В колонках играет - Тео Монк
Настроение сейчас - -

Сумерки сварены нынче вкрутую
Густые как кофе. Двери закрыты все на засов
Осторожно, перемкнуло вечность
И в венах сегодня ночью бьется разбуженный ею ток

Прогулка мимо лесного массива
Помадой в глазах огоньки: сигналы готовности
Фея любви поначалу тоже очень красива
Пока не раздвинет ноги, забыв про условности
Сигаретный дым перемалывает воздух в протухший фарш
В угаре стаскиваются трусы, танцуем лежа на грязной траве
Расстроенное пианино фальшиво играет какой-то марш
Небо шатается, рвется в клочья
За черным саваном алеет солнце
За поцелуями просто похоть [265x327]
Звезды от хохота выпав в осадок
Плавят рассвет…
Красоту плавят…

Шум. Центр комнаты. Меня шатает
Я не могу удержать на руках ее тело
Слова выпадают из рук. Мысли тают
Любовь блюет под серенады одинокого серафима
Поэзия пожирает саму себя, все свои гимны
Им нет места в мире, где любовь, как зонтик
Всегда можно повесить на гвоздик
Такой вот ублюдочно-замкнутый круг:
Никогда вместе, всегда возле…

Бью по сердцу - молчит, сука
Пытался достучаться до него: нет ответа
Мое - не бьется, ее - вприпрыжку
В разнобой наши жизни. В закрытой клетке
Изучаю Святой Катехизис Инцеста:
«Правила поведения с двоюродной сестрой в постели»
Дни простынями липнут к вспотевшему телу
Тело, тело…настоебало тело!!!

В душе (ударение на первом слоге)
Опускаюсь без сил на холодный кафель
Рыдаю в голос, зеркальным боем
Мой плач сочится в мои же уши
Стихи еще не так депрессивны, как все является на самом деле
«Грустно», «тоска», «скучаю»…– слова
В которых поэты прошлого сожрали все тело
Обхожусь без них. Дуэль без шпаги и пистолета
Печь ни черта не топится (отсырели от слез дрова)
Вот оно, 21-го века холодное лето
Девочка моя, мне так паршиво!
Какое странное слово: «девочка»… [241x318]

Тема сегодняшнего урока - насилие:
Решаем линейное уравнение поперечного среза твоего тела
Настали ночи длинных ножей
От высасывающего из моего тела все соки бессилия
В смертельном ужасе девичьих глаз
Будем методично и лихорадочно
Отыскивать истину…………….

Слова кончаются.
Иссохла мысль.
Язык колоколом бьет в набат.
И лезет в горло за новой порцией.
Дешевых текстов.
Заткнуть дыру.
От секса музы моей.
С кем попало.
Дар продается на каждом углу.
Печаль и взгляд поверх лабиринта отдам бесплатно.
В качестве бонуса.
Устал я от музы.
И она от меня устала.
С этого дня спим отдельно.
Нас обоих эта непонятная ситуация в конец заебала…
310806

«Сарабанда» (2003) Ингмара Бергмана

Очень камерное кино, которое трудно рекомендовать всем. Строгое, лишенное веселостей, совершенно не похожее на пышный восток. Сразу заметна северная холодная печать. Нервная, надрывная, почти злая неуравновешенность в отношениях персонажей жутко контрастирует с геометрически-отточенной структурой сценария. Четыре человека, две семьи, два дома. Два старика: отец Йохан 83 лет и сын Генрик лет 60-ти. Две женщины: бывшая жена Йохана лет 63 и 19-летняя дочка Генрика Карин. Кино вроде классической сонаты или квартета. С типично музыкальным совершенством формы: чередой нескольких эпизодов, в которых в диалоговом режиме общаются два лица. Каждый член семьи за весь фильм успеет поговорить с остальными тремя. По-началу эта цепочка еще совершенней: Марианна приезжает к мужу. Она же встречается с Карин. Потом показывают Карин с Генриком. Затем Генрика с Йоханом…

Название фильма идет от Баховского произведения, мрачного и лишенного какой-либо теплоты (и, наверное, контрастирующее с настоящей «сарабандой», испанским народным танцем). Режущие плачущие звуки виолончели делят весь фильм как пирог на эти «семейные сцены». У героини Лив Ульман есть еще дочки. Одна в Австралии (давно не виделись), другая никого не узнает, даже мать. Йохан презирает и даже ненавидит своего сына-музыканта. Сын отвечает ему взаимностью, хотя просит денег для дорогой виолончели своей любимой дочери. Карин, тем не менее, уже устала от нервного и сложного характера своего папы, и хочет вместо консерватории отправиться в С.Петербург или в Гамбург на курсы.

Что подкупает, Бергман даже самые «грязные портянки» умудряется подать целомудренно. Не акцентируя внимания. Так, мимоходом, словно случайно узнаешь о семейных тайнах, которые в иных фильмах с фрейдистским наслаждением смаковались бы как причины всех проблем. За кадром еще одна героиня, жена Генриха и мать Карин, умершая от рака. Фотография Анны не раз будет показана зрителям: очень доброе и красивое лицо женщины, которую часто вспоминают как святую. Люди все очень хорошие. Желающие, чтобы их любили. Но не могущие почувствовать друг друга. Чужие в своей семье. Трагичная картина о некоммуникабельности и одиночестве. Изумительное по своему стилю и форме кино 2003 года, больше похожее своей классической простотой на старые шедевры.

«Площадь Вашингтона» (1997) Агнешки Холланд

Стильная и элегантная экранизация произведения не менее стильного и элегантного англо-американца Генри Джеймса. В интерьерах 19 века. С пышными платьями, каретами, путешествиями в Европу, снобистскими нью-йоркскими семьями и достаточно вольными нравами (особенно в сравнении с викторианской Англией). Перед нами история зашуганной молодой девушки лет, кажется, 26 (я не ослышался?) Кэтрин, ее волевого и строгого папаши доктора Слопера и нахального, хотя и очень милого, ухажера Морриса Таунсенда. Соответственно в исполнении Дженифер Джейсон Ли, Альберта Финни и Бена Чаплина. В качестве бонуса имеется весьма экзальтированная и комичная старая сестра доктора Лавиния, которую блестяще играет Мэгги Смит. Что мы в результате имеем?

Отличную мелодраму. С тонко прорисованными характерами (наслаждаешься почти каждым словом-жестом-взглядом). Замечательной операторской работой (укачивать будет только поначалу). И неожиданном нехэппиэндом, за что всем (и писателю, и режиссеру, и героям) мое персональное спасибо. Час с наслаждением наблюдаешь всю эту северо-американскую идиллическую мелодрамку, смакуя угловатость и манерность Кэтрин (а ей точно 26 лет?), кажущееся добродушие отца и всю-с-ног-до-головы-Мэгги-Смит. Потом чуешь, что вся эта ровная полоса вот-вот будет скомкана. И вторая часть фильма действительно предоставляет всю эту традиционную нарезку со слезами героини, мучениями бедняги (во всех смыслах) Морриса и «не отдам дочь за проходимца» папаши в полном боекомплекте.

Мораль сей басни? Не ходите девки замуж и бегите от отцов… Другой не нашел. Наверно, плохо искал. Грустная история, конечно, но все-таки смешная. Записываю эту дамскую мелодрамку в Триумвират наряду с «Гордостью и предубеждением» Джо Райта и «Тэсс» Романа Поланского, от которых я получил такое же необыкновенное наслаждение.

«Братья Карамазовы» (1958) Ричарда Брукса

Набоков терпеть не мог Достоевского. Теперь я понимаю, за что. Он считал, тот писал любовно-криминальные дешевые романчики, выдавая их за откровения. Этакие «палп-фикшены» 19 века в русских декорациях. Никогда ничего подобного в его романах не замечал. Но Брукс сорвал пелену с моих глаз, и я прозрел! Оказывается, всю эту дешевую психологическую галиматью с философствованиями разных инквизиторов можно легко смыть в унитаз, оставив простые сюжетные линии. Я бы даже сказал, простейшие. Как инфузории-туфельки. Очень веселая экранизация получилась.

В роли страдающего и мятущегося Мити товарищ Юл Бриннер, лысоватый крепыш, очень похожий на какого-нибудь супергероя из комиксов (любители российской телерекламы могут лицезреть его в лице мультяшного то ли «мистера мускула», то ли еще какого СМС). Смердяков носит шляпу и пальто, и временами очень похож на Орсона Уэллса из «Третьего человека». И не только визуально, но и мыслишками (злодейство позволено и проч.)… Цыгане с балалайками, конечно, тоже имеются (Становится понятно, почему Брукс взялся именно за этот роман. Только в нем они есть, в остальных такого не помню). Мрачный роман на глазах превращается в мажористую веселуху со спасающимся Митей, непонятно чего шныряющим везде Алешей и абсолютно пустым Иваном.

И, однако, даже в этой халтурке есть своя прелесть. Прелесть эта носит имена Грушеньки и Федора Павловича Карамазова. Грушенька – офигительна! Ее играет Мария Шелл, которую со времени «Белых ночей» (Достоевский!) Висконти я уж и не думал где встретить. И играет просто изумительно. Играет так, что жалеешь о профуканном шедевре, где она могла бы действительно блистать. Грушенька именно такая, какой и должна быть: сладострастная, мягкая, пушистая, ласковая, вечно улыбающаяся, подленькая и все-таки добренькая. Ее сцена объяснения с Катей – жемчужина во всем этом дерьме. Причем в этой сцене она почти все время молчит и улыбается. А когда заговаривает – ей вообще цены нет. Да и вообще, фильм я досматривал только из-за нее одной. Особенно, после убийства отца - Ли Джей Кобба. Он так загримировался, что я его сразу и не узнал. Сыграл тоже блестяще, натурального такого гада, почти не переигрывая. Когда его убили, я так даже и расстроился. Все-таки таланты не пропьешь. Если уж ты Шелл и Кобб – даже в такой дерьмовинке от Брукса выглядешь на загляденье. Спасибо тебе, Брукс, за их бенефисы и за новое прочтение пыльного романа… Скотина. А ведь тоже хороший режиссер, блин.

В колонках играет - звуки машин за окном
Настроение сейчас - +16

Позолоченный шар, выкатываясь из ниоткуда, своим разбегом разбивая синь, деревьев зелень, пьяных от разбавленных вином вечерних сумерек, вымарывает блеском желтизны. Охапки листьев вбрасывая в пламя оранжево-алеющих костров, он катится неторопливо к озеру. В нем растекаясь с нежностью вновь полюбившей женщины серебряным трехмесячным пятном.

Увлечь тебя в осенние… Завлечь тебя в осеннее… И на тебя осеннюю навлечь… Я в уличных прогулках, отдающих в ночное небо стрекотом перебивающих друг друга птичьих перекличек, вижу знаки. Потусторонние кивки влюбленному в прекрасные миры - от полномочных представителей их. Качаясь асфальтовые ленточки, из позолотевшей лужицы напившись совершенства и захмелев от этого, меня сбивают с толку. Иду, куда не знаю. И кто, кого, когда, где, как поцеловал – я тут же забываю. У миллионного, оплывшего старинным воском денежных потоков города хватает еще сил стать океаном. Невнятно истолкованы пути. Координаты эвклидовых миров под залп из падающих звезд опутывают сверху до низу меня безвременьем. Мой каждый шаг проваливается в пустое… Нет, не в пустое… Глаза волшебных уличных дорожных фонарей высвечивают жидкое пространство, куда я вместо пыльных бетонных блоков ступаю, разбрызгивая черную густую ночную кровь. Кровь осени ночной… Ночи осенней… Плыву, в два счета наглотавшись поцелуев от фей, потерянный ребенок. Увлечь тебя в осенние магические дни. Завлечь тебя в осеннее, щемящей грустью полное и радостью от чаяний влюбленных, настроение. И на тебя осеннюю навлечь себя осеннего. Давно уже пропитанного золотом волшебниц и отданного в рабство осенних меланхолий навсегда.

В колонках играет - Шопен - "Баллада №1"
Настроение сейчас - -24

Помещаю себя фигуркой на доску. Играю в шахматы.
Время точками, время в клочья
Какая осень, такой в душе ветер
Чья-то смерть как пружина, других нет импульсов,
Спусковым крючком катапультой ключиком
Дохлым эхо, отголоском, хрустом
Голова как горшок для мыслей
Угольки по полу, веером беспорядочно
В мире существуют только два вектора. Один – в жизнь. Другой – в смерть.
Оба верны. У обоих свои поклонники, адепты верные, смех и покойники.
Чувство юмора – дешевая самозащита от горечи пафоса
На двух полюсах. Не понимая противника. Не желая драться
В разных координатах существуя.
Творчество с позитивом, творчество с негативом. Оба пути верны и это страшно
Пружина расжимается выбивая меня в строчки, хаос смыслов, букв плевочки
Поэт-эпатажник, поэт-смертник, поэт-юморист, салют депрессии
Редактирование, цитирование, экран, плоскости, ровное поле для игры в слова
Хамелеоны мы, ты да я
Слова это просто слова
Выверну наизнанку тело, всего себя, стошнит желчью, клавиатурой сонаты
Я выбиваю надпись черную, эпитафию красоте и верности слову, на надгробной белой плите. Это графика. Графика этого мира. Безнадежного, но совершенного. Полного бесконечно-прекрасных образов и до тошноты заученных штампов.
Даже сны стали слишком реальными. Все фантазии шавками тявкающими кружатся около быта.
Кто нажрался жизни досыта,
……………………………….того тянет ею блевать.

[250x335] Настроение сейчас - -20

каждый месяц как последний
12 финалов
время которое равнодушно к своим обитателям
кружит вокруг оси свое мертвое тело посекундное, по дням
раскидывая тела тех, кто пытается сломать ржавые стрелки, по циферблату

ему, времени или октябрю, абсолютно наплевать на нашу нежность.
оно холодное, само-в-себе, само в тебе, выгрызает в душе дырку.
и самое страшное, что оно не нарочно это делает. не спецом губит. оно даже не знает о болтающихся в наших грудях комочках на хлипких, так легко рвущихся, ниточках. ему просто надо скрипеть, двигаться, реветь, крутиться каруселью. так ему положено.

а тех, кто с этой карусели спрыгивает рано, устав от пустоты, от оцепенения, раздирает этим же временем в клочья.
и никакая красота не поможет. потому что время в тебе и оно уже жжет, а красоту надо искать, она внешне, снаружи. И когда пытаешься выпрыгнуть из своего временного карусельного ржавого "я" в стремлении дотянуться до красивого, до блеска там, в глубине, внутри этого "снаружи" - 99 против одного - падаешь под колеса карусели.

как питерский мост время и красоту разводят все дальше и дальше друг от друга. и люди, не способные жить без последней, падают в воду, в безвременье. невозможно остаться на мосту, он разваливается на глазах....бежать.....но мост в тебе...не получится бежать. ждать. опять и опять ненавидеть несправедливости и ждать. горько, печально и горько

В моем бреду кирпичик сотового телефона - точка. Как центр паутины. Маяк с липкими нитями. Пьянящею походкой слова укачивают волны. Так далеко она. Так близко. Звонок, вам сообщение. Ползет из пальцев бред. Любовь, которой запрещаешь длиться, выскакивает ванькой-встанькой в текстах. Я тут. Я здесь. Навечно. Ты помнишь обо мне? Когда в полпервого утра и в полвторого ночи выглядываешь с ужасом в окно – там пусто. И светофор ни для кого выстукивает мерно дробь трехцветную. Он продолжает жить своей мертвецко-пьяной жизнью. Бить продолжая вдребезги коды проклятий. Кодировку грёз. «Алло, вас слушаю…» На стареньком табло все те же цифры. Улиткой виноградной ползет в себя, проволокой улиц до тошноты мне надоевший город. Он скалит зубы. Он издевается, мудак. Глаз светофора, глаз луны, взгляд «дальних» одинокого авто, взгляд габаритов… К холодному лицу стекла мое прикосновение. Вода соленая. Линяет кошка, чьей шерстью этой ночью питаюсь я вместо твоей. Вгрызаясь в тело - плакать красотой, стонать от наслаждений, не от боли. Сухое рукопожатие двух старых дев - вот мое солнце. Вот моя обида. Я продолжаю бить по белым точкам, ответную пуская дробь чужой и отстраненной скептически-настроенной душе. Погладь меня оттуда, из глубины сети всемирных паутин. Щенячьим визгом отзовусь. Я болен. И отправляю в даль еще один кораблик «смски». В штиль, в мертвую погоду. Пристанет к берегу пусть или сгинет.

[365x295] Беспомощный танцор в своих плясках бушующий. Ум нервно бьется, четко отбивая ритм. Графическую вязь Земли. Остановив свой бешеный напор, взнуздав коня, сотни столетий в бездумном топоте прошедший тысячу дорог Его Величество сегодня на рассвете будет здесь. И через многие года он явится опять. Я грежу… Куда пропали вы? Мое сознание от нежности устав, вновь прыгает с разбега в пропасть. Тоскую…. Так хочется мне ваших строф, легенд, стихов, иносказаний. А в голове лишь звон. Динь. Дон. Динь. Дон. Рукой поглаживаю тело пивной кружки. Лаская, как девочку свою, стекло. Мы в ожидании вечеров и алкогольных песнопений. В пустой и белой комнате зерно и пыль: то рассыпаются во прах все наши имена. Бред тех поэтов, кто хоть раз был в поисках оазиса. Кого сбивали с толку окна приветливо-обманчивым вечерним светом домашних люстр. Слышу мелодию. Она россыпью аккордов бросается в нас красотой. Под бой литавр. Под хриплый рокот труб. Мой слух обманчив. Мой разум отключен. Мое воображение в покое. Мой страх живуч. Замер в полете, расколотив свое движение, как в древнем парадоксе, на отрезки. Нет целого. И не собрать жизнь по крупицам. Вдруг брызнув обожженной глины осколками, рассыпалась навечно амфора. Где высохло уже давно вино. Ноты мелодии в момент, когда кувшин коснулся плоскости, начали жалить. Жечь. Колоть. Драть мои нервы. Странная речь… Радугой перекидываю свою душу через крыши домов в твои уши. Над черными, блестящими от смерти, сентябрьскими улицами, как акведук над ранее бурлившей в пропасти горной рекой, уже иссохшей. На какие кидаться стены? Стен больше нет. С музой был в ссоре. Она ходила, дулась. Смотрела исподлобья на меня. А, улыбнувшись, тронула игриво за плечо. Мы помирились.

В колонках играет - Бетховен - "Струнный квартет", Op.95

Гул слышится межоблачных, межзвездных столкновений. Мы за столом. Два человека прошлого. Мальчик и девочка. И две скамьи. Две сигареты. Смятые пачки. Дым. Две чашки кофе. Остывшие. Ленивое молчание друзей. Бывших врагов. Ныне любовников. Брат и сестра. Вся моя нежность – ей. За доброту. Я зачарован небом. Зарницы отражением кидают блеск своих мгновений в ее глаза. Цвет карий, сложносочиненный. Небесная лазурь вскипевших утр, помноженная на любовь. Красно-коричневая кровь. Вне расовая чистота ее лица. Дух замирает, вставая на дыбы перед ее печалью. Я сочиняю гаммы, ноктюрн в честь странных чувств. Страдания…. Когда ей будет больно, во мне произойдет разлом. На часть меня, взметнувшего всего себя супротив неба, и часть, смиренно павшую в попытке прикоснуться к Земле. В сминающих палитру радуг разреженных полу объятьях мне чудится: я слышу голос. Он мне знаком. Еще не потушили сигареты. Еще удушливых колец дымок не полностью рассеян. Еще не все пролаял пес, вспылив хвостом. Еще холодный предрассветный сумрак. Гномы стелют постель себе, зевая всем отрядом. Грань. Линия алмазным резаком прошлась вдоль вены мира. Распотрошив судеб каналы. Цветов едва заметные оттенки смешались. Ее финал теперь мое начало. Мой первенец – ее любимый сын. Ее младенец – дочь моя. В кофейных чашках слышатся стенанья. Эльфийских плясок тени, древние напевы синематографом стрекочут на столе. Она пугается, хотя не из пугливых. Ленивым взмахом левого запястья выбрасываю сигарету. Кофе допито. Мы идем вдвоем. Домой. Вдогонку изо всех своих неистощимых детских сил нас хлещет новорожденный луч. В волшебных волосах ее запуталась вся магия больного мира, все прошлое, природное, Большое. Зевающие сонные наяды рассветною росой нас окропили. Мы много выкурили в эту ночь. Мы много выпили. Но мы еще не все прожили. Неопытный, смурной и неуклюжий гном пытается закрыть в Иное дверь. Десятки в помощь рук… И…занавес.

В колонках играет - Бетховен - "Струнный квартет", Op.130

Беспощадное время. Стреляет крыльями любви и ненависти. Заставляя вздрогнуть от неожиданного выпада. Поморщиться от боли и в мазохистской неге думать о былом. Ностальгический ветер извлекает внутренности из окопов быта и, встряхивает медленным воспоминанием покадровых деньков. Точка за точкой. Минута за минутой. День за днем. В самой дальней канаве времени великие жрецы стелют туман раннего детства с забытыми уже обидами и страхами. В ушах от ее криков звон. Девочке страшно одиноко. Взрыв боли. Тоска. И, тело раскачав, она приподнялась до балки. Горизонтальной. Качели из живого тела. Скрип веревок словно всхлип уключин в лодке, направившей свое большое тело в глубь прудика. В болото. В ноль. Туда, откуда шепот долетает в воображении расточенным абзацем грустных фраз.