Небо меняет цвет слишком часто
И не даёт устояться привычке,
Впрочем, уж лучше буря с ненастьем,
Чем бирюза и летящие птички,
Словно бы это жалкое лето,
Только с другим, отрицательным знаком
И с неожившим солнечным светом.
Холодно. Мёрзнут коленки, однако.

Хнычит, проныра,
Сопли и слёзы,
Нитки да дыры,
В воздух угрозы,
В мысли сомненья,
В уши сонаты,
До искупленья
И до зарплаты.

Звёзды мерцают, слушая эхо
Радио и телевизионеров.
Им, да и нам, это просто помеха,
Но не такая, принять чтобы меры.
Также и небо, хоть и дурное:
В землю нос – вот и не видно паскудства,
И не тревожит, как навесное,
И осветительное, и искусство.

Вечно с улыбкой,
Вечно довольны.
Тонкою скрипкой
Слышатся волны,
Что, как известно,
Форма успеха –
Быть повсеместно
В виде помехи.

Появился среди поля.
Ты не знаешь, кто я, что я,
И, не ведая покоя,
Побежишь куда-то вдаль.
Тёмной тенью за тобой,
Неотступною, немою,
И в мороз, и среди зноя
Полетит моя печаль.

Ну, а я останусь в поле,
На свободе и просторе.
Всё же глупо бегать что ли
Мне за тем, кто не уйдёт.
Может меньше быть и больше
Круг. Быстрее или дольше
Ты бежать сумеешь, что же –
Просто длинный поворот.

Но однажды он замкнётся,
Закатившись, словно солнце,
В бездну мрака. И проснётся
Ум твой поздно ото сна.
Дело даже не в печали.
Ей-то что? Она вначале,
Ну а ты в конце. Едва ли
Для тебя она видна.

Но она пойдёт по следу,
По тому, где путь разведан,
Потому её победа
И судьбой предрешена.
Ты опять вернёшься в поле,
Где стою я, полон воли,
Без печали. Не с тобой ли
Навсегда теперь она?

Монстры живут в детях, злые, чтоб мучить,
Чтобы над детской кроваткою тучи
Чёрные, страшные, без состраданья,
Мрачно клубились, стесняя дыханье.

Добрые монстры приходят к злым монстрам,
Чтобы убить их привычно и просто,
И расчленить тело на компоненты,
Кинуть в мешок и скрутить изолентой.

Злые покорно толпой умирают,
Грязная не дорога ведь душа им.
Что в ней за радость? Одни лишь мученья:
Смерть предоставит для них попеченье.

Ведь потому и пришли, чтоб облегчить,
Всех убивают, страдать чтобы нечем
Было в огромном таком человеке,
Да и во всём мире впредь и навеки.

Дети и сами скончаться сумеют,
Нет у добра на них времени. Зреют
Планы иные в умах мудрых монстров,
А с малолетками всё слишком постно.

Зла не хватает. Сломался конвейер.
Ныне все пони хотят быть, не змеем.
Вот и сидят от рожденья пустые:
В детстве – без монстров, потом – холостые.

Я вижу – ты становишься смелей,
Хоть и молчишь, но тишина – оружье:
Крикливых орд нет никого послушней,
А ты не говоришь, и снег аллей
Тревожит аккуратный скрип сапог,
Как будто хор небесного оркестра,
И ангелы повскакивали с места,
Чтоб этим звуком запасаться впрок.

Что можно в утешение сказать,
Раз и без слов понятны перемены,
А фразы всё равно уходят в стены,
В которых уши. Погляди – звезда,
И неужели ей кричать мы станем?
Довольно прошептать – оно слышней.
Но лучше лишь подумать нам о ней,
Лишь помечтать в прокуренном дурмане.

Под ноги не гляди – там грязь и гать
Сквозь города, пустыни, денег реки
И всё, что быть не может в человеке,
Когда пора наступит умирать.
Да и вообще, там пропасть, и зрачки
В пустую не ломай, смотрясь в конечность,
Хотя, конечно, нам не за беспечность
Начислятся среди светил очки.

Но то не повод без толку болтать,
Переживать, копить в себе сомненья,
Препятствовать себе в своём движеньи,
Идти кругами или в никуда…
Как много букв, а ты и так смела,
И посох есть, и булка на дорогу,
И водорода во Вселенной много,
За что она мне, как и ты, мила.

Оставив машину, идёт по следам,
Туда, где в норе ожидает мечта,
Чтоб прихоти мог все исполнить свои
В суровые зимние серые дни.

Сидит в тёплом доме надёжный барсук,
Всех геев и карликов истинный друг,
Способный согреть или даже убить,
Прервав беспричинности скучную нить.

Гость лезет уже. Он нашёл нужный ход,
Который искал не один долгий год.
В лесах и оврагах, под каждым кустом,
И даже в сугробе при снеге густом.

Настала пора для сближения масс,
Для истинных чувств без сомненья и фраз.
И если судьба твоя – горестей ком:
Убей себя тоже живым барсуком.

Дитя шло задом наперёд
Во славу сатаны.
Оно читало приворот,
Держа рукой штаны,
На неизвестном языке,
Смешном и озорном,
Свободным пальцем по строке
Водя и нужный тон
Избрав. А вдруг приидет жнец
На вороном коне?
Вдруг прав тот, кто нам всем конец
Предвосхитил к зиме?

Но, видно, тёмный властелин
Был занят ясным днём.
Лежит адепт в земной пыли.
И думает о нём
Вся бесконечность естества
В пределах глаз зевак.
Хоть он дышать не перестал,
Но дал нам ясный знак,
О том, что мы здесь не одни,
Хоть всем и наплевать,
Что бездны сумрачной огни
Пророчат нам опять.

Дай руку, подтяни портки,
Пойдём в наш старый сад,
Ведь наши сутки коротки,
А скоро боль и ад,
Так не растратим же себя
На мысли о пустом,
И, сердце волею скрепя,
Пойдём и под зонтом
Пройдём сквозь зиму, что, увы,
Расплавленная тем,
Как нагреваются котлы
Для наших душ и тел.

Заблудишься – останешься навеки,
Ведь сердце – это сложный лабиринт,
Не говоря уже, что в человеке
Нутро насквозь пропитано в крови.

Замешкался и наследил немного.
Так тесно. Опрокинутый сервант.
А что хотели? Если недотрога,
То у вошедших сразу все права.

Молчат. Так затаились перед бурей
И чувства мыслей, и слова идей,
Глаза перед рывком своим зажмурив,
Чтоб выглядеть немного посмелей.

И в речку. В полынью. Во мрак бездонный.
А вдруг дельфин поможет и спасёт?
Вода жар тушит, остужая домны,
Миг миновал. Остановилось всё.

Останешься, как в янтаре, навеки.
Ведь сердце – это, в принципе, гранит,
Когда оно потухло в человеке
И больше никогда не заболит.

Там, где сейчас тепло и нет снега,
Выходит человек на улицу
И смотрит на признаки нового века,
От удовольствия даже жмурится.

А тут вдруг нежданно смерть. И солнце
Как раньше сияет, но мёртвому.
И не изменился стремительный стронций,
И что повредить бы могло ему?

Зажгутся звёзды. Придут собаки,
И крысы, и даже черви.
Устроят немало потех и драки,
Но не раздражая нервы.

Такие вот весёлые похороны.
Такое вот рождение заново.
Короткая ночь. Разошлись во все стороны
Тени и прочие части с изъянами.

Прекрасно, тепло, и всё так же нет снега.
И вновь кто-то выйдет с рассветом, и
Конечно умрёт, ведь отнюдь не помеха
Прогнозы погоды для этого.

Пограничный пёс Герман всей правды не знал,
Так как был далеко от добра или зла,
Но зато мокрый нос мог учуять гашиш,
И он нюхал его каждый день от души.

Пёс на пенсию мог бы уйти год назад,
Но не в силах учуять наркотик солдат,
Автомат для солдата важней, а не нюх,
А устав заменяет и зренье, и слух.

Ночь. Темно. У огня Герман мирно лежит.
Мимо тонны проносятся нефти и ржи,
Что ему не важны, что ему не нужны,
Что за прок псу от них? Нет, ну, правда, скажи.

Герман видит во сне не породистых сук,
А колёс бесконечный размеренный стук
И афганских степей полевой аромат,
И тротиловый эквивалентный заряд.

Видит хвост свой, облезлый за годы труда.
Мавзолей, хоть и не был в Москве никогда.
Потроха, что кладёт ему в миску сержант.
Звук пронзительный предновогодних курант.

И патруль не тревожит заслуженных дрём.
Герман спит. С анашой разберутся потом.
Там на улице снег, вредный старым костям,
И вагоны угрюмо в пространстве летят.

Я на льдине сижу последней.
Я на льдине сижу, последний.
Жду тюленя, который тоже
Распоследний уже, быть может.

А вокруг океан весь серый.
И свод неба зеркально-чёрный.
Я гляжусь и не вижу меры
В нём как в чёртовой преисподней.

Вновь вода кругом прибывает,
Затопив горизонт до края.
Я плыву и ищу спасенья
Под нависшею звёздной тенью.

Сверху белый, но с тёмной кожей.
Как тюлень с лупоглазой рожей.
Как обед мой, что недоступен,
Но желанен, любим и крупен.

Проплывусь. Раз вода не мёрзнет,
Значит, в ней не замёрзну телом.
Может быть, мне ещё не поздно
Переплыть горизонты смело.

Вдруг на юге или востоке
Есть и сало, и даже самки.
Я плыву в ледяном потоке.
Я плыву леденящем мраке.

Голос плыл одиноко и слышал себя
В отраженьи земли через скалы.
Мрак гасили созвездья, победу трубя,
Но внимали им редко и мало.
Шли верблюды и ехали джипы в песках,
Увозя на восток сновиденья.
Появлялась то радость, то просто тоска,
То навеки, а то на мгновенье.

Исходили как толпы, бредя навсегда
Одинокими в крае безбрежном.
Шли по собственным в цикле зажатым следам,
И чем больше кругов, тем поспешней,
Глядя под ноги, видя в пыли ковыли,
Или грязь от распутицы вешней.
Им же верилось в то, что их боги вели
Через трудности в счастье, конечно.

Но когда пожелает надежды иной,
Чем идти в никуда с ниоткуда,
Та душа, оглушённая всей тишиной,
Порождённой отсутствием чуда,
Значит, в небе опять загорится звезда,
Быть не может, наверно, иначе.
И откроется мир, чистый, словно с листа,
Чтобы тушью всё переназначить.

Чтоб светилась и тьма, чтобы шли по пути
Только млечному, полному смысла.
Чтобы было куда и откуда идти.
Вот и тучи краюха повисла,
Прикрывая рассвета стеснительный взгляд.
Значит, время рождается снова.
Звери, люди и камни сегодня молчат
В ожидании первого слова.

Мокрый нос сеет смерть,
Хорь ползёт по лесам.
Берегись и не верь
Обречённым глазам,
Жар телесный измерь,
Дрожь по коже бежит –
Это мерзостный зверь,
Ищет свежей души.

Хорь несёт новый страх,
Извиваясь, как уж,
И на полных парах
Испаряет средь стуж
Микрофлору свою,
Все свои РНК.
Кровь и ужас в бою
Льются, словно река.

И неведом теперь
Образ твой или мой.
Открывается дверь
В мир загробный, иной,
Боль и скорби измерь –
Их пожрать сможет хорь.
Хитрый нос дарит смерть,
Расчищая простор.

Пришла зима. Бежит ворона.
Летит комета сквозь корону.

Иногда, представляя себе такое,
Задаёшься вопросом: а кто я?
И смогу ли остаться собой, если хвост мне отрезать,
Чтобы сжечь его. Прах опадает над лесом,
Только вместо деревьев в нём космос, планеты, и ты,
Хвост отрезавший мне непонятный шар яркой звезды.

Убегу, возвращаюсь, опять убегу, возвращаюсь,
Прилечу, поцелую, сгорю, навсегда попрощаюсь,
Заболев, похудею. Где взять килограммы смогу?
Даже если б могла, то под ветром твоим не посмею.
Краткой вспышкою встреча на долгом и скучном веку.
Выползают драконы китайские, черви и змеи.
И вообще, хвост сейчас управлял мной, и где новый взять?
Чтоб его отрастить, нужно много дней (кажется, пять).

Что глядишь? Это шутка, но также любовь.
Ледяная внутри кровь, и это не в новь.
Вот ударят морозы… Да что там… Внутри
Только жарче, когда прилетят снегири.
Изольётся вовне. Можно даже рожать,
Но бессмысленно, раз не воротится вспять
Масса тела и смыслы минувших эпох.
Мы несчастны. А все вместе мы – это Бог.

Печальны мы, зато мы есть,
Что, в целом, делает нам честь.

Я выхожу – в руке моей гранаты,
Я для принцессы их достал в саду.
И ясени склонились как солдаты,
Чтоб птиц гнездить, ловя их налету.

Твой замок пуст, в нём ветер хороводит,
В нём пыль растёт и зреют времена,
И вечно скрип петель в дверном пролёте.
Ты где-то там, внутри, совсем одна.

А тут гранаты. Чем не повод к жизни?
Придёшь и их разделишь пополам,
От верности единственной Отчизне
Процокав каблучками по полам.

И что за радость, сидя у камина,
Греть камни, если средство есть верней.
Прошу, не проходи надменно мимо,
Гляди, как много у меня огней.

Тут кровь течёт и пятна оставляет,
Беснуются утята в камышах.
Расстелем покрывало на поляне,
Оставив залы тронные мышам.

Беги и не бросай тоскливо взгляды
Назад, во мрак. Знай: скоро быть весне.
Принцесса, я принёс тебе гранаты,
Так приходи и забирай их все.

На улице снег вперемешку с дождём,
И от телевизора правды не ждём.
Уж лучше в зловонный зарыться сугроб,
Бездествий не видеть обманчивых чтоб,
Мы выйдем на улицы, свалимся в грязь,
И каждый себе будет Путин и князь.

Мы вырастим тех, кто придёт после нас,
Чтоб тем, кто до нас, дать размашисто в глаз,
Чтоб слёзы лились и чтоб хаос кипел,
Чтоб реки запрудились грудами тел,
Чтоб нефть прибавлялась, и тёк в трубах газ,
Чтоб было всё так же, как есть и сейчас.

Постройтесь, колонны, держите портал,
Пока час урочный для вас не настал.
Ещё подождём, вдруг придёт что-нибудь,
Что в нас переменит и вектор, и суть,
Что будет сиять нам и ночью, и днём
Холодным безжалостным вечным огнём.

Надежды ни грамма на тех, наверху –
Отставших бессмысленно ждать на скаку,
Кругом лес дубов, лес сухой, лес большой,
Что, в целом, для нас может быть хорошо.
Не спите, туристы, решайте опять,
Кому можно власть над пожарищем дать.