Говорят, эти чёрные тени, в сумерках мелькающие над дорогой, - летучие мыши; говорят, они живут на чердаках – где же ещё? Но как-то слабо во всё это верится: по крайней мере, на нашем чердаке их точно нет. На чердак ведёт старая отвесная лестница из толстых, пахнущих пылью ступеней, прибитых к стене заваленной хламом каморки. Всегда немного боязно одному подниматься туда, ведь когда лезешь наверх, вовсе не знаешь, что может там быть, да и поднявшись, видишь, поначалу, лишь половину чердачного помещения: вторая скрыта пыльными, изъеденными молью покрывалами и простынями, висящими на бельевой верёвке. Осмотревшись и немного осмелев, вспоминаешь, как тяжело было лезть – тяжесть ощущается во всём теле и неприятно ноют ладони.
Однажды, стоило только высунуть голову из лестничного проёма и упереться взглядом в полную золы, старую бочку в углу, как гулкий голос, шедший невесть откуда, назвал меня по имени, на миг вогнав в совершенное оцепенение, в котором мешались страх и радость от участия в чём-то мистическом. Не найдя подходящего объяснения, а мысль о том, что кто-то мог подшутить надо мной, пользуясь моей впечатлительностью, даже мельком не проскочила в тогдашних размышлениях, и будучи крайне взволнован, я, впрочем, так и не решился никому рассказать о случившемся, боясь, что это оскорбительным образом спишут на разыгравшееся воображение.
На чердаке полно коробок с пожелтевшими журналами и давно забытыми пластинками. За простынями сложное устройство для проявки фотографий: когда-то из него были извлечены красный и синий фильтры, и последний всё желтое превращал в зелёное – это правило работало и с красками, но главной, среди деталей устройства, находкой стала великолепная, огромная лупа в пластиковом обрамлении: на солнце ей можно поджечь бумагу, точно как описано в одной книге, из тех, что я читал. Примерить обнаруженные там шубу или тулуп нельзя – от пыли я задыхаюсь.
Из окна виден сад – высокие кусты роз, теплицы, яблони, а если смотреть на чердачное окно снаружи, то в бензиновых разводах, покрывающих его, можно различить женский силуэт. Все яблони делятся на прутовку, малиновку, антоновку и белый налив, но зачем нужна антоновка? Ведь кисло невыносимо.
Дверь в подвал вырезана прямо в полу: нужно потянуть с силой за железное кольцо и отставить её в сторону – всегда после этого болят руки и немного хочется заплакать. Заранее думаешь, как тяжело будет её закрывать. В подвале сыро, пахнет плесенью, вместо пола – земля, полки освещены болтающейся на голом проводе лампочкой. Чердак значительно интересней, ведь тут одна картошка, банки с соленьями и мышеловки. Правда, в подвале есть один тёмный ход, в который я ни разу не заглядывал: стоя к нему спиной, трудно удержаться, чтобы не рвануть к лестнице на поверхность.
На две узкие рейки над дедовской кроватью приклеены обложки каких-то книг, выполненные в схожем стиле: на одной из них голая женщина сидит спиной к зрителю, на неё почему-то нестерпимо приятно смотреть. Что за странное название «Перевертыши»? Кажется, я неправильно его читаю и оттого не могу понять смысл слова. Каждый раз, как идём с дедом домой с прогулки, заходим в рюмочную: дед говорит «остограммиться», но если он задумал 50 грамм, так сказать уже нельзя, и мы переделали на «ополовиниться». Как-то всерьёз разругались из-за спора: «Идёт ли в Антарктиде снег?». Я читал, что не идёт, дед же объяснял как-то по-своему, что обязан идти, иначе никак. В его мастерской невероятных размеров градусник, и только дед знает его назначение, а тисками сбоку стола легко согнуть даже толстый гвоздь – на такие цели обычно выделяются ржавые. Вкусно пахнет канифолью, когда он что-то паяет, а канифоль красиво плавится. Думаю, с медным купоросом так нельзя, ведь он ядовитый. Говорят, старая соседка была страшно злая всю жизнь и отравилась уксусом – мучительная смерть. А у соседа не хватает пальцев на обеих ладонях, а места, где они когда-то были такие гладкие. Он единственный, кто здесь здоровается со мной за руку, и так странно сжимать всего три пальца вместо пяти. Ещё говорят, что в Крыму летучих мышей ловят сачком, и если будешь неосторожен, то тебя могут укусить до крови...за палец.
В наше время образование стало общедоступным. Мне, необразованному, грех этим не пользоваться.
Сегодня случайно посмотрел запись лекции некоего профессора философии, который громко рассказывал историю о том, как английский корабль потерпел крушение, и четверо моряков спаслись на шлюпке и дрейфовали в открытом море. Из еды с ними были только две банки консервированной репы (такое вообще бывает?). Пресной воды не было вообще. Конечно, по истечении некоторого времени (около 20 дней) репа кончилась, и в головы бывалых моряков стали закрадываться всякие мыслишки, заставляющие усомниться в старых добрых моральных ценностях, которыми, как всем стало ясно, сыт не будешь. В начале, чтоб не накалять обстановку, была предложена лотерея. Скушать предлагали несчастного, вытянувшего короткую палочку, или спичку, или что там у них было. Отказ одного из команды, как это ни странно, заставил отказаться от этой идеи. Но к вящей радости стариков с ними на борту был молодой и неопытный сирота 17 лет от роду, поплывший на этом корабле, лишь из-за своих юношеских мечтаний, жажды приключений, закаляющих дух и тело. Не послушав советов старших, он напился морской воды и собрался отдать Богу душу. В те времена моряки вряд ли могли подумать, что то, что они сделают, будут обсуждать в душных аудиториях люди, жаждущие знаний. Моряки жаждали крови их менее удачливого брата. Естественно, артерия на его шее была пробита заточкой, тело съедено, кровь выпита. Когда их подобрал проходящий мимо корабль, оставшаяся часть команды, как написал один из них в своём дневнике (настоящий моряк обязан вести путевые заметки), "доедали свой завтрак". Дальше профессор предлагал обсудить, что да как, кто бы что сделал, осуждать ли моряков и тому подобные вопросы. Меня больше волнует другое.
Блеск на заржавленном лезвии заточки. Дно шлюпки, залитое кровью. Блестящее брюхо панциря черепахи, которую они съели. Оскал полусгнивших зубов убийцы, голодная, безумная, животная злоба его глаз, его спутанная чёрная борода. Моряцкий пиджак с нашивками. Отведённый в сторону взгляд того, кто отказался от лотереи, но не от трапезы. Бледное тело сошедшего с ума от солёной воды подростка. И шум безразличного ко всему произошедшему бескрайнего моря вокруг их лодки.
Давно хотел написать этот пост. Всё обдумывал, подбирал слова, даже пару раз пробовал их записать, чтоб потом не забыть, но они, конечно, со временем потеряли для меня всякий смысл, так что пишу всё заново без лишних промедлений.
Я с детства стал замечать, что иногда начинаю ощущать всё происходящее, да и просто существующее вокруг меня, иначе , чем обычно. Я могу точно уловить момент, когда это начинается, и когда кончается. "Это" я бы назвал неким изменённым состоянием сознания. Определение и дополнение не суть важны, но слово "состояние" наилучшим образом подходит для описания этого. Где-то рядом с этим словом в моей голове бродят "ощущение" и "чувство", но я предпочитаю их не использовать, потому что их ещё невозможней описывать, чем "состояние".
Состояние это похоже вот на что: центр моего сознания (иногда явно ощущаемый мной внутри головы, пониже сердца или ещё где-нибудь) полностью отделяется от тела, все связи между мной и окружающим миром рвутся, а сознание растекается в пространстве над моей головой. Все предметы превращаются в образы предметов, в статьи из толкового словаря, слова в которых повторялись так долго, что утратили всякий смысл. Люди и мысли исчезают вовсе. Всё превращается в сухой остаток того, чем оно когда-то было, чем его сделал человеческий разум.
Будто плавным движением невидимой силы твоё сознание выдёргивают из обычного его положения и Всё, точнее то, что от Него осталось, воспринимается по-другому, а на самом деле не воспринимается никак. Все чувства исчезают вместе с памятью о них, и остаётся лишь ощущение пустоты и непричастности, будто тебя никогда и не существовало.
Через мгновение исчезает вообще всё, что было у тебя в голове и снаружи. Всё перестаёт существовать. Кроме одного.
Раньше я умел специально загонять себя в такое состояние следующим способом: я всеми силами пытался представить себя на месте другого человека, стать им на некоторое время и увидеть себя его глазами. Возможно остановившись на полпути к этой цели человек и начинает испытывать нечто подобное описанному выше.
По ходу взросления, это состояние стало посещать меня гораздо реже (такая фраза может ввести в заблуждение, потому что на самом деле это зависит, как я думаю, только от меня) и по непонятной мне системе. Будто твоё сознание внезапно сошло с рельс, а через минуту опять пошло по привычному пути. Сейчас я не могу контролировать это, о чём искренне жалею.
Ничего лучше со мной никогда не случалось, так как подобное состояние даёт шанс почувствовать нечто такое, что принято называть Жизнью. Хотя бы на минуту. Одна минута абсолютной Жизни в год ( в этот год так и было), наполненный столами, стульями, людьми, и прочим, и прочим, и прочим, чего на самом деле нет.
А дело всё в том, что я попал в зависимость от собаки на Площади Революции. Это, конечно, странновато и, откровенно говоря, не очень серьёзно, но всё-таки факт остаётся фактом.
Началось всё с того, что я стал ездить по будням в институт, делая пересадку с Театральной на Площадь Революции. На Площади, как всем известно, стоят такие бронзовые или хер знает какие статуи вдоль платформ и холла станции. Солдатики, труженики тыла и... эти собаки. Поначалу я, проходя мимо собак, видел как некоторые люди подходят и с улыбкой или безразличием на лице трут их лоснящиеся носы и идут дальше. Раньше никогда на это внимания не обращал, но теперь, каждый день видя этот забавный ритуал, я решил и сам попробовать потереть им нос. Сначала я не мог определиться какой собаке тереть нос ( я изначально решил для себя что это важно), но потом после пары рандомных попыток выбрал-таки ту, которая ближе к платформе. И с самого начала я поверил, что это реально " на счастье", и собака в долгу не осталась. По крайней мере с утра, в тот момент, когда я тёр ей нос на пути в институт, в меня вселялась какая-то уверенность, что всё пойдёт как по маслу, хотя за пару минут до этого я, продрав глаза на Театральной, думал лишь о том, насколько сегодня всё хуёво. И ни разу за эти дни я не подумал заранее, что мол вот я поглажу собаке нос и всё будет заебись, я вообще о ней не думал до тех пор, как не спускался с эскалатора на Площадь. Короче собака мне помогала, а сам я был доволен новой традиции (их совсем мало). Я придумал ещё пару условий, дополняющих её:
-тереть нос только той собаки, которая ближе к платформе, а к той, что в холле даже не притрагиваться.
-трогать только нос (хотя я видел девушку, которая методично тёрла сначала заднюю лапу, потом переднюю и только затем нос).
-только правой рукой.
-и только раз в день, чтоб не казаться слишком наглым.
Так вот, проблемы (ох лол) с ней начались тогда, когда в мою голову закралась ужасная мысль о том, что всё пойдёт не так, если я не поглажу её нос, что система раскрутится в обратном порядке. По элементарным законам логики это неверно, но традиции и суеверия им к сожалению не подчиняются, а это как раз мой случай, хоть я и не суеверен в бытовом понимании этого слова.
И как только эта мысль там появилась, система среагировала незамедлительно, и сегодня всё поехало пиздой. В начале дня я думал, что можно было бы сначала перейти на Площадь, погладить нос, а потом уже вернуться и пересесть на Охотку ( ехал я с Речного на Чистые), но я сразу отбросил эту мысль как абсолютно идиотскую (нервные бабки с платками у рта как-то быстро вразумили меня своим видом). В общем, нос я не погладил, и нихуя потом не сложилось. Вот так вот.
Пока писал пост, придумал способ как не гладить собачий нос каждый день и оставаться в нормальном душевном состоянии : придумать другую традицию, чтоб сам ритуал был незамысловат и проходил желательно у меня дома или где-нибудь поблизости. Нет, пусть лучше он будет проходить прямо на мне. Я буду производить какую-нибудь махинацию с одеждой. Правда придётся подождать, пока в первый раз эта махинация не случится неумышленно.
Есть в жизни почти каждого человека вещи, которые любит он всей душой и сердцем. Попробую написать о подобном в моей жизни.
Я люблю поездки на поезде в мою родную деревню в Псковской области. В 8 вечера садишься на Рижском вокзале, в 11 утра уже на месте. Пятнадцатичасовая поездка. Необъяснимую для меня прелесть таит в себе каждая мельчайшая подробность сего действа. От встречи с моей тёткой и кузеном на Рижском до выволакивания сумок (осторожно! там цветы бабушке!) на Идрицком. Запах солярки, клубы дыма, выпускаемые локомотивом, проверка паспортов, толчея в коридоре, раскладывание вещей по купе ( заранее проверьте, что вам понадобится, чтоб потом не лезть под сиденье) и обход с целью выпроводить провожающих. Матовые скрипучие поручни, бордовая обивка, тугая лесенка на вторую полку и покоцанный алюминиевый кантик откидного стола. Потолок в дырочку, ручка громкости радио, которое я ни разу в жизни не включал, сетки для полотенец. Грязные матрасы и колючие шерстяные одеяла, постельное бельё ( теперь включено в стоимость билета), гранёные стаканы в подстаканниках, чаинки, прилипшие к дольке лимона. Пироги с капустой в Новосокольниках ( непреложная традиция, все только и ждут этой станции), здания вокзалов с характерными гулкими шагами, буфетами, залами ожидания и привокзальным печатным киоском ( в детстве очень боялся выходить на 20минутных остановках, вдруг не успеем вернуться). Пылинки в луче солнца, проникающем сквозь постоянно падающие шторки и игра в карты. Но главное начинается после того, как стемнело, все поели ( трапеза, по сути, продолжается от начала и до самого конца поездки, когда доедаешь то, что осталось) и улеглись спать. Под мерный стук колёс, уткнувшись носом в подушку, из которой обязательно лезли перья, я смотрел в окно на проносящиеся мимо поля, залитые туманом с аккуратно собранными стогами сена, на огоньки отдельных домов, деревень и маленьких городов с их фабричными трубами и переездами со шлагбаумом, на полустанки с яркими фонарями, освещающими перрон (увидеть на нём человека - чудо). Прохладный воздух, просачивающийся сквозь оконные щели и тут же смешивающийся со стойким запахом купе, стук колёс, сплошная стена чёрного леса, освещённого луной. Когда начинался лес я засыпал, а когда просыпался, то знал, что мы уже подъезжаем. На нашей станции поезд стоит очень недолго, около двух минут (с этим тоже до сих пор связано немало волнений), поэтому мы заранее оттаскивали все вещи к выходу и начинали отсчитывать станции до нашей. Проехали Пустошку, Брыканово, Нащёкино, мост через маленькую речку. Поезд предваряет своё прибытие резким гудком. Вот уже видно здание вокзала. Длинный перрон с высокими жёлтыми полуразвалившимися столбами. Нас встречают.
С этим никогда не сравнятся ни плацкартный хаос, ни сидячие пригородные поезда.
У меня даже руки задрожали, и кровь в прилила к голове, пока я отдавал вам... нет, это нельзя отдать, я поделился.
Куда делись эти пять часов? На что ушло это время с восьми до часу ночи? Я их проебал.
Теперь каждая вновь начатая фраза обрывается на полуслове и уничтожается зажатым бэкспэйсом
Чем-то похоже на процесс удушения, только вместо судорожно бьющегося тела - мысль.
Хотя это больше акт милосердия: не дать ей разродиться в нечто большое, нелепое и уродливое.
Да и на что способен человек после пяти часов настолько бездарного времяпрепровождения?
На завтра намечается поход в Ханой, надеюсь хоть как-то реабилитироваться.