Ты не можешь сходиться, как истинный ряд,
Вот, и уши, и шапка, сам видишь, горят,
Ну, и что, что стучишься, что осень прошла –
Переедешь в берлогу, спать ляжешь,
Пищу даст в изобильи наваристый шлак,
И поить станет щедро из лужи дуршлаг,
Может быть, с нематодами даже.

Жизнь тогда расцветёт на тебе и в тебе,
Будет ехать, удобно сидя на горбе,
Ножки свесив, а может быть щупальцы – тут
Не поймёшь среди этих живительных пут,
Где, какие и чьи части тела.
Им не важно, где быть, ведь, пока их везут –
Всюду весело и оголтело.

Будет внутренний мир переполнен вдвойне,
Будет кризис, наверно, быть нужно войне,
Не с тобой, но с твоим соучастьем,
Чтоб плотнее клубились и мхи, и трава,
Чтоб нашли себе пищу и мышь, и сова,
И гармонию мира, и счастье.

Пей кефир или спирт, чтоб разбавить народ,
Подожди – может, счастье само и пройдёт,
Словно кот, словно сытый морской кашалот,
Что, глядишь, не сегодня – так завтра в твой рот
Жить поселится. Что там кабы да грибы,
Если свежие в голову лягут гробы,
Превращаясь в такую воздушную пыль,
От которой потом зацветает ковыль,
Да и почки, как видишь, совсем уж не те –
Заплетаются в гнёзда в твоём животе.

Так что сплюнь и стряхни – пусть подохнут вокруг:
Смерть – твой самый надёжный и преданный друг,
Ей тылы подставляй – их прикроет она,
Распугав рожей мелкую свору.
Станет тихо, пустынно. Сидишь у окна,
Хорошо, благодать, даже смерть не видна:
За спиной ведь она в эту пору.

Маленькие, глупенькие ветки,
Слабенькие, хрупкие снежинки.
Вешаешь на ниточках конфетки –
Гнутся. Но блестят глаза – в новинку,
Что растут конфеты на деревьях.
Ну, а где ж ещё, подумать если?
И раскинулась среди теней явь
Новая, и кажется чудесней
Угол, из которого взметнётся
Через дом, блистая, паутина.
Шишки и жемчужины, свет солнца
Отражают грани ярких льдинок.

Сочетание цветов и красок.
Шарики. Кто знал, что так возможно?
Некоторым не хватает сказок.
И они того не знают. Сложно
Дать другим уверенность, что чудо
По себе само бывает тоже,
И не то, чтоб даже неоткуда,
И не то, чтобы не вышел рожей,
Но вот заяц, например обычный,
Шоколадный, и в фольге шуршащей,
Вроде и волшебный, и привычный,
Потому что самый настоящий.

Пусть вязкими будут мысли твои,
Когда прибегут бунтари,
Чтоб словно в смоле застревали они,
Оставшись навечно внутри
Тебя, чтоб на месте сидеть не могли
Ни ноги, ни ленностный зад,
И тело твоё не валялось в пыли,
Пусть даже движение в ад
Придётся к себе применить впопыхах –
И что же? Вдвойне веселей,
Раз пред неизбежностью трепет и страх
Проводит тебя до дверей
И скинет. И ветер. И вязкая мысль –
Повиснешь, как с носа сопля.
Останется только держаться. Держись,
Сияй и других ослепляй.

Знаешь, это война – уходили на бой
И не ждали, что кто-то решится другой
Путь пройти, подставляя под выстрелы грудь,
Им давая спокойно в тылу отдохнуть,
Потому что не может быть этих других –
Только ты, а, вернее, они. Сапоги
Будут впору. Пусть только лопата в руке –
Даже проще идти, раз идёшь налегке.

Что, в уюте теплей и надёжней вдвойне?
Может быть, потому, что нельзя наравне
Стать с подобным величием и не сгореть,
Ведь сгореть – это много сложнее, чем смерть:
Умирают в постели – в метели горят,
Потому что морозы не выдержат взгляд,
Пули – это такой боевой атрибут –
Но сраженье не в них – бой сердцами ведут.

Это всё лишь слова, так смешно верить в них,
Потому что писать глупый пафосный стих
Очень просто, особенно если всегда
Для него есть достойная в небе звезда.
Вышине доверяй, а не текстам о ней,
Полагаясь на прочность бесплотных огней,
Опираясь на то, что нельзя отступать,
И не веря, что воля бывает глупа.

Потому что однажды послышится взрыв,
И ты будешь один, кто, собою прикрыв
Целый мир, станет ярче любого и тех,
Кто остался в живых без особых помех,
Отдавая возможность другим быть собой
И продолжить отстаивать жизнь пред войной,
Даже если понять будет сверх ваших сил,
Что вы есть, потому что вас кто-то прикрыл.

Выгнув спину
В половину
От того, как можно выгнуть,
У окошка
На немножко
Сядешь щуриться зелёным
Взглядом
Рядом
Сердца льдину
Греть в лучах, что бьют сквозь кроны
Острым неприкрытым светом
Солнца. За стеклом есть лето
Круглый год.
Безмерно горд
Этим фактом, пухл и твёрд
Разум от того, что можно
Не идти и не спешить:
В доме словно ни души.
Это ощущенье ложно –
То проскочит клоп осенний,
То, гремя кастрюлей, Ленин
Промелькнёт,
Но только вот
Говоришь себе о ветре,
Оставаясь в километре
От других за счёт стекла
Потолка, и стен, и пола
(Не какого-то мужского).
Но нога так отекла,
Что не усидеть на месте.
Выпьешь сока граммов двести –
Спать пора.
Тепло. Нора.
Вихри воют со двора.
Наполняются изгибы
Занавесок ерундой...
А, вообще, за всё спасибо –
Это пусть и не Карибы,
Но зато всегда с едой.

Маяки вопросительно смотрят на нас,
Не решаясь отвесть несмыкаемых глаз
От того, что связало все числа и дни,
Оттого, что наивны по-детски они.
Светят… Волны ломают… На скалах стоят…
И не помню уже, кто они, а кто я…
Гипнотический смысл. Не пойти бы ко дну.
Видишь звёзды любые? Хотя бы одну?
Горизонт, бесконечная мгла, корабли,
Подлый чек с недоданной морковкою-фри.

Я бы вынес подобное, только не он,
Тот, который был в истину с детства влюблён.
Древний способ вернуть равновесие в мир –
Голос дать звонкой глотке мобильных мортир.
Ведь не зря же он носит с собой взрывпакет,
Динамит, гексоген… В общем, вышел ответ,
Что первично: материя, или же дух.
Напрягутся все мышцы, сознанье и слух.
Упадут в тёплый пепел развеянной лжи.
Только главное сдуру, смотри, не скажи –
Это слишком бесценно, чтоб так произнесть,
Между строк, между дел, между вечностью… Несть
Им числа, и их шум поглотит краткий миг,
Легион через правду пройдёт напрямик.

Направление: север, восток или юг,
Даже запад – вернутся, окончивши круг.
Не помогут размеры, и масса пуста,
Ветру тяжесть мешает замешивать волны.
Ты бы мог стать подобием птицы дрозда?
Пусть тяжёлые сердцем замкнут круг свой полный.
Эти циклы Вселенной… Как в ступе вода…
Путь извилист, но где то сияет звезда…

Не ходи в сад, мальчик: знаешь,
Там сегодня волчьи стаи
Воют, бурю вызывают,
Жаждут крови от тоски,
Чтоб порвать твои одежды,
Плоть кусать, глотать, и, прежде,
Разрывая на куски
Душу страхом.
Но не бойся.
Жди.
Уляжется в ветрах
Вой.
Дожди.
И снова осень…

Мальчик, там, в саду, деревья,
Там кусты, трава, скамейки,
Гномьи прячутся семейки,
Как в аду, во льду крадут
Влагу, и ещё напевней
Кличут филины беду.

Ты такую ночь видал ли?
Для прогулок ты не мал ли?
Выйдет леший стародавний
Встретить гостя из глубин,
Крючковатый, кособокий,
Длинноногий, ясноокий,
С тусклым серебром седин.
Зубы точит.
Ждёт средь ночи.
Кушать хочет.
И русалки,
Словно галки,
Подлетают, тянут руки.
Не сходи с дорожки, звуки
В сердце не впускай себе.
Фонари их остановят.
Свет их манит. Свет их ловит.
Мало ли, кто жаждет крови
Чьей, пока ты на тропе
И покуда держат ноги,
Если и глаза не врут.
Парк во тьме, кто по дороге,
А иного до берлоги
Стащат. Выживших, в итоге,
Подсчитаем поутру.

Мысли о нём,
Мысли огнём,
Числа пучком,
Слёзы лучком,
Лучик царьком,
Лучше знаком,
Меж пола дном
И потолком.
Вычурный гном
В тысячу ом.

Вот, например,
Сила добра
В области мер
Тот, кто нам брат,
Тот, кто нам уж,
Светел и свеж,
Тот, кто нам нуж-
Ен, и всё ж меж
Тем без него,
Там одного.

Пишут гюрза,
Жмут на газа,
Жмут нам глаза,
Выжмут – слеза,
Выйдут – гроза,
Выдуть покой,
А по низам
Ползать порой,
Странный такой,
Старой строкой.

Вот впереди
Есть огурец.
Ест огурец.
Если конец.
Панцирь кругом.
Вихри, витки.
Спрячешься в дом –
Слышишь шаги
Через окно
Мысли о нём.

Из тверди возникнет твердь,
Из камня возникнет камень,
Из смерти возникнет смерть,
И вот между валунами
Родился рогатый зверь,
Что Мамонтом назовётся.
Он вышел из-за морей
И выше всего под солнцем.

Так бивни его рогов
Направлены вверх лопатой,
Так мало его врагов,
Так мало для счастья надо –
Ходить и гулять везде,
Повсюду копать и чудо
Найти и в сухом гнезде,
И в скрытых в песке верблюдах.

Бывает, взойдя на холм,
Глядит в вдыхает смело
Сквозь хобот лесов и дол
Цвета. Но большое тело
По пояс сидит в земле,
Просевшей под этой массой.
И днём, и в кромешной мгле
Он роет ходы и трассы.

А следом течёт вода
И мочит слоновьи пятки.
Он терпит, как и всегда,
Без слёз, но и без оглядки,
Ведь сзади всё тот же след,
Продавленный мощной тушей.
Ведь сзади уже тот свет,
И жалко дать бездне душу.

Но годы минули прочь,
Вода прибывает в лужах,
И это не превозмочь,
Ведь где-то же мамонт нужен.
И кто-нибудь, может, ждёт.
Иди и не стой на месте,
Иначе увязнет тот
Огромный зверь в жидкой меси.

Воды уже до ушей,
Но Ной непреклонен в правде:
Не влезет в ковчег уже.
И хобот грустит. И за день
Исчезла вся твердь. Но слон
Мохнатый не тонет, и даже лучше
Ему (видно, сделан он
Из массы вполне плавучей).

Приятен морской простор,
Преград нет совсем для глаза,
Не видно ни древ, ни гор,
Ни прочей земной заразы.
Ведь это почти полёт –
Там, где-то внизу, селенья,
И плавать бы так хоть год,
Хоть два – просто наслажденье.

Но птицам охота спать,
А плавать не все умеют,
И вот их несчётна рать
Садится ему на шею,
На бивни, на хобот и
На всё, что торчит над морем,
Безжалостны так они,
Хоть их и понятно горе.

И мамонт не может плыть
Пот сотнями тонн пернатых,
И тонет, и жизни нить
Порвётся… Но нет, ребята,
Ведь мамонт – не то, что кит,
Он рыба. И под землёю
От дна и ко дну прорыт
Проход этой тушей злою.

Чтоб сесть не могли уже,
Чтоб лапы не вязли в луже,
Чтоб боль заглушить в душе –
Садись у реки и слушай,
Как рёв долетит со дна,
Круша вековые льдины,
Как тяжко. Мечта одна:
Уменьшиться вполовину.

Он роет, почти не ест,
Орёт, дабы сжечь побольше
Жиров. Если сбросить вес,
То Ной его впустит тоже.
Тогда можно выйти в свет
Мохнатым, ведь это модно...
Прошло десять тысяч лет –
Но как-то совсем бесплодно.

Воруют, лгут, разносят стыд,
Отъевши непомерно лица,
Что стали рожами на вид
От нежелания трудиться
И не пролазят никуда,
Всё заседают, заседают,
Суды, туды-сюды, вода,
Что в ступе мутная такая.

А на работе хорошо:
Когда уже подохли кони,
И, что могли, давно в мешок
Сложили и снесли, и в схроне
Томят, хоть не в моём. Ну, что ж,
В моём оливки, шоколадка,
Лимон, текила, кеды, нож
И вилка – в общем, всё в порядке.

Да и к чему мне миллион?
Тут и пять тысяч слишком много:
Размена нет в столовой. Вон,
Стой с миллионом у порога
Голодный. Лучше сто рублей,
Или пятьсот, не больше тыщи.
За две все скажут мне: «Налей,
Раз ты богатый, а не нищий».

И я налью. Чего уж там,
Ведь по одной Земле все ходим.
Вот потому и красота
Мне ежедневно на работе.

Лебедь белокрылый
Сел на подоконник.
С озверевшим рылом
Бегает покойник
Под окном и ищет
То, чего желает:
Славы, счастья, пищи,
И любви, и рая.

Бедный ты покойник,
Чем тебя утешить?
Чем твоей погоне
Подсобить. Ты спешен
И бежишь куда-то,
Бьёшься хищно в двери,
Воешь за оградой,
Ржёшь, как сивый мерин.

Днём угомонится,
Свесившись с карниза,
Есть закажет пиццу,
Включит телевизор,
Сходит на работу,
В лесопарк для бега,
А потом, в субботу,
В клуб, на дискотеку.

Выпьет, потанцует,
Погрустит немножко…
Но опять гарцует
Лебедь за окошком,
И томит, и ноет.
Крови… Жизни… Силы…
Вновь восстанет с воем
Мёртвый из могилы.

Не помню, как было пространство насыщенно,
Блуждали порою воители тыщами
На нём, но не смели наполнить его,
Совсем разделённые до одного
Пустыней, в которой излишен песок,
И воздух, и даже заряда кусок.

Зачем информация? Тихо без памяти,
Без лишних запретов, без нищих на паперти,
Без этих планет, этих звёзд посреди
Упрямого в общем абсурде пути,
Где времени нет, чтоб писать, и читать,
И даже падение стоит труда.

Но время пришло, хоть его прежде не было,
Упало удушливой вязкою небулой,
Как краб, или лошади как голова,
И долго пустыню дождём поливал,
Но канул навеки секундный поток,
Оставив лишь то, что зовётся «ничто».

Возможно, явилось бы что-то потом,
Однако, раз просто закончилось то,
Что может «потом» от «сейчас» отделять,
Уже невозможно ни «впредь», ни «опять».
А, значит, бессмысленно переменяться
Пространству простых и просторных простраций.

Мне хочется видеть и стол, и обои,
Но только бы было среди них нас двое,
И лишь бы всё было легко нам с тобою,
Пусть позже нас станет хоть семь или трое,
Не важно, раз есть нам, куда подрасти:
Полезная масса не может быть лишней,
К тому же не сбить нас с прямого пути
С началом от уток на травке под вишней.
Кто эхо от кряка услышит? Проверь:
Судьба наступает, закрой смело дверь
И спать, потому что так ночь коротка,
Едва её хватит на те сновиденья,
Которые нам припасло проведенье,
Но слаще реальная жизнь молока
Сгущённого, или того же варенья
Вишнёвого, только не губ или глаз,
Не хитро спросонья промолвленных фраз –
Ведь сладость всегда через сердце проходит,
И всё хорошо в нашей личной погоде,
Надеюсь, что всё обоюдно, и вроде
На пару в три сигмы доволен и рад,
Что так статистически значимо мне,
И можно хоть сто раз в году, раз нас двое,
Портьеры менять на вечернем окне,
И заново клеить любые обои.

Кто помнит то первое чувство, наверно
К тому не вернётся вовеки оно,
Да, впрочем, потребности нет непомерной
Нам в нём – всё равно ведь, что дно, что окно.

Но прежде, вонзаясь холодною сталью
В сердца окружающих густо людей,
Как взгляды коварно и страстно блистали,
Как жаждали боли, страданья, смертей,

И только один на один оживали:
Что это за тайна, доступная всем,
Когда кто угодно читает скрижали,
Пытаясь вписать от себя пару тем?

Нет-нет. Единение не для убогих,
А средний в толпе либо вор, либо плут:
Зевнёшь – и уже крепко связаны ноги,
И шею сжимает упругий хомут.

А после, когда не живёшь, – только помнишь,
Тона и черты, числа и имена,
Стараясь уже не шуметь, взором скромным
Смеша дошколят, одуревших с вина.

Быть может, достаточно воспоминаний?
Везёшь их как в гору, и нет им конца,
Их мёртвое тело не скрыто в тумане,
Не спрячешь на них за вуалью лица.

Быть может, клинок? Впрочем, можно и просто
Гранату использовать или напалм:
Пусть соотношенье один к девяноста –
Есть шанс, если первым на них ты напал.

И может быть такого рода
События произойдут
С любым. И вздыбится природа
На сей безжизненный уют,
Поднимет ветер, наводненье
Напустит словно невзначай,
На крыши свалит сто деревьев,
Добавит цианида в чай,
Завалит страусовым градом,
Натравит сов клевать глаза,
Даст волю всевозможным гадам,
Когда окончится гроза,
Растопит льды, добавит гнуса,
Сгорит, истлеет, обдерёт
Медведем скальп – есть много плюсов
В том, чтобы есть людей. И вот
Уже народ преобразился:
Кто умер, кто лишь ищет смерть,
Кто птичьим гриппом заразился –
Такая жизни круговерть.
Вдруг сразу равными все стали –
Всем всё равно, кого убить,
Пусть и себя. Алеют дали,
И бесконечна боли нить.

Структура тонкого блаженства,
Удачно скрытая ковром.
Тебя пустил я в этот дом
Ни ради шумного соседства,
Ни как от тараканов средство,
Но чтоб оставить на потом.

Все восемь ног перебирая,
Ползёт ко мне – и сердце тает:
Такая истина простая –
Ешь, пей, играй, рисуй гусей,
Но всё равно наступит время,
Когда ногой вступаешь в стремя,
Хотя, скорей, в навоз со всеми
(Ведь, очевидно, я как все).

И вместо сумрачной надежды
Нежданно сбудутся мечты,
Когда придумаешь их ты,
Сорвав разумности одежды,
Став очивиднейшей невеждой –
Законы счастья столь просты.

Потом останется лишь сдохнуть,
Превозмогая жизни похоть.
Чтоб никому не стало плохо
От продолженья пустоты…
Но позже. Миг не подходящий,
И я такой ненастоящий,
И мне не кажешься манящей
Пока что почему-то ты.

Семнадцатый, приди!
Семнадцатый, воздвигни Ленина,
Пусть бьёт врагов своих полениной,
Как сердцем пламенным в груди.

Пусть с неба грянет гром
Коммунистического оползня,
Его по голосу мир опознал,
Тьма расточается кругом.

Вот облако идей
Прольётся полем информации,
Стагнацией эмансипации,
Всеобщим равенством людей.

Звезда, буржуям смерть,
Алеет незабвенной вечностью,
И линиями с поперечностью
Кривит крутую круговерть.

На скрип восстанут лбы,
В них закрома переполняются
То хлебом, то совсем китайцем,
Ведь закрома же не гробы.

Лети, лети, дракон,
Над мавзолеями, заводами,
Над переполненными водами,
Неси в когтях жилой вагон.

Семнадцатый с небес
На рельсы спустится уверенно,
Чтоб стало всё навек измерено
На совесть, честь и интерес.

Мы шли в темноте, и болели глаза.
Мы шли в тишине и не смели сказать,
Что нам в пустоте невозможно идти,
Что ноги должны упираться во что-то,
Чтоб трение было в теченье пути –
Такая вот суть объективной природы,
Но все же молчат. Никого на виду.
И как-то неловко вещать в пустоту.

Первая часть украдена мной для почину остальных. Автора не знаю, и да простится мне моя лень в его/её поисках.


Все люди, как книги, и мы их читаем,
Кого-то за месяц, кого-то за два...
Кого-то спустя лишь года понимаем,
Кого-то прочесть не дано никогда...
Кого-то прочтём и поставим на полку,
Пыль памяти изредка будем сдувать...
И в сердце храним... но что с этого толку?
Ведь не интересно второй раз читать!
Есть люди-поэмы и люди-романы,
Стихи есть и проза - лишь вам выбирать...
А может быть... вам это всё ещё рано...
И лучше журнальчик пока полистать?
Бывают понятные, явные книги,
Кого-то же надо читать между строк...
Есть ноты...сплошные оттенки и лиги...
С листа прочитать их не каждый бы смог...
Наш мир весь наполнен загадкой и тайной...
А жизнь в нём... лишь самый длинный урок...
Ничто не поверхностно и не случайно,
Попробуй лишь только взглянуть между строк...


Все люди как булки, и мы их кусаем,
Кого-то за бок, а кого-то за верх,
Кого-то спустя лишь полдня доедаем,
Кого-то вообще не съедаем вовек,
Кого-то куснём и положим на полку
Лежать в холодильнике, сохнуть и ждать.
В желудке храним… но что с этого толку?
Ведь очень невкусно второй раз кусать.
Есть булочки с джемом и булки с повидлом,
Хоть разницу в них и не каждый найдёт,
Иные прекрасны глазурью по виду,
Но, может, сойдёт и простой бутерброд?
Бывают съедобные мягкие булки,
Кого-то же нужно жевать и жевать.
Есть торты, пирожные, ешь их со скуки,
Поспи и продолжи их кушать опять.
Тогда весь твой мир жир заполнит уютный,
А фитнес и спорт – пафос, глупость и фарс.
Лишь сердце стучит тяжелей почему-то
От этих людей, что как булки для нас.


Все люди как кони, и мы их седлаем,
На прочих, мы впрочем, верхом без узды
Порою как ветер сквозь годы летаем,
Стремясь на хребтах их достигнуть мечты.
Кому-то насыплем овса и по гриве
Погладим, чтоб нежность в руке ощутить,
Иной нас лягнёт, и его мы на ливер
Отправим, чтоб снизить подобную прыть.
Есть в яблоках конь, даже есть сивый мерин,
И люди такие же, вон, погляди,
Ведь встречных кобыл невозможно измерить
Число на извилистом нашем пути.
Бывают довольно разумные кони,
Которые носят цивильно пальто,
Бывают забавные гордые пони,
Хотя их в толпе не заметит никто.
И двигают мир лошадиные силы,
Повсюду их ржанье и цокот копыт.
И это, конечно, до крайности мило
На запах, на слух и, конечно, на вид.


Есть люди как люди, и мы тоже люди.
Вот он человек, и вот он, и вот он,
И он вот, и он, и вот тот, на верблюде,
По виду, наверное, местный барон.
Есть люди побольше и люди поменьше,
Потолще, потоньше, нормальные есть,
Бывает порой человек одуревшим
И даже в иной раз способным на месть.
Есть женщины-люди и люди мужчины,
И дети обоих возможных полов,
А кто-то способен свой пол без причины
Менять, ну, а кто-то с причиной готов.
Бывают ещё полицейские-люди,
И негры, и в белых халатах врачи.
У некоторых очень пышные груди,
Другие умеют крутить калачи.
Наш мир весь наполнен людьми под завязку.
И некуда плюнуть – везде человек.
Но нечего ныть, что попали не в сказку:
Он крайне суров – человеческий век.

Безумство бежит многоножкой по венам,
В прицеле виднеется новая цель.
Сомненье секундное значит измену,
Но мускул не дрогнет на детском лице.

Ведь это игра. Всё игра. Кто-то умер.
Курок жми, дождавшись затишья в груди.
Очки офицер посчитает по сумме –
Его вместе с нацией не подведи.

Тебе десять лет, белокурая бестья,
Красив и силён для своих юных лет,
Поэтому очень недобрые вести
Получит с утра ундерменшный сосед.

Высотка. Колонна машин. Человечки
Стараются выход из бездны найти.
Находит свинец без труда их сердечки,
По данному верно тобою пути.

Толпа прибывает. И алые брызги
Взлетают фонтанами средь черноты.
Проклятия, ненависть, стоны и визги,
Разбитые головы, планы, мечты.

Вдруг видишь себя через оптику. Что же,
Такая судьба. Выстрел должен греметь.
Во имя победы. Винтовка поможет.
Приятно всё новое, в частности, смерть.