До Быть может, я слишком требовательна, зная, как выглядел и двигался Рудольф Нуриев, какой образ создают его автобиографическая проза и воспоминания современников. Но, приходя на датский моноспектакль на основе его мемуаров, я меньше всего ожидала увидеть бенефис Сергея Янковского, перемежаемый вставленными в подходящих местах дежурными выходами балерины – Волочковой, Лиепы или Махалиной. Конечно, рассказ Нуриева о начале своей карьеры полон изумительной самоиронии, но актёр умудряется ломать комедию даже на ровном месте, а там, где между строк подразумевается усмешка, становится серьёзным до пафоса. Выпучивая глаза в гримасе крайнего удивления, бурно жестикулируя и кривляясь, он в одинаковой клоунской манере изображает и детство будущего великого танцора, когда он, голодный, молился вместе с русскими соседями, чтобы получать за это картофелины, и учёбу в Ленинградской академии, когда никто из учителей не желал принимать всерьёз мальчишку-провинциала, и первые успехи в театре, давшиеся каторжным трудом. Его интересует только один тип событий – «проделки», окрашенные только одной эмоцией – бесшабашным весельем подростка-бунтаря. Вот, на радость публике, наш герой пародирует строгого отца, вот – засыпает на уроках и сбегает с них, чтобы после наказания упасть в голодный обморок и заслужить тем самым (а на самом деле не этим, а талантом, само собой) перевод из шестого класса в восьмой, вот – отказывается поливать пол для более старших собратьев по труппе, не желает вступать в комсомол, «молчу, когда все поют, и пою, когда все молчат»… Да, этот Волк был одиночкой, но в этом одиночестве сквозят и достоинство человека, знающего себе цену, и горечь человека, отвергаемого своей родиной по ряду причин, в которых нет его вины, и вопреки его гениальности. У Янковского же мотивацией к противостоянию молодого Нуриева баловням столицы, жаловавшимся, что он «не вписывается в коллектив», стала нелепо и грубо нарисованная гордыня, самовлюблённый взгляд свысока вундеркинда, не сомневающегося в своей исключительности. Потому никакого противоречия и мучительности выбора не возникает, когда Янковский подходит к ключевому и заключительному моменту своей истории: как известно, Нуриев, когда ему было приказано вернуться в Москву с французских гастролей, сразу почувствовал, что стоит повиноваться – и больше его за границу не выпустят, и потому принял решение остаться в Европе. Поэтому спектакль назван «Прыжок в свободу» - и Янковский предсказуемо и банально прыгает сквозь серебряную дверь, ранее служившую и вагоном, и балетным станком, оказавшуюся бумажной и прорвавшуюся заранее прорезанной аккуратной дыркой. С лёгкостью его персонаж даже переносит страшную травму – разрыв связки до кости, - что уж говорить о преодолении настолько хрупкой границы, навсегда отделяющей родных, друзей, учителей и театр от свободы творчества? Не считая вроде-как-лирической составляющей в лице балерины, которая, обозначая первый увиденный Нуриевым балет, так же предсказуемо и банально танцует с розой и неизбежно дарит её зрителю-актёру, - за полтора часа спектакля мы узнаём только одно: что умеет господин Янковский. Что он умеет комиковать, я уже отмечала, - правда, драматической актёрской игры он так и не продемонстрировал. Также он умеет высоко прыгать, вертеться у станка и приплясывать, делая вид, будто имеет какое-то отношение к балету, - впрочем, лучше бы не брался: откалывать коленца под дискотечную музыку, отдалённо отсылающую к народным татарским мотивам, у него получается куда уверенней, и проделывает он это чаще – и всякий раз сцену заливает ярким красным светом. А ещё он умеет немножко отбивать чечётку, и немножко играть на пианино, и немножко петь по-французски (то есть скорее декламировать песню)… и ни в одной из этих сфер не выказывает впечатляющего мастерства, но публика дружно аплодирует каждому номеру этой концертной программы. Дочитать рецензию
[254x144]

До Московская студия SounDrama и американская Studio Six – Шестая студия, группа выпускников Школы-студии МХАТ – протянули между культурами изящный мостик, сложенный из «Истории города Нью-Йорка» Ирвинга с одной стороны и «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина с другой, находя на стыке некий общий контекст. Сценографию не иначе как натуральным пейзажем не назовёшь: на американском берегу постелен зелёный искусственный газон, на русском – натуральная земля, разделяет их полоска воды, по которой актёры, по восемь человек с каждой стороны, шлёпают босиком или в ботинках – первому ряду для защиты от брызг выдали целлофановые плащи-дождевики. Согласно распространённым стереотипам двух народов друг о друге, русские – оголтелые нелогичные варвары в обносках, американцы – чопорные снобы в викторианских нарядах, много говорящие длинными заумными фразами, как правило, не несущими особого смысла. Повествование на русском ведёт эдакий монах Нестор, человек в чёрной рясе с капюшоном, описывающий апокалиптические видения с мрачной убеждённостью пророка; повествование на английском – бойкая экзальтированная барышня с темпом речи диктора на радиостанции. По реке сплавляются на плоту первые американцы – голландские колонисты, преисполненные энтузиазма осваивать новые земли, и принимают за англичан резво перебегающих от кулисы к кулисе соседей-славян, занятых перетаскиванием друг друга всей гурьбой. Строго говоря, это даже ещё не настоящие русские, а наши мифические предки – головотяпы и им сопутствующие племена, знакомые каждому со школьной программы. Они только и делают, что тяпают головами: об стену, друг об друга и об землю, когда богу молятся. Умирающие от любопытства, но побаивающиеся европейцы стараются понять, что им объясняют головотяпы – шаманским плясом и уморительной пантомимой, дело даже едва не доходит до перестрелки, но заканчивается миром – познакомившись, русские дружно перебираются на американскую сторону и танцуют с колонистами под House of Rising Sun. Вот только привычку тяпать не оставили и, как известно, с лёгкостью «перетяпали» гостеприимных хозяев. Только один американец прельстился головотяпской женщиной и остался с ней, единственной оставшейся на родном берегу, но вскоре взвыл от её второй привычки причитать, жалуясь на жизнь. Когда он, вконец раздражённый, хватает жену за волосы, один из глуповских гостей на том берегу незамедлительно повторяет его жест и направляет на американскую женщину ружьё. После обмена пленными, сиречь дамами, народы больше не смешивались, поставили на границе часовых с ружьями, отстреливающих перебежчиков, зато и задумались о «порядке» - всяк по-своему: американцы избрали губернатором самого беспомощного любителя пустопорожней болтовни и стали прославлять его как философа, а головотяпы и иже с ними, объединённые теперь в глуповцев, ищут князя поглупее. Быстро находится нужный дурачок – в тулупе и шапке-ушанке, играет на гармошке, бормочет неразборчивое-матерное, а как начали перед ним заискивать и преклоняться, выучил своё главное и единственно необходимое слово: «Запорю!». Отныне поротые глуповцы, выстроившись на коленях перед своими мисками, на радость своему царьку распевают всю ту же мелодию благоденствия, про Дом Восходящего солнца, - и их песню подхватывают на американском берегу колонисты, собравшиеся за столом помолиться: под патефон или под пианино, которым оказался перевёрнутый посреди реки плот. Но глупый князь, распевающий частушки, не продержался долго: пока его, вусмерть пьяного, отпаивают рассолом и успокаивают колыбельными, женское восстание поднимает «бездетная вдова с лицом коричневого цвета» - анархия, впрочем, выражается в весёлом прыгании на пружинах кровати. Вот американские женщины – совсем другое дело: читать рецензию дальше
[292x131]

До Три одноактных балета от Национального театра танца Испании: два – последний привет родине от легендарного Начо Дуато, пророка в чужом отечестве, один от Александра Экмана. И первый из них – Gnawa. Гнава – марокканская музыка мистического исламского культа, соединившая в себе африканские, арабские и берберские мотивы – удивительно тонко и точно сочетается с музыкой типично испанской, создавая изящный потрет Средиземноморья: два берега, две культуры словно разговаривают друг с другом через танец и через взаимоотношения людей, им выраженные. В сценической коробке, оплетённой широким золотым кантом, танцовщики в обтягивающих шоколадных трико похожи на пластичные фигуры, сошедшие со стенных панно и узоров на керамике, - каждое движение взвешенно, символично и напоено по-восточному терпким, пряным и тягучим эротизмом. В собственном ритме одни и те же движения повторяются у нескольких пар, и каждый раз – по-новому. Это балет с характером, балет живой, - он может быть чувственным, легкомысленным, страстным, дружелюбным или напряжённым, но никогда не бывает холодно-равнодушным, математически выверенным, распадающимся на отдельные осколки витража: в нём каждый жест, каждый шаг плавно и текуче рождается из предыдущего, предвосхищает следующий в гармонии кажущейся простоты. Меняется настроение музыки, настроение танца, количество участников танцевальных фигур и композиций, – и ты не устаёшь удивляться изобретательности хореографа, претворившего в балете психологию почти драматического театра, и наблюдать за этим разнообразием эмоций, образов и ситуаций не может наскучить. Arcangelo – второй балет, названный в честь барочного композитора Арканджело Корелли, чья музыка, как и музыка из оперы Скарлатти «Подношение тени» вместе с арией, легла в основу его партитуры, дополненной современными инструментами, шорохом ручья по гальке, огоньками подсвечников. Получилась причудливая музыка, похожая на мелодию заклинателя змей – музыка взнервленной медитации, с поступательными волнами темпа, барабан отсчитывает ровный пульс сердца, пока вьётся-тянется, истончаясь, долгий стон духового инструмента. И пластика приобретает зооморфные черты: змеиное покачивание, журавлиные крылья и ноги, взмывающие ввысь, обезьяньи перебежки боковыми прыжками на полусогнутых ногах. Кружатся хороводы и вольно бегут «ручейки» - то шаманским ритуальным плясом, то знакомой детской игрой, но всякий раз от глубины, открывающейся за музыкой и узором тел, захватывает дух. В обоих постановках Дуато очень много поддержек: хрупкие, невесомые девушки стремятся то бабочками оторваться от земли и воспарить, сложив крыльями руки и ноги, то замереть послушными куклами в сильных и бережных мужских руках, опереться, довериться изменчивой стихии мужского. В обоих особенно прекрасны и удивительны женские дуэты и мужские соло; и, конечно же, - в обоих уникальный, неповторимый стиль узнаваем и безупречен, черпая вдохновение из богатейшего комплекса материала народного фольклора, древних традиций: Дуато экспериментирует, держась корней, находит исток, чтобы двигаться вперёд по течению. Совсем иное у Экмана, обращающегося к темам современности с иронией и фантазией; Flockwork – ещё более повествовательный, ещё более «нестандартный» балет, близкий к развлекательному, но оттого не менее увлекательному перформансу. Слово flockwork образовано из слов «стадо» и «работа» по аналогии с clockwork – часовой механизм; несложно отгадать, что эта постановка исследует и интерпретирует механизм толпы, коллективных проявлений человека. Толпа перемещается по сцене из кулисы в кулису, всё увеличиваясь, комически мелкими, торопливыми шажками, глухим цыканьем проговаривая ритм своих движений: «ца-ца-ца-ца», как шестерёнки заведённой системы. Возглавляемая кем-то, она синхронно поворачивает, останавливается и так же синхронно смеётся над человеком вне толпы, лежавшим в обнимку с магнитофоном, а затем читать рецензию дальше
[269x166]

До Последняя часть последней части эпопеи, технические возможности которой росли вместе с героями, которых, в свою очередь, изрядно опережали в возрасте давно не нуждающиеся в представлении актёры, - это, конечно, ещё не значит, что франшизу больше не будут использовать в коммерческих целях: у Гарри Поттера обширный фэндом, поэтому рано ещё ставить точку и прощаться; но ознакомиться с фильмом, в котором «всё закончится», небезынтересно. Если в первой половине «Даров Смерти» герои преимущественно прятались, то теперь они преимущественно убегают и барахтаются в завалах; видения Гарри, отслеживающие каждый шаг Волан-де-Морта, помогают без проблем обнаруживать оставшиеся пресловутые крестражи, приближая сюжет к неизбежной развязке. Но обо всём по порядку: после похорон Добби неподалёку от могилы внезапно обнаружилась вторая дача семейства Уизли – новая резиденция Ордена Феникса. Там троица заключает сделку с захваченным гоблином – проникновение в банк Гринготтс в обмен на свежеобретённый меч Гриффиндора. У Гермионы, у которой, как в Риме, есть всё, находится даже волос Беллатрисы Лестрейндж, и, прикинувшись ею, она и заявляется в банк в сопровождении всех троих подельников. Вагонетка потерпела крушение, но нужный сейф, сиречь пещера с сокровищами, был найден, охраняемый, как водится, драконом – замордованным белым виверном породы «украинский железнобрюх». В пещере нашёлся кубок-крестраж, но гоблины вероломно улепетнули с мечом, который впоследствии самовольно испарился, а удирать героям пришлось, освободив красавца дракона – жаль, его было мало, я-то надеялась, благополучно позабыв книжку, что он поучаствует в обороне Хогвартса. Следующим пунктом назначения и стал, собственно, Хогвартс, где теперь ходят строем и где предстоит искать очередной крестраж. Десантировавшись в близлежащем Хогсмиде и тут же засветившись, юные сталкеры впервые познакомились со скептически настроенным братом покойного Альбуса Дамблдора, из дома которого тайный тоннель ведёт прямо в Тайную комнату вышеупомянутой школы, где разбили лагерь с гамаками все оппозиционно настроенные ученики. Появление Поттера и в Хогвартсе не осталось незамеченным, но новый директор Снейп больше не страшен и первокурсникам: возвращение мальчика со шрамом во лбу стало сигналом к началу бунта и прибытию всех оставшихся членов Ордена. МакГонагалл, обнаружившая в критический момент неожиданное обаяние, прогнала Снейпа, как кошку метлой, и тот улетел сквозь стекло, но всеобщее ликование долго не продлилось – Волан-де-Морт начал осаду. Тут бы и сделать фильм с достойным эпическим размахом и масштабностью, но две одноцветные массы – Пожирателей смерти и оборотней – не впечатляют ничем, даже размерами, угрожающе выглядело разве что несколько великанов, крушащих небольшую армию каменных рыцарей, но битву как таковую нам не показали – только несколько частных дуэлей и обрушение моста силами возмужавшего Невилла. Пока возведённый профессорами над Хогвартсом защитный купол трещит под вражескими ударами, пока не разваливается совсем, Гермиона с Роном уничтожают кубок клыком давно почившего и даже истлевшего (вонь, поди, была в школе знатная) василиска, а Гарри по наводке Полумны разговаривает с призраком Серой Дамы, дочери основательницы факультета Когтевран. Выяснив, что диадема основательницы спрятана негодным мальчиком Томом Реддлом в Выручай-комнате, он воссоединяется там с друзьями – но и с врагами, сиречь с Драко с прихвостнями. Кто-то из них, не справившись с управлением парочкой, вызвал троих огненных существ – змею, птицу и зверя, но Гарри спас Драко из огня, что стало, видимо, жестом окончательного примирения. Спалив и диадему, герои возвращаются в главный зал, где во время перемирия можно наблюдать картину разрушений, полевых госпиталей, уставших, напуганных, раненых и плачущих людей. Вскользь нам показывают и погибших, но горевать как-то недосуг – троица охотится за змеёй, предполагаемым последним крестражем, читать рецензию дальше
[477x130]

До По афише спектакля «Профессиональный инстинкт» можно предположить, что речь идёт о древнейшей профессии, однако жанр постановки по Звягинцеву заявлен как детектив. Впрочем, кто убийца, мы узнаём с первого же эпизода: почтенный судья (Марусев) на фоне чёрно-белых кадров Куросавы вещает, что после перерождения самурай меняет меч на каллиграфию, что является равноценным боевым искусством, - а к нему заявляется плохиш в чёрных очках с говорящей фамилией Негодин (Светличный) и безыскусно убивает при помощи своего подручного по прозвищу Бамбук (Жуйков) ударом огнетушителя по голове. Картинка сменяется, и мы видим уже похмельного Ледникова (Варчук), бывшего прокурора, которому звонят с телевидения и предлагают поучаствовать в качестве консультанта в съёмке фильма о том, как жена убила генерала. Не выходя из запоя, он едет на встречу с режиссёром и узнаёт в нём старую знакомую Анжелику (Маша Ч), тоже любительницу Куросавы, которая откуда-то знает, что это он вёл дело об этом убийстве и не довёл – жену засудил, а орудие убийства так и не нашёл. Работать над сценарием наш герой приезжает на дачу убиенного судьи, где проживают его гражданская супруга Нюра (Штраус) и её неизвестно от кого дочь Вера (Кузьмина) – сексуально озабоченный алкоголик тринадцати лет с белыми крыльями за спиной, танцующая по дискотекам. Тем временем к Негодину, браво расстреливающему картонные мишени, пробирается устраиваться на работу в его охранное агентство его опять-таки старая знакомая Катя (Соляных), тоже с японским стажем, конечно, и он берёт её в секретарши, сиречь в любовницы. Ледников тем временем вдохновенно ваяет сценарий, тогда как Лика подмечает, что стоило ему написать, как убили неких охранников, а жена генерала отравилась в колонии, - так охранников сразу действительно убили, а жена повесилась. Но ему не до этой мистики, у него есть своя: во сне он встречается с покойным судьёй, общаясь с ним аки самурай с сэнсеем, и тот пытается дать ему понять, что каллиграфия – тоже оружие и что кто-то может соревноваться с ним, совершая в реальности убийства, описываемые им в сценарии. «Зачем же я взрыв устроил?» - запоздало терзается наш графоман, и мы догадываемся, что будет дальше: на корпоративной вечеринке Катя пожаловалась Негодину, что её муж подозревает её измену и грозится подорвать в машине соперника, - а Негодин затаил обиду. Машина с отцом и мужем Кати взлетает на воздух, Негодин берёт безутешную возлюбленную в жёны, а Ледников без особых угрызений совести изучает подаренную духом япономана-судьи тетрадку с загадками в стиле танка и ищет там ответы на гипотетические вопросы. Когда Вера отгадала одну из загадок, подразумевающую тлю, на него снизошла эврика, - но незамедлительно на размахивающую тетрадкой Веру напал Бамбук с багром (у бедняги сильная страсть к орудиям пожаротушения). На этой трагедии заканчивается первый акт, в котором мы также успеваем познакомиться с двумя сюжетно никчёмными, но служащими для жалких потуг на юмор персонажами: актрисой по фамилии Жеребуха (Солнцева) с незалежным акцентом, глушащей горилку стаканами, и актёром Аристарховым (Ишков), играющим трупов и неубедительно умирающим от удара бутафорского ножа, - они должны играть генерала и его жену. Начало второго акта объясняет нам, кто на самом деле убил генерала: проецируемые на занавес лица генерала, его жены и Веры, снятые из-за оного занавеса в режиме реального времени, рассказывают, как дело было. Генерал лирически повествует, как увидел летающего между деревьями ангела, который с ним пил, пел, танцевал и целовался, а потом взял поиграться его наградной пистолет, да и выстрелил. Ледникову же слово «тля» напомнило его школьного приятеля Негодина, который носил это прозвище, и он решает, что им и является его безымянный «антигерой», и вспоминает, как они сдавали экзамен судье: он, Ледников, всё вызубрил, зато Негодин признавался, что не переносит чужих успехов в профессии. Затем дух судьи сообщает Ледникову, что выпер Негодина из академии, ибо читать рецензию дальше
[338x136]

До У новой истории от Ларса фон Триера есть не только две части, но и пролог-эпиграф, визуальный ряд прекрасных видений-кошмаров под музыку, чередующихся символов, которые мы увидим или о которых услышим в течение фильма: падающие с неба птицы, падающая лошадь, лианы, хватающие за ноги бегущую главную героиню, направленные вверх молнии из её пальцев, она плывущая по реке в образе Офелии с картины Милле, сгорающая брейгелевская зима… и гигантская голубая планета, плывущая навстречу земному шару, кружащая вокруг него и наконец сталкивающаяся с ним, так что Земля разбивается вдребезги и частично поглощается своим чудовищным двойником. Первая часть посвящена Джастин или, чтобы имя не звучало слишком по-мужски, Юстине (Данст): вот она едет в лимузине со своим красавцем-женихом Майклом (Скарсгорд) в особняк мужа своей сестры Джона (Сазерленд), предоставленный им для свадьбы. Торжество расписано по минутам, а они опаздывают на два часа, потому что лимузин застревает на повороте узкой просёлочной дорожки и молодожёны добираются пешком. Начинается долгая церемония, полная заезженных ритуалов, гости произносят речи: босс дарит Джастин повышение по службе, но не шутя требует, чтобы к утру она сочинила ему слоган для новой рекламы; мать перебивает обаятельного весельчака-отца и сообщает, как ненавидит свадьбы; жених от волнения слов не находит вообще, а сестра Клэр (Генсбур) и вовсе отчитывает её приватно, требуя «не устраивать сцен». Невесту ничто не радует, и, устав фальшиво улыбаться, она сбегает на поле для гольфа и смотрит в небо, на красную звезду Альтаир из созвездия Скорпиона, которую заметила по прибытии в особняк. Но на собственную свадьбу приходится вернуться, танцевать с женихом, - и в другой раз Джастин отлучается, чтобы уложить спать племянника Лео – в его комнате мы видим уже второй с начала фильма телескоп, ведь Джон занимается астрономией – и прикорнуть рядом с ним; прошла ещё только половина праздника, а у неё уже нет сил. Отмокнув в ванной, она появляется снова, режет торт, выходит с гостями на улицу, чтобы запускать в небо летающие фонарики, разрисованные сердечками и пожеланиями… Джон попрекает её огромными средствами, потраченными на организацию, шеф шантажирует, знакомя со своим племянником Тимом (Корбет) и обещая его уволить, если он не уговорит её придумать слоган. Только Майкл замечает, что его жене нехорошо, он пытается развеселить её, показывая фотографию яблоневого сада, участок с которым он купил для них, но фотография забытой соскальзывает с дивана на пол. Даже первая брачная ночь у бедняги не удаётся – Джастин ограничивается поцелуями, а затем, оставив полураздетого благоверного в причитающейся им комнате, снова застёгивает платье и уходит. Посреди поля она буквально насилует беднягу Тима, шастающего за ней по пятам, ругается с шефом, который увольняет их обоих и, разбив тарелку, уезжает, и пытается оставить ночевать отца, но он всё равно уезжает вместе с остальными гостями. Уезжает и жених – и Джастин его не удерживает, спокойно оставаясь без работы и без мужа, ненавидимая всеми только за то, что не в состоянии веселиться: у неё та самая меланхолия, вынесенная в название фильма, - впрочем, не только по этой причине: Меланхолией называется планета, прятавшаяся за солнцем, которая выйдет и загородит Альтаир. Именно эта планета виновна в тревоге и страхе, ощутимом в каждом слове и поступке Джастин, - и именно её состояние связывает её с планетой некими таинственными узами, именно она словно притягивает Меланхолию к Земле, как ангел космического правосудия, совершающий свою тяжёлую миссию – акт очистительной казни неприветливого к ней мира. Утром, когда сёстры отправляются на конную прогулку, конь Джастин, Авраам, остановится перед мостом, над которым виден голубой силуэт Меланхолии, и откажется идти дальше. Вторая часть посвящена Клэр, которая всё больше боится столкновению с планетой, но читать рецензию дальше (спойлеры!)
[356x125]

До Переливы северного сияния на экране видеозадника. На сцене – полотнище белой ткани, по которому проходят волны, как позёмка по снегу. Они становятся всё быстрее, рябь бежит от кулисы к кулисе, опережая сама себя, валы накатываются друг на друга, - ткань словно оживает, превращаясь в бурный водный поток на фоне палевой земли, окинутой взглядом с высоты птичьего полёта и зарастающей чёрными штрихами ёлочек. Одного этого зрелища уже достаточно, чтобы понять: спектакль Мозеса Пендлтона – то, что действительно достойно носить звание космического полотна и гимна жизни, а вовсе не фильм Терренса Малика, - и жизнь эта показана нам от начала творения, а идея человека присутствует в мире с самых его первых мгновений. Вот и из сухой воды начинают всё явственней проступать объёмные силуэты, рвущиеся против течения, стремящиеся вырваться, - но их уносит вода. Смена эпизодов не режет глаз, они перелистываются, как страницы, как монтаж кадров, сопровождаясь аплодисментами, - а в промежутках рождается только один вопрос: как это сделано – и технически, и физически? Вот на сцене вырастает зонтик анемона, его «шляпка», похожая на медузу, мерно «дышит», покачиваясь в невидимых подводных течениях, а вокруг него танцуют девушки в белом, как вокруг диковинной карусели или майского дерева с ленточками, и кажутся такими крошечными по сравнению с ним. Опускается чёрный занавес, и в темноте танцует в воздухе фосфоресцирующий зелёным планктон – расходятся и соединяются подвижные, юркие палочки и маленькие болотные огоньки, составляют фигуры, складываются то в сердце, то в улыбающуюся рожицу, то в пляшущее антропоморфное существо с четырьмя конечностями и глазами… не успеваешь понять и поверить, что за порхающим светящимся микромиром стоят руки ли, ноги ли танцоров, слаженность и точность действий которых, при том что двигаться приходится вслепую, уже потом, по размышлении, вызывают восхищение. Пендлтон с труппой легендарного Momix с каждым номером создают чудо – и не менее удивительно то, что все эти чудеса вдохновлены простейшими проявлениями бытия вокруг нас, апеллируют к ним напрямую, изображают их с предельной достоверностью и напоминают, что рождение мира происходит каждое мгновение в каждой капле воды, на малейшем участке почвы, в любой органической среде. Занавес раздвигается: новый цветовой фон, новая музыка, новая атмосфера и новый незабываемый образ – на сей раз всего лишь девушка, лежащая на наклонной зеркальной поверхности, но вот секрет чуда: отражение сливается с ней, продолжает её контуры, и девушка перестаёт быть девушкой. На наших глазах в горизонтальной плоскости разворачиваются симметричные химеры, внутри их обнажённых организмов происходит нескончаемое движение, сворачиваются и разворачиваются пробующие самое себя формы в предельном эротизме целомудренного слияния и поглощения. Тело исполнительницы превращено в калейдоскоп, где какая его часть – снова не уследишь, воспринимая возникающую живую картинку как целое и не замечая разделяющей границы между миром и зеркалом. Пендлтон совершил то, к чему всегда стремились все апологеты contemporary dance: он вернул плоти её изначальную изменчивость, непостоянность, текучесть, способность принимать любые формы, не застывая раз и навсегда в однажды найденной жёсткой схеме. Человек по-прежнему, как и на рассвете своей эволюции, подобен глине, как мутируя, совершенствуясь или перверсируя методом проб и ошибок, так и осваивая себя как материал для творческого самовыражения, для создания самого себя. На наших же глазах плоть истончается в ничто, исчезает, растворяется, - и новые герои выходят на сцену: девушка восседает на вышагивающем скелете огромного трицератопса. Послушный наезднице, динозавр поднимается на дыбы и опускается, позволяя ей сойти; затем расхаживает вокруг, и пластика куклы невероятно идентична пластике «живого» животного. Он начинает приставать к хозяйке, всё напористей и агрессивнее, читать рецензию дальше
[311x131]

До Ещё до начала действия несложно понять, что новое творение Мэттью Боурна – «Золушку» - можно охарактеризовать тремя качествами: талантливо, со вкусом и со знанием дела. В качестве занавеса – роскошная многоплановая панорама, изображающая гигантскую лазурную туфельку на фоне разрушенного бомбёжками Лондона: события спектакля разворачиваются во время Второй Мировой войны, и предваряется он прологом в виде короткого киносеанса – чёрно-белые кадры архивной документалистики, сопровождаемые субтитрами, учат население, как вести себя при воздушной тревоге, и прославляют мужество пожарных и спасателей. Когда картинка гаснет и на прозрачном полотнище повисает в воздухе название спектакля, объёмное и увеличивающееся, словно приближающееся, поневоле вспоминаешь о 3D-фильмах. Это именно спектакль, несмотря на то, что в нём не звучит ни единого слова, - говорят мимика, жесты, пластика, делая постановку значительно более содержательной, чем привычный балет в традиционном смысле этого слова. Под музыку Прокофьева Боурн создал собственный хореографический рисунок – удивительно красивый, оригинальный и разнообразный, в котором находит место даже немало изящных комических элементов. История начинается в доме Золушки, милой простушки в очках: две сводные сестры издеваются, заставляя подметать за ними стряхиваемый пепел, мачеха строит всех, а отец беспомощно восседает на инвалидной коляске в уголке, и только у него можно найти утешение. Всем присланы приглашения на бал – кроме Золушки, и она, пока никто не видит, надевает сверкающие туфли и представляет себя на месте своих знатных родственниц. Но один из троих сводных братьев, у которого явный фетиш на обувь, проследил за ней, мечтательницу подняли на смех – и тогда на помощь приходит крёстный фей, беловолосый и белозубый Ангел в белом костюме. Сойдя с каминной полки, он приводит в дом раненого лётчика (по программке он носит иронично монархическое имя Гарри, дабы достойно заменять принца), которого и подбирает в дверях Золушка. Тем временем в гости приходят бравые офицеры и офицерши – женихи сестёр и невесты братьев, танцуют, а завидев лётчика, набрасываются на него, как на диковинного зверя, и, наигравшись, выставляют за дверь. Золушке остаётся только забытая им фуражка, которую она надевает на манекен-вешалку в стиле де Кирико и вальсирует с ним, - и её фантазия на время оживляет на месте манекена настоящего лётчика, преодолевающего «деревянные» движения. Но вот кавалер снова становится манекеном, домочадцы уходят веселиться, а Ангел увлекает Золушку, захватившую заветные туфли, за собой. Они с лётчиком пытаются воссоединиться на улицах Лондона, но толпа людей – то с фонарями в густом тумане, то в противогазах, то с полицейскими дубинками – всё время встаёт на их пути, разъединяет, не даёт пробиться друг к другу. Вой сирены, перекрёстные лучи прожекторов, заметавшиеся люди – и взрыв бросает Золушку в забытье, мир грёз, где среди месяца и звёзд танцуют лётчики и лётчицы в белом. Там она получит от Ангела своё приглашение, тоже оденется белой лётчицей, и на великолепном белом мотоцикле он умчит её на бал, где на сигналы тревоги не обращают внимания. Во втором акте Ангел наводит порядок в пострадавшем от авиа-налёта, освещённом красными отсветами пожаров Café de Paris – будит-воскрешает людей, поднимает опрокинутую мебель, поправляет упавшую вывеску, и вот зал снова сверкает огнями. На танцевальном вечере появляются и мачеха с сёстрами Золушки, и её спасённый лётчик с приятелями – такой, о каком она мечтала, принаряжая манекен: в форме с иголочки, бравый и статный, танцующий лучше всех. Она сама входит в блестящем серебряном платье и танцует с ним, у всех мужчин она нарасхват, и мачеха пытается отбить лётчика у неё, - но в конечном итоге он всё равно возвращается к ней, выбирает её, и их исчезновения никто не замечает. Бал завершается художественным пьяным шатанием собравшихся и зажигательной пляской образовавшихся за вечер пар; солирующий мужской дуэт, благословлённый матерью, - как милая ненавязчивая подпись в уголке картины: «Боурн», читать рецензию дальше
[257x150]

До В позапрошлом веке Скриб, которого сейчас читают только по профессиональной надобности, писал свои комедии для пышно убранных подмостков, поражающих роскошью, блеском и размахом. На сцене театра Станиславского в обозначение королевского дворца – репродукции самых грубых позднесредневековых картин на стенах у кулис, полупрозрачные раздвижные шторки, болтающиеся над сценой, увитые пластмассовыми цветами ступеньки и королевский стул с высокой спинкой. Массовка состоит из двух безмолвствующих фрейлин, некий господин переодевается то голосящей дурным голосом оперной дивой, то придворным художником (сиречь визажистом), то кардиналом, а выход знатных особ объявляет горбун с белым лицом и всклокоченным рыжим париком, словно вышедший из древних фильмов о Франкенштейне. Эта нечисть, регулярно приплясывающая в промежутках между сценами в масках и без, должна создавать атмосферу карнавала и даже – таковым заявлен жанр постановки – «фейерверк». Но ничего не искрит, этому «Стакану воды» Алдонинского пошиба уже полдюжины лет в обед, и он не наполовину полон, а абсолютно пуст, а актёры пытаются спасти положение, как могут, или же им просто отчаянно скучно это играть: со сцены звучит преимущественно отсебятина, в редких случаях забавная, но чаще глупая и неуместная, так что не поймёшь, режиссёр ли переписал текст, труппа ли постаралась, или тут и вовсе все импровизируют напропалую, не то потому что забывают роли, не то потому что вносят оживляж на потеху публике. Закадровый голос представляет нам персонажей, и первый из них – виконт Болингброк (Корнев), пружина интриги, почтенный член Парламента в костюме из разноцветной блестящей клеёнки с золотистой искрой. Второй – молодой дурачок Мэшем (Самарин), получивший должность при дворе благодаря неизвестному покровителю, запрещающему ему жениться. И, наконец, третья – его возлюбленная Абигайль (Коренева), продавщица из ювелирной лавки, оказавшаяся во дворце по приглашению самой королевы, - девушка в платье цвета занавеса, поумнее своего кавалера, но всё же включающая дурочку время от времени. С их помощью Болингброк надеется передать королеве просьбу французского посланника маркиза де Торси (Ситников), чей старый король хочет окончания войны, но письмо перехватывает его бывшая супруга, первая дама в королевстве – герцогиня Мальборо (Лушина), бой-баба в шароварах и парике с зеленцой. Она легко помыкает королевой Анной (Морозова), жизнерадостной идиоткой, прыгающей и поющей как пятилетняя девочка, с горизонтальной доской под платьем и в чёрной папахе на рыжие клоунские кудри. Болингброк пытается шантажировать герцогиню тем, что Абигайль, внезапно, - её кузина, но у той есть козырь покрупнее: она скупила долги бывшего мужа и готова засадить его в долговую яму. В довершение всего Мэшем в первый же день несения службы столкнулся во дворце со своим обидчиком, некогда имевшем неосторожность щёлкнуть его по носу, потребовал сатисфакции и убил беднягу на месте. Один-ноль в пользу герцогини: она заверяет королеву, что Болингброк – враг, препятствующий возвращению в Англию её дорогого братца Эдуарда, собирается отправить Абигайль в отдалённый замок, но и назначает Мэшема капитаном. Выясняется, что убитый им дворянин – Ричард Болингброк, кузен нашего героя (конечно же, очень нехороший человек), но, получив повышение, Мэшем, собиравшийся было бежать, возвращается. При нём – подарок от покровителя, бриллианты, которые герцогиня покупала в лавке Абигайль, и с новой картой Болингброк продолжает игру: за неразглашение её сердечной привязанности к новоиспечённому капитану покупает у герцогини назначение Абигайль в свиту королевы. Но свою часть договора не исполняет: намекая королеве, что герцогиня влюблена в Мэшема, он выводит из этого, что по причине влюблённости она заинтересована в продолжении войны, чтобы держать в отдалении своего мужа-полководца герцога Мальборо. Ревнуя, королева отказывается подписать документы о высылке де Торси из страны и просит Абигайль, как новую фаворитку, ночью провести к ней Мэшема. Читать рецензию дальше
[252x134]

До Помните старые добрые фильмы, в которых дети притаскивают домой очень непослушную зверушку, которая сначала не нравится родителям, но потом взрослые так проникаются, что даже их взаимоотношения между собой идут на лад? Ну, хотя бы уж «Бетховена» всякий должен был смотреть. В новой комедии с Джимом Керри происходит почти то же самое, только если обычно в качестве нарушителей спокойствия выступают собаки или совсем уж экзотические существа вроде динозавров, на сей раз в центре внимания – пингвины, чей юмористический потенциал уже открыт и подтверждён анимацией. Смешного, правда, в «Мистере Поппере» мало – зато трогательного через край, со всеми соответствующими штампами, которые, впрочем, легко простить благодаря совокупному обаянию Керри и пингвинов – даже бурный восторг по поводу научившихся наконец ходить в туалет питомцев. Наш герой – непрошибаемый оптимист и преуспевающий менеджер, при помощи своего артистического таланта убеждающий владельцев продавать стратегически важные здания его фирме и метящий на кресло стареющего главы компании. С женой он, по непонятной причине, в разводе и изредка встречается с детьми – сынишкой и скептически настроенной дочерью-нердом, раз и навсегда уткнувшейся в коммуникатор и озабоченной только любовными проблемами. Смерть отца-путешественника, романтика с позывными «Белоголовый орлан», совершившего кругосветку, выбивает самоуверенного Тома Поппера из колеи – он пытается делать вид, что ничего не чувствует, но хвастаться приключениями отца ему теперь тяжело, и он проваливает сделку с пожилой хозяйкой старой таверны в Центральном парке мисс Ван Ганди – ярой приверженкой семейных ценностей. Зато по отцовскому завещанию он получает посылку с живым пингвином, а вслед за ней – ещё с пятью. Он и рад бы избавиться от птиц, но у сына как раз случается день рождения, и дети, уверенные, что пингвины – это такой подарок, вынуждают его пообещать, что он оставит пингвинов. У питомцев проявляются простейшие индивидуальные черты и появляются соответствующие имена: кусается – Кусака, пукает – Вонючка, орёт – Крикун, натыкается на мебель – Дундук. Они любят фильмы с Чарли Чаплином, привязываются к хозяину, легко поддаются дрессировке и прекрасно проводят время с детьми, научившись даже играть в футбол, но и требуют множества хлопот – в квартире поддерживается постоянный холод, ресепшну отеля приходится платить за молчание, бдительный сосед ведёт слежку, а зоопарк открыл на редких пингвинов охоту. Когда нанятая пингвинам няня случайно их выпускает, они идут по хозяйскому следу и срывают Попперу очередную встречу с Ван Ганди, устроив феерический бобслей по этажам выставки. В довершение, у пингвинов появились яйца, потом – двое птенцов, и только одно яйцо, принадлежащее самому первому пингвину по прозвищу Капитан, оказавшемуся самочкой, никак не желало вылупляться. Взяв высиживание в свои, если можно так выразиться, руки и превратив своё жилище в мир снега и льда, Поппер забыл о работе и был уволен, но погибшее яйцо волнует его гораздо больше. От отчаяния посчитав себя плохим хозяином, он соглашается отдать пингвинов в зоопарк, собирается вернуться на работу, но обнаруживает закатившееся под стол отцовское письмо, прилагавшееся к посылке. В нём говорится об удивительном открытии – дескать, пингвинам пуще, чем морозы и рыба, нужна любовь, и человеку тоже, между прочим, пингвинья любовь нужна. Прозрев, наш натуралист едет не на конференцию, а собирает всю семью, вырвав бывшую жену из объятий нового малоприятного кавалера, флегматично везущего её на некий медовый месяц, и прихватив верную секретаршу, и мчится в зоопарк выручать своих пингвинов, которых едва не разослали по дружественным зверинцам всего мира в обмен на других животных. В результате организованного похищения пингвиниха Капитан, всегда мечтавшая о полёте, пролетела на воздушном змее, а Поппер успевает на конференцию, чтобы поддержать мисс Ван Ганди в её намерении не продавать таверну, дочитать рецензию
[409x134]

До Первое обращение Константина Райкина к Островскому не так апеллирует к современности, как второе, - но темы, открываемые им в, казалось бы, безнадёжно устаревшей морализаторской драматургии, актуальны и дискуссионны сегодня. Островский говорил о том, что коррупция – зло и взяточники непременно будут наказаны, а благородная бедность восторжествует: в общем, не всё коту масленица, а бедность не порок. Райкин говорит о том, что каждый имеет право на счастье в своём собственном понимании этого счастья, и достигать его при помощи взяток, которые сами же купцы по невежеству суют, - может, и не так преступно, чем кому-нибудь счастье сломать. В «Доходном месте» никто никого не понимает, и, какими бы добродетельными целями это ни прикрывалось, все злоупотребляют властью – и в первую очередь на семейном поприще. Стареющий Вышневский (Суханов) уверен, что любовь молодой жены (Спивак) можно купить подарками, которые ей не нужны – и ей противен муж и противны его богатства, нажитые нечестным путём. У его племянника, выучившегося в университетах вольнодумца Жадова (Бардуков), всё наоборот: он категорически отказывается брать взятки, читает проповеди писцам, да и вообще всем вокруг, жаждет честного труда, а влюблён в девочку-дворяночку Полиньку (Тарханова). Полинька – по собственному признанию дурочка, в его речах о жертвенной роли нового революционного поколения и пагубности старых традиций она решительно ни слова не понимает, однако он убеждён, что, вовремя вырвав ребёнка из растлевающей среды, сумеет воспитать невесту в социалистических идеалах. Рассорившись с дядюшкой и уйдя из-под его начальства, бунтарь без гроша в кармане спешит свататься, веря в возможность без протекции и мошенничества нажить достаточные для содержания семьи средства. У Полиньки есть более бойкая сестра Юлинька (Давиденко) и совсем уж боевая мать, вдова Фелисата Герасимовна (Нифонтова), расхаживающая в необъятных шароварах и басом строящая дочерей по стойке «смирно». Она хочет поскорее сбыть их с рук, чтобы и себе найти партию – и Юлинька усвоила её уроки: цепко хватается за жениха, образцового чиновника Белогубова (Климов), так что бедняге не вырваться. У Белогубова есть достойный покровитель – служака старой закалки Аким Акимыч (Сиятвинда), благоговеющий перед Вышневским, строго блюдущим чиновничью честь и идеалы, а при упоминании неблагонадёжной молодёжи плюющийся. Исполняя повеление начальника, Аким Акимыч пытается предостеречь почтенную родительницу от дурной партии, но тщетно: та не сомневается, что узы брака Жадова исправят. Не тут-то было: по прошествии времени мы наблюдаем чету Жадовых прозябающими в нищете, нашему герою некогда заниматься обучением жены университетским премудростям – он работает как вол, денег всё равно не хватает, и после работы он идёт в кабак. А там – картина полного довольства жизнью и успеха на всех фронтах: родственничек-Белогубов богат, любим избалованной женой, привёл коллег кутить с шампанским и на правах превзошедшего учителя ученика уговаривает Аким Акимыча «пройтись под музыку». На дружеские приглашения Жадов отвечает отказом и злобно жлобствует в своём углу за газеткой, доводя Аким Акимыча до пьяной истерики: честному человеку было бы плевать на мнение посторонних, но когда совесть неспокойна, каждый косой взгляд кажется обвинением, оскорблением и вызовом. Но и у принципиального Жадова тоже с совестью не всё в порядке: обуреваемый завистью, он напивается со скользким типчиком Досужевым (Кузнецов) – тот тоже взятки брать не может по моральным соображениям, но нашёл более честный способ отъёма денег у купеческого населения, которое, впрочем, всё равно не уважает тех, кто не берёт взяток. Супруга тем временем дома умирает со скуки – ей приказано работать, мужу помогать, но вот бельё постирано, полы вымыты, а в убогую «избу» гостей не пригласишь и в обносках на улицу не покажешься. Да, что взять с дурочки – ей важно общественное мнение, её манит высший свет, ей хочется модных заграничных нарядов, а муж ничего этого дать не может и не хочет: хоть и прогрессивный, а всё одно тиран и деспот. Читать рецензию дальше
[260x149]

Заснуть в венской кофейне, свернувшись клубочком в углу дивана, мне так и не удалось. Я закрывала глаза, и перед ними проносились картинки минувшего дня; я открывала глаза, потягивала остывший капучино, смотрела, как за окном ненадолго потемнело, а в четыре утра там уже стало совсем светло, и я решила выдвигаться. Поскольку к концу первого дня я пролюбила свою бумажку с маршрутом, мне предстояло восстанавливать его по памяти и прокладывать с помощью карты новый. Когда я вышла, скамейки перед Казанским собором были ещё заполнены спящими людьми – похоже, добрые 80% туристов приехали на эти белые ночи бомжами. Я пошла дальше по Невскому – через канал Грибоедова, в конце которого виднелся Спас на Крови, мимо костела святой Екатерины (святая Катерина, пошли мне дворянина, ага), мимо армянской церкви опять-таки святой Екатерины, мимо Гостиного двора, Александринского театра, Елисеевского магазина – до самого до Аничкова моста, со стороны, противоположной той, куда я в первый день приходила. И вдоль Фонтанки я пошла в направлении, противоположном прежнему – к Ломоносовскому мосту, усыпанному, как осенней листвой, листами школьных тетрадок: там погуляли выпускники. БДТ был неприветливо огорожен высоким деревянным забором, обещая следующий сезон открыть в октябре, с Семёновского моста виднелись купола аж самого Троицкого собора. Оттуда я свернула на Гороховую, потом на Садовую и дошла до Сенной площади, кишащей дешёвыми едальнями с шавермой, курой и прочими радостями питерского люмпена. За неимением лучшего я расположилась на завтрак кафе Чайникофф выпить чаю под названием Шоколадный меланж (чёрный чай, роза, гибискус, кусочки и листья клубники, кусочки ежевики, ароматизаторы клубники и шоколада). У оного чая вполне соблазнительный сладкий аромат, пресноватый вкус, но сочное стойкое послевкусие, правда, быстро приедающееся, так что свой чайничек я не осилила. Но одним чаем сыт не будешь, а ничего чисто овощного или фруктового в Чайникоффе не было, и я попыталась было порыскать по окрестным забегаловкам, но там всё было только хуже. Пришлось на свой страх и риск есть в Чайникоффе пирожки с капустой, надеясь, что они не настолько богаты, чтобы в пирожки эти гадость какую-нибудь добавлять. Пока я ела на свежем воздухе, мимо неоднократно проехала упрямая машинка-дворник, поднимающая клубы пыли, так что приходилось прикрывать чашку ладонью. Поев, я двинулась дальше по Садовой, коротая время до открытия зоопарка, постояла на Кокушкином мосту через канал Грибоедова и дошла до Юсуповского сада, на скамейках вокруг пруда в котором тоже кто-то ночевал. В саду вскоре встретился юсуповский кот – ухоженный, в ошейнике, ласкучий: подбежал, отёрся о ладонь башкой и мордой, кувыркнулся кверху пузом, потом потерял ко мне интерес и пошёл охотиться на птиц. Я же облюбовала для привала пустующий детский дворик, поболталась на качелях, разминая ноги, повалялась на лавке; кот пришёл, получил ещё одну порцию ласки и опять отошёл, устроился неподалёку. Последний раз он приходил, увидев, что я начала собираться, мявкнул на прощание и снова ушёл; я хотела было обогнуть пруд, но увидела за решёткой спортивной площадки рыжего котэ, прятавшегося под лавкой, и пошла фотографировать его. Когда я выходила из сада, некая бабушка щедро кормила голубей, летевшей за ней по аллее густой стаей. На обратном пути к Сенной на мой пиджак сел крупный красивый бражник; стоило мне навести фотоаппарат, как он слетел, но сел неподалёку на асфальт, так что я смогла его снять и затем спугнуть, чтобы никто на него не наступил. Вернувшись на площадь, я спустилась на станцию Садовая и поехала до Спортивной.
Читать и смотреть дальше

В последний день в столице я позволила себе проспать до часу, выполнив обещание перед организмом дать поспать на пару часов больше обычного, и, выспавшаяся, села за монитор. Внезапно вспомнила, что начался первый июльский лунный день, опять полезла в Таро, из колоды Гномов вытащила гнома весьма работящего, за наковальней, - карта Заключение. Ну, всё логично: сижу дома, вкалываю. Разгребла насущное; выписала адреса едален по вегану; распечатала маршрут; освободила память фотика; поставила оба фотика на зарядку; отложила кабеля для перекидки фоток, запасную батарейку, распечатанный маршрут и ручку с блокнотом; попыталась скачать аську на нетбук и потерпела фиаско, ибо дома Билайн не ловил; кликнула клич на факультетскую почту, у кого мой Арро; занялась полезными делами. К девяти часам я осилила два больших полезных дела и пошла прогуляться в сумерках вокруг микрорайона своего, понаслаждаться ароматами зацветшей липы. Потом я заканчивала насущное и параллельно отдыхала под Animal Planet, легла, конечно, заполночь, зато те несколько часов, которые мне оставались, я действительно спала, и мне даже приснился бред: будто лошадь родила взрослого человека, а я кричу, чтобы с неё сняли ремни, на которые её подвесили, чтобы ей легче было рожать. Проснувшись по будильнику в четыре утра, я покидала в торбу всю технику и, съев на завтрак яблоко, чтобы не укачивало, и успев ещё кое-что из насущного, отправилась в путь. Автобусы в такую рань не ходят, поэтому до метро я шла пешком, дворами напрямик – благо было уже светло. По дороге чёрная кошка на счастье перебежала мне дорогу. К Молодёжной я подошла как раз за пару минут до открытия метро – ровнёхонько в 5.35; несмотря на выходной день и несусветную рань, перед входом накопилось достаточно ожидающих, бодро хлынувших на платформу. Поезд, уже стоявший на рельсах, с добрые полчаса набирал людей, как маршрутка, пока вагоны не заполнились. Я поехала до Комсомольской, нашла Ленинградский вокзал, а там – нужную мне платформу. После проверки багажа – в мою торбу условно заглянули – я оказалась между двумя красавцами-Сапсанами, четырёхчасовыми суперскоростными экспрессами, в одном из которых мне причиталось место в третьем вагоне. Провожали из Москвы, как в армию – под песню Газманова про «Москва – звонят колокола». В поезде я поменялась с каким-то парнем местами – он сел на моё, перед столом и напротив чьего-то ещё места, а я – на его, лицом по направлению следования, и напротив никого не было, только спинка чужого кресла. Впереди сидела женщина с сыном и маленьким персиковым пуделем. Сапсан мягко разгонялся по городу; обещали «до 250 км/ч», но на моих глазах максимальной скоростью на табло была 200 км/ч, да и то редко. Пролетали станции без остановки, мимо неслись города и веси, леса, пронзительно лиловые от иван-чая поля, склоны и низины, бескрайние озёра, реки и речушки… на маленьком экранчике показывали старый добрый фильм «Александр. Невская битва» и ещё какую-то тупую комедию с бегающей по ночному городу коровой, по проходу гремели тележками проводники. Я пялилась в окно, лишь один раз ненадолго задремав. Через час после Москвы – остановка в Твери, за час до Питера – в Чудово, одна стоянка – две минуты, вторая – одна минута, как для прыжка с парашютом, а Бологое действительно, как в песне, «между Ленинградом и Москвой»: проехали его на втором часу пути. Сбавляя скорость, въехали в Город – про себя я ещё хотела называть его полным именем, Петербург, а не фамильярно Питером и тем паче уж казённым эспэбэ. Выгрузившись на платформу, я оказалась на Московском вокзале, близнеце Ленинградского, и вышла к площади Восстания, но в совершённый «перелёт» по-прежнему не верилось.
[показать]
Читать и смотреть дальше

До Трое друзей среднего возраста – Мануэль (Ульоа), Хулио (Толедо) и Анна (Ромеро) не виделись целый год и встретились, чтобы богемно оторваться. Посидев и выпив, они едут на вечеринку в отеле с добытым Хулио кокаином, а потом идут в клуб на дискотеку, танцуют и, признаваясь в любви друг другу, целуются все втроём. Нам предстоит увидеть эту ночь трижды, глазами каждого из них, и заметить, что тому или иному участнику не только запомнились разные моменты, но и виделись эти эпизоды совершенно по-разному – быть может, в их реальность органично вплетаются фантазии, память выдаёт желаемое за действительное, разъеденная алкоголем и наркотиками, а может, это и есть та самая субъективность, первопричина всеобщего одиночества. А перед и после очередной хроники событий мы узнаём, как прошёл день-другой перед встречей и как начался следующий после неё, соответственно, для каждого героя; каждая часть отделена от остальных заголовком. Жизнь Мануэля проста и банальна, и он совершенно равнодушен ко всем её проявлениям: ранним утром за ворота убегает собака – плевать, можно купить сыну нового щенка. Сам сын, маленький серьёзный Пабло, его ненавидит и, насмотревшись какого-то старого фильма, заявляет, что он – не его отец, - плевать, его задача – каждый день отвозить ребёнка в секцию плавания и обратно. От ощущения собственной неполноценности и никчёмности (мы даже не знаем, работает ли он где-нибудь) он страдает спонтанными приступами агрессии: то жене в постели, увлёкшись, пощёчин надаёт, то разобьёт вдребезги бутылку вина. И вот вечеринка с точки зрения Мануэля: ему всё время кажется, что его держат за «таксиста», забывают о нём, дурачась, пока он выламывает детское кресло из автомобиля, и не угощая кокаином за рулём, требуя, чтобы он следил за дорогой. В отеле он танцует, вооружившись водным пистолетом, заряженным каким-то пойлом, и Анна увлекает его к открытому бассейну, где ночью плавать нельзя, раздевается догола и обманом затаскивает его в воду. Искупавшись, они сохнут в шезлонгах, хихикая, а потом на дискотеке он, заправившись очередной порцией кокса, отыскивает её в одной из кабинок женского туалета на предмет заняться любовью. Но в какой-то момент она отстраняется под туманными предлогами «Я себе это не так представляла» и «Ты не такой», и он, соглашаясь, что он действительно не такой, да и она не такая, выходит. Человек семейный, он постоянно помнит о необходимости вернуться домой вовремя и уходит из клуба пораньше, теряет выданную ему купюру на такси и докапывается стайки гопников, которая его избивает. Доползя до дома и смыв кровь, наутро он как ни в чём ни бывало возвращается к повседневной рутине, - и, если его агрессия проявляется в ссоре с неким парнем на дискотеке, якобы его толкнувшим, то не является ли акцент на эротических приключениях в его картинке происшедшего следствием его слишком правильной, упорядоченной жизни с постылой супругой? Не совсем понятно название «главы», ему посвящённой – «Похитители тел», но символ очевиден: игрушечный пистолет – не только тот, из которого Мануэль «стреляет» себе в рот алкоголем, за что Анна называет его самоубийцей, но и тот, из которого в него целится Пабло. «Лаура 230» - это название истории Хулио, кадровика-психолога в крупной фирме, чья задача – задавать вопросы служащим и выбирать, кого уволить. Большинство коллег его, конечно, недолюбливает, но он внимательно и сочувственно прислушивается к чужим проблемам, тогда как у самого – одна сплошная проблема в личной жизни, удовлетворить себя он способен только ручным способом. Лаура 230 – ник девушки, с которой он познакомился в чате и встретился, и которая буднично использовала его в качестве бревна для секса. Немудрено, что и этому неудачнику на вечеринке хочется казаться крутым мачо, даже с молодым наркодилером Хесусом – Иисусом (Карроса), у которого закупается кокаином. На кухне он неуклюже домогается Анны, та отказывает ему, но за ними подглядывает пьяная девочка и шантажирует компроматом, вымогая 20 евро и доставку до постели. Читать рецензию дальше
[251x158]

До Деревня Ксении Драгунской с гордым названием «Вэ Дворики» на сцене больше похожа на коммуналку: обшарпанные батареи, груда ящиков в углу, гамак, разномастные табуретки, из которых преимущественно и строится сценография. То, что поставила Ольга Субботина не пьесу, а скорее прозу, спектакль не скрывает – вместе с репликами актёрами проговариваются и ремарки-действия, а ужатый до часа сорока сюжет изобилует необязательными линиями и такими же необязательными эпизодическими персонажами. Постоянно присутствующая массовка исполняет иллюстративную функцию – изображает экспозицию, худо-бедно соотносясь с сомнительным чувством юмора автора текста и пытаясь дополнять его своим, аналогичным. Девушка с ноутбуком, столичный литературовед Марина Дербарендикер (Захарова), интересуется культурно-историческими памятниками и с этой благой целью совершает небольшую одиссею по жителям Двориков, куда прибыла в гости к художнику Никите У. (Осипов), который совсем не рад её видеть. Никита – любимец женщин, в него и Марина влюблена, а всё потому, что у него есть борода, предмет острой зависти его дородной жены (Моргунова), сокрушающейся, что женскому полу не дано испытать загадочное «ощущение бороды» - так и назван спектакль. Рыбаки (Осипов, Лазарев), любующиеся пожаром на противоположном берегу (что крайне актуально ввиду прошлого лета и прогнозов на лето нынешнее, несмотря на то, что премьера состоялась аж 10 лет назад), рассказывают о болотном чудовище (точнее, называют его «чудовищё»), перекусившем пополам прошлого председателя – вздохи твари, страдающей от жары, больше похожи на пионерскую побудку. Мальчики-гопники, возомнившие себя панками (Костричкин, Смола) – «Тётя бля, дай два рубля» - подтверждают факт существования чудовища и рассказывают о князе из заброшенного особняка над рекой, которому отрубили голову в гражданскую войну, а он потом с этой головой под мышкой распугал сельскую дискотеку. Никита У. тем временем в компании водителей грузовиков братьев Камазовых – Ивана, Димитрия и Алексея (Смола, Мухин, Лазарев) – Никита У. перевозит, сопровождая процесс обильными возлияниями, разобранную на сруб избушку кузнеца, продавшего её за ящик водки. Только на месте выясняется, что в довесок к избушке продана кузнецова внучка (Лапшина), глухонемая дурочка, по местной легенде – чудовищем испуганная; пожалев отдавать её дальнобойщикам на «сервис», Никита У. решил её оставить, и блаженная стала жить «в лесу на подножном корму». На фоне всех этих легенд то, что в Двориках «каждый день – праздник», в спектакль вносится оживляж: когда жена Никиты говорит, что они с батюшкой (Мухин), раскатывающим на велосипеде и призывающим на «молебен о дожде», «крестят солдат», с верхней галереи над сценой десантируются двое в камуфляже с ног до головы (Насуленко, Заседальцев, Варламов) и пытаются изображать боевые упражнения, публика радостно аплодирует в такт песни «Батяня-комбат» из динамиков; суровое «Радио России» в лице бойкой бабушки-диджея (Лапшина) отвечает на звонки, ставит композиции и ночью учит слушателей танцевать загадочный танец вару-вару (песню исполняет автор, Смола). Пока вся деревня пляшет и пьёт, деревенский дурачок Юра Лившиц (Смола) ведёт Марину смотреть говорящего карпа, но, не дождавшись его гласа из глубин, обещает провести в усадьбу. Но, зайдя к колдунье (Моргунова) за фонарём, он не вернулся – по словам хозяйки, самого адекватного персонажа, «забылся», ибо его, некогда студента-физика, тоже в своё время что-то «испугало» в окрестных лесах. Храбрая Марина идёт в усадьбу одна и – правильно – встречает там князя (Скворцов) в длинном пальто, с рукой на перевязи, одиноко греющегося у печурки и вспоминающего Бунина. Гостью он галантно напоил вином на веранде, поцеловал и спровадил, прогнозируя дождь, а на вопрос о природе загадочных вздохов изрёк, что надо «беречь и защищать своих чудовищ». После дождя, идя через лес перед отъездом, Марина встречает пастуха Ковбойца (Мухин), который вырезает ей дудочку и читает нелепые стихи. Умилённой литературоведке тетрадь поэтических творений пастуха кажется шедевром читать рецензию дальше
[252x153]

До Харизматичный Том Брант (Стэтхэм), более известный таблоидам как «маньяк с клюшкой», избивающий «невинных» гопников, - офицер британской полиции, чуткий и внимательный к коллегам. Пока он утешает овдовевшего начальника, девушку из его отдела убивает выстрелом в упор настоящий маньяк Барри Вайс (Гиллен), открывший охоту на полицейских. Вторая жертва пала средь бела дня, пока наглый убийца разговаривает по телефону с журналистом криминальной хроники, взяв себе псевдоним «Блиц» - именно так и называется фильм, вышедший в русский прокат под абстрактным названием «Без компромиссов». Новым начальником над Брантом поставили Портера Нэша (Консидайн), интеллигентного гея, стоически терпящего перманентную травлю коллег, и, зайдя к нему в гости пооткровенничать, Брант мирно засыпает в кресле под его рассказ о самостоятельной расправе над неуловимым педофилом. Подружившись таким образом, они начинают расследование: Нэш – не выходя из участка, Брант – голыми пальцами калеча колено бомжеватому чудаку-осведомителю. Тот мигом наводит его на парня из качалки, поджёгшего полицейскую собаку, коим и оказывается Вайс, но двое напарников, навестив его, не находят ничего подозрительного – только Брант узнаёт в нём того, кого когда-то избил в баре до полусмерти. Так маньяк получает возможность прикончить третьего полицейского – вломиться в квартиру бывшего начальника Бранта, забить его молотком и поджечь место преступления. Пока копы сокрушаются, что пожар уничтожил все следы, осведомитель оказывается умнее – порывшись в мусоре Вайса, обнаруживает квитанцию с автостоянки и вскрывает его авто, где тот спрятал трофейную полицейскую форму и пистолет. Вот только, желая заработать, он пытается продать информацию всё тому же корреспонденту и приводит его заглянуть в багажник на глазах его владельца, и Вайс мочит стукача в сортире. Успев улизнуть с деньгами незадачливого папарацци и своими вещами, Блиц прохлаждается в отеле, но недолго: в отделе находится умная блондинка, умеющая печатать, с помощью которой Брант выясняет, что все три покойника когда-то арестовывали Вайса по разным незначительным нарушениям. Согласно этой простой закономерности следующей целью маньяка должна стать его чернокожая коллега, в этот момент как раз ужинающая с одним из его «должничков», чтобы вырвать из лап правосудия опекаемого ею мальчишку, напавшего с приятелями на индуса. Вайс подстерегает девушку возле её дома, но мальчишка вовремя приходит на помощь и сам попадает под раздачу. Обнародовав физиономию Вайса как убийцы, Брант и Нэш выходят на его след и накрывают отель. После погони через полгорода под бодрую музычку – единственной в фильме – Брант настигает убийцу, его арестовывают и вежливо водят на допросы, предоставляя адвоката и бутерброды. Но Вайс не дурак и к тому же редкостный везунчик – в квартире и в номере улик не держал и признаваться не торопился, свидетели давать показания не торопились тоже, и по закону ему нечего было предъявить. За неимением обвинений убийца, снискавший славу в прессе, выходит на свободу, в то время как его неслучившаяся последняя жертва после гибели своего «скинхедика» возвращается к наркоте, и приходится её спасать. Вайсу не до неё – он жаждет убрать Бранта (с которого, по логике, ему, такому злопамятному, и следовало начинать и которого явно не мучают угрызения совести по поводу того, что он отчасти виновен в охоте Блица на полицейских, унизив его) и заявляется на похороны его бывшего шефа, вырядившись в полицейскую форму. Памятуя историю с педофилом, наши Шерлок и Ватсон заманивают его в ловушку: Вайс преследует Бранта до самой крыши его дома, где его подстерегают, избивают и пристреливают. Так хищник оказывается на месте жертвы: ведь несуществующий неуловимый мститель Блиц убивает людей в форме, а на момент смерти Вайс как раз входит в эту категорию. Полицейским остаётся только избавиться от улик и признать, что дело Блица никогда не будет раскрыто, - что вряд ли поправит пошатнувшуюся репутацию Бранта, который, впрочем, в финале для профилактики натравил на журналиста питбулей. Читать рецензию дальше
[251x157]

До К своему 25-летию Pixar подготовила очередной сиквел – и постаралась на славу: новые «Тачки» не по-детски замахнулись на международную аферу и получились классическим примером качественного мультфильма, от которого наибольшее удовольствие получат взрослые, но и дети не останутся в накладе. Двигатель интриги – Финн МакМисл, британский спецагент, неизбежно ассоциирующийся как с серебристым Aston Martin’ом Джеймса Бонда, так и с самим владельцем оного. Он проникает на крупнейшее нефтяное месторождение посреди океана, чтобы проследить за злодеем с неизбежным злодейским акцентом (на сей раз он предполагается как немецкий) – профессором Цундаллом, чьи коварные планы связаны с «Гонкой чемпионов». Обнаруженный, Финн исчезает, оказавшись не только автомобилем, но и подлодкой, и враги считают его погибшим. Тем временем триумфальный гонщик МакКвин по прозвищу «Молния» возвращается в Радиатор-спрингс и проводит весь день с лучшим другом Мэтром, ржавым эвакуатором-ремонтником, а вечер уделяет девушке Салли. Ревнующий Мэтр тем временем застаёт по телику анонс «Гонки», устроенной джипом Карданвалом, изобретателем растительного топлива Alinol, требующим, чтобы им заправлялись все участники гонки. Вместо остепенившегося МакКвина Мэтр отвечает на вызов фаворита гонки, итальянца Франческо Бернулли (в мультфильме все иностранцы говорят о себе в третьем лице) с «голыми шинами» (без крыльев), и у Молнии не остаётся выбора. С собой в Токио, на первый этап гонки, он тащит и Мэтра, и немалую часть мужской половины своих друзей: парочку итальянцев – фиата Луиджи и погрузчика Гвидо, хиппи-микроавтобуса Филмора и армейского Виллиса; Салли почему-то остаётся дома. На торжественной церемонии простодушный Мэтр позорит МакКуина и скрывается в туалете, где американского агента, должного встретиться с Финном, избивают и захватывают подручные профессора – но прежде тот незаметно передаёт Мэтру некое устройство. Пленника пытают и убивают при помощи замаскированного под камеру оружия: под воздействием его излучения топливо Alinol, которым накачивают американца, взрывает двигатель – сердце автомобиля. Холли, курсантка-помощница Финна, принимает за шпиона Мэтра, а тот считает, что она приглашает его на свидание. Во время гонки Мэтр, помогающий МакКвину в качестве штурмана-диспетчера, следуя её указаниям, скрывается от вражеской погони, отражённой Финном, и из-за него МакКвин проигрывает Франческо первое место. Расстроенного Мэтра прямо из аэропорта забирают на свой самолёт Финн и Холли, и хранимая им вещь оказывается голограммой с фотографией чьего-то древнего мотора – тут и пригодились знания Мэтра о допотопных запчастях. Троица прилетает в Париж, где осведомитель сообщает о массовом выдвижении старых автомобилей в Италию – место проведения второго этапа гонки. Эти старички, презрительно именуемые остальными «вёдрами», имеют все основания быть злодеями: их собратьев больше не выпускают, запчасти нигде не найдёшь… наиболее почтенные главы кланов настолько дышат на ладан, что нанимают эвакуаторов, таскающих их повсюду – и Мэтр должен внедриться под видом одного из них. Пока прибывшего в Италию МакКвина отец Луиджи учит принимать друзей такими, какими они есть, Мэтр заявляет, что каждая вмятина дорога ему как память о совместном времяпрепровождении (гусары, молчать!) с МакКвином. Для маскировки и вооружения к Мэтру прикрепляют понятливую «компьютершу», и он, прикинувшись суровым русским погрузчиком Иваном, проникает на сходку. Лидер «вёдер» общается с ними исключительно голосом, но его представляет уже знакомый нам профессор. Как и в Токио, под воздействием излучателя машины выходят из строя на трассе, только на сей раз жертв ещё больше, и только Франческо и МакКвин продолжают гонку, закончившуюся победой последнего. Чего и добивались «вёдра», растительное топливо окончательно дискредитировано – теперь все снова пересядут на бензин, и они, владея нефтяным месторождением, разбогатеют. Однако МакКвин читать дальше
[418x152]

Да, мне по-прежнему нужны рекомендации, что посмотреть-посетить в Питере (себя не предлагать)!
До «Вентиль» - свежайший, с пылу-с жару госзаказ от драматурга Германа Грекова и режиссёра Виктора Алферова. Оставляя в стороне анонс, в котором автор разъясняет достоинства своей пьесы, скажем, что в неизбежных для «Практики» декорациях – на фоне комнаты с кроватью, душем справа и входной дверью слева – разворачивается немудрящая история, косящая под чёрный юмор, но смешная лишь изредка. Феликс (Бондарев) на свой день рождения вызывает проститутку (Журавлёва) – «жаловаться», потому что любит, чтобы его «женщины жалели». Он кладёт голову ей на колени и рассказывает о своём детстве – как мать читала ему сказки, а ему потом снилось, что он находится в утробе сказочной принцессы и никогда не родится; с тех пор этому взрослому ребёнку хочется вернуться в материнское лоно. Воспринимая бред одинокого неудачника за ролевую игру, девушка профессионально играет роль заботливой матушки и «утешает» клиента, как сыночка, но тот неожиданно отождествляет её со своей матерью и набрасывается на неё с упрёками, «где она была раньше». В ответ на истерику и сама барышня выходит из себя и тоже не остаётся в долгу, дав нытику понять, что ей на него наплевать, и собирается уходить, но тот наставляет на неё пистолет. У него тяжёлая работа, объясняет он: он «сидит на вентиле», который заперт у него в шкафу, вот уже четыре года как не выходит из дома и не имеет права никого приглашать к себе, а только пьёт водку и даже музыку слушать перестал. От безнадёги он хочет застрелиться, проститутка пытается отобрать пистолет, и, как «всегда» и бывает, в результате борьбы случайную пулю получает именно она. Проблевавшись, Феликс не впадает в панику, а заворачивает безжизненное тело в простыню и сбрасывает его в ванную. А работа и впрямь тяжёлая: заявившийся шеф (Мамадаков) в чёрном костюме со значком в виде флага заставляет его с целью поверить в себя ударить одного из его двух амбалов-телохранителей, и Феликс плюёт противнику в лицо, огорошивает по яйцам и разбивает ноутбук о его спину. Шеф прибыл, впрочем, не только пафосные речи толкать, но и по важному государственному делу: передать некоей второй стороне пакет с некими требованиями и завернуть вентиль – завернуть торжественно, под эстрадную версию гимна РФ с мобильника, со слезами на глазах от значимости исторического момента. Не успевает делегация уйти (напоследок бедный Феликс получает сдачи от подопытного секьюрити) – снова звонок в дверь: «вторую сторону» представляет Резидент (Завьялов) в костюме белом и с дипломатом, в котором «серпантин», задолженный шефу Феликса. Он обнаруживает в ванной труп – и Феликс простодушно выкладывает ему всю правду о случившемся. Прослышав о попытке самоубийства, Резидент увлечённо рекламирует ему некий яд в виду белого порошка для вынюхивания, а потом предлагает вывезти труп на своём джипе, если Феликс ему позволит отвернуть вентиль. Преисполненный высочайшего волнения, почти священного трепета, Резидент открывает вентиль под бравурную мелодию, но не успокаивается на этом, а домогается Феликса, угрожая отправить с его мобильного sms его шефу. Шантаж плавно перетекает в попытку изнасилования, Резидент угрожает жертве пистолетом, но жертва тоже вооружена и, естественно, стреляет. Второй труп отправляется вслед за первым, вот только сообщение успело уйти по адресу, как и сигнал о том, что на объекте вентиль номер такой-то открыт. Шеф возвращается и, страдая простатитом, в первую очередь бежит в туалет, а его охранники тем временем обнаруживают белый порошок и, игнорируя предупреждения Феликса, вынюхивают по дорожке, приняв его за кокаин – и умирают, на что, должно быть, и рассчитывал покойный Резидент. Потребовав объяснений происхождения всех четырёх трупов и получив оные (объяснения, а не трупы), шеф решает обратить случившееся на пользу своей стороны, читать рецензию дальше
[324x125]

До Каждый день старый пастух из безлюдного, полузаброшенного горного городка в Италии поднимается по склонам на живописные зелёные плоскогорья пасти стадо коз, доит их и разносит молоко. Его мучает постоянный кашель, и по утрам он наливает стакан воды, высыпает в него с бумажки какой-то порошок, размешивает в чёрную смесь и выпивает. В храме, наполненном густо витающей в воздухе пылью, уборщица деловито пересыпает наметённый в совок песок на вырванный из журнала лист, заворачивает и отдаёт ему за бутылку молока: пыль – и есть его лекарство. День сменяет день, но однажды всё идёт наперекосяк: на обочине он подбирает колокольчик потерявшейся козы и забирает его с собой, кастрюля, в которой он держал улиток, оказалась почему-то открытой, а главное – свёрток с пылью он потерял на поле. Посреди ночи, звеня колокольчиком, он бежит к храму и колотится в двери, но никто ему не открывает. Наутро он не выходит со стадом, и пастуший пёс, бордер-колли, тщетно лает на дороге, пугая процессию людей, вырядившихся римскими солдатами и сопровождаемых зеваками: видимо, утроено театрализованное представление по мотивам шествия на Голгофу. Заинтересовавшись автомобилем, на котором приехали «легионеры» в красных плащах, он сталкивает его с места, и тот, съехав по наклонной дороге, разрушил забор козьего загона. Стадо разбрелось, некоторые козы поднялись в квартирку хозяина, столпились вокруг кровати – но нашли старого пастуха умирающим. Гроб быстренько снесли всё по той же дороге, а жизнь тем временем продолжается беспрерывно: у одной козы рождается белый козлёнок, вылизываемый матерью, с налипшими на уши кусочками грязи, поднимается на ноги. Новый пастух уводит стадо, а козлята остаются играть в сарае, и везде белый козлёнок выступает заводилой: то опрокинет метлу, то затеет игру в «Царя горы»… быстро понимаешь, что это старый пастух вновь родился козлёнком. На следующий день козлятам обвязывают мордочки верёвкой (непонятно, зачем – может, это помешает им сосать материнское молоко, чтобы его могли украсть люди?) и выпускают вместе со стадом. По дороге он падает в неглубокий овраг, который перескакивают остальные козы, тщетно зовёт маму (все дети – человеческие младенцы, щенки, котята, медвежата, жеребята – зовут именно «ма-ма!» и «мааам!»), а выбирается уже безнадёжно отставшим от стада. Проплутав по окрестностям до вечера, он находит себе приют – по всей видимости, последний – у корней могучей высокой ели; и жизнь продолжается теперь через неё. Времена года – зима, весна, лето – проходят для дерева, как дни, пока однажды – визг циркулярной пилы, падение, аплодисменты – его не срубили. Длиннющее бревно, обрубленное от веток и отёсанное от коры, торжественно волокут в городок, встречают праздничным ликованием. Разбив мостовую, его водружают в конце улицы с привязанным на верхушке зелёным деревцем, украшенным воздушным шариком, и какой-то умелец под одобрительные возгласы взбирается по гладкому стволу на головокружительную высоту, возвышающуюся над всеми крышами городка. По окончании забавы бревно так же торжественно ниспровергают, распиливают и отвозят на лесопилку, где из этих крепких, гладких поленьев складывают квадратную поленницу. Затем их закрывают деревяшками поплоше, заваливают стогом хвороста, сверху насыпают и утрамбовывают земли. В верхнее жерло этого рукотворного вулкана забрасывают горящие головни, из дыр на его поверхности валит дым, окутывая всё вокруг, окуривая леса и поля – а когда он догорел, его раскидали лопатами, извлекая древесный уголь. Теперь им можно набить мешки, и по домам их развозит всё тот же автомобиль, на который когда-то всегда лаял пёс старого пастуха – но только теперь козий загон пустует. Люди сжигают уголь, и из труб поднимается дым – наконец-то в небо. «Четырежды» от Микеланджело Фраммартино так и остался бы очередным фильмом о череде реинкарнаций (человек-козлёнок-дерево-чистая энергия угля, вспоминается Armacord: «Я четырежды ноль умер»), где главный герой – бесплотная бессмертная душа, если бы не был так необычен и красив. Читать рецензию дальше
[321x128]

До Павел Пряжко уже зарекомендовал себя как бытописатель современной молодёжи. Написав пьесу о самых не хватающих с неба представителях оной под названием «Жизнь удалась», он считает нужным прокомментировать, что в нём нет иронии – его персонажи действительно считают свою жизнь удавшейся. Ему вторит и режиссёр и худрук Эдуард Бояков, подчёркивая, что не ставит спектакль об отличиях «одноклеточных» и «многоклеточных». Однако тем самым он уже фиксирует, что такое разделение существует, - и пьеса, и постановка следом проводят именно занимательный экскурс в одноклеточный мир, окружающий, иногда незаметно, всех нас своим первичным супом. Но экскурс этот – не снобский, сатирический, свысока, а, чем также славен Пряжко, с доброй иронией и почти симпатией, насколько вообще можно симпатизировать троглодитам. Это не тот спектакль, который будет обличать невежество и падение нравов, - да такие обличения и не нужны, равно как и воспевание «витальности» персонажей, до каковой доходит Бояков в своём (как всегда нелепом) манифесте толерантности в программке; это комедия, достаточно смешная, но не более того – посему режиссёр Виктор Алферов хватил лишку, углядев в её тексте «вечную русскую тоску», мат как «симптом болезни», даже «сложные отношения» и «сильные чувства». Подобный пафос неадекватен материалу: у Пряжко алкоголизм – примета, знак, но не общенациональной катастрофы, а характерности и выразительности, равно как и мат не указывает на некую беду, а служит документальной убедительности и выразительности. Вообще, речевая характеристика – едва ли не единственное, что режиссёры, да и сам драматург оставили своим героям; даже остроумные авторские ремарки озвучиваются рассказчиком (Тенякова), играющим также и второстепенные роли. Действия в начале спектакля только проговариваются, но к концу всё чаще и осуществляются пластически, как будто читка пьесы увлекла молодых актёров: сначала они сидят на стульях неподвижно, читают свои реплики с бумажек, в затемнениях между сценами – громкий шелест перелистываемых страниц, - потом больше и больше воплощаются их немудрящие герои: интонация, мимика, жест. Конечно, этих персонажей, плюс-минус степень переигрывания, сможет, пожалуй, сыграть каждый, копирование действительности – не самый интересный для анализа театральный жанр, но скоротать вечерок эта часовая история сгодится. В лаконичной сценографии – ряды стульев, как в неприбранном школьном классе – мы знакомимся с героями: объёмными как художественные образы, плоскими как человеческие типажи. Эмоциональная Лена (Лесниковская) и её непрошибаемо спокойная и пофигистичная подруга Анжела (Волкова) – второгодницы, с которыми спит их учитель физкультуры Вадим (Артемьев) – по всеобщему определению, «дебил», грызёт ногти и придуривается. Завалив годовую контрольную, Лена напивается с этой славной компанией в раздевалке спортзала, откуда её уводит влюблённый – придётся вслед за автором употреблять понятие «любовь», которое к этим людям безусловно неприменимо – в неё брат Вадима, Алексей (Иосифов), работающий вместе с ним. Вскоре обоих уволили, но преисполненный энтузиазма выйти на «новый жизненный уровень» Алексей не унывает, и они «занимаются бизнесом»: дочитать рецензию
[288x159]