Раньше двух я спать не ложусь – даже когда вставать приходится в тёмные и холодные шесть утра, ибо, хоть лето и кончилось, сезон однодневных путешествий я закрывала несколько позже. Я позавтракала, собралась, и батя подвёз меня до Марксистской по безлюдной до неузнаваемости Москве. На противоположной стороне от того выхода из метро, где меня высадили, виднелся экскурсионный автобус, и я, перейдя подземный переход, направила лыжи к нему. Возле него толпился народ, некоторые собирались, допустим, в Серпухов, другие – в Тамбов (точно не упомню), но про Рязань-Константиново никто не упомянул. В ожидании прояснения ситуации и чтобы согреться я стала бродить туда-сюда и вскоре заметила, что к другой сторону тоже подъехал автобус, и отправилась проведать и его. Он оказался нужным мне, а вскоре впереди него припарковался ещё один, - итого прибывающие на Марксистскую должны были выбирать между четырьмя автобусами методом тыка, ибо более точных ориентиров никто не давал. Наш автобус был полупуст, плюс несколько человек не явилось – может, благодаря только вечером накануне поездки появившейся на сайте новости, что-де дом Кашиной закрыт на реставрацию и его заменят «другой экскурсией». Моё место, на всякий случай полученное по телефону, было прямо за экскурсоводом, и я пересела на свободное через одно, но всё равно иногда резало уши, когда экскурсовод слишком громко что-то выкрикивала в микрофон. Мы тронулись, честно подождав пять минут на случай опаздывающих, и экскурсовод неожиданно, без предупреждения, грянула молитву митрополита Филарета, что родом из Коломны, мимо которой пролегал наш путь. Потом рассказывала о монастырях, храмах, усадьбах и городах, которые мы проезжали; успешно проскочили Люберцы, и за окном замелькали пейзажи, окутанные густым туманом – видимость была низкой, что придавало полям, лесам, курганам и весям особенно живописный вид. Во время 15-минутной санитарной остановки в Бронницах я выбираться из тёплого автобуса не стала – уже была в этом городке, и начала потихоньку дремать. А вскоре и заснула, несмотря на то, что компания из четырёх человек неподалёку беспрестанно, даже во время лекций экскурсовода, трепалась, - просыпалась только ненадолго от шума или чтобы сменить положение тушки в кресле, ибо шея затекала немилосердно. Как кто-то, может, помнит, у меня раньше уже был выезд до Рязани, но более длинным путём, через Мещёру, - но тогда мы всё равно не останавливались у озёр, а сейчас, говорят, она всяко вся выгорела. Также уже известно, что если экскурсия называется «Таруса-Поленово», первым будет Поленово, если «Константиново-Рязань» - то Рязань, и что все экскурсионные агентства уверены, что кроме Кремля в Рязани смотреть нечего. Нас подвезли к Кремлю, встретила группа любопытствующих цыганок и сопроводила до аллеи, вдоль которой расположились сувенирные прилавки. Кто-то откуда-то взял, что Рязань – столица ВДВ, и ассортимент запестрел соответствующей символикой, а ещё на удивление много было разных сов. Я проследовала за группой на Соборную площадь, и нам сказали подождать экскурсовода минут пятнадцать. Я и обошла небольшую кремлёвскую территорию, ничего не фотографируя – все достопримечательности были запечатлены в прошлый раз и лежат в соответствующей папке фотоальбома. Бродившие также члены нашей группы вводили меня в заблуждение, что экскурсия ещё не началась, - однако вскоре я пересеклась с остальной группой, следующей за местным экскурсоводом – девушкой достаточно приятной, чтобы можно было присоединиться к общей прогулке. Девушка рассказывала об архитектуре отреставрированных храмов и назначении светских построек, а кругом были свадьбы, свадьбы и свадьбы – тысячи их! Дородные невесты, тщедушные женихи, вереницы гостей, всё вопит, выстраивается в сложные композиции для идиотских фотографий, раскладывает поляны по лавкам, молодожён для «кадра» заставляют минут по пять сидеть задницами на траве в 13 градусов тепла… Читать-смотреть

Действие происходит в ванной комнате: белый кафель, ванные с водой, унитаз, раковина, баночки и пластиковые бутылки чистящих средств – самое интимное и одновременно самое унифицированное место в жизни каждого человека. Не будем сейчас заниматься идеализацией этой среды, вспоминая романтические моменты и релаксацию в ароматной пене, - обычно происходящее там не особенно-то лицеприятно. В том числе и свойственное человеческому уединению усердное самокопание, псевдофилософия почти гордого изучения своих наиболее неприглядных внутренних уголков без попыток чего-либо изменить. Множество человек делает это одновременно в этих одинаковых кабинках, превращая, простите мою скабрезность, канализационную сеть в социальную – и хоть они и не слышат друг друга, можно представить их всех в совокупности. Один из героев меряет комнату шагами, голос за кадром монотонно повторяет аббревиатуры международных правозащитных организаций и их расшифровку. Голоса множатся, сливаются в нестройный хор, шум нарастает, становится невыносимым… как призраки, появляются другие люди в белых ночных рубашках, забираются в ванные, плещутся, разливая воду по полу. Все они однажды проснулись, посмотрели на себя в зеркало и поняли: они изменились, и изменился весь мир. Они говорят по очереди, долго, неторопливо – обо всём нехитром, что наболело и тревожит, и этой тревогой заражаешься, как будто действительно что-то незаметно, но глобально произошло. Пожалуй, действительно произошло, хотя это ни для кого не было тайной: почти целое поколение, и логично подозревать, что предпосылки к тому были и в поколениях предшествующих, добровольно отказалось от жизни в пользу существования. Современное общество оказывается огромной сектой – и в сценическом пространстве появляется единственный одетый человек, «харизматический лидер», вождь-мессия, которому даже не нужно обладать никакими выдающимися качествами, кроме отрывистой речи. На фоне узнаваемых позитивистских лозунгов, как политических, так и рекламных, он проповедует необходимость беспрестанно двигаться во имя производства всё новых благ – как с каруселями в мультфильме «Незнайка на Луне». Внимающая оратору толпа бурно его поддерживает и поднимает обсуждение некоего «постмодернистского поколения», с которым себя не соотносит, а противопоставляет: дескать, оно не приспособлено к жизни, непригодно для работы, страдает множеством социальных проблем, начиная с «неадекватного осознания реальности». У движущейся без остановки массы нет времени думать – она следует за своим предводителем. Вот одна девушка начинает говорить о пугающей пуританской утопии будущего: люди «победят зло» не только извне, но и «в головах», запретив музыку и секс, даже любые проявления человеческой плоти, запретив всё непохожее, необычное, странное, вызывающее у кого-то опасения, подозрение, отвращение… после этого, мечтает она, должна будет произойти революция, которая вернёт человечество к первобытности, и обнажённые мужчины, женщины, дети и старики, скитаясь в пустыне, быть может, ещё смогут обрести гармонию. И стоит выкрикнуть вождю: «Что за ерунда?», как уже вся секта разражается стремительной цепной реакцией агрессии – столь же яростной, сколь и трусливой: ненависть порождается страхом, и, подпрыгивая и брызжа слюной, как собачонки, адепты «чистоты» и порядка смертельно боятся этой девушки, бьются в конвульсиях истерического припадка и пятятся от неё в темноту. Иногда кто-то прячется за колонной, и его лицо появляется в видеопроекции на кафельной стене в режиме реального времени; в камеру можно откровенничать, можно петь – не новый для театра эффект видеосвязи, эдакого скайпа. И перемежаются эти эпизоды почти пунктирной историей – двое юношей в плавках курят у стены и неуклюже, неуверенно, не зная достаточного количества слов, всё же пытаются познакомиться и целомудренно мечтают. Читать дальше
[257x151]

Из всей английской классики «Джейн Эйр», библия любителей мелодрам, - самая верная самоиграйка, и экранизациям – как кино-, так и телеверсиям – несть числа. Обстоятельный двухчасовой пересказ от Кэри Фукунаги ничем не выбивается из стройных рядов своих предшественников: он берёт устаревший и бессмысленный викторианский дамский роман, со всеми его штампами и выспренними речами, вызывающими смех, и переносит его на экран в неизбежно ужатом состоянии, что приводит к обрывочности и необязательности диалогов, к торопливости смены событий. Секрет популярности сюжета, знакомого каждому школьнику, - в постоянном давлении на жалость, и фильм начинается с того, что Джейн (Васиковска) бежит полями, туманными дорогами, вересковыми пустошами и другими живописными пейзажами, рыдает и падает в грязь под дождём. Это рыжая дурнушка с круглым крестьянским лицом, напоминающая мадонн Кранаха, - в этом фильме все нарочито неказисты: голливудская красота смотрелась бы нелепо в серых платьях и чепцах. Беглянку подбирают, выхаживают и расспрашивают, а она слышит голоса и вспоминает эпизоды из своего сплошь мрачного прошлого. Вот девочка (Кларксон) с кровоточащим виском после драки со сводным братом заперта в комнате, где из камина вырывается дым, и верещит от ужаса. Вот обучение в школе для девочек монастырского типа ознаменовалось побоями, унижениями, смертью лучшей подруги. Освоившись в семействе Сент-Джона Риверса (Белл) и его сестёр, она получает работу сельской учительницы и дом, и переходит к самому объёмному воспоминанию. Расставшись со школьной доской, Джейн нашла место гувернантки в поместье Торнфилд и занялась мирной вознёй с придурковатой девочкой-француженкой, воспитанницей всего такого загадочного хозяина дома. Дом – готично мрачен, лес вокруг него – готично туманен, и, присев зачем-то в этом лесу посреди дороги, Джейн устроила оному хозяину по имени Роберт Рочестер (Фассбендер) падение лошади – именно лошади, а не с лошади. Хозяин сделал вид, что рассердился, а сам начал старательно клеиться к единственной молодой барышне в доме, - но Джейн оказалась не лыком шита. Даже потушив в спальне Рочестера локальный пожар, что дало ему повод джентльменски стать обязанным ей жизнью и сократить тем самым дистанцию, она делала вид, что не понимает его намёков, и разыгрывала полную уверенность в том, что он женится на невыносимой гламурной тусовщице из местной аристократии. Бедный Рочестер и бегал за ней, порывающейся гордо уехать, и сыпал сложносочинёнными метафорами, и хотя всем всё и сразу было понятно уже давно, Джейн ответила ему взаимностью только тогда, когда он сделал ей предложение – и то облекла согласие в форму уступки, которую прирождённая служанка делает своему господину, будучи не вправе отказать по долгу службы. Остаётся только диву даваться, в какие только игры не играют люди со скуки, - вот только, пардон за тавтологию, редкостную скуку нагоняют эти примитивные надуманные перипетии с вымученными интригами, которые и не интриги вовсе. Одна из этих притянутых за уши «тайн» в лучших традициях викторианской прозы – несостоявшаяся свадьба: когда Роберт и Джейн уже стоят перед алтарём, выясняется, что у него имеется буйнопомешанная жена, которую он держит взаперти – именно она пытается поджечь дом, нападает на его гостей, и развестись с ней он не может (не позволяют законы того времени, о чём фильм умалчивает). Сей факт кажется Джейн достаточным для того, чтобы любовь прошла – завяли помидоры, и ночёвка Роберта у неё под дверью её не смягчает: ей плевать, что ему было тяжело открыть ей правду, она продолжает набивать себе цену и сбегает из Торнфилда. Повторяются кадры с пейзажами – и мы возвращаемся к Джейн-учительнице, которая, самостоятельно сбежав от своего счастья, наслаждается своими страданиями. Дочитать
[245x163]

Проверенная гастролями премьера возвращённого старого спектакля «Сергей и Айседора» дошла до столицы даже раньше, чем её ждали. От достоверности сразу открещивается подзаголовок: «недокументальная история любви». Радует уже то, что Есенин – не Безруков. Есенин (Малашенко) – в длинном плаще, пролетарских штанах с подтяжками на голый торс, с конвульсивной, судорожной пластикой, надевающий вывернутый на красную изнанку цилиндр, - едва ли тот Есенин, к которому мы привыкли: скорее, Сид Вишез. И Айседора (Терехова) – едва ли та, которая Дункан: грузная, неуклюжая, в обильных мешковатых одеждах тёмных оттенков, какой угодно профессии, только не танцовщица, она – повизгивающая дурочка, словно новое чувство застигло её не в сорок с лишним, а во все семьдесят лет. Спектакль – не диалог и даже не монологи двух человек, не понимающих друг друга не только и не столько в силу различного языка, а постоянная напряжённая, ожесточённая конфронтация, выражающаяся в пластике, жестах, интонациях. Изредка комментируют происходящее трое: Галина Бениславская (Матто) отметила в своём дневнике, что Сергей познакомился с Айседорой в свой день рождения, и предрекла, что согласно астрологии в дни до и после дня рождения у людей «энергетическая дыра». «Милый Толик» Мариенгоф (Мотырев) называл новую страсть Есенина «губительной» - почему? Да просто потому, что ревнивый Мариенгоф называл «губительными» все его романы. Партийный переводчик при Айседоре и Есенине (Боровиков) перевирает их слова. А третий мужчина, «поэт №3» (Богатырёв), пристёгнут к этой удалой тройке исключительно для заунывного исполнения на одной ноте песен на стихи Есенина. Есенин и сам читает стихи, выкрикивая фразы, растягивая букву ррр, и любуется собой, как мальчик-подросток: такими они и бывают – воюют со всем миром, считают себя уникальными и исключительными, с болезненным нажимом любят абстрактную «Родину»; с вызовом, в порыве не приятия, а отрицания он провозглашает: «Не надо рая – Дайте родину мою!». Она хватает его волосы – «гениальный русский мальчик», «Золотая голова», выговаривает: «Езенин», его это злит; она для него – «Изадора», «Дунька», он заставляет её нелепо плясать под свою декламацию, кланяться фонограмме бурных оваций. Они нужны друг другу ровно настолько, насколько способны подпитывать самолюбование друг друга, и вся основа их столкновений – взаимное желание только обладать, и всё. Вот она пытается с ним танцевать, но он заявляет: «У нас у Константинове танго не танцують!», что публика встречает аплодисментами, и бешено кривляется, а она пытается это повторить. Вот она рассказывает ему, как «спасёт» его, увезёт в Европу и Америку, только для этого надо зарегистрировать брак, а он не понимает её, не пытается понять, не слушает – он совершенно равнодушен, хотя потом её же будет укорять, что она ждала славы, а получила косые взгляды как на советских агентов, сорванные гастроли, газетную травлю. За границей ему не нравится без каких-то логически обоснованных причин и мотиваций – просто не нравится, потому что заграница; и за его вытекающее из этого хамское поведение стыдно, как будто он действительно сейчас представляет весь свой народ перед глазами цивилизованного мира, подтверждая все стереотипы о неуправляемых дикарях, агрессивном быдле, безнадёжных варварах. Ему, в свою очередь, обидно, что о нём, таком великом и гениальном, за границей не говорят как о поэте – только как о «молодом муже Айседоры Дункан». Его злит, что она танцует под «Интернационал», он издевается над ней, бьёт – а она терпит, прощает, покуда это целесообразно, но помнит всё. Он возвращается в Россию, «пускается во все тяжкие», изменяет жене, отвергает беззаветно любящую его Галину, наконец, пишет, что «женат и счастлив» - а Айседора в ответ запирает его в психбольнице. Все эти два часа повторяющихся моментов и мотивов, однообразных эмоций и замечательных стихов понадобились Виктюку одной мысли ради: дочитать
[243x139]

Последний, потому что фоты на лиру неудобно загружать, и как только этим постом успокою и в ус пока не дующую Ушастую, что её переселенцы в порядке, с фотами тоже переберусь на частный блог. =Р Ну, может быть, на форум snailclub ещё буду выкладывать.
После того, как Касильяс вторично забился под тарелку, до меня дошло, что если более мелкие улитки могут прятаться под салатом, то он для этого слишком большой, бедняга. Положила второй лист аркой над первым, перенесла его туда и заодно полила всю экосистему из лейки. И одна из полосатых тут же закопалась, а Касильяс стал жрать. А поскольку он где сидел, там и жрал, то, прожрав под собой дыру в салате, он прожрал аналогичную и в бумаге и гордо остался на голом пластике. Тем временем его более мелкий собрат тоже добрался до края контейнера и почти дважды обогнул периметр, а после этого кросса заснул, прилепившись к стенке снаружи.
[показать] [показать]
Перед уходом в театр эскаписта пришлось вернуть к сокамерникам, а контейнер плотно обмотать марлей. Когда я вернулась, все были на месте и, судя по изменившимся положениям раковин в пространстве, все были живы. Салат пожрали изрядно, бумаги пожрали ещё больше. Не удивлюсь, если к утру от салата почти ничего не останется, - а огурцы надо будет заменить. На огурец в количестве одного кусочка, а то кормящаяся им мелюзга много не осилит. Пока она то выедает огурец из центра, то сползает в землю и кочумает там, зарывшись. Поедательная активность улиток нагоняет аппетит) пойду яблочком с ними поделюсь.
[показать]

Это Икер Касильяс. Он - виноградная улитка. Родился и вырос в Крыму. А сегодня проснулся в незнакомом ему помещении.
[показать]
Он обнаружил, что все его товарищи ещё спят. Забравшись на спину одного из них, он осмотрел край зелёного материала, который их окружал. Это был салат. Обыкновенный салат.
[показать]
Следуя вдоль листа, Икер добрался до прозрачной стены своей тюрьмы и храбро забрался на самый верх. Лучше гор быть могут только горцы!
[показать]
Читать дальше!

В театре Школа современной пьесы снова аншлаг: люди пришли «на Гришковца». Всем желающим не хватает места, администраторы расставляют стулья в проходах в два ряда. На сцене потрескивает и бормочет радиоприёмник, и не сразу можно заметить на ней режиссёра Иосифа Райхельгауза, который неожиданно начинает возмущаться, что зрителей должно быть столько, сколько продано мест, и предлагает лучше всем уйти, так как актёров всё равно пока нет. Администраторы суетятся пуще прежнего и обещают закончить как можно скорее, публика на хамство не реагирует и высказывает отдельными репликами общую готовность ждать опаздывающих, даже если спектакль отложат. Наконец, появляется Альберт Филозов, и бурные разборки с режиссёром происходят прямо на сцене; он не желает играть без партнёра, даже если режиссёр его заменит, и загнать его в дверь напротив сцены, теоретически ведущую в гримёрные, всё никак не получается. По истечении некоторого времени за ним врывается второй, Василий Бочкарёв, тот со словами «Он опоздал – он пусть и играет» намеревается сбежать из зала, но его возвращают. Опоздавший тем временем экспрессивно отстаивает своё право на опоздания и, игнорируя воззвания к началу спектакля с попытками погасить наконец-таки свет в зале, требует, чтобы его выслушали. Зрители, ранее отпускавшие редкие комментарии вроде того, что «взрослые люди ведут себя, как дети», молчанием выражают согласие узнать о причинах его опоздания. И он начинает долго рассказывать о том, как его обокрали в аэропорту, и по тому, как терпеливо выслушивают его остальные двое, даже самые наивные зрители понимают, что собственно спектакль начался с первой реплики Райхельгауза, - и если пререкаться, перекрикивая друг друга, у них получалось достаточно естественно, то худо-бедно-жественный текст Гришковца выдаёт себя звучанием. Затем и Филозов рассказывает, как и его однажды обокрали, и на этом первая часть спектакля под гордым названием «Записки русского путешественника» заканчивается. Во второй актёры раскладывают на подоконниках декоративного размера матрасики и начинают разговаривать про поездную романтику, и зрители активно включаются в ностальгию по нехитрым артефактам недалёкого прошлого: сахар в коробочке из-под валидола, чайный пакетик держать во рту и пить чай, и так далее. Разговор переходит на Сочи: один из собеседников его любит, потому что любит «толстых женщин» и самопальное вино-«изабеллу» в трёхлитровых банках, а другой предпочитает заграницы, и к компромиссу они прийти не в состоянии. И, представьте себе, это была вторая часть! В третьей наши герои, безымянные по Гришковцу, созваниваются – говорить из разных помещений не получается, голос из трубки не слышен всему залу, и актёры, ругая режиссёрское решение, повторяют диалог, находясь на сцене оба; в диалоге ничего примечательного: один, застрявший в Стокгольме, просит другого, заболевшего, «забежать к своим». В четвёртой они пьют пиво «за границей» - хотя пиво всё равно «Бочкарёв» - и допиваются до совсем уж несуразной псевдофилософии о том, как удивляться. Любитель Сочи призывает удивляться простым вещам, которые мы привыкли не замечать - телевизору, телефону, магниту, - удивляться даже при многоразовом использовании. А его благоразумный товарищ удивляться может только в первый раз, например, когда первый раз летит на самолёте, - потом привыкаешь и уже не удивляешься. Вселенской важности неразрешимый спор заканчивается шизофренической игрой в инопланетян, накрытых простынями, высадившихся на Земле и контактирующих с местными жителями. Этот бред начинает становиться скучным, невыносимо скучным, несмотря на то, что продолжительность спектакля – всего полтора часа. Задремалось мне вовремя, ибо в финальной части герой Филозова принялся уговаривать своего товарища незамедлительно напиться в хлам по труднопонятным экзистенциальным причинам. Читать дальше
[230x153]

Посмотрев перед сном Animal Planet, я прикорнула на несколько часов, но спалось плохо, точнее, заснулось не сразу, и в пять утра, в темноте, вставать было неохотно и зябко. Собравшись, уговорив бутерброд и закутавшись в капюшончатую кенгурятину, вышла и пошла до метро пешком, вдоль дорог, ибо в такую рань общественного транспорта не дождёшься – и правда, пока шла, ничего похожего мимо меня не проехало. На метро я доехала до Нагатинской – за полчаса, как всегда; сбор на, как вы уже могли догадаться, очередную экскурсию был назначен на «автобусную остановку», но из подземного перехода было два выхода, и оба к автобусам. Я выбрала ближайший – остановка была и на той стороне, и на противоположной, так что можно было следить за обеими, прогуливаясь туда-сюда. В отдалении сбоку от кафе стоял какой-то экскурсионный автобус, но я не принимала его на свой счёт, ибо остановки там не было, и там его вовсе нельзя было бы увидеть с другой стороны дороги. Угревшись, я присела на остановке и стала наблюдать за собирающейся группой людей; потом она пошла к автобусу, и я решила увязаться за ними. К вящему моему удивлению, автобус возле кафе и оказался нужным мне автобусом на Тарусу-Поленово, хотя таблички на лобовом стекле у него ещё не было; у того же кафе собиралась группа в Ясную поляну. Экскурсовод проверила мой билет из театральной кассы, на котором не было места, и сказала сесть на какое-нибудь свободное. Тем временем позади из-за мест разгорелся скандал – компания из шести человек требовала, чтобы им освободили «их» места, потому что им надо сидеть непременно «кучкой», тогда как бумажки с номерами мест раскладываются достаточно произвольно. Им долго пытались приискать места, где они смогли бы сидеть вместе, и в итоге оказалось, что всем мест не хватает, люди растерянно стояли посреди автобуса, одна женщина собралась было возвращаться домой, но, наконец, экскурсовод потеснилась, и хоть битком, но люди разместились все. Времени на это ушло немало, и вместо того, чтобы тронуться в половине, мы тронулись в 45 минут. Из Москвы до Павловска добирались по пробкам шагом, с остановками, так что я быстро сползла по креслу и задремала, изредка разлепляя глаза… или вообще один раз разлепляя – когда проезжали большое роскошное поле подсолнухов. Экскурсовод традиционно рассказывала сначала о Поленове, не выдав особо никакой новой для меня информации, потом о мимопроезжаемых населённых пунктах, что я толком не слышала, и, наконец, спустя часа два мы, миновав границу с Тульской областью, внезапно въехали на поляну между роскошными соснами, откуда за воротами тянулась аллея. Мы прошли по ней мимо домиков-мастерских с сувенирами в лице топорненького глиняного и деревянного хэндмейда и мимо двора с небольшой левадой, в которой паслась тощая лошадь с проваленной спиной, к историческим постройкам – дому Поленова, флигелю, его мастерской «Аббатство» и домику для детей. Позже установленный мемориальный камень гласил, что «здесь был остановлен враг» - на самом деле, фашисты на этот берег не перебрались, но обстреливали его весьма активно. Клумба благоухала флоксами, розами и астрами, на траве и лавках лежала влага прошедшего дождя либо обильной росы, бегали собаки, и никто нас в музее пока не ждал – и нам дали больше получаса на прогулки, так что закрадывалось подозрение, что сначала мы должны были ехать в Тарусу, а потом уже – в Поленово, как было написано в описании экскурсии. Желающие пойти в первой группе остались караулить на веранде, остальные разбрелись кто куда; я прошла по круговой аллее за домом, полюбовалась открывающимся между деревьев видом на Оку, потом обогнула дом и беспрепятственно пошла по заднему двору. Красавец петух, кукарекавший каждые полминуты, выбрел из сарая и гордо забрался позировать на вершину кучи опилок. Выбираться (так, чтобы не возвращаться) пришлось, пересекая тот самый двор с левадой, и, толкнув калитку с табличкой «Посторонним вход воспрещён» или около того, я вышла вновь на аллею. Много

За громким названием «пародийный шпионский детектив» кроется напоминающая о спектакле «Куба-любовь моя» типично советское идеализирование Кубы, где танцующий и веселящийся маленький гордый народ противостоит капиталистической заразе. Кубинцы, правда, остались за кадром, равно как и наши сограждане: у Грэма Грина «Наш человек в Гаване» - англичанин, хотя постановка Гуменюка и Фроленкова быстро заставляет об этом забыть. Его зовут Джеймс Уормолд (Яворский), у него есть небольшая контора по продаже пылесосов (хотя по сценографии может показаться, что аквариумов) и дочь Милли (Дубакина), отличница из католической школы, купившая лошадь в кредит и встречающаяся с великовозрастным начальником полиции капитаном Сегура (Тхагалегов) по прозвищу «Кровавый стервятник»; при всём при этом ни лошади, ни пытки не имеют к сюжету никакого отношения и приплетены для кучи. Однажды Джеймс попытался продать пылесос странному господину Готорну (Голубков), а тот, выделывая вокруг него странные хореографические кренделя, затолкал его в туалет и… завербовал в ряды Британской разведки. Наш герой живо сообразил, что раз за добычу ценной информации и вербовку тайных агентов он будет получать хорошие суммы, значит, информацию и агентов можно выдумывать. Немало споспешествовал его авантюре тот факт, что Шеф Британской разведки (Дурова) – малообразованная провинциальная баба, принявшая присланные им чертежи пылесоса за секретное супер-пупер-оружие, разрабатываемое врагами. Проходит ряд незначительных событий: лучшего друга Джеймса, старого доктора Гассельбахера (Макаров), его соратники подозревают в работе на вражескую разведку, и однажды доктор жалуется на разгромленную лабораторию и похищенные документы. На день рождения Милли заявляется капитан Сегура, неуклюже за ней ухаживает и по-хамски ведёт себя с её отцом. Наконец, Джеймсу присылают под видом секретарши адепта конспирации Беатрис (Орёл), которая потихоньку становится членом семьи. Когда он в очередной раз разводит разведку (пардон за тавтологию) на крупные вложения, вдохновенно сочиняя якобы готовящийся опасный полёт своего вымышленного подчинённого, лётчика Рауля, над вымышленными же объектами в горах, выясняется, что в автокатастрофе погиб некий настоящий лётчик Рауль. На другого, не менее придуманного, но также оказавшегося настоящим, совершается покушение… не ищите в этом логики: автор искренне надеется на то, что мы все верим в такие совпадения. Беатрис, как обычная сентиментальная барышня, переполошившись, спешит предупредить об опасности ещё одного расхваленного Джеймсом агента – танцовщицу Тересу из злачного места «Шанхай», и там таковая (Тимакова), конечно же, обнаруживается. «Внезапно» при полицейской облаве Джеймса захватывает капитан Сегура и, отпустив Беатрис, даёт ему понять, что в курсе его фальшивой шпионской деятельности и что доктор Гассельбахер действительно является его противником по разведке. За составленный им список действующих в Гаване тайных агентов капитан пытается выторговать за руку и сердце Милли. Готорн же, так и не получивший необходимых снимков пылесосоподобных объектов, уведомляет Джеймса, что на грядущей деловой встрече его убьют. По непонятным причинам заигравшийся в шпионаж «наш человек» туда отправляется, несмотря на предостережения как Беатрис, так и доктора, и, конечно же, узнаёт по заиканию (у всех злодеев всех времён и народов проблемы с дикцией или хотя бы акцент) супостата, который на имевшейся у капитана диктофонной записи науськивал доктора сообщить ему о гибели Рауля, в своём старом конкуренте Картере (Ждаников). Предложенную конкурентом флягу Джеймс ничтоже сумняшеся позволяет забрать одному из гостей, и бедный юноша, глотнув, незамедлительно падает замертво, а отравитель ускользает в переполохе. Но Уормолд уже не лыком шит – возомнив себя опытным спецагентом, он забивает Картеру стрелку читать дальше
[287x161]

Ян Артюс-Бертран уже известен отечественной публике благодаря потрясающему фильму «Дом», созданному им вместе с Люком Бессоном. А теперь до московского Мультимедиа Арт Музея доехал его масштабный проект «6 миллиардов других» совместно с фондом Good Planet: в течение шести лет съёмочная группа объехала 83 страны, взяла свыше шести тысяч интервью на более чем 45 языках, задавая людям 40 одинаковых вопросов. Получились фильмы для показа не в кинотеатре, а в музее – выставка избранных портретов жителей нашей планеты, общая продолжительность которых на сайте 6 billion others составляет 25 часов. К слову, сайт переведён на русский и, несмотря на сложности в навигации, зарегистрироваться на нём и ответить на вопросы через вебкамеру, видео или текст может каждый – равно как и ознакомиться с ответами остальных пользователей методом случайного тыка. 6 миллиардов – это количество людей на планете, постоянно увеличивающееся и стремящееся к семи миллиардам, и задача проекта, по словам Артюса-Бертрана, - показать красоту людей и изменить мир к лучшему. Неизвестно, какими критериями пользовались создатели короткометражек при отборе материала, но итог, пожалуй, меньше демонстрирует разнообразие и одновременное сходство людей, чем недавно отгремевший похожий проект «Жизнь за один день», - хотя безусловно интересен и достоин внимания. Непосредственно в выставочном зале – инсталляция «Мозаика»: несколько вопросов, на каждый по нескольку ответов от «говорящих голов», выделяющихся из полотна, состоящего из человеческих лиц. Отсюда мы узнаём, что кто-то больше всего боится, что Бога нет, кто-то – что Бог есть; что очень многие в детстве мечтали стать лётчиками, и так далее. Это скорее тизер к остальным фильмам, которые можно и нужно посмотреть в кинозале и которые посвящены каждый одному из наиболее актуальных и личных вопросов. Первый сюжет – «Как удержать любовь?» - представляет достаточно грустное зрелище: о любви как таковой никто не говорит. Говорят о любви ко всем окружающим людям или только к родным и близким, о любви к самому себе, рассуждают, не слишком ли много или, наоборот, слишком мало любви они отдавали. Говорят о тяжёлой жизни в браке, когда «огонь» приходится поддерживать изо всех сил и средств, удивляя партнёра всякими неожиданностями в меру фантазии каждого – одна пишет «любовные записочки», другая каждый день одевается по-новому, хотя муж гуляет всё равно. Говорят о необходимости «проявлять» любовь – словами, объятиями-ласками, готовкой, заботой-вниманием или просто отсутствием измен и жестокого обращения, кто уж во что горазд. Рождение детей для многих значит крест на чувствах, - а когда чувств уже нет, людей удерживают вместе те же дети и/или нажитое совместным трудом. Говорят о том, как помириться после расставания, покорно и униженно ждут возвращения бросивших супругов. Интереснее фильм «Легко ли вы прощаете?», в котором, неожиданно, особенно много русских респондентов. Кто-то думает, что может всё простить, кто-то не может простить ничего, кто-то навсегда обижен на пустяки, а у кого-то есть серьёзные причины не прощать: например, убитые или замученные родные и близкие. Некоторые не могут простить своих родителей, многие не прощают военных преступников, государственный террор: герои сюжета – и беженцы из Дарфура, и жертвы режима Красных Кхмеров. Третий фильм – «В чём смысл жизни?»: на этот вопрос некоторые не знают ответа. Для кого-то смысл – в профессиональной или бытовой деятельности или служении культу, для кубинцев смысл – само собой, в борьбе, для большинства он укладывается в стандартную программу выращивания детей, некоторые считают себя обязанными помогать или служить другим людям, кто-то отшучивался или впадал в банальные заезженные псевдо-философствования, но радует, что нашлись те, для кого смысл жизни всё-таки в любви или хотя бы в самой жизни как совокупности множества составляющих. Дочитать
[298x167]

Классик кинематографа Карлос Саура, и без того не раз названный популяризатором испанской культуры, неожиданно снял самый привлекательный рекламный ролик своей родной стране – не художественный фильм, и даже не документальный, а отснятый на плёнку концерт для тысяч кинозрителей под названием «Фламенко, фламенко». Дёшево и сердито, просто и со вкусом без каких-либо закадровых комментариев и без сюжета сменяют один другой короткие эпизоды-номера – и говорят сами за себя. Всё происходит в некоем ангаре среди полотен и гравюр известных мастеров прошлого, посвящённых испанскому народу, преимущественно женщинам, - некоторые картины воспроизводятся танцем, - на фоне живописных задников-фресок, изображающих восход солнца или лунную ночь. В течение полутора часов перед нами в безупречной операторской работе проходят разнообразнейшие ипостаси фламенко – музыка, пение, танец, их дуэты и трио, когда все эти языки непринуждённо и естественно общаются между собой, - в исполнении лучших мастеров жанра. Стучат каблучки, щёлкают пальцы, свет переливается на складках платьев, хлопки ладоней задают ритм, короткие возгласы подбадривают танцующих, хор голосов подхватывает песни, подпевает гитарным переборам. Казалось бы, каждый имеет представление о том, что такое фламенко, но Саура открыл в нём столько сторон, что, возможно, и не всякий испанец настолько глубоко и подробно знает эту культуру. А в ней – и берберский восток, и европейская выверенность, и пантомима, и слаженные массовые композиции с профессиональной хореографией, и стихийные проявления национального темперамента. Теперь мы смотрим на фламенко как бы изнутри и видим, каких физических сил требует танец от исполнителей, каким напряжением лицевых мускулов даётся надрывное цыганское пение, какие драматические эмоции, быть может, испытывают танцоры и певцы при этом, - фильм щедр на крупные планы, и ловишь себя на ощущении, как удивительно, непривычно наблюдать за этим вблизи. Я уже говорила, что пластика и жесты танца, вокал и игра на любом инструменте, импровизационная и не только, способны выразить любое чувство, даже самую сложную и многогранную гамму чувств, - и творение Сауры и приглашённых им испанцев подтверждает эту избитую истину в очередной раз. Жалеешь только о том, что не знаешь испанского, из-за чего весь смысл песен ускользает и они кажутся несколько однообразными. Но ради чего точно стоит смотреть «Фламенко» - так это ради последнего номера: традиционный перепляс, полукруг стульев и импровизированная площадка, на которую выходит любой желающий, вне зависимости от возраста, показать, на что способен. Как бы ни банально это звучало, - эти люди действительно танцуют как дышат, от юности до старости. Быть может, стоило часть номеров вынести на открытый воздух из студии, - но и без того результат красив, интересен, атмосферен и не даст заскучать.
[381x206]

В кои-то веки я ложилась давеча спать, когда было ещё темно, - немного в третьем часу. Единственный комар спать особо не мешал. А всё потому, что пришлось вставать по будильнику ни свет ни заря, часов в пять утра, и собираться на экскурсию – прошлое дымное лето обошлось без оных, и я успела изрядно соскучиться по провинциям. Посовав по карманам фотоаппараты, накинув капюшончатую кенгурятину и торбу, я отправилась на автобусную остановку и на автопилоте добралась до метро, а на нём – до Алексеевской, где обнаружила, что прибыла слишком рано, больше чем за полчаса. Напротив метро был запален магазин «Ы» - последний в ряду четырёх павильончиков, образующих слово «Цветы». Справа по проспекту стояли экскурсионные автобусы на разные города, но моего ещё не было, и я решила его дождаться в близлежащем «Кофе Хаосе». Поскольку время утекало быстро, знакомую по Питеру «айс-клюкву» я заказала от стойки «с собой», в пластиковом стакане с крышкой, немного посидела-потянула ледяное пойло, сплёвывая ненавистное ледяное крошево, непредсказуемо употребимое в некоторых кофейнях вместо льда, а за окном начинался дождь, так что я порадовалась находиться в тепле и уюте. Однако за несколько минут до предполагаемого отбытия пришлось вывалиться под дождь, обойти ряд автобусов, не найти своего и выяснить, что они стоят перед домом 9, а мне нужен 11, - говорю условно, точные цифры я уже не помню. Сначала я, конечно, побежала по проспекту в сторону дома 7, а потом обратно, с переменным успехом пряча под незастёгнутой кенгурятиной свежий номер газеты «Акция» и сжимая в пальцах ледяной пластиковый стакан. Вспрыгнув в автобус с табличкой «Мышкин» на лобовом, я была направлена на своё место вполне недалеко от экскурсовода и устроилась у окна. Эта фирма тоже называлась «Орфей», но не тот, с которым я ездила раньше, а другой, у которого я путёвок ещё не брала. Ждали минут пять или десять, кого-то не дождались и поехали; я смотрела в окно на пейзажи за дождливо-туманной пеленой, пальцы болюче оттаивали. Экскурсовод рассказала краткую историю Мышкина и переключилась на долгую лекцию о попытках людей подчинить себе реки, в частности – о строительстве каналов и водохранилищ, начиная с Ивана Грозного и заканчивая Сталиным. Потом говорила о городах, весях и реках, которые мы проезжали, – а проезжали мы по Старой Ярославской трассе и Троице-Сергиеву лавру, и Радонеж, и Углич, и Калязин где-то далеко в стороне, и через ту самую Нерль, – сбившись разок на обобщающую лекцию о всевозможных русских ремёслах. Когда мы выехали из Московской области и поехали по кусочку Тверской, чтобы добраться до Ярославской, неподалёку от «чёртового угла», где эти три области на одной границе сходятся, да ещё и с кусочком Владимирской, - дождь отступил и посветлело. На полях лежали стога, паслись козы, коровы парочками, ныряли в воздухе жаворонки, взлетали видимо мышкующие небольшие бурые орлы, наверное, пустельги или кречеты какие, а я как экономный человек допивала согревшуюся клюквенную бурду, превратившуюся в сладкую сиропную водицу, и начинало меня с неё, да на голодный желудок, да с непривычки – мутить слегка. Да ещё и, стоило покинуть Московскую область, как дорога стала дурацкой, и наш автобус трясло, подбрасывало и болтало с боку на бок под перезвон фэншуйных колокольчиков на лобовом стекле. Пришлось мне закрывать глаза, кутаясь в уютное одеяло-кенгурятину, и подрёмывать, - сразу от этого становилось хорошо, тем паче что экскурсовод как раз сделала очередную паузу и поставила фильм про Углич с приятным мужским голосом лектора, заикающимся на колдобинах, и музыкой «Лебединого озера» в качестве фона. Когда я открыла глаза вновь, сразу почувствовав себя значительно лучше и бодрее, я увидела просторное небо с гуртующимися пухлыми облачками и просторы Волги!)

Ещё по трейлеру было видно, что ничего впечатляющего и эпического от новой экранизации приключений первого варвара в истории фэнтези мы не дождёмся. Четыре главных персонажа, два второстепенных, пара десятков человек и лошадей массовки, постоянно ограниченное пространство, в котором что-то то и дело на кого-то сыпется, хрестоматийные спецэффекты, сносная компьютерная графика с живописными, но не слишком правдоподобными пейзажами – бюджетный блокбастер, каковых множество. В начале, как водится, нам рассказывают легенду о маске из чьих-то там костей, даровавшей древним некромантам возможность воскрешать мёртвых, которую восставшие против них варвары разрубили на несколько частей. По традиции жанра кусочки растащили по штуке на каждое племя, но пришло время, и некто по имени Халар Зим (Лэнг) начал с лёгкостью захватывать эти племена. Непонятно, почему они не пришли на помощь друг другу и почему обломки маски не охранялись должным образом, - некогда победивший главного некроманта в маске вождь варваров Корин (Перлман), похоже, и вовсе не в курсе о происходящем за пределами родной деревни. У него растёт сын (Ховард), которого он во время битвы вырезал из умирающей воительницы-жены. Однажды мальчонка побежал наперегонки со сверстниками на испытании для вхождения во взрослую жизнь и принёс отцу отрезанные головы целого отряда вражеских разведчиков – полуголых (на севере-то!) дикарей, способных издавать исключительно животные звуки. Угрозы никто в расчёт не принял и укреплений обороны не произвёл, Корин только начал учить сына обращаться с мечом. Вскоре на деревню «внезапно» напала конница Зима, вырезала население, а вождя захватила вместе с сыном, попытавшимся прийти ему на помощь и отрубившим нос одному из приспешников Зима. Корин сотрудничать с оккупантами не пожелал, но демоническая дочь Зима с модной причёской, макияжем и металлическими когтями, Марик (МакГоун), по запаху находит последний обломок маски. Халару юный сын вождя понравился, и он не стал его убивать – как многие слишком романтичные, на свою голову, злодеи. Теоретически, он надеялся, что отец и сын погибнут вместе в подожжённой хате, но Корин, конечно, предпочёл погибнуть в одиночку, а возмужавший Конан (Момоа) – конечно, поклялся мстить. А попутно вершить справедливость – например, разрушить лагерь работорговцев, не считаясь с потерями мирного населения, зато эффектно, и обзавестись компанией прекрасных наложниц. Вроде как добровольно сдавшись блюстителям порядка, он добирается до безносого дознавателя, оказавшегося, конечно, старым знакомым, и выпытывает у него, что Халар – уже ходячая легенда, ужас, летящий на чём попало, и ныне направляется в некий монастырь. Халару нужна кровь чистокровного потомка некромантов, чтобы «активировать» маску и вызвать дух своей возлюбленной, ведьмы, сожжённой в этом монастыре на глазах его и дочери, - потомка непременно женского пола, и именно такую девушку по непонятным причинам оберегает монастырь. Ей удаётся сбежать, пока Халар с дочуркой убивают её сенсея и товарок, и натыкается в лесу на Конана, который отбивает её от преследователей (хотя она и сама не дура подраться), связывает и затыкает рот (идеальное начало романтических отношений). Пленного человека Зима (у всех его слуг, как отличительный признак, отвратительные зубы – чем он их только кормит?) Конан катапультой забрасывает в универсальное жилище Халара – корабль, по суше передвигающийся на спинах слонов и служащий тараном, – забивая стрелку и используя девушку, именем Тамара (Николс), как живца. Халар мухлюет и приходит с дочкой, вызывающей песчаных големов, но Конан проигрывает не им, а ему, и спасает его только Тамара, устроив пожар и спрыгнув с ним со скалы в море. Наш герой заранее позаботился о путях отступления: из воды их подбирает читать дальше
[273x170]

Переаншлаг в ШСП – страшное зрелище. Далеко уже не премьера, а зал забит битком включая откидушки, а проходы забиты дополнительными стульями – в два ряда, где позволяет ширина прохода. С таким стулом мне и повезло, иначе пришлось бы пялиться в бинокль со своего двадцатого ряда. Вот что так любят зрители:
Причины ненависти отдельно взятого театра Школа Современной пьесы к Чехову по-прежнему остаются неясными, но факт остаётся фактом: работающие для этого театра авторы наперебой стараются доказать, что у них получится написать ничуть не хуже Чехова, поскольку он-де сводится к пустопорожней болтовне за бесконечными приёмами пищи, чая, кофе и спиртного – например, о судьбах России. В пьесе Улицкой «Русское варенье» герои обсуждают, что лучше – «сильная рука» или «национальная идея», а чтобы не читавший Чехова, но наслышанный о нём зритель сказал: «О, да это Чехов», действующие лица объединены в большую семью, живущую в дачном доме, который постепенно разваливается, пока его не снесут совсем. Сценография воспроизводит унылую разруху: тут и там расставленные стулья, прикрывающие доски, на которые нельзя наступать, кровать за шторкой под лестницей, множество свисающих с потолка люстр в пыльных чехлах, частично зачёхлённая мебель. Действие начинается ночью, когда никто не спит, потому что электричество то включается, то выключается, и продолжается утром и днём. Первым мы видим хозяина дома, пожилого математика Андрея Ивановича по прозвищу Дюдя (Филозов) – лазая в буфет за водкой, он разбивает какой-то фамильный графинчик и обрезает руку. Его сестра Наталья Ивановна (Васильева) слоняется по дому, завывая, что не спала ни минуты и вообще жизнь кончена и загублена; она за смешную плату переводит на английский бульварную макулатуру, которую пишет её невестка. Её старшая дочь Варвара-Вава (Волчкова) запевает другие песни – что загублена и потеряна Россия, и всё было хорошо только до Петра; она не хочет «работать на это государство» и только и делает, что ходит в храм на службы, устаёт от них и отдыхает. Средняя, Елена-Лёля (Директоренко), работу найти пытается, но всё безуспешно, а её муж Константин (Цой) пишет музыку, проделывает китайские упражнения и дразнит Ваву возгласами «Харе Кришна!». Младшая дочь Лиза (Гусилетова) – очаровательный интеллектуал, читающий книжки и фонтанирующий иронией по отношению к происходящему, по ночам катается на подаренной братом Оке, а на бензин зарабатывает сексом по телефону. За домашнее хозяйство отвечает сестра покойного мужа Натальи, невозмутимая Мария Яковлевна по прозвищу Маканя (Санаева), свято чтущая память своего брата, принципиального коммуниста и атеиста. Закадровым персонажем выступает кошка, которую никто не удосуживается снять с дерева, откуда она сама спуститься не может, просиживает там месяцами и орёт, прослывая сумасшедшей; Лиза подкармливает несчастное животное испорченными сосисками, а Константина, полезшего было её достать, кошка кусает за руку, и тому приходится ездить на уколы от бешенства. Помимо кошки, оживляж вносит вечно пьяненький пролетарий Семён Золотые Руки (Гнилицкий), который всё чинит в насквозь прогнившем имении и сдирает плату в долларах, а Дюдя регулярно с ним куда-то уходит (нам как бы намекают). Первое важное событие: дачный, пардон, туалет, треть спектакля омерзительно урчавший и булькавший, наконец вышел из строя, возникла необходимость в уборной на улице, и Семён притаранил дорогущую дверь для неё – нашёл наверняка на одной из окрестных дач, от которых массово избавляются владельцы, ибо какая-то «красная линия». После долгих приготовлений к Пасхе она, наконец, наступает во втором акте, ознаменовавшемся лёгкой перестановкой мебели, и в гости приезжает сын Натальи Ивановны, бизнесмен Ростислав (Мамонов), с супругой Евдокией под творческим псевдонимом Алла (Геринг). Он предлагает домочадцам продать этот дом читать дальше
[380x130]

На сцене справа поворачивается вокруг своей оси широкая тумба с идущими поверху буквами «Ленинград – город-герой», обклеенная старыми театральными афишами, одна из которых, гласящая «Моя старшая сестра», «смотрит» прямо на зрителя. Тумба «говорит» голосами актёров и актрис второй половины прошлого века из старого радиоприёмника. По центру сцены – типичный семидесятнический раздвижной округлый стол с кружевной скатертью. Слева – потёртый кожаный диван, с высокой деревянной спинкой с зеркальцем, накрытый пёстрым ковром и кружевным покрывалом. Время и место действия, равно как и пьеса и её тема, видны сразу – и я так подробно описываю обстановку, потому что и эту пьесу, и спектакль по ней можно охарактеризовать тремя словами, обозначившими в программке жанр: «картинки недавнего прошлого». Володин хорош тем, что воспроизводит колорит эпохи – и вслед за ним Левитин устраивает нам ностальгическую экскурсию в мир, в котором и только в котором могла разыграться эта многим знакомая по кинофильму история, а художнику Гарри Гуммелю ничего не оставалось, как обставить это путешествие наиболее правдоподобными во всех деталях декорациями, не заключёнными, впрочем, по счастью, во мхатовскую коробку: на заднике – алый театральный занавес. За столом учит уроки Лида (Колесникова), её старшая сестра Надя (Богданова), как строгая мать, пытается отогнать от неё кавалера – однокашника Кирилла (Сухарёв). Юношу приходится защищать от некстати появившегося вспыльчивого дядюшки Вити (Жорж), чьё появление обе девушки встречают с большим энтузиазмом, – дяде они обязаны всем, он забрал их из детдома и воспитал, - и пичкают его с ложечки, чтобы он замолчал. Это очень смешно, равно как и последующая попытка Нади вырастить из младшенькой актрису, которой мечтала стать сама: Лида взгромождается на стол, заворачиваясь в скатерть, и, жестикулируя как дорожный постовой, отрывисто декламирует отрывок из «Войны и мира», как речь на съезде партии, тогда как у Нади эти строчки получаются гораздо лучше. Лицедейство у неё в крови, что доказывает нелепый Огородников (Шулин), панически боящийся своей жены, до которой дошли фантазии Нади о том, как её муж якобы ухаживал за ней, - но в театральную студию всё равно идёт поступать Лида. Пятёрка абитуриентов – настоящий юмористический ансамбль, обаятельнейшие типажи-дружеские шаржи, метко обрисованные несколькими яркими мазками. А потом, после живого и непринуждённого начала, трёхчасовой спектакль скатывается в кропотливое, дотошное и потому отчасти нудное перенесение на сцену каждой буквы автора – эпизод за эпизодом, и затемнения между ними, и закадровый голос, дикторски-спокойно отсчитывающий годы: прошло два, потом ещё два. Вот Надя прочитала перед комиссией статью Белинского «Любите ли вы театр…», её согласились зачислить, но после дядюшкиного глумления она решила сначала окончить строительный техникум, а потом уже заниматься «хобби». Позволяя дяде определять свою судьбу за себя, она так же – вместе с ним – влезает в жизнь сестры, запрещая ей встречаться с Кириллом, который чуть не угробил группу товарищей на нехоженом маршруте. В итоге Кирилл женится, но Лида продолжает с ним встречаться, пока дядя пытается по-своему устроить Надю – приводит в гости своего подчинённого Володю (Щепачев), стеснительного и неловкого, перед которым Надя пляшет, а затем выпроваживает его прочь. Окончив техникум, Надя находит в театре эпизодические роли, которые её не удовлетворяют, и всё пробуется и пробуется у Медынского (Ливанов) с монологами главных героинь – но они не удаются: она «потеряла индивидуальность» - точнее, индивидуальность просыпается, только когда она вспоминает с Лидой жизнь в детдоме «как при коммунизме», а потом повторяет этот монолог, когда Медынский её уже не слышит. Дочитать
[277x150]

Как часто хорошие фильмы маскируются под комедии и рискуют остаться незамеченными! Так чуть было не произошло у меня с «Бобром», кабы не безрыбье и не привлекательный актёрский состав. Тем временем в этом фильме с самого начала всё как-то по-чёрному смешно: у Уолтера Блэка (Гибсон) – тяжёлая затяжная депрессия, не помогают ни психотерапевтические сеансы, ни медитации, ни самобичевание, ни таблетки, ни гипноз. Возглавляемая им компания по производству игрушек терпит убыток, а семья страдает, поскольку большую часть времени он спит. У его детей тоже не всё в порядке: младший стал «замкнутым», то есть незаметным настолько, что мать проезжает мимо него, забирая из школы; старший – ботаник, пишущий одноклассникам платные сочинения, умело подражая чужому стилю, и выискивающий в себе схожие с отцом черты, с которыми борется, ударяясь головой об стену. В конце концов супруга Мередит (Фостер) выгоняет Уолтера из дома, и он, выбрасывая из багажника свои вещи, чтобы засунуть ящики алкоголя, обнаруживает в мусорном баке потрёпанную игрушку – бобра, надевающегося на руку, и забирает его с собой. В квартире, напившись под какой-то буддийский фильм, он надевает бобра, собираясь повеситься в ванной, но не преуспевает, пытается шагнуть с балкона – но отшатывается, когда бобёр неожиданно обращается к нему. Когда наш герой очнулся после падения на него телевизора, бобёр продолжает с ним разговаривать – то есть, теоретически он сам говорит за бобра, но изменяющимся голосом. Бобёр объявляет себя единственным другом Уолтера, который один его понимает, и призывает его к радикальным переменам – не заниматься мелким ремонтом, а «взорвать всё здание». Предполагаемая терапия требует, чтобы отныне с окружающими за Уолтера общался бобёр, дистанцируя пациента от «негативных аспектов», поэтому всем вокруг раздаются карточки с просьбой говорить с Уолтером по-прежнему, но обращаться к бобру. Наутро Уолтер сам забирает из школы младшего, Генри (Стюарт), и бобёр учит ребёнка мастерить из дерева шкатулку – так что Мередит, обрадовавшись возвращению мужа к активной жизни, незамедлительно принимает его обратно в семью к вящему неудовольствию старшего, Портера (Ельчин). У него свои проблемы: отличница Нора (Лоуренс) просит его написать для неё выпускную речь, приглашает к себе домой и признаётся, что её выперли из восьмого класса за граффити; вдохновлённый, Портер берётся за заказ. Тем временем у его отца на первый взгляд всё идёт на лад: управление компанией он передаёт бобру, и там сразу происходят положительные перемены. Он занимается любовью с женой, проводит много времени с Генри, а застав его ночью копающимся с деревяшками в сарае, придумывает новую игрушку – чемоданчик «бобра-дровосека» с чурбачком, инструментами и говорящим бобром – пользующуюся огромной популярностью. Однако чем дальше, тем больше становится понятно, что не Уолтер, а бобёр – главный в этом тандеме, он умело и ловко манипулирует человеком и подавляет его, чтобы пользоваться его телом: кукла и кукловод поменялись местами. На празднование годовщины с женой он хочет надеть специально на его игрушечные размеры пошитый фрак, но Мередит решительно отклоняет участие бобра – и видит, что сам по себе Уолтер по-прежнему не может и двух слов связать. А когда она дарит ему шкатулку с семейными фотографиями, он и вовсе впадает в панический приступ – и бобёр возвращается, заявляя Мередит, что больному надлежит раз и навсегда покончить с прошлым; но это значит – покончить с личностью Уолтера, которая вовсе не нужна бобру. А у Портера тоже дела идут наперекос: оказывается, он не «залезает людям в голову» при написании сочинений, а залезает в интернет и узнаёт о них всё, и случается конфуз - в сочинении для одноклассника он пишет о доминиканских приключениях его бабушки, о которых она сама ему не рассказывала. А Норе он преподносит странный сюрприз – привозит её к стене и предлагает нарисовать граффити, читать дальше
[292x141]

Хочется поздравить потерявших память персонажей с возвращением в кинематограф, когда герой Крэйга просыпается посреди прерии с раной на животе, намертво заклиненной на запястье металлической штуковиной и фотокарточкой некоей девушки, не помня, кто он и откуда. Однако небольшой отряд охотников за скальпами, пытающийся его захватить, он истребляет в считанные секунды и обзаводится одеждой, лошадью и приблудившейся собакой. В ближайшем городке он удачно забирается в дом священника, который зашивает ему рану, и опрометчиво – ставит на место зарвавшегося сынка местного скотопромышленника-монополиста полковника Долархайда (Форд), который держит в своей железной длани всю округу. Сынок (Дано) целит в обидчика, а ранит постороннего человека, и шериф (Кэррадайн) берёт его под стражу. Инкогнито тут же становится местным героем, в салуне к нему клеится странная девушка (Уайлд) с намёками на общие проблемы, но не преуспевает – шериф заявляется арестовать и его, ибо наш амнезик находится в розыске под именем Джейк Лонерган. Осуществить это ему не удалось бы, если бы вышеупомянутая дамочка не вырубила лихо своего несговорчивого собеседника ударом бутылки по голове. Обоих нарушителей заковывают в повозке и намереваются отправить к федеральному маршалу, но тут появляется с отрядом сам Долархайд – он сильно не в духе, ибо только что кто-то сжёг всё его стадо с двумя погонщиками, а третьего выжившего он линчевал самолично. Джейк ему нужен не меньше родного сына – чтобы отомстить за свой дилижанс с золотом, который тот ограбил в своё разбойничье прошлое. Не миновать бы разборок, но тут огнемётная воздушная угроза в лице летательных аппаратов неземного происхождения возвращается, громит городишко в щепы и массово похищает людей, в том числе шерифа, сына полковника и жену владельца салуна по прозвищу Док (Рокуэлл). Браслетина на руке Джейка «неожиданно» реагирует на появление неприятеля радостным помигиванием, и выясняется, что штуковина эта может стрелять не хуже самих инопланетных кораблей. С её помощью Джейк выбирается из опрокинувшейся повозки и сбивает один из НЛО, а наутро выжившие снаряжают экспедицию по следам пилота-подранка с зелёной кровью, убегающего туда, откуда прилетели инопланетяне. Джейка вербуют в обязательном порядке, а настырная барышня, названная Эллой, шерифов внук-сиротка и пёс увязываются самостоятельно. По дороге Лонерган заезжает в свой дом, который, вместе с девушкой (само собой – возлюбленной), снился ему во время отключки, и вспоминает, как принёс ей награбленное золото, а монеты вдруг сплавились, улетели сквозь потолок, и туда же – сама девушка. А золото это тем временем желают стребовать с него обратно не только его законный владелец Долархайд, но и его бывшая банда, с которой он сталкивается на большой дороге. У нового главаря бандитов он узнаёт новые подробности своей биографии – что, ограбив с ними дилижанс, сбежал со всей добычей к какой-то «шлюхе». Оружие пришельцев снова приходит на помощь – Джейк стреляет в главаря, и наш маленький отряд улепётывает от внушительных размеров банды. Поредеть оный отряд успел, поскольку у него за плечами уже была ночёвка в перевёрнутом корабле, анекдотично валяющемся в степи, где посреди ночи на мальчонку нападает отдалённо-гуманоидная тварь с ложноножками и душит заступившегося за него священника – после чего многие, конечно, экспедицию покидают. Во время скачки на преследующих и преследуемых обрушивается воздушная армада, но Джейк почему-то не торопится применять против неё свой чудо-нарукавник, а когда один из кораблей хватает Эллу, бросается в погоню верхом. Запрыгнув на крыло, он устраивает крушение самолётика в озёрные воды, при том что все удивительным образом выживают – включая инопланетянина. Читать дальше
[288x135]

Зачин в спектаклях театра Гоголя всегда один: танцы – то, что сразу даёт понять, с чем мы имеем дело. Сегодня танцевать под музыку, изображающую производственную какофонию, вышли люди в войлочных или шерстяных костюмах, придающих их фигурам могучего объёма, - материал одинаков, цвета варьируются в трёх разных оттенках серого и коричневого. На заднем плане, заслонённом запарившимися в своих тулупах, но старательно топочущими актёрами, нагромождение каких-то обломков складывается в эдакий барак, монументальными очертаниями повторяющий форму небезызвестных серпа и молота. Значит, дело мы имеем с пьесой Платонова «Дураки на периферии», написанной, возможно, в соавторстве с Пильняком, освистанной и отложенной в стол. Её нашли в архивах писателя и впервые опубликовали только в 2006 году. Материал, безусловно, недоработанный и сырой – автор вряд ли был бы рад, если бы такую пьесу со всеми её шероховатостями и несовершенствами просто взяли и вывалили бы на сцену, но именно это и проделал Сергей Яшин. По сцене катаются металлические остовы кроватей с решётками – неизменный атрибут великого множества самых разных спектаклей – большие и просто огромные; на одной из них возлежит бойкая Марья Ивановна Башмакова (Лапина) и играет в карты с Рудиным (Галахов), после чего занимается с ним любовью. Процесс прерывает её почтенный супруг, учётчик Башмаков (Гущин), обнаруживший, что его жена «немножко беременна», и желающий «применить к ней аборт». Для получения разрешения на процедуру он старательно наводит в своём жилище видимость бедности: к нему заявляется в «узком составе» комиссия охматмлада – охраны материнства и младенчества – вспыльчивый Евтюшкин (Зайков), замахивающийся на всех тростью, зануда-очкарик протоколист Лутьин (Сафонов) и «выдвиженец из гущи» - простой деревенский мужичок Ащеулов (Хатников). Вопрос жизни и смерти будущего ребёнка решается по экономическим признакам: импотент Башмаков вопит, что троих детей уже «родил», из-за лишнего рта у него «лопнет» бюджет, а сам он «лишится активности», а проверяющие находят на чердаке чистое бельё и делают вывод, что содержать ещё одного ребёнка он вполне в состоянии. Помогают комиссии дочь Башмачкиных, сознательная пионерка Катя (Особенкова), обнаруживающая под матрасом банковские книжки и облигации родителя, и влюблённый Рудин, проповедующий, что-де ради будущего, которому понадобятся большие человеческие ресурсы, необходимо рожать граждан впрок. Мнения самой матери никто не спрашивает, да она и сама как будто равнодушна к своей участи и участи своего отпрыска – послушно лежит на кровати, изображая по мужнину распоряжению недомогание и всяческую неспособность поднять ещё одного ребёнка. В итоге комиссия принимает решение разрешить Башмачкиной рожать и гордо удаляется, однако Башмачкин грозится судом и исполняет своё намерение. Башмачкина же тем временем, не будь дурой, сообщает Ащеулову, что ребёнок – его, и зовёт его уйти в леса, жить свободно, грабить людей, и прочая робингудовская романтика. Во второй сцене зал суда переполняется народом, который постоянно толпится, бегает, шумит, милиционерша (Рудницкая) свистит и стреляет в воздух – дело вышло уж больно дискуссионное: Башмачкин требует с комиссии алименты на благополучно родившегося ребёнка, поскольку – неважно, кто «природный» отец, ибо «общественным» отцом является тот, кто дал добро на рождение. Пожилой судья (Гилинов) вконец растерялся и ушёл раздумывать на получасовой перерыв, а жёны членов комиссии – Лутьина (Сайко) и Евтюшкина (Выборнова) в упор не понимают, что значит «общественный»: по ним, раз их мужей держат за отцов чьего-то там ребёнка, значит, они им изменяли с Башмаковой. Они самозабвенно скандалят, заявляя мужьям, что если они проиграют дело, они с ними разведутся – и до того доводят бедняг, что комиссия уходит совещаться в мужской туалет. Читать дальше
[288x149]

[171x257]
Марлон (Олексяк) заходит в лифт, выдающийся со сцены навстречу зрительному залу и уходящий вверх зарешёченной шахтой, как на работу – одевает висящую в уголке куртку, смотрится на своё отражение в панель с множеством кнопок и ждёт первого попутчика. Им оказывается скромный Милан (Кудряшов), хвастающийся, что едет на встречу с главой компании, которой добивался три года, в надежде получить работу. Однако Марлон заявляет, что таких людей оный глава не любит, и принимается учить Милана жизни, то и дело сводя разговор на женщин, которых считает самками, влюблённость которых обусловлена выработкой гормонов – поэтому баловать их и доводить до оргазма ни в коем случае нельзя. Сразу становится очевидно, что Марлон по меньшей мере психически неуравновешен, он агрессивно навязывает свою лекцию, не позволяя Милону выйти на несколько этажей раньше нужного. Лифт едет медленно, Милан успевает переодеться в более приличествующий деловой встрече костюм, Марлон успевает выйти из лифта и вернуться на следующем этаже, не дав Милану возможности сжевать бутерброд. А ещё Марлон успевает явно заинтересовать собеседника, потому что Милан соглашается снова спуститься на первый этаж, пока тот поможет ему решить его проблему. Седовласый Милан признаётся, что он девственник, и Марлон, проявляя мнимое участие и дружелюбие, приступает к обучающему курсу по соблазнению вплоть до того, что затаскивает растерявшегося и перепуганного Милана на колени под шумное возмущение публики, – благо времени у них навалом: лифт то и дело останавливается, свет гаснет, а потом кратковременное землетрясение и вовсе обрушивает кабину в недолгий свободный полёт. Марлон от скромности не умрёт – он уверен, что знает женщин не хуже Казановы и Дон Жуана и что перед его обаянием никто не может устоять. Милана же он держит за ничтожество, которым можно помыкать, как заблагорассудится, и, стремительно наглея, всё чаше повышает голос, топает ногой, оскорбляет беднягу и доходит до рукоприкладства. Сам Милан уж больно легко и привычно, как кролик перед удавом, подчиняется ему, глотает любые обиды как должное и продолжает после них заискивать перед попутчиком с прежней подобострастной вежливостью. Когда в лифт входит очередная попутчица Брижит (Богданова), она тоже попадает в ловушку – войти ей Марлон позволяет, а вот выйти уже не получается, и кабина продолжает мотаться вверх-вниз, регулярно застревая, погружаясь в темноту и снова отсчитывая этажи, пока с электронного табло и вовсе не пропали цифры. Брижит, честно визжащая всякий раз, как гас свет, незнакомых мужчин не испугалась, и когда Марлон предложил ей помочь Милану, отрекомендовав его импотентом, она честно попыталась к нему приклеиться, но безуспешно, - зато от топорных ухаживаний Марлона таяла точно таким же кроликом. Сообразив, что Марлон и Милан не заодно, она прагматично принимает сторону более сильного, поддерживая первого, а второго унижая и пиная вместе с ним. Бесконечная возня в кабинке затягивается, начинает повторяться и наскучивает – непонятно, чего добивается Марлон, с таким усердием пытаясь случить своих попутчиков, как породистых собачек, и ставя над ними нехитрые эксперименты. Вот – в темноте крадёт у них листочки с резюме или откуда-то достаёт свои и, ослепляя их фонариком, проверяет их профпригодность и приходит к выводу, что таковая ни на что не годится. Или достаёт откуда-то сверху и наставляет на них пистолет, оказывающийся в итоге зажигалкой. А когда на каком-то тёмном этаже лифт останавливается и Марлон уходит, перепуганная парочка попросту боится выйти за пределы лифта и так и не решается сбежать, пока их мучитель не возвращается. Он уверяет, что знает всё и про всех – дескать, имеет обыкновение снимать копии с документов, лежащих на столе начальства, и читать дальше

Что лучше можно было бы сыграть, когда главные залы театра опечатаны, и остаётся только малая сцена и чужие площадки, чем «Пир во время чччумы»? Не чумы, а именно чччумы – с оттяжечкой, со значением, почти с сарказмом: уж мы-то, дескать, все понимаем, что под чумой у классика подразумевается, верно?.. В роли пира – все «Маленькие трагедии», как мимолётные происшествия во время застолья; в роли пирующих – вся собравшаяся публика. Посреди зала стоит старомодный столик председателя (Белоусова) – похожая на последнюю солдатку, которая никогда не сдастся, она энергично, почти неистово рубит рукой воздух, как на кавалерийской атаке, задавая ритм пятёрке «молодых людей», прыгающих по сцене и декламирующих романсы, но кажется, что это только её видения, как и пушкинские герои, «призраки былого». Покойный Джексон-весельчак (Шулин), за упокой которого весь зал стоя пьёт шампанское, – безмолвный призрак, позаимствовавший у своего создателя чёрный цилиндр, легко порхает на лонже, поднимаясь к роялю, подвешенному кверху ножками под колосниками на канатах, расходящихся во все стороны и напоминающих ноги паука-сенокосца. А вот и сам Пушкин (Назаренко), без бакенбард, молодой, вспыльчивый, диктует письма на французском, размахивая пером и листом бумаги, сыплет оскорблениями в адрес почтенного барона Геккерна, которые вежливо переспрашивает председатель. Да, сон, да, бред, - но он свидетельствует о том, что Вальсингам ещё цепляется за жизнь, хотя унылые ангелы смерти, неутомимые могильщики, уже бродят, укутанные в клетчатые пледы, бесформенными тенями, многоголосо зовут его за собой, в небытие, предлагают склониться перед смертью и не оскорблять её своим жизнелюбием. Эти трое, заменившие одного священника, - старцы, лица их скрыты, но мы постепенно узнаём, кто они такие: из каждой пьесы приходит по одному, в каждую историю затесался посланник смерти. Вот скупой рыцарь (Романов) – действительно рыцарь, аристократ, старой закалки и большого опыта, - и действительно скупой, забывший о том, что богатства не понадобятся ему за гробом. Его непутёвый сын (Олексяк) ходит по-пингвиньи, хлопая руками по бокам, в громоздких латах, в сопровождении слуги, - дуб дубом, даже считать не умеет. До него не сразу доходит, что дородный невозмутимый Жид (Амиго) предлагает ему отравить отца, - зато когда доходит, рыцарский отпрыск готов повесить беднягу. Впрочем, Скупого и убивать не надо: ради бессмертия мрачных духов, страшных сборщиков чумной дани, всегда и везде напоминающих смертным о бренности всего сущего, он сам выходит из своего шкафа-сундука, куда запирался, как в гроб, и следует вслед за Жидом – первым из хитроумных старцев, волхвов небытия. Он вернётся в роли Сальери, не зловещего – просто холодного, лишённого способности и права чувствовать красоту, чувство, жизнь, - и с ним так контрастирует мальчик-Моцарт (Кулаков), увлечённый, вдохновенный, который отнюдь не думает ни о Реквиеме, ни о Чёрном человеке. Шедевр, который он принёс, - радостная, буйная увертюра из оперы «Женитьба Фигаро», и, изображая бурю, Моцарт носится по всей сцене, взлетает на руках кордебалета и играет на перевёрнутом рояле, влюблённый в весь мир, в музыку, в своего друга, в жизнь, - и так жизнь снова торжествует. А вот юная непосредственная актриса Лаура (Володина) выходит к поклонникам с букетиком, они задыхаются от восторгов, гоняются за ней, убегающей, - и так повторяется трижды. А третий старец, Дон Карлос (Храпунков), неожиданно заговорит с ней о смерти – о том, что она, в её восемнадцать, какие-то шесть лет спустя почему-то должна будет превратиться в старуху… И мы знаем, что он заговорит её, останется, - и кто знает, что сталось бы с ней, не подоспей вовремя Дон Гуан? Читать дальше
[305x132]