Я окружаю себя красивыми и интеллигентными подругами, пью кофе и глинтвейн в недорогих кафешках. Мы болтаем о книгах, кино, беззастенчиво обсуждаем знакомых, заливисто смеемся и рассуждаем о жизни.
Три раза в неделю я прохожу по искрящемуся центру Москвы, наблюдая снежинки в отсвете ярких фонарей. Желтый дом на Моховой с вечной толпой у входа кажется таким родным и знакомым.
Я теряюсь в книжных, листая страницы гениальных сентиментальных книг.
Мои пухлые угги топчат редкий, но такой долгожданный белый снег.
По выходным я чувствую себя героиней рождественской мелодрамы.
В воздухе сплетаются золотые нити, невесомые, они создают орнамент моей воздушной зимы.
Эта теплая эстетика моего бытия греет лучше кашемирового свитера.
Детские психические травмы, недостаток самоуважения, навязчивая потребность в одобрении окружающих, неспособность поддерживать дружеские или любовные связи, страх быть покинутой. (с) "Последний сеанс Мэрилин" Мишель Шнайдер
* * *
Я - колдун. Я умею читать в твоем сердце на огромном расстоянии. Твое сердце - это книга с неразрезанными еще листами, в переплете, тонком, как зеленая кожица яблока. Я - колдун. Я знаю, что древняя безымянная печаль сверкающим инеем окутала твою душу. Когда ты бродишь по пустынным улицам полуночного города, мои посланники - северные эльфы зажигают на деревьях свои ледяные фонарики, а когда ты подолгу сидишь в маленьком синем кафе, мой друг - черный кот играет для тебя на саксофоне, а хитрый лисенок Ли незаметно набивает карманы твоего плаща шоколадными конфетами. Иногда, когда тебе особенно тревожно, я проплываю за твоим окном на огромном воздушном шаре и ты чувствуешь, как внезапно открывается твое сердце и горячие слезы бегут по щекам. Плачь, милая моя незнакомка, плачь! У тебя все впереди, любимая моя, все будет хорошо, ведь я - колдун, могущественный, как и все колдуны-одиночки. Мой черный волшебный плащ прострочен серебряными нитями дождя, я стою под твоим окном, мокрый и несчастный, а имя мое Вельзевул Водохлеб. Каждое утро, сидя в кафе, я смотрю, как ты выходишь из дома, легкая и стройная, ты улыбаешься мне, смущенно и растерянно, словно что-то припоминая, а мой друг лисенок Ли вертится под ногами, стараясь, чтобы ты не увидела мои рваные ботинки. Глупый, в ботинках ли дело, если сердце разорвано в клочья?
(c) Евгений Гирный
Я играю с ветром.
Ты лечишь мои губы.
Волшебный. Ты кормишь блинчиками со сгущенкой, поишь горячим шоколадом, хочешь детей, говоришь милости, не просишь многового, целуешь, роняя меня, такую хрупкую и инфантильную, на осенний плед.
Ты даришь цветы. Я теряю половину, и ты даришь маленькой девочке четный цветок моего рассыпавшегося букета. Остается один единственный. Твой. Он стоит на письменном с фиолетовой вазочке из «Икеи».
Я смотрю на тебя, пряча улыбку за цветком. В эти моменты тебе особенно остро хочется меня целовать — я кажусь тебе такой милой, романтичной и непохожей на других. Я напоминаю тебе о потерянном детстве.
Ты целуешь меня постоянно, при всех, обнимаешь так нежно, так, как я люблю.
Из-за тебя, глупый, я становлюсь жуткой кокеткой. Мои знакомые мальчики замечают острые перемены в настроении. Им хочется такую счастливую девушку.
Спасибо что вернул мне улыбку. Казалось, зимой и весной я потерялась в серости. Теперь я снова слушаю лирику и напоминаю всем писательницу с Арбата.
Внутри меня ты разглядел свободу. Я кажусь тебе интеллектуалкой. Тебя удивляет моя привязанность к плохим романтикам, берущим девушку как красивую раритетную вещь, талисман на счастье, нежно рассматривающим ее в своих руках.
Тебе нравятся мои мысли. Тебе тепло, от того, что я пишу. Наверно, мои гимны любви оценят только безнадежные романтики и вечно влюбленные. Я так мало пишу о жизни и так часто говорю о любви. Но главное, что я дарю тепло. Хочу, чтобы читая меня, внутри становилось уютно и хорошо. Возвращался ценный покой и умиротворенность. Это как в иностранной лирике с джазовой музыкой — ты не разбираешь слова, но знаешь, что все песни только о любви и в них есть душа неизвестного гения. Не все готовы делиться душой. Цените хотя бы за это.
Я птица-лекарь. Я летаю от одного к другому, исцеляя раненых. Я приму под свое крыло, когда увижу страждующего.
Я улечу с первыми признаками улыбки. Когда-то мне скажут спасибо и напишут обо мне заметку в журнале о самых инфантильных пернатых. Но я не из тех серых голубей, гоняющихся за славой, я вполне себе скромная пичушка, и меня не надо откармливать просом, чтобы я разрешила вам посадить меня на плечо и попросить о помощи.
Я не проходила стажировки у доктора Айболита, но точно знаю, что от слез помогают объятья, от отравлений здешним затхлым воздухом - свежесть утренних прогулок за руку, от глубоких и надломленных ран - нежное чириканье и заботливое крылышко рядом.
Я легкая птаха, я почти не касаюсь этой земли и постоянно чирикаю. Это не от пустоголовости, это от головокружительной теплоты.
Я такая наивная и нежная для этого города. Москва, прости, я прячусь от твоих радаров. Я не хочу в клетку. На птичий рынок - тем паче.
Ты должен знать - я уехала из этой асфальтовой сказки для провинциалок. Уехала чтобы перестать со скоростью звука обновлять твою страничку. Чтобы не ждать удивленных взвизгов от ICQ с твоим ником на окошке. Так проще. Проще умереть в этой цифровой реальности на несколько недель, умереть для тебя, но воскреснуть в лучах вечернего июньского солнца, сидя на еще теплом парапете балкона.
Ты должен знать - я уехала в пансионат. Нет, не для "благородных девиц" - я слишком не похожа на этих одинаково-засыпанных пудрой ровно-прокрашенных Снежных королев. Я позволяю себе добро улыбаться глазами, носить широкие, джинсовые, специально драные шорты и сидеть как мне вздумается, не делая из своей спины идеально натянутую струну. Я всё-таки слишком на них не похожа. Меня бы туда не взяли.
Но я нисколько не жалею. Я здесь, за 6 км от шумного города, в окружении бабушек и их внуков, и здесь все по-новому.
Здесь все по-новому. Я не рассматриваю редких прохожих, оценивая насколько их обувь подходит к верхней одежде, не слушаю песни поагрессивнее на полной громкости почти сломанных наушников, как делаю это в тесных вагонах метро, я даже не опаздываю на завтрак-обед-ужин, что тебя безумно удивило бы, зная, как я люблю оправдания безвольных-вечно-непунктуальных: "15 минут - не опоздание!"
Мой балкон выходит на дамбу, кусочек леса и просторное поле. Впрочем, как и остальное n-ное количество балконов этого санатория. После обеда на нашу сторону выходит солнце и я спешу растянуться на пледе на самом краю парапета с книжкой, плеером и в купальнике, рискуя при любом неосторожном движении оказаться на траве. Нет-нет, даже не думай, что я суицидничаю или собираюсь вечером пить шампанское – я люблю жизнь и не верю в эту пословицу. Здесь, конечно, есть пляж, но я на него совсем не тороплюсь – зачем мне неудобный пластиковый лежак и надувные батуты, спущенные на воду? Там бы я себя обычным отдыхающим “all inclusive”, выезжающим с семьей куда-нибудь на море в Турцию-Грецию-Хорватия раз, а может и дважды, в год (смотря как с деньгами повезет), постоянно наполняющим свою тарелку ВСЕМ, что есть на шведском столе, даже когда и есть-то особо не хочется, не забывая при этом исправно скупать дешевые сувениры, перемешанные на прилавках с жвачкой, разнообразными конфетами, кремами для загара и шлепками на любой вкус.
Здесь же нет этой коммерции. Здесь все настоящее, щемяще-родное, как в рассказах Куприна. И именно поэтому я продляю путевку, оттягивая этот почти обязательный момент почти радостной встречи с почти самыми лучшими друзьями: «Привет! Да, вернулась! Просто шикарно, а вы как без меня?» Как это ни странно, я устала вытягивать губы в дежурную улыбку. Там, в шумном городе, это негласное правило всех с виду счастливых барышень. Здесь же эта натянутость мне совсем не к лицу.
Ты должен знать – я приехала сюда забыть о твоем существовании. Наверное, именно поэтому ты так плавно дрейфуешь из сна в сон, каждый раз меняя пароли и явки.
Ты должен знать – я все равно к тебе вернусь.