Тысячу лет и тысячу слов назад с твоих леденеющих губ слетело мое имя, и твой голос поселился в моем сердце, расцвел там пышным кустом сирени, подарил мне дивный аромат, я уже не видел тебя – но я помнил. Ведь иногда помнить гораздо важнее, помнишь, ты мне это тоже сказала, когда учила меня жизни, своей жизни. Мне было смешно, ты – хрупкий ребенок, сидела, так забавно скрестив ноги, резким, неправильным рывком встряхивала волосы и злилась моему смеху. Я любовался тобой, как любуются красивым цветком, и не слушал. Только потом я понял, что дети гораздо умнее взрослых, но было слишком поздно, и это горькое слово поздно, я тоже прочел в твоих глазах, чуть раньше, чем они закрылись для меня навсегда.
Ты всегда уходила, но всегда возвращалась, и я ничего не понимал, и не понимаю сейчас; ты проносилась легким ветром сквозь мою жизнь… и пронеслась, оставив после себя лишь легкую грусть и неизмеримую боль.
От твоих пальцев всегда пахло мандаринами, смешно, тебе их было нельзя, ты же насквозь чем-то была больна, а мандарины, говорила ты, мандарины, с умным видом, запихивая очередную дольку за щеку, бьют по печени. Смешно, я отбирал их у тебя, я их выкидывал, мне тогда было страшно за тебя – и твою печень, я не знал, что бывает хуже этого страха.
Ты всегда много говорила, называла себя болтушкой, тебе льстило это округлое слово, его воздушность, ты вообще любила смаковать слова, произносила их по слогам, мечтательно глядя куда-то в даль, а потом смеялась, переливчато и легко. В такие моменты ты казалась мне ручейком, набравшим силу, разливающимся счастьем молодой жизни, которому предстоит скоро стать рекой, но это скоро – это не сейчас, а сейчас есть головокружительная сила молодости
Ты была счастьем, была моей удачей, чудом, подарком судьбы, я делал все что мог, и все что не мог, иногда я на секунду задумывался, что я для тебя? А потом понимал, глупый вопрос, и я глупый, зачем спрашивать, если мне светятся твои глаза, если мне твоя улыбка?
Ты дарила мне свои фотографии, подруги говорили, что это плохая примета, а ты не верила, тебе нравилось идти наперекор всем, но откуда… откуда на этих фотографиях была такая грусть в взгляде, такая неизлечимая тоска, я сходил с ума, пытался что-то сделать, ты была цветком, моим цветком, а цветам положено улыбаться. Я однажды так и сказал, а ты засмеялась, и сказала, что во всем виноват фотограф, а во взгляде тогда была все та же грусть.
Еще ты не любила вечера. Говорила, что тебе холодно и одиноко, я всегда старался быть рядом, накрывал тебя клетчатым пледом, приносил горячий шоколад, целовал голубую жилку на шее, рассказывал сказки, а ты, посмотрев в даль, медленно – всегда так медленно, что время останавливалось – переводила на меня взгляд, и грусть так же медленно – вечность, черт побери, вечность – пропадала. Взгляд теплел, мне казалось, в твоих дивных глазах танцует пламя маленьких свечей, и в такие моменты мне хотелось стать всем Миром вокруг и стать таким, что бы ты никогда больше не грустила.
А еще ты любила ромашки, луговые простые ромашки, однажды я нарвал тебе огромный букет, а ты расплакалась, кулачками размазывала слезы по лицу, совсем как ребенок, и в этот момент меня душила злоба на самого себя. Каким же надо быть дураком, чтобы из-за моего поступка так плакать… Но в тоже время, в тоже время я был счастлив, зол и счастлив – удивительно, ты плакала на моих руках, И я мог тебя успокоить, мог целовать твои влажные щеки. С тех пор я не могу видеть срезанные, м-м-м-мерт-твые цветы, как ты тогда прошептала и помню вкус твоих соленых слез.
Тот летний вечер сулил многое, ты была в таком хорошем настроение, я сходил с ума, шептал твое имя, ты-ты-ты-ты, стучало мое сердце. Ты посмотрела в окно, шел дождь и светило солнце, улыбнулась, сказала: «Хороший мой… Я больше не могу».
И в полном молчании, смотря куда-то в себя, едва не натыкаясь на мебель, ушла. И дверь закрылась, только вот чужой и дикий голос не сказал: «Осторожно…Двери закрываются». Годы ли прошли, столетия – не знаю. Я не сходил с ума, и никогда не говорил, что люблю тебя, даже когда ты была рядом, я не хотел, чтобы на твои хрупкие плечи ложилась такая ответственность – за мою любовь. И когда ты ушла, я не думал, что люблю. Это было бы нечестно с моей стороны. Я разговаривал с тобой, я писал письма, искал твое отражение во всем, что может отражать, даже в лужах, но время лечит, и, говорят, твоя прошлая радость уже забыта всеми, даже тобой, мне говорят, ты стала девушкой с фотографий, мне говорили, вся твоя радость была для меня… Еще мне сказали, что я не в чем не виноват, сказали, что она действительно не смогла больше, а я разбил зеркало кулаком…
[372x400]