…я был из породы тех мечтателей, что тихому сну предпочитают томления у берегов океана фантазии, тех, что выбирают страсть и разочарование вместо стабильности и долговечности каменных монументов, взирающих сквозь тысячелетия застывшим взором; тех, кто не верит в стены. Я был факелом и не умел скрывать чувства под корой древа флегматичности, моя огненная природа заставляла самим своим существом стремиться к опасности, я был облаком среди песчаных дюн – субстанцией, неотделимой от неба. Единственной существенной вещью для понимания моего мира являлось Путешествие. И всю свою жизнь я ждал одного – того самого приключения, в результате которого я смог бы начать эту книгу.
Александр Корвус. «Книга водонапорной башни»
Итак, все началось с того, что 3 года назад я уехал в Европу. Эта поездка не стала одним из поворотных событий в моей жизни, ее нельзя было бы назвать ключевой или даже в целом «удачно сложившейся», однако ее последствия простерлись далеко, дальше, чем я мог бы подумать, и затронули струны того душевного созерцания, которое отвечает за цвет очков, через которые смотришь на мир. Моими очками стали гармонически слаженный механизм диоптрий, встроенных в объектив взятого напрокат фотоаппарата.
Это не было неким откровением, не являлось также и энтузиазмом в целях саморазвития, скажем, это было не более, чем выполнение четко поставленной изначально цели, и уже позже было осознанно как необходимость и часть собственного существа.
Так часто случалось, что в Париже у меня заканчивалась пленка, покупать ее приходилось в самых неподходящих для этого местах, к примеру, у эмигрантов бывших французских колоний, каковых в огромном количестве обреталось на Площади Согласия или в садах Тюильри, или даже преследующих туристов по пятам по Марсовой Горе вплоть до самой венчающей ее базилики Тайного Сердца, норовящих в искренних чувствах одарить девушек цветами, а также сумками, шляпами и брелками, после чего стребовать по 10 евро. Однако, это не мешало наслаждаться зрелищами района художников, приютивших в свое время Пикассо и Модильяни, Ван Гога и Руссо, Тулуза-Латрека и Писарро. В целом, осознание четко поставленной цели подавляло и экспрессивные итальянские восторги в Лувре, и назойливое американское жевание жвачки в соборе Парижской Богоматери, и ужасающую французскую безалаберность в гостинице на западной окраине города.
Позже, по возвращении домой, разбирая архив (высушенный на батарее и выглаженные утюгом, после того как брат принес домой один большой слепленный дождем блок глянцевой бумаги), глядя на забавных бомжей из ночных кабаре Сен-Жермен-де-Пре или на серебристых мимов у Бранденбургских Врат, появилась мысль, что засвидетельствование факта своего пребывания в отельной точке пространства не может, да и не должно являться единственной целью фотографии.
Череда опытов, поставленных дешевой (впрочем, не такой уж дешевой) японской мыльницей были в такой степени убедительны и подтверждали данную теорию, что моему восторгу от подобной находки позавидовал бы даже самый эмоциональный итальянский турист. Позже, конечно, же были и другие откровения (наподобие смысла жизни или таинства абсента), но едва ли они оказались бы способны встать в один ряд с этим. Впрочем, возможно.
К чему я это все… а не к чему. Просто так.
P.S. А все ж, какая банальность…