я улыбаюсь. Улыбка моя не касается ни одного из эфирных слоев этого мира – мне нравится иллюзорность этой кривой усмешки… ведь никто не учил меня «правильно» улыбаться.
«Хеллсинг» обречен на жизнь.
Горько. Горько то ли морально, где-то в самой глубине души, то ли на языке – от сигарет и едкого белого дыма, качающегося ненавистным Уолтеру маревом в моем кабинете. Он как всегда снисходительно молчит, глядя в мои глаза лукаво, как старый дьявол. Шинигами, наше расставание будет болезненным. Я уже предчувствую вкус крови на губах от этого расставания. Я не хочу тебя терять, Ангел Смерти. Я буду по тебе скучать.
Наши улыбки обречены на жизнь.
На долгую, бесследно протекающую жизнь в ответвлениях улиц и дорог Лондона.
Ты помнишь меня маленькой, Уолтер? Помнишь, каким несмышленым ребенком я была? А Алукард? Как думаешь, он помнит? Он помнит… память у него – как у Смерти. Почему тебя не было тогда, Ангел? Где ты был тогда, когда брат моего отца направлял мне в плечо свой пистолет? Я не видела тебя, а ты был где-то далеко. Сколько раз я задавалась этим вопросом, но, сколько ни думала, все равно не могла даже помыслить о том, что когда-то нам придется расстаться навсегда. Иногда мне хотелось, чтобы это было не так, но долг превыше всего, как и Гордость. Ты не можешь меня не знать, такой странный и старый человек, переживший сороковые года... Вторую Мировую. Миллениум.
«Happy Millenium, bitchy!»
Странно-веселый мальчишка, который не чувствовал боли. Да, у них специфическое чувство юмора. Оборвавшееся на половине. Но они дали нам ключ, не так ли? Скажи мне, что это неправда, Уолтер, скажи, что это дурной сон и «Маленькой принцессе должен приснится принц на белом коне»… я отвечу: «Но я люблю вороных» и ты улыбнешься: «Пусть тогда будет высокий и чуть пугающий принц на огромном вороном коне» «Обещаешь?» «В нашем мире возможно все». В такие ночи кошмары уступали таким сладостно-беззвучным снам, в которых нет картинок, только предвкушение чего-то волшебного, как появление того самого принца. Но эти детские сказки отступают со временем.
Мне их жаль.
Я не чувствую ничего, кроме досады, как ни странно. Мне хотелось бы выть от горечи и боли, но я понимаю, что это всего лишь сигара. Это сигара, но не сожаление. Это сигара…
Я не видела тебя молодым, мне всегда казалось, что ты, словно старший брат или дедушка, всегда будешь взрослым, старым, могущественным, готовым закрыть меня от бед. Если когда-нибудь нам придется расстаться, я хочу, чтобы кто-то из нас умер. Просто, без лишних слов и трагизма. Просто чтобы не осталось и воспоминания. Смотреть тебе в глаза тогда будет мучительнее всего. Я ведь буду скучать, Уолтер! Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь исчез из моей жизни, мне будет тяжело без тебя, рухнет весь мой мир, если не просто: весь мир. Я чувствую, порой мне кажется, что даже знаю, что…
Хочется выть.
Как безумный оборотень, поднять подбородок к небу и завыть, не обращая внимания на слезы, которые текут по щекам. Но в этом случае – только одна и та короткая. Я смахну ее украдкой. Люди слабые. Это я чувствую на себе. Но почему ты на все мои выходки, как эта мысль о человеческой слабости, так красноречиво ухмылялся? «В этом их сила…» говорил твой взгляд. Или я не умею читать по глазам?
Я взрослая девочка, Шинигами.
И такая маленькая.
Благодаря тебе.
Бездушно курить, стоя у окна – старая привычка. Я даже не помню, когда научилась курить. Лет семнадцать-восемнадцать, не раньше, да? Не важно… просто я не знаю, что думать дальше… кажется, еще одна мысль, и я потеряю тебя навсегда, бесповоротно. Мне не нужна учтивость… просто чтобы ты изредка улыбался своей привычно-загадочной улыбкой, будто ты знаешь все. И бросал мне пару слов, словно в старые добрые времена, больше слушая, чем разговаривая.
Ангел Смерти, в детстве я верила, что ты волшебник.
Будь волшебником и сейчас, сделай так, чтобы мы не потеряли тебя. Эта мысль тревожит меня с каждым днем все больше и больше. И она тем явственнее режет мне сердце, чем ближе мы подбираемся к разгадке.
Happy Millenium...
Это пожелание вызывает дрожь в пальцах, от которой спасение одно – спустить курок. От которой спасение одно – чтобы пуля попала в лоб тому неизвестному, который вздумал возродить тысячелетнюю империю. Это злость, Уолтер. И досада. Я готова грызть глотки от досады, пусть я признаюсь хотя бы самой себе. Ты один в этом глухом и полупустом замке, кто посмотрит на меня спокойно, с долей сочувствия, если мне придет в голову все это сказать вслух. Ты единственный, кем я дорожу, как отцом. Мне… мне хочется порой, чтобы именно ты заменил мне Читать далее...

Я хочу уснуть… и не проснуться…
Посмотри на меня, Хозяйка… я стал слишком сентиментальным.
Я вижу в твоем облике что-то, что заставляет меня дышать по-старому. Что-то, что заставляет меня дышать… и пытаться жить… жить?
Неужели я стал так слаб…
Похоже, придется с этим согласиться, не так ли? Ты знаешь, как я упрям, Хозяйка…

И, как тогда, десять лет назад, ты преклоняешь колено. Я не хочу смотреть тебе в глаза. Встань, слуга… тебе незачем стоять передо мной на коленях. Мне и без того тяжело. Сколько потерять нужно Главе Организации, чтобы понять или принять свою судьбу… бросить вызов всем, кто на пути? Приказать убить, уничтожить, развеять по ветру чужой прах?.. и погубить тебя?!
Всю жизнь, всю эту чертову жизнь, растянувшуюся в десять лет, я была тобой ограждена, я была защищена тобой, ты лелеял меня, как смешную и нелепую игрушку, дороже которой не было и не будет ничего, что бы ни случилось… улыбнись не-мертвый, если разучился плакать. Но я никогда не скажу тебе того, что хотела бы сказать – не позволит долг и Вера…
Просто однажды, когда коснется рассвет моей кожи, когда тонкая солнечная лента обнимет мои запястья, связывая… я уже вижу это, но зачем? Зачем я все это проговариваю про себя? Это глупо… глупо… глупее – только смерть. Смерть от тех рук, хозяйка которых любила тебя, дорожила, трепетала и желала спасти, не глядя на то, что ты – больше, чем жизнь… король Нежити… не-мертвый…
Я слишком устала, Алукард. А ты? Ты не устал?
Я хочу уснуть… навсегда.

У окна стояла девушка, вглядываясь в окно… ее пальцы застегивали пуговицы на рукавах… быстро завязали галстук… сняв очки, Интегра протерла их и сквозь подслеповатую дымку в глазах взглянула на светящийся шар далекого фонаря.
Через несколько секунд она, натянув темное пальто, уже летела вниз по ступенькам – навстречу дождю и туману Лондонских ночей…
И Лондон оправдал ее ожидания и свою славу – за воротами вовсю стояла осень, тяжелая, темно-коричневая осень… и она шла, не замечая своих шагов, не замечая того, как упоенно ловит ее взгляд любую тень, любое движение листвы…
Ветер раздувал ее плащ, ветер касался ее щек, взвивал ее волосы, трепал их; дождь бисерной сеткой вплетался в пепельные пряди… но уверенные, твердые шаги ни на миг не были прерваны… она шла по пустынной дороге, ровно по середине, не думая о машинах, о правилах… она шла. И что еще может быть… улыбнись, Интегра…
Улыбка трепетала у нее на губах… столь счастливая, сколь может быть улыбка человека… и все менялось вокруг. Нет, не кончался дождь, не развеялся туман… все было хуже… дорога становилась разбитой, порванной, словно клок бумаги… так казалось. Эта дорога, сужающаяся где-то вдалеке, она манила и звала – вокруг столько лесов, столько прекрасных мгновений. Последний фонарь – последний оплот жизни. Последний оплот света в этом городе, нет, в этой части города, вдалеке от особняка. Леди стала у этого фонаря, коснувшись руками старого железа, и подняв взгляд на сияющую вязь узоров. Хрупкий мотылек бился в них, надеясь проникнуть внутрь… если бы он знал, что только тот, кто каждый раз подливает керосин в этот старый фонарь, знает маленький его секрет – защелку на одном из «окошек»…
Ветер вздохнул возле самого уха, трепетно убрав ее волосы к щеке. Где-то, должно быть, погасла еще одна душа – как зажженная свеча, она не выдержала порыва ветра, она не стала противиться или решать что-то. И кто-то вонзил зубы в ее горло – у него было на то полное право. И кто-то выпил эту душу до дна. И кто-то…
Кто-то шагнул из тени в круг света. Но смысл оборачиваться?
Девушка, улыбнувшись своим мыслям, опустила лицо – перед глазами заплясали круги. Взяв себя в руки, она сняла очки и вытерла с них остатки капель… дождь не прекращался, но это была неотъемлемая часть Лондонской погоды, которую она давным-давно любила.
Колыхнулись тени легкого марева… и погас фонарь. Вновь устремив взгляд в дорогу, Леди не удержалась от улыбки – в который раз за этот вечер – и так привычна была эта улыбка, так приятна была эта улыбка, что иначе было невозможно. Впереди ждала ночь.
Ночь с полной луной, сотканная из ничего и изо всего. Было так непривычно видеть ее полностью, не через кресты окна. Но и к этому можно привыкнуть. Ластился к ногам туман, как преданный пес, лизал туфли… восхищенная и вознесенная своей душой к небесам, Леди шла по дороге, уже чувствуя, как прославленная Шерлоком Холмсом грязь липнет к подошве ботинок. И – узкая тропинка позвала ее… свернув в глубины деревьев, Интегра Уингейтс Уингейси Хеллсинг касалась пальцами листьев, коры, капель, осевших на ветках… словно наново узнавая мир… и удивленно взирая на узкую дорогу парка, серой змеей скользнувшую впереди…
Ступив на нее, девушка подняла взгляд. Ни фонарей, ни света. Вместо всего этого – одна луна. Сплошной серебряный свет укрывал дорогу, укрывал все живое. Тени вновь прильнули к ее плечам…
- Гуляете, Леди?
В нескольких метрах, обманчиво-близко и незыблемо-далеко стоял вампир. Плащ, крепленный на груди… костюм викторианской эпохи… Читать далее...

В колонках играет - Алиса - Дождь
Настроение сейчас - Вдохновенное Лордом

Я... я видела, как мои солдаты превращались в гулов... нет, я не видела именно превращения... но я смотрела в их водянистые глаза... видела, как они переваливаются с ноги на ногу, будто маленькие дети, неуклюже играя в классики... что мне делать? Я не знала. Только Вальтер, немой стеной ограждая меня от них, не оградил от ответственности.
- Это твоя вина, Интегра.
И я взяла пистолет... я не могла не сделать это своей бессердечной рукой... я прервала их страдания... и помогла обрести покой.
Смейся, не-мертвый, ты же можешь смеяться! Ликуй, я становлюсь убийцей своих же людей... ликуй - с каждым выстрелом я уничтожаю их, уничтожаю их жизни... из нас останутся в живых только четверо... ты, Серас, Уолтер, я... и ты знаешь это... нас почти не осталось... Алукард...

Он стоял и смотрел на то, как мерно, словно отсчитывая посекундно, Интегра спускает курок... как вминаются пули в мягкие упыриные черепа ее солдат... улыбаться, говоришь, Хозяйка? Всегда к Вашим услугам, как пожелаете... и, улыбаясь, он уходит... не-мертвый не может улыбаться... больше. Не-мертвый разучился плакать... поэтому он уходит... просто уходит. Как смертный.

Ты обречен... или обречена я...? Кто из нас обречен, чтобы прекратить стрельбу? Последняя пуля... последний солдат...
- Я не буду просить прощения...
И, словно взрыв, последний выстрел... нет, не будет... не будет ни горечи, ни печали... отвернись, Айлендз... уйди, Полицейская... Уолтер, исчезни... мне нужно побыть одной...
И часы пролетают, как птицы... передо мной - только ночь... и нет жанрового дождя... просто тихая... такая славная... тихая... ночь...

Настроение сейчас - Не бейте за сырость... ночь писали...

…Он мог бы убить ее, сломить навсегда. Его дыхание нельзя было почувствовать… сегодня Алукард не хотел дышать. Медленно приблизившись к Хозяйке, высший положил руки ей на затылок и, рывком стянув волосы, вопреки всем приказаниям и рассудку… в глазах вспыхнул Безумный огонь… и сначала губы коснулись ее кожи. И острые, словно иглы, зубы пронзили тонкую ткань, добираясь до вены… Интегра широко распахнула глаза и схватилась пальцами за плечи вампира, пытаясь его оттолкнуть... пульс забился в бешеном ритме, но тьма в глазах не давала ни увидеть что-либо, ни свободно вдохнуть...
«Пытаетесь вырваться, Леди...?» - Вампир ухмыльнулся, легко сбросив руки... хозяйки ли? со своих плеч... и жадно пил, пил эту кровь, эту жизнь... и свободу, которая двадцать с лишним лет маячила перед ним на горизонте, никак не даваясь в руки...
«Алукард...» - девушка закусила губу, снова упираясь руками в плечи Высшего, непроизвольно дергаясь в его руках, словно хотела вырваться. Почему словно? Она чувствовала, как не-мертвый упивается чужой (её!) жизнью... и не могла допустить этого... закричав, Интегра еще раз дернулась, сильнее наваливаясь руками на плечи Бессмертного...
О да... Не-мертвый упивался... он унес с собой тысячи жизней, но вряд ли была среди них подобная этой... Победа, еще одна победа трансильванского графа - и разве могло быть иначе...? Кричи, Хеллсинг... твои крики так ласкают слух чудовища, которое ты осмелился поработить...
- Алукаааард!.. - Побледнев, словно сама жизнь уходила, словно терялся пульс среди отчаянных попыток вырваться... - Приказываю тебе остановиться!... - Те слова, которые могли бы сорваться шепотом, вырывались из глотки с хрипом и криком... тонкие пальцы впились в волосы Алукарда и дернули, словно пса, хватившего лишнего мяса...
Тишина... мертвая тишина... воздух испуганно застыл, не решаясь шевельнуться... и в кромешной тьме тлели глаза не-метвого, устремленные на умирающую девушку... Он великодушно дарил ей пару секунд тишины и покоя... а потом по ушам ее резанул смех... нет, хохот... Проклятый запрокинул голову и хохотал...
- Тварь... - Выдавила Хеллсинг, корчась на полу от боли и безысходности... как когда-то в детстве... кровь не стучала в висках... несмотря на хохот, в сердце стояла оглушающая пустота... с губ сорвался крик. Отчаянный, громкий... девушка сжала кулаки и изо всех сил ударила по полу... волосы легкой волной накрыли ее... не давая подсмотреть пока еще совсем человеческие слезы...
…хохот не оборвался резко, как удар хлыста... он просто затих, постепенно, как угасающая мелодия... вампир рывком поднялся с кресла и со снисходительной улыбкой посмотрел на ту, что лежала сейчас у его ног...
- До завтрашней ночи, Леди...- Алукард посмотрел на ночное небо, печально заглядывающее в комнату, и вновь перевел взгляд на хозяйку. - Если доживешь...- Стук... это стук ее сердца? О нет... это удары подкованных сапог вампира - он уходил... нет, он не оставит ее... и каждый вечер будет появляться перед ней, выслушивая приказания... только она уже будет - побежденной... если доживет до своего рассвета...
…не сможет быть ни приказаний, ни слов... она сжала пальцы, с трудом набрав воздуха в легкие...
- А... а... Алукард... - Выпрямляясь острой тенью за его спиной... и глядя несломленным... взглядом не побежденного человека... - Остановись. - Непреклонный и холодный, как сталь голос, неужели ты изменишься? нет... лишь дрожали нервные тонкие пальцы... Интеграл, как такты реквиема, отсчитывала удары своего сердца...
Вампир сделал шаг... еще и еще... он остановился только в дверях, когда сила воли, что держала его хозяйку, уже рассыпалась на части...
- Да, Интегра...? - Не-мертвый обернулся и с ухмылкой оглядел девушку. - Неужели я не всю еще твою кровь забрал себе, а, Хеллсинг? - Губы изогнулись и дрогнули - он едва сдерживал хохот, рвущийся наружу из застывшего века назад сердца…
Её плечи задрожали... и дрогнула рука, выхватывая "Вальтер" из кобуры... одним размашистым шагом Хеллсинг подошел к вампиру и с почти яростным оскалом приставил дуло к его сердцу... она с хрипом вдохнула воздух... казалось, потеряв нить тех слов, которые хотела бросить не-мертвому в лицо... но холод стали отрезвил ее сознание...
- Даже... в этой жизни... ты... стремишься побеждать... и все равно ты проигрываешь, Алукард... - С легкой улыбкой, искривившей тонкие губы, прошипела она.
- Хеллсинг... истинный Хеллсинг... - Почти с восхищением прошептал Высший... но восторг быстро исчез из демонических глаз... Он оскалился и схватил девушку за руку, что сжимала револьвер - не больно, нет... пожалуй, это можно было назвать просто, "прикосновение". - Охотник, давай... выстрели... пробей мое сердце серебряной пулей... дай мне покой...- Он склонился ниже, и его губы прошептали у самого ушка Леди. - Дай мне уйти победителем... и останься одна... навек...
Победителем... – Словно наугад выбранное, слово замерло в ее сердце не криком. Но Читать далее...

Надеюсь, ты когда-нибудь придешь
Котенком чуть растрепанным, чуть белым
Ты будешь тих и мягок, словно дождь
И робко будешь рвать на части стрелы

Осенний ветер сменится в Июль,
Я посижу в распахнутом окошке
И вместо десять - нарисую нуль
В угоду белой желтоглазой кошке.

Да только что скрывать за пеленой
Моих ошибок, боли, утверждений,
И каждый раз - по новенькой кривой
Свеженачертанной без слез и приключений.

Я не хочу так, видишь, не могу
Не оставаясь сумрачным виденьем,
Я каждый раз рассветное краду
Что как-то вдруг остынет привиденьем.

Ах, повторяться... было и не раз,
Но мне так скучно в паутине будней.
Я поняла, я изменилась в нас,
Переодевшись в то, что видеть трудно.

Я - просто мальчик. Мальчик без себя.
Когда-нибудь тебя увижу снова.
Ну, а пока... исследую крысят
Цветистых слов под девственным покровом.

Навек и навсегда - моя вина,
Что не дождался легкого рассвета.
Я пить хотел... испил себя до дна.
Пылится не игрушка - а конфета...

Он тихонько сожмется ласковым комочком у твоих ног. Тысячи дорог расплетутся перед его открытым взором. Неужели его можно обидеть? Посмотри внимательней...
Ласковые мягкие лапки царапками коснутся твоей руки.

- Почему ты не слушаешь меня? - Удивленно спросил Котёнок у Мальчика. Мальчик поднял на него заплаканный взгляд. - Не плачь, Мальчик. Я тебе ничего плохого не сделаю!
Детский голосок Котёнка был самым мягким, самым нежным и теплым. Вокруг расцветали ленточки лета и узоры светлых дней детства, а Мальчику было грустно. Мальчик сидел у окна в лучике света и смотрел в пол, только через несколько часов решив посмотреть на Котёнка... Котёнку было обидно, но он решил не показывать своей обиды... мало ли, обидится еще и Мальчик, а этого совсем-совсем не нужно. Белые прозрачные лапки помяли ножки Мальчика, пушистое тельце улеглось ему на колени. Испытующий янтарный взгляд уставился в серые глаза. Сквозняк приподнимал и опускал светлую шевелюру. Неужели это дитя способно вырасти, стать грубее, замкнуться в себе, за маской ограниченности и непринятия, неужели он сможет потом убить: сначала комара, а потом и собственного ребенка в чреве любимой? Неужели у него поднимется рука - уничтожить свое творение, написанное когда-то в детстве?
А почему нет? В нашем мире возможно все.
Котёнок печально мяфкнул и перебрался повыше к бедрам мальчика.
- Что тебя так напугало, Мальчик? Хочешь, я покажу тебе иные миры, других людей - тебе не будет так тоскливо и грустно.
- Нет. - Коротко покачал головой.
- А, хочешь, я совершу какое-нибудь чудо, и у тебя будет целый воз конфет? Сладких и тягучих ирисок? Таких, с котятами на обертках.
- Я не хочу "Кис-Кис"ок.
- А чего ты хочешь, Мальчик?
- Я хочу, чтобы мама перестала плакать.

- Что случилось с тобой, Мальчик? - "Что случилось с тобой, что слезы текут по твоим бледным щекам, что произошло, что ты не можешь поднять ни одной игрушки, кто смог сделать такое, Мальчик?"
- Мама со мной не говорит, только плачет. Я не могу, мне плохо, а она не придет рассказать мне сказку. Потому что ей тоже плохо. Она пьет какие-то таблетки, ее постоянно гладит папа, только она плачет и плачет. Наверное, я сделал что-то не так... потому что они обиделись на меня и не разговаривают...
Светлые волосики Мальчика упали ему на лоб и закрыли глаза, из которых градом лились нежные детские, еще не спрятанные гордыней слезы. Котенок встал, уперся ласковыми лапками в плечи Мальчика и ткнулся носом тому в губы.
- Мама всегда называла меня фантазером. - Гладя Котенка по мягкой шерстке, всхлипнул мальчик. - Я всегда хотел летать, я всегда мечтал о далеких странах. Наверное, поэтому они на меня обиделись.
- Нет, Мальчик, они на тебя не обиделись.
- Но что тогда? - Маленький Мальчик прижал к себе маленькое тельце и уставился на залитый солнцем детский двор.
Медленно раскачивались качельки, словно вязкая густая тишина, в которой не было слышно даже смеха соседских детей, вдруг стала самой настоящей. Ветер шелестел зелеными летними листьями, но это было где-то внизу. Распахнутое окно шестого этажа выплевывало прозрачные шторы наружу, те, словно любимые мальчиком крылья, трепетали и извивались, но не могли улететь.
- Ты не бойся, Мальчик. Все будет хорошо. Просто подожди...
Прижимая к себе Котенка, словно самое дорогое существо, Мальчик сидел у окна и смотрел не вниз, а в золотую летнюю даль. Где-то далеко играли дети, где-то далеко сменялись часы, а для него - время замерло. Словно бы навсегда.
Он просто не видел и не хотел видеть в соседней комнате хрупкое бледное тельце, лежащее на простынях. Мальчика по имени Алёша, научившегося Летать.
Перед ним теперь открывались далекие страны, крылья, мечнты, драконы, рыцари... все детские тайны и фантазии... только одно тревожило его... тревожило и заставляло дрожать от ужаса.
- Может, ты все-таки что-нибудь хочешь?
- Просто... пусть мама больше никогда не плачет. Из-за меня...

Не было бы ни тепла, ни боли, ни остатков души, если бы она не верила в себя и в свою человечность. Не было бы ее самой. Была бы только глухая Тьма и островок ее неверия в произошедшее. Он всегда видел в ней те самые остатки его жизни и чувств, которых у него, должно быть, и не было… или были? Виктория не раз, проходя мимо или забредая в отдаленные уголки особняка Хеллсингов, видела его чуть сутулую фигуру, прижимающуюся к стене. Почему он страдает? Кто может знать, ведь вампир внешне безумно, явно наслаждается своей сущностью и это не может не быть именно так… он любит свое могущество… но любит ли он себя? Просто, по-человечески, неужели он отдает себе отчет в том, что навряд ли когда-нибудь сможет спокойно и с лаской смотреть на солнце, смотреть, как лучи его путаются в волосах Леди и улыбаться. Без жажды крови или смерти, но счастливо, просто потому, что рядом – тот человек, которого хочется оберегать и укрывать от бед, просто потому, что рядом – жизнь, само ее проявление?
Уолтер с грустью смотрел на задумавшуюся Полицейскую, которая так и не притронулась к еде. Пип сидел на другом конце стола и упорно делал вид, что его подобная ситуация совершенно устраивает… но Селес просто водила ложкой по «супчику», глядя в пространство за столом. Белая скатерть, сквозь которую был устремлен бесконечный взгляд, ни разу не дернулась, хотя человек от такого взгляда бежал бы подальше…
«Но я же человек… и он – тоже человек… я его не понимаю…» - сокрушенно покачать головой – не более, но можно позволить себе чуть-чуть показать свою печаль, просто, чтобы стало понятно окружающим, тем, кто хоть на малую толику причастны к жизни в этом дрянном особняке. – «Как вам здесь не одиноко, Маста? А вашему Маста здесь ведь тоже одиноко… слишком уж вы похожи.»
Бессмертный в ее понимании был не так уж и бессмертен, на самом деле. Ей казалось, что человек в нем еще жив, но стонет, раненый, истекающий столь любимой им кровью где-то в углу, на задворках сознания. Ей казалось, что Маста должен отдохнуть, прийти в себя… только все равно Алукард не смог бы просто-напросто забросить свою несчастную работу, от которой у бедной девочки скулы сводит в немом жесте отчаяния и нежелания убивать.
Она замечала тоску в глазах Леди, она видела отчаяние в глазах Алукарда, но кому что докажешь? Они – будут отрицать или даже смеяться над невинной и наивной вампиршей, а остальные. Остальные все равно посмеются и скажут: «Какая же ты наивная, какая же ты смешная, Полицейская! (или девчушка – не суть важно)» За этими словами последует всплеск радостного смеха – опять она выставила себя наивной дурочкой с большой харизмой, а потом: «Нет, что ты, такие сильные и могущественные господа не могут чувствовать себя одинокими – на них все держится».
И что ты на это скажешь? Вот, Пип, например, так бы и ответил... но в ответ у неё не нашлось бы ничего, кроме укоризненного молчания. Полицейская уронила голову на руки и замерла, пытаясь разобраться не столько в себе и своей не-жизни, сколько в том, кто же есть на самом деле ее Хозяин… не с точки зрения того, что он за существо, но именно – почему он так поступает, что с ним происходит, что с каждым днем он все мрачнее и мрачнее, словно ощущает присутствие смерти или же бесконечности, что более вероятно. Нет, что же можно думать… нельзя, нельзя, она же сильная, вовсе не плаксивый котенок, каким была в Д11! Но на глаза навернулись слезы. Дворецкий хотел спросить что-то, но, видимо, передумал… лишь с улыбкой вздохнул. Что ж, каждому здесь нужно осознать и понять, к чему стремиться, что помнить и кем себя считать. А, самое главное, кем считать того, кто находится рядом с тобой, за соседней стенкой, за двумя, за коридорами, но разделяет с тобой эту тоскливую и одновременно захватывающую жизнь в особняке.
Наемник встал из-за стола и коротко поблагодарил Уолтера, кивнул Виктории, и вышел… на его беззаботном лице вновь воскресло выражение хмурого недовольства или даже нерешительности. Остановившись у окна, Дикий Гусь закурил, нервно и прерывисто вдыхая сизый дым, льющийся пышным облаком из тонкой американской сигареты.
***
Мысли путались и вихрями закручивались в беззаботной голове наемника. Вторая сигарета уже была выброшена за окно, а третья все так же не приносила спокойствия, черт ее дери. Откинув за спину длинную косу, Пип Бернадотте, главарь Диких Гусей, служащих по найму у организации Хеллсинг, продолжал задумчиво вглядываться в дорогу. Что он видел? Кого он ждал? Что может произойти здесь… разве что, накануне какого-то сражения… и что с того? Они учились умирать, как умирает Алукард, не стыдясь, раз за разом… только отличие значительное – у них жизнь одна. И терять ее страшно до дрожи в коленках, до такого ужаса, что сводит скулы.
А этот выскочка-вампир…
Но мысль была жестоко оборвана. Разве? И где Бессмертный позволил себе такую вольность, чтобы ослушаться приказа или посоветовать что-то Сэру Хеллсинг? Он только молча стоял перед ней или подле нее, не глядя на Хозяйку. Хотя американцу давно было известно, Читать далее...

Грифельный карандаш, летящий по бумаге, оставит в твоей памяти больший след, нежели я...
Ведь что есть Судьба перед взором того, кто посмотрел в глаза смерти и бесконечности...? Пламя свечи, догорающей в ночной тишине - большее для тебя, нежели человеческая жизнь...
Но почему тогда я ловлю на себе твой пронизывающий взгляд, разрывающий душу на части, почему только я вижу всепоглощающую боль и грусть в нахалоной, безумной улыбке? И почему... я не боюсь тебя? Могущественный Высший, способный бросить вызов даже Господу Богу, почему ты служишь мне? Печати на твоих руках не более, чем игра для твоего скучающего разума; тебе приятно их соблюдать - правила этой отчаянной игры сил и вер, религий, сотканных из ничего. Что тебя держит рядом со мной? Скука, ненависть, жажда рарушать, убивать, желание победи когда-нибудь одного-единственного человека, далеко не твоего врага...? Не верю. Не могу верить. Хотя тебе ничего не стоит так поступить.
Ты, не-мертвый, которого я презираю, ворвался в мою жизнь выстрелом дяди и отдачей "Вальтера" в простреленное плечо. Ты ворвался страхом, яростью и дрожащими от обиды плечами... сменившись гордостью за свою фамилию, за своего отца и за силу своего разума.
Каким я тогда была ребенком! Когда никто не видел, я касалась твоей ладони и сжимала ее с такой силой, что ты невольно улыбался - чуть удивленно, но удовлетворенно. Странная сместь подчинения и доминирования сверкала багрянцем в глубоких глазах, и миллионы, тысячи вопросов сыпались с детских губ. Терпение... ты был так терпелив и тактичен... тогда тебе не было скучно...

~~~~~~~~

- Алукард, почему... мне так одиноко здесь? - Наивный десткий голос открывал все тайны юного разума. Ему даже не приходилось читать ее мысли - девочка и без того была для него как открытая книга, особенно, в такие минуты уединения, когда она сидела у него на коленях, положив голову на плечо, а вампир гладил пальцами шелковистые пепельно-русые волосы.
- Тебе не должно быть одиноко... - "Потому что ты - глава организации, за тобой идут люди, они верят в тебя, несмотря на то, что тебе всего триннадцать лет..." - Ведь у тебя есть я... я укрою тебя от бед... - "Но ты все равно должна быть сильной, никто не должен видеть твои слезы и слабость... пусть они верят в твою непогрешимость..."
- Ты же... - "Я знаю. Я все это знаю... просто... позволь мне иногда быть с тобой хрупкой и слабой девочкой, пока я могу..." - Такой сильный... тебя все боятся...
На губы высшего легла легкая мечтателоьная улыбка, которую в свое время перенимет Интегра.
- Интеграл Файрбрук Уингейтс Уингейси Хеллсинг, - с улыбкой ответил Бессмертный. - Ты пробудила меня, ты приняла меня таким, какой я есть, Монстром, Чудовищем, разве это не стоит тех маленьких правил нашей общей игры, которые я буду соблюдать?... они, несомненно, разнообрязят обыденность мира и моего существования.
Первый шаг сделан. Девочка улыбнулась так же, как до этого улыбался Высший, только в улыбке и темных глазах было больше грусти. Алукард довольно вздохнул и, поставив перед собой Хозяйку, преклонил колено, глядя в ее открытые глаза успокаивающе и уверенно. Маленькая ладошка потерялась в большой и холодной ладони вампира; алые фалды плаща чуть видимо трепетали от легкого холодного ветерка, врывающегося в распахнутое окно. Волосы цвета воронова крыла закрывали лицо, но девочка знала - они благоговейно закрыты.
- Сэр Хеллсинг, глава организации "Хеллсинг", последняя из рода... - шептал он, не отпуская нахльно-язвительное выражение лица. - Я, Влад "Дракула" Цепеш IV, граф Валахии, присягаю Тебе в верности, обещая защиту и верность Твоему слову, не требуя ничего взамен, кроме лишь твоего расположения... - То ли видение... но она увидела его, словно заглянула в прошлое, с вьющимися длинными волосами, тонкой элегантаной бородкой и взяглдом Проклятого... в доспехах... опоясанного мечом... - ...Принимаешь ли Ты мою клятву?
Девочка, как завороженная, кивнула, прошептав:
- Да...
- Отныне и во веки веков, моя жизнь - в твоих руках... отныне и во веки веков, я служу тебе... моя... Хозяйка...
И порывисто он сомкнул объяьтия вокруг тонкой ее талии, уткнувшись лицом в белую шелковую рубашку; девочка прижалась щекой к жестким шелоковистым волосам, обнимая за шею.
Время текло мимо, не притрагиваясь к ним, но все уже было предрешено... и обагрилась кровью жадная сталь кавалерийской шпаги... когда-нибудь потом...

~~~~~~~~

Холодные губы вампира отпряли от узкой ладони, сокрытой перчаткой. Проницательный взгляд алых насмешливых глаз скользнул по лицу, шее, вырезу рубашки... и вновь вернулся к холодным, безразлично-синим глазам, сокрытым за прозрачными, чуть искажающими стеклами.
- Вы же помните... Маста... Леди...
Она не оветила, но и ладонь осталась зажатой в паучьих пальцах Высшего. леди Хеллсинг смотрела на него, коленопреклоненного, и не могла скрыть своих резких, нявязчивых воспоминаний... казалось, еще секунда, и она сомкнет объятия вокруг его шеи, прильнув щекой к таким родным и дорогим вихрам... Читать далее...

Щелкал затвор, она размеренно и почти отчаянно нажимала на курок, но вместо выстрелов только сухие щелчки тревожили нарочито-острую тишину. Мужская рука в белой перчатке небрежно стиснула руку леди, пальцы ее разжались, а "Вальтер" с грохотом упал на пол. Вырвать побелевшую от боли, скрытую лайкой ладонь из вампирской хватки...
- Я, твоя хозяйка, Интеграл Файрбрук Уингейтс Уингейси Хеллсинг, приказываю тебе...!
Она не договорила - плавными лентами в вечерний воздух вплеталась робкая музыка, но и она била по ушам армадой полутонов и красок. Только далекий смех высшего мог коснуться замкнувшегося сознания...
И начался Вальс. Её ноги почти не касались пола, а вампир галантно вёл партию, прижимая леди к себе за талию, нежно и осторожно, столь аккуратно, что, казалось, он считал ее хрустальной, легкой статуэткой, ледяной фигуркой, готовой лукаво сломаться на самом интересном па. Интеграл упиралась свободной рукой ему в плечо, стиснув зубы и едва ощущая зажатую и вывернутую руку.
- Я, Инте...
- Неужели ты думаешь, что этот вальс можно столь грубо разорвать...- Он склонился к самому уху сэр Хеллсинга, обдав его жарким, человеческим дыханием... девушка отпряла, стиснув зубы еще крепче и едва не вскрикнула от боли. - Не дергайся, протестантская дрянь.
Едва ли не с нежностью прошептал мужчина, заставляя леди содрогнуться от ужаса, скрытого в самой глубине души. В его взгляде не было ничего враждебного, казалось бы, он даже улыбался. Но в глубине ярких глаз было обещание вечной, нестерпимой муки. Лишь только вампир почувствовал понимание, другая рука сильнее стиснула талию. У леди Интеграл перехватило дыхание, но ноги уже на автомате отсчитывали шаги в такт музыке, а глаза не могли не смотреть в глаза друг друга...
Раз... два... три... раз... два... три...
Все тише и тише стучало сердце, спокойнее. Но лишний поворот - и он закружил ее сильнее, улыбаясь и наслаждаясь полетом, словно кружа над жертвой. Её пепельные волосы ангельским ореолом окружили смуглое лицо, а синие глаза смотрели с нескрываемым ужасом. Леди отчаянно вцепилась в плечо вампира, не обращая внимания на боль, едва улавливая мгновения.
"-Есть приказания, Хозяйка...?" - Насмешливый голос в ее сознании, словно благословение Господне, возвращал к реальности.
- Уничтожить! - Сорвалась она на крик, отталкиваясь от вампира. Тот поднял одну ладонь, и, положив на грудь леди, прогнул сопротивляющуюся девушку назад, обнажая шею. Щелкнул затвор за его спиной...
Алукард всегда любил тянуть до последнего момента - жажда театральных выходок даже с вечностью не исчезает. Алые глаза сверкали из-под очков... спокойствием и скукой...
- Герр Валлентайн.. ваш брат уже вас заждался...
Высший вырвал Интегру из объятий вальса, пряча в своих обятиях, ненавязчиво и легко. О, она была не дрожащей триннадцатилетней девочкой с безотчетным ужасом в глазах... теперь она была сильной, взрослой девушкой с яростью в сердце, готовой вырваться на волю, лишь только англичанка даст себе слабину. Внешне спокойна, холодна, словно ледяная статуя... но синие глаза... о, они говорят слишком многое... особенно, для Высшего... Бессмертного. Глухо прогремел выстрел. И на обжигающую сталь пистолета легла узкая женская ладонь в белой перчатке...
- Tanz, meine liebe, tanz...
Прошептал Алукард и положил одну руку на тонкую талию, скрытую черным пиджаком. Легкая полуулыбка поставила точку над жизнью Валлентайна... и воскресила древний, плавный танец...
Они кружились в восхитительном ритме, забываясь в своих взглядах и дыхании, путаясь в шагах, но не останавливаясь... а мимо двух заблудших душ плескались и извивались лентами полутона, полутени и миры... цветом вобравшие жертвенную кровь погибших сердец...
Раз... два... три... раз...

Она сидела в кресле, против своего обыкновения, развернув его к окну и вглядываясь в ночное небо. Легкие шторы дергал и тянул на себя врывающийся в комнату ветер, он целовал ее волосы и осторожно прикасался к нежной смуглой коже. Только на благородном лице не отражалось ни единой эмоции. Лишь на мгновение проскользнуло нечто, что могло бы напоминать... печаль? Нет, сэр Хеллсинг никогда не мог бы печалиться. Но ее не видел никто... только слабо колыхнулись тени в глубине кабинета.
- Доброй ночи, Хозяйка.
Этот бархатистый голос врывался в сознание даже сквозь пелену прошлых раздумий, ненужных воспоминаний. Алым отсвечивали миндалевидные спокойные глаза, не спрятанные за очками. Лишь та самая, привычная язвительная улыбка играла на тонких губах. Она же, только в сотни раз аккуратней и незаметней, легла и на губы леди Интеграл.
- Доброй ночи, Алукард.
- Есть приказания?
Рука в белой перчатке, помеченной Печатью Кромвеля, легла на спинку кресла, чуть касаясь шелковистых волос. Лишь кончики длинных паучьих пальцев коснулись белых, пепельных волос. Но Хеллсинг не ответила, а смысл был отвечать. Она встала, рывком поднимаясь из кресла, и вплотную встала у раскрытого окна, глядя на пустеющий двор. По обыкновению, "войска" "Хеллсинга" покидали так называемый плац уже после полуночи. Обыкновение... тоска... спокойствие... неопределенность... вечность... смерть... что из этого хуже, леди не знала, да и знать не хотела. Особенно, если учитывать то, что Высший не преминет предложить свои "услуги". И эта ехидная ухмылочка как всегда не скажет ей столь много, сколь его глубокие глаза, кричащие о ненависти к своей не-жизни, но такой отчаянной привычке, захватывающей с головой. И что-то теплое, робкое будет гореть в этих зрачках, чего она не разглядит.
Вампир подошел к девушке и положил ладонь на хрупкое, казалось бы, плечо. Один взмах тонких пальцев, облаченных в перчатку с Печатью - и Она будет корчится от боли на клетчатом полу... поэтому касание его предельно осторожно. Леди не вздрогнула, лишь только вздохнула чуть глубже, чем обычно. Дыхание вампира уже скользило бы по ее волосам, но она ощущала лишь нежное прикосновение бледных губ к шелку распущенных волос - Алукард не любит дышать.
- Я всегда хотел... ощутить еще раз... Твою кровь... на своих губах... - Как обычно - пафосно-выспренно шепнул он на ухо леди. Та даже не шелохнулась, но пульс ударил в виски острым нервным припадком.
Вампир молчал, но лишь до тех пор, пока ему не пришлось склониться вовсе уж низко, почти касаясь губами пульсирующей жилки. Сэр Хеллсинг чуть повернул лицо к Алукарду, продолжая вглядываться в ночное небо... и пустую дорогу, ту, где в самом конце сиял немой город Лондон.
- А Ты...
Он оборвал фразу на полуслове... и чуть плотнее прикоснулся губами к коже... осторожно повел вверх и замер лишь у самой мочки уха Мастера, начиная дышать. И дыхание было горячим, необыкновенно-странным.
- Неужели Вы никогда не хотели испить моей крови?...
Он играл интонацией, забываясь, но и без того чувствовал, как гневно задрожали плечи Мастера... леди сцепила пальцы за спиной и поджала губы. Легкий смех коснулся ее плеча... где-то, на
окраине Сити, погас еще один лепесток пламени... Полицейская научилась преодолевать свои страхи... Пить.
Но Интегра не знала этого, а Алукард не станет "радовать" ее. Пальцы, облаченные в перчатку, скользнули по белым волосам Хозяйки...
Сильная... сильная личность. Сколько она претерпела, чтобы взять в руки главенство над Организацией. Сколько пришлось ей мучить себя, чтобы выстроить логически-завершенную, закрытую и холодную личность. И сколько усилий нужно бы приложить, чтобы сохранять спокойствие, когда о _таком_ говорит Высший. Глубокая, чистая женщина... девушка. Та, которая достойна высшей награды, а не предательств и ненависти. Благоговение - не подчинение должны испытывать ее окружающие. Замкнутая, нежная, ранимая душа, которая, будь все иначе, стала бы утонченной леди, душою балов и приемов у Её Величества. Но мужские костюмы ей были больше по душе, чем благосклонный взор сильных мира сего. И одно лишь присутствие Вампира - дороже любых мужчин. Как и он не мог представить свою жизнь без той, которую так сложно и так хочется оберегать...
- Ну? Неужели _никогда_ Вы не хотели моей крови, Хозяйка?
Он не заставил ее повторять былую историю... и только смех повис в кабинете, и колыхнулись тени. Некоторое время Интеграл Файрбрук Уингейтс Уйингейси Хеллсинг стояла перед открытым окном, а затем одним резким взмахом изящных рук захлопнула створки.
На паркет посыпалось треснувшее стекло, отражая отчаянный синий взгляд.

Немое сражение продолжалось второй час...
-- Интегра... -- Прохрипел Высший, откидывая шляпу мощным взмахом руки. Глубокие глаза его полнились поистине неземным безумием и яростью. Страстью.
-- Молчи! -- Жарко дыша, она откинула прядь пепельных, темно-русых волос с разгоряченного лба.
Тело покрывали мелкие бисеринки горячего пота, расстегнутая рубашка липла к стройному стану, вырез - как нельзя лучше открывал нежную бархатистую шейку, которую так и хотелось покрывать и покрывать поцелуями, не останавливаясь, впиваясь клыками и отпуская. Тонкими пальцами Леди сжала ткань и подалась вперед, изгибаясь в пояснице. Вампир отчаянно застонал:
-- Интегра... я... больше не могу...
Она лишь улыбнулась и вскинула лицо навстречу тусклым свечам, которые сияли на стенах островками огня и спокойствия...
Руки Алукарда суетливо и нервно сжимались, мышцы хаотично напрягались, но он не останавливался... ни на секунду...
-- Интегра... Хватит...
-- Скажи мне это... -- Неистово попросила девушка, улыбаясь, то и дело приподнимаясь в талии и спине и вновь изгибаясь... подаваясь вперед и вновь чуть прижимаясь к полу.

Губы ее приоткрылись, с них срывалось горячее, болезненное дыхание...
-- Нет, не могу... -- С улыбкой ответил Вампир, на мгновение оторвавшись и скинув плащ... затем - пиджак... и сюртук... черные длинные волосы прилипли к бледной коже лица, застилая взгляд, но Высший мог управиться и наощупь - так было даже интереснее...
Её стройная фигура извивалась, словно змея, но в полумраке комнаты лишь нестройные тени падали на камень, не позволяя появиться тени вампира... на что ему была эта тень? Они должны быть одни... и только одни. Ладони Леди Хеллсинг чуть вздрогнули, грудь приподнялась от глубокого вздоха...
-- Скажи... я... приказываю тебе...
Он не мог этого произнести... не мог, не хотел, но она сводила его с ума... она заставляла его кровь бежать быстрее что, казалось, было невозможно раньше... но взгляд его горел, а лицо с каждой секундой становилосьвсе серьезнее и серьезнее... он закусил губу и потянулся, дотрагиваясь до угла, словно ища хотя бы в нем поддержку... земля уходила из-под ног... и он не мог противостоять... он падал.. падал... падал в бедну отчаяния... и пустоты.
Леди Интеграл застонала, падая на пол... холодный, отрезвляющий камень... впритывающий ее пот и влагу ткани. Она тяжело дышала, но на губах играла довольная полуулыбка... Вампир не мог долее тянуть...
-- Хозяйка... -- Покорно прошептал Высший, закрывая глаза и судорожно вздыхая...

-- Я честно буду убирать хотя бы раз в месяц...
-- Да... -- Лицо ее было жадно-спокойным... лишь волосы разметались по плечам пепельной вуалью... и тряпка для мытья пола улетела, брошенная, в другой конец комнаты.
-- ...И никогда больше не позволю Уолтеру уйти в отпуск... -- Швабра и ведро выпали из рук Вампира, сам же он пал на каменный пол подле своей Леди, переводя дух...

Так начинался ежегодный субботник по уборке в особняке Хеллсинг.

Техника в руках дикаря - груда металла. Может, именно поэтому не Интегра, а Уолтер занимался изготовлением орудий труда "Хеллсинг"?

Любимое занятие сэр Интеграл - терять пароли к аккаунтам... поэтому, видимо, и развелось подобных...

*тихо бесится*