В ноябре начинаются первые заморозки. Воздух замирает от холода и, выходя покурить ночью, радует тишина. Ты, наконец, оправился от прошлогодних декабрьских морозов. Оранжевые листья мелькали в оранжевом свете фонарей. Она, улыбаясь, размазывала их по мокрому тротуару как художник пробует краски на холсте. Но это всё не столь важно. Главное, начинаешь снова жить.

Целый день воют сирены и идёт дождь. Ураган приближается незаметно: сначала дождь учащается, а потом прекращается вовсе. Небо темнеет и наступает тишина. Вся природа, будто вторя твоим подсознательным желаниям, гудит и хочет разорвать эти карточные домики как иллюзию того, чего никогда не было и не будет. Тебя уже давно здесь нет, ты не дышишь этим воздухом и в универ ходит за тебя кто-то другой. Ты сидишь на подоконнике в какой-то далёкой стране у тёплой батареи и снежинки за окном медленно, словно общаясь друг с другом, опускаются на землю, и звонкую тишину нарушает лишь гулкие шаги прохожего в клетчатом шарфе. Ты сидишь с холодном помещении и пьёшь крепкий чай, а люди улыбаются тебе так, что об их улыбки можно согреть руки и не прятать их в карманы. Ты идёшь по парку, разгребая с каждым шагом красно-чёрно-жёлтые листья, идёт мелкий дождь и пахнет грибами, а небо там всё такое же.

Мы все давно застряли во времени. Когда каждый день - воскресенье, хотя ты ходишь куда-то, встречаешься с друзьями, убиваешься как в обычный божий день пол-пачкой сигарет. Заходишь в комнату, где ты не открывал окна вот уже неделю, и не важно твоё было это побуждение или запрещал кто. Когда просыпаешься в чужих квартирах и, пока все спят, перелистываешь глянцевые журналы, у тебя покалывает в левом боку и не открывается дверь на балкон. Когда друг не идёт к кому-то на день рожденья он, отпивая столового вина, сморит на Гогена и говорит что там будет N. А ты всё просыпаешься в 7 утра, будь то пятница или понедельник, отдёргивая жалюзи с немытых окон. Кофе и сигареты, сигареты и кофе говоришь себе как неотъемлимую часть себя, словно стоишь на линейке по утрам в школе. И рукописи не горят с первого раза, чего не могу сказать о письмах. Как хорошо жить с самим собой и как противно.

Просыпаясь с кровью на пальцах, отдёргиваешь штору. Весна смеется тебе в лицо. Хорошо что нет аллергий.
Иногда кажется, что жизнь нарисована химическим карандашём и стоит только намочить палец и провести по линиям чтобы жизнь наконец приняла нужные очертания. По улицам ходят девушки с глазами цвета осеннего неба. Они улыбаются сквозь тебя когда ты придерживаешь им дверь. Где-то играют Чайковского. В зале свистят. Пётр Ильич интеллигентно поправляет пенсне, тихо извиняется и уходит за кулисы. Шаги деревянно стучат по каменной мостовой и качаются фонари.

Вчера была весна. Обнаруживаешь её, выходя по привычке в свитере с чашкой кофе. Тебя забыли разбудить и ты проспал всю зиму. Завязываешь шнурки на кедах, открываешь дверь. Воздух ослепляет.
Вчера пришла весна, а сегодня ты топчешь её внутренности. Они, хлюпая, каплями раздетаются под ногами. Нужно учиться быть сильным.

Слушать этот музыкальный файл

В доме, где единственная книга - библия в множестве изданий и не греет камин, ты проводишь вечера с чашкой чая, наедине с завыванием ветра за тонкой перегородкой стены. По шершавой серой поверхности ползут искажённые тени, временами смотря в твою сторону. Им нет до тебя дела.
Всё та же библия в доме престарелых, но уже одно и то же издание. Страницы шуршат, пахнет свежими чернилами. В комнате напротив кто-то жадно и хрипло глотает воздух. Раздаётся такой же звук, когда ты, задумавшись, переходишь улицу на красный свет и водитель, во время ударив по тормозам, гулко жмёт на гудок. Через этот звук реальность постепенно просачивается до тебя. На звук спешат две медсестры в синих халатах. Одна выходит из комнаты и долго рассматривает синие засаленные обои.
Рождество. Церковь заполняет мягкий свет свечей. Большинству прихожан далеко за шестьдесят. Они сидят неподвижно, губы их чуть шевелятся. В конце службы они говорят "Да прибудет с тобой Бог", обнимая друг друга. Многие не могут смотреть друг другу в глаза. Многие из них живут в одном и том же районе, в нескольких десятках метров от которого расположилось похоронное бюро. Иногда они достают коробки с коричневыми от времени слайдами и вспоминают как росли их дети и что одевала соседка на годовщину свадьбы. Остались только редкие телефонные звонки и фотографии на холодильнике. Когда их переводят в дом престарелых, эти фотографии бережно хранятся под рамкой перед входом в их комнату, биографии в картинках по обе стороны узкого коридора с низким потолком. Когда везде гаснет свет, медсестра ночной смены - негритянка - боится выходить из своего кабинета.

Ты сидишь, наблюдая уже вторую неделю всё то же солнце, что прячется от тебя за деревьями полуразвалившегося сарая на холме. Хлопая полами пальто, ветер пытается сорвать с твоей шеи чёрный длинный шарф. Ты нащупываешь обледенелыми пальцами пачку сигарет с индейцем на упаковке. Редкие снежинки спускаются парами, отсчитывая раз-два-три, тянутся к тебе, погибают на твоих пальцах.
Небо над Вашингтоном всё то же, что и несколько лет назад. Ты сидел на мраморных ступенях, заглатывая дым, выпуская его на уходящее в плоскость озера солнце. Небо не меняется. Лишь оно неизменно в завывающий полях Пенсильвании, в скомканном и рваном пространстве Атланты, в траектории дорог и в отражении на стёклах грузовиков. Меняемся мы.
Ты уже вторую неделю пытаешься поймать момент, когда солнце уже зашло, но сумрак ещё не наступил, тот истинный баланс дня и ночи, света и пустоты. Может в нём заключается счастье, счастье противоречивое, мгновенное, не регистрирующиеся на известных науке приборах, моментальное, бесконечное, пугающее и красивое. Гудки машин за горизонтом тебе больше не мешают, не чувствуется ветер на щеках и мысли не накатывают волнами, беспомощно бросая в крайности. Последние слабые оранжевые лучи впитывают твои воспоминания. Горизонт немного проясняется, будто поняв тебя. Гаснет.
На холме у сарая кто-то зажигает огни. Ты поднимаешь воротник и поворачиваешься спиной к горизонту. Ветер толкает тебя в спину, а твои мысли всё того же оранжевого цвета.

Это цитата сообщения ambient_amber Оригинальное сообщение

Без заголовка

Несколько дней политологии, еще и Мураками соединились в голове и не давали покоя, вот и решил написать.
Клики – неформальные объединения индивидов, между которыми существует определенная степень чувства группы и близости, и на основе которых устанавливаются специфические групповые нормы поведения.

У клики есть своя ментальность, которая определяет представления о «порядке» и допустимости применения «насилия».

Групповая функция комплекса состоит в том, что на его основе обеспечивается психологическая сплоченность клики. В то же время идентификация на основе комплекса является источником психологического напряжения и коллективных неврозов.

«Когда разговор идет о чисто религиозной организации экстремистского плана, проблем не миновать. Если внутри соберутся этакие «чистые элементы» и снаружи не найдется отъявленного злодея, которого можно убить, то сохранить баланс будет очень сложно. Таким образом, не имея возможности выплеснуться наружу, внутри может разразиться крупный конфликт, который привет к краху структуры изнутри. По этому принципу не мог не начать войну нацизм. Чем сильнее он набухал, тем сильнее нагнеталось давление в эпицентре. Не изрыгни его наружу, произошел бы взрыв изнутри. Поэтому возникает необходимость внешней агрессии. Ради этого Соединенными Штатами или там франкмасонами постоянно муссируются теории заговоров. Поэтому настоящая структура не может не удерживать зло внутри себя. То же самое в семье. Нельзя чтобы в определенной степени зло не сдерживалось внутри дома. Не делай этого, для стабильности структуры придется создавать большое зло снаружи. Как раз, так и поступал Гитлер».

На мой взгляд, тот же принцип у субкультур. В большей или меньшей степени комплекс деления мира на своих и чужих. Если нет чужих, то не имеет смысла понятие «свои». Не имеет смысла добро без зла, бога без дьявола. Весь день мысли эти, да все о больших масштабах, все никак не мог свести к отдельному человеку. В результате понял, что сам по себе человек это все тот же масштаб. Мир человека, его психология создает то же самое. Внешнее - отражение внутреннего, если приравнять, то получается клика внутри самого человека. Человеческое существо делится на сознание, подсознание, эго (не помню точной классификации), человек – многогранное существо, часто разное. Получается, что человек сам для себя самое близкое существо, уж куда родней ментальность, если она твоя. Эта близость, а вернее абсолютная идентичность создают комфорт пребывания с самим собой. Можно рассмотреть несколько видов этого комфорта:
1. Полная гармония с самим собой
2. Комфорт до поры до времени, как и в клике, пока не назреет конфликт и не попросится наружу. Тогда появляется «враг» во вне. «Жертва» наверное, может выбраться случайно без логики или же очевидно. Комфорт поддерживается именно наличием «врага». Нет «врага» - загнешься наедине с самим собой, в результате все сведется к третьему пункту. Происходит доказывание, что сам человек прав оттого, что не прав другой. Чем больше все не правы, тем больше прав сам человек. Хотя может и не стоит разделять 2 и 3 пункты, так как одно перетекает в другое и наоборот.
3. и как вариант полный дискомфорт с самим собой. Когда близость со своими мыслями невыносима.
Вспомнилась фраза, что способность выносить других – это ни что иное, как способность выносить себя самого.

В тот день, когда ты пытаешься вспомнить кто ты, ты поднимаешься из метро навстречу фальшиво-солнечному дню, закуриваешь. Твои руки пахнут душистыми папиросами и пережаренным кофе, тот запах когда твой отец брал тебя на руки. Тебя окликает негр, орошающий ещё холодный тротуар, держа в другой руке пиво, на языке, понятным только ему самому. Где-то в парке играет скрипка и фортепьяно. Ты проходишь дальше, втянув голову в себя. Негр продолжает покрывать матом толпу. Ты закрываешь глаза: тёплый свет из окна, кофе, такси, прикосновение рук, чувства, темно, свет сигареты, такси. Открывая глаза, твоё сознание загнано в двухмерные рамки бытия, ты - лишь точка. Ты теряешься, теряешь себя, теряешь всё, что было. Тебя не слушаются пальцы, когда ты проводишь по чёрно-белому полотну. Когда-то каждое это прикосновение было целой вселенной - теплом от костра, падающими слишком часто звёздами, которые как будто хотели, чтобы как можно больше наших желаний сбылось, сетом утреннего неба и ежевики в стакане. Ты открываешь глаза. Смотришь на часы. Ты всё время опаздываешь, но не можешь понять куда и зачем. Тушишь сигарету об свою ладонь и взбераешься по лестнице.

У меня 2 бутылки Октобрфеста, 5 бутылок Варштайнера и 5 литров Ньюкастла - давайте спиваться вместе!

"Скоро весна,
  Если да, то когда,
  Если нет, то зачем
  Открывать глаза и завидовать слепым"

 Я ничерта не успеваю. Я запустил в свою жизнь, как в старом анекдоте, целое стадо коз, а выпустить нет возможности.
 По прогнозу опять солнечно, но уже который день серо. Можно почувствовать себя пылью на полках или двадцатилетней закладкой в рассыпающейся в руках книге. Не хватает дождя.
 Я не готов к весне. Здесь не цветёт урюк и весна не приходит на двадцать первое. Здесь нет прогулок по грязным, серым, тёплым тротуарам, нет долгих до бесконечности скамеек с пометками человеческих душ, нет оранжевых фонарей с хаосом мошкары. Нет театра Навои, более величественного ночью, где во мраке колонн так хорошо целоваться под шум фонтана. Есть только останки птиц, разбивающихся о зеркала и глаза открывать всё труднее и труднее. Я уже не люблю себя, слишком много курю и вздыхаю.
 Давай прокрутим плёнку на четыре года назад. Тогда мы были ещё не такими серьёзными и много ругались матом. Давай не делать ничего лишнего. Здравствуй, Саша. Давай встречать весну вместе.
 

Во сне она называет тебя по имени. Этот звук доносят сирены, выхлопные трубы, острые углы зданий и размазанные красным по воздуху фары. Специально для тебя прохожие переключаются на русский и спрашивают когда у тебя день рожденья. Ты всех приглашаешь. Она придёт поздно, когда ты уже будешь спать. Ты узнаешь это только по следу от губной помады. Остаёшься наедине с недоеденными салатами, пустыми бутылками и недопитыми стаканами.
Тебе больше не страшен пунктир на плоской земле. Ты чувствуешь её струйками воды со лба под дождём, чувствуешь её, когда пьёшь горький кофе и дуешь на одуванчик. Тебя и меня не выразить словом "мы".

Когда тебе плохо, ты думаешь:
"Почему ты куришь эти отвратительные сигареты? Подними подбородок, выпрями плечи. Ты и так это себе позволяешь только по праздникам. Ты справишься. Ты поедешь домой. В аэропорте тебя будет ждать Саша. Она будет говорить тебе то, от чего у тебя будут выступать слёзы от счастья, говорить как долго она тебя ждала и, наконец, дождалась; или просто обнимет и не скажет ничего. Потом бабушка приготовит для тебя самый вкусный в мире борщ и будет сидеть и смотреть на тебя пока ты его ешь. Потом придёт тётя Валя и принесёт тебе шоколадку, думая что тебе всё ещё десять лет и что ты не куришь, не ругаешься матом и всё ещё играешь на пианино. Потом мы вчетвером сядем пить чай из коричневого чайника с золотистыми узорами, в которых отражается свет тусклой люстры, и который достаётся из шкафа специально для этого, и всё будет как должно было быть."
Закури ещё одну. Помогает.

А вы знаете, что у каждого есть мечты? Да, не только у вас. Сосо - типичный ташкентский грузин. Он называет меня братишкой и каждый раз целует при встрече в щёку, а потом достаёт из-за дивана чёрно-белый портрет своей девушки с сыном на руках. Его улыбка освещает комнату. Ему 37 и он живёт с двадцатидвухлетней женой-японкой. Лёня всегда рад меня видеть. Он знает, что я его всегда пойму. Вчера он писал сигаретой на побелке подъезда "Цой жив". Он влюбился месяц назад. Сандро всегда пьёт водку из бутылки, а когда думает что никто не смотрит, заглядывается на Камиллу. Она нас всех безвозмездно любит как старшая сестра; она нам всё прощает. Она смотрит на серую стену, а потом достаёт телефон и что-то набирает. Мы все о чём-то мечтаем.

На часах было девять. Он шёл босиком по шершавому песку. Справа садилось солнце, чёрные силуэты людей на оранжевом фоне - двухмерная реальность из цветной бумаги, слева - море. Солнце забирало с собой тепло из песка, из моря, из людей. Он хрипло кашлял, вдыхал мокрый ветер и тушил сигареты в набегающей волне. Он видел как рождается Луна: сначала - уродливо-красная, потом, умывшись облаками, золотая. У него в первый раз в жизни кружилась голова, когда он смотрел вверх, на далёке и холодные звёзды. Он больше не обижался, когда на него светили фонариком, ведь ничто не может оторвать у него всё это.
Вернувшись, он открыл пиво и больше ни о чём не думал. Ему снилось море.

*под морем здесь подразумевается Атлантический Океан, просто осознание чего-то большего, чем море, ко мне ещё не пришло.

А вы знаете, что в Америке люди встречаются только случайно? Конечно люди собираются, ходят по барам-рестроранам, играют в теннис, но только от случайных встречь получаешь что-то особенное. Сегодня пошёл выносить мусор и встретил своего тёзку, с кем познакомился два месяца назад на КСП и с кем хотел встретиться всё это время, но почему-то не получалось. Мы наслаждались природой, говорили о многом, о своём - о книгах, стихах, женщинах, людях, жизни. Дождались звёзд и разошлись.
Так что я из этого извлёк? Нужно идти по парку ночью я прислушиваться к каждому шороху, по-детски улыбаться светлячкам, гирляндами свисающими с тёмных деревьев, вдыхать мокрый приторный воздух полной грудью и хотеть бросить курить, а потом дойти до заправки и бить по стеклу пока тебе не откроет заспанный кассир и не продаст пачку сигарет, потом взабраться на самосвал на стройке, курить и считать светлячков вместе со звёздами. Ради этого нужно жить.

Слушать этот музыкальный файл

  Ночь. Привычка всё откладывать на потом заставляет меня в очередной раз всю ночь писать сочинение по английскому. Чтобы отвлечься, перечитал свой дневник, которому уже где-то два с половиной года. За это время изменилось многое. Во-первых, изменилась цель ведения дневника. Дневник создавался, чтобы делиться мыслями и переживаниями со своими друзьями и знакомыми. Теперь большинство это дело забросило. Во-вторых, изменилась моя манера письма и, следовательно, я сам. Нет больше негодования, привык ко всему. Опять всё тот же вопрос - насколько я изменился. Всегда завидовал людям, кто может себя критиковать. Вроде изменился, но себя я по-другому не чувствую. Всё тот же безнадёжный романтик, всё та же причёска. Больше читаю. Научился ценить мелочи жизни, но стал ли я мудрее  и могу ли я себя называть личностью? Не будет ли мне стыдно смотреть в глаза деду, бабушке, друзьям? 

 Несколько дней было обострение ностальгии, видимо весна всему виной. Помог выкарабкаться один случай. Встретил на днях в спортзале(!) одного писателя. Разговорились. Он мне сказал, что лекарства от настольгии нет и что этой мысли нельзя сопротивляться, надо просто с ней жить. В жизни надо иметь цель, и иногда приходится жертвовать настоящим во благо будущего, жить этой целью. Как я мог такое позабыть! А ведь у меня она есть, ей надо радоваться, а я тут жалею себя - стыдно. Я буду лучше, буду жить завтрашним днём, я смогу! Всё будет.

"Сны без Бобо напоминают явь,

и воздух входит в комнату квадратом."

 

 Ты сидишь в кресле. Закорой глаза. Расслабь плечи. Какая-то сила давит на тебя, продавливая всё глубже и глубже. Почувствуй как расслабляются твои брови, сползая вверх по лбу. Мышцы рта. Плечи. Запястья. Напряжение струится из каждой поры на твоей коже. Темно. Ты - чёрная точка посредине чёрного листа. Оглядываешься. Смотришь туда, где должен быть горизонт. Темно. Спустя несколько мгновений ты видишь свет. Он далеко. Ты смотришь на него в оцепенении. Свет всё ближе и ближе. Он быстро расползается по горизонту и мчится в твою сторону. Свет поглощает тебя целиком, ослепляет, но ты боишься закрыть глаза. Просыпаешься.
 Ты спишь у меня на коленях и чему-то улыбаешься. В нашем воображении мы не размениваемся на мелочи.