Мне сегодня приснилась дверь.
Говорила она со мной.
Мне сегодня приснилась дверь.
Говорила она с тоской.
Дверь сегодня приснилась мне,
Не пустила меня она.
И стою я теперь в окне,
Чтоб шагнуть позже из окна.
Всё решили тут без меня,
За меня всё решили тут.
Но вот дудки. Дождавшись дня,
Разорву я сплетенья пут.
Не пустила, и что теперь?
Лучше б коврик пришёл во сне.
Он бы лучше, чем эта дверь
Боль мою смог понять во мне.

Ты мог споткнуться, но ушёл,
И это очень хорошо,
Так и весна тебе за это,
Вино, и слава, и сонеты,
Но только нет твоей вины
В том, что пусты и не нужны
Они. Ты дальше резво шёл,
И это очень хорошо.

Кто видел бессмертье в культурных слоях,
Придавленный сверху свершившимся прахом
И непостижимым живыми размахом
Того, что грядёт, тот, себя утая,
Лежит между сотней глухих мостовых,
Как золото мягок, обманчив и тих.

Он понял на стену влезавшую тьму,
Бежал, бил в набат, восклицал, умирал,
Впадал в забытье, был велик и был мал,
Воскрес и сквозь ночь стало видно ему.
Теперь и сидеть не зазорно, раз свет
Создал сам себе в каждой тысяче лет.

И лоси ступают над ним не спеша,
Копают рогами и валят деревья,
Высказывают разнородные мненья
И лбы друг у друга с разбегу крушат.
Так громко, что даже не слышно совсем
Их доводы в межвековой полосе.

Но верим – однажды умрут и они,
Всегда побеждает досужая вечность,
Не важно, насколько живём мы беспечно:
Наступят однажды прекрасные дни,
В которых опять оглушит тишина,
Собой озарив слой культурный до дна.

Как будто ближе тьма, когда уходят все,
И слышат тени приходящее молчанье
И мысли тонут на столе, в шкафах, в весне,
Не посещающей нас с разочарованьем,
Как будто выстрел в непонятной полосе.

Тут есть уверенность, и нет её вполне,
Приди, коснись неприкасаемых рукою,
Жизнь и судьба изменят вмиг тебе с другою,
С той, что на этот раз на правильной волне.
С той, что рождается довольной на войне.

Такие разные: одних сверкает взгляд,
Другие могут рассуждать и быть любимы,
И даже ты богаче многих, и кричат
В тебе те силы, что в других не повторимы,
Но ведь всегда есть монитор, печенье, чат.

Сидит спиной, и мир без временно чужой,
Бессмысленный от невозможности быть чем-то,
Быть кем-то, кто рождён и кто любим посмертно,
И лишь от форточки распахнутой свежо,
Да и от лампочки свет яркий несусветно.

Тут хоть слонов пускай, хоть бегай в колесе,
Как хорошо, невозмутимо, благородно,
Нет ни врагов, ни высших целей, ни друзей,
Ну, то есть есть Друзь, даже три, но всё бесплотно,
И только ближе тьма, когда исчезли все.

Мы могли подружиться, я с птицею этой,
Недовольно сидящей на ветке холодной.
Мы могли обсудить бы с ней зиму и лето
И сияние звёзд над пустыней бесплодной.

Потому что у нас одинаково бьётся,
Потому что вся жизнь наша тщетна и бренна,
Потому что нам хочется места под солнцем,
Но никто нас не слышит в огромной Вселенной.

И сижу я на стуле, надутый и важный,
И слетаются мне отовсюду зарплаты,
И прекрасно, казалось бы, только вчерашний
День такой же был, кажется. Вроде, так надо.

Это нужно, нормально, удобно, полезно,
Потому что такое уже приключалось,
Это в первую очередь всем интересно,
Пусть не знают они, где конец, где начало.

Вот и нам с этой птицей неведомо тоже,
Для кого и зачем, почему и откуда?
Так что избранный путь наш не столь уж ничтожен –
Мы сидим, молча, мёрзнем и ждём лишь простуду.

Уж она-то придёт. Ну, а нет – не обидно,
Ведь не всякой же твари грипп дан сверхурочно:
Птичий ли, человечий, ехидный, невидный –
Незаслуженно он не достанется точно.

Глаза заметает песком. Это март.
Я молод учить, но учиться не стар,
Быть может, взойду на бархан – и усну,
Но к чёрту такую с песками весну,
Хоть, может, за мной и идут, и придут –
А всё же не так уж и плох был уют
Минувшей, покойной, загадочной тьмы,
Где были мечты, и надежды, и мы,
И времени столько, что можно его
Бросать было горстью и как из снегов
Лепить толстых баб, вместо носа морковь,
И да, предсказуема рифма, – любовь.

Есть много теперь обывательских их,
Тех слов, что ложатся с охотою в стих,
А так не менялось всё, просто текло,
И волны стояли одна за одной,
Взберёшься, почешешься, гулко зевнёшь,
А раньше бывало то спазмы, то вошь,
То просто смятение чувств и идей
И много иных несусветных затей,
Которым, наверное, нужно бы быть,
Но только уже слишком скучно, и быт
Под них не подстроится так, как тогда,
Хоть, с дюны глядя, это и не беда,
Скорее, забавно. И звёзды молчат,
Как я, оглянувшись вперёд, в тьму и чад.

Можно жить даже там, где ничто не растёт,
Где жара или где нескончаемый лёд,
Где отсутствует свет и ещё кислород,
Потому что жена лучше, чем всё иное.
Так женись – это действие очень простое,
Если только не против женитьбы жена,
А ведь пренебрегать мненьем этим не стоит,
Ведь жена не бутьль дорогого вина –
Не засунешь ты в погреб пылиться её,
Чтобы в праздник открыть и распить с ней вдвоём.

Кстати, скоро же праздник – ещё один день
В браке. Брак – это вам не про тень на плетень.
В браке ясность нужна, кто есть муж, кто – жена,
Потому что они же одна сатана,
Да и, собственно, так ли плоха эта тень
На плетене, но стоит всегда опасаться,
Чтоб в пределах гнезда грубость, скука и лень
Пребывали. А там, за плетенем, хоть двадцать
Будет леней и скук пусть и разных теней,
И неясных соседским глазам плетеней.

После можно поспать, после можно поесть.
Это «после» нам делает славу и честь.
И не важно, что вдвое прибавка родни –
Мы и сами себя умножаем на три,
А порою на пять, и завидуют все
Нашей новоявлённой семейной красе.

Мы стояли у стен из бетона,
Слыша, как заходили вагоны
В депо.
Потому что зима, много снега,
Поездам неуютно под небом
Им же холодно будет в степи,
И кругом
Лишь стена, и вагонозавод.
Мы стоим у стены и кропим
Первый лёд
Солью вод.

И пожали бы руку соседу
В перерыве законом обеда,
Но его не дадут без труда,
Труд – ведь это почти что еда,
Только в степени выше второй,
То есть больше чем просто едой
Он является, будучи ей,
И от мысли нам этой теплей.

А составы пускай отдохнут,
Им нужнее комфорт и уют,
Ведь еда не положена им,
Ведь они испускают кто дым,
Кто вообще ничего, только стук
От колёс. И приятен сей звук
Сотням рук, что скрепились вокруг,
Словно смёрзлись: друг другу мы друг.

Серый, милый бетон – наши лица
В нём видны, да и он отразится
На нас.
И за ним пробегут и задремлют,
За спиною же вьюгою древней
Сам себя заметёт горизонт,
Скроет с глаз
И себя, и тебя, и завод,
Труд, обед, что угодно другое –
Мысли, чувства, сомненья, и вот
Даже небо в сугробы уйдёт,
Неуютное, серое, злое.

Винограда такого нигде не найдёте,
Как у нас, за полярным-то кругом.
Солнце силу свою отдаёт здесь природе,
Так что вместе с детьми и супругой
Приезжайте скорее пасти к нам оленей –
Ведь ещё не размыты дороги.
Ваши серые будни на белые сменим
И наденем вам унты на ноги.

Пригодишься, хоть кем бы ты раньше работал,
Для охоты, еды и растопки.
Тундра больше чем жизнь. И всегда здесь суббота,
Или пятница, если ты робкий
И не можешь заставить работать медведей,
Гравитацию, холод и юрту
На себя. Ведь весна не к любому приедет
Снежным майским надрывистым утром.

Но мы паспорт дадим – с ним теплее живётся,
И всегда опознать можно будет:
Ведь и волк не сожрёт, и лосям не жуётся
Эту книжицу. К осени людям
Реки вынесут, тихо помянут стаканом,
На снегу запись цветом известным
Добросовестно сделают, всё без обмана –
Слишком зябко тут лгать, если честно.

Возможно, что здесь и непросто плавать,
Дышать тяжело и ходить опасно,
Но лучше прожить десять лет в стоглавой,
Чем сто в безголовой и непричастной
К тому, на котором привычно думать,
С которым спокойнее даже спится.
Прохожий ведь не потому угрюмый,
Ведь не потому так безлики лица,
А просто скорей вопреки и, даже,
Напротив: зачем расточаться всуе?
Пускай англичанин с французом мажет,
Числом задавив без надежд на красу и
На точность оттенков и интонаций,
На гибкость и ловкость в случайной фразе –
Живёт на планете немало наций,
И нет, ведь не то, чтобы от сей в экстазе,
Но просто с нею легко в одиночку,
Когда не с толпой и поточной массой.
Ведь вся эта чудь рождена на кочках,
В чащобинах мысли, вне форм и расы.
Конечно, когда рот откроют хором –
Смешается всё и не будет слышно,
Как тихо считает Марена моры,
Следя, как бегут по Буяну мыши.

Спят невесты в янтаре,
Как медведи в январе,
Потому что на дворе
Новый год, темно и сыро,
Потому что вырви глаз,
Руку, ногу, череп, таз –
Всё сломает и предаст
Ночь-тоска и лёд-проныра.

Ты сидишь на ёлке, ждёшь,
Чтобы в пол впиталась ложь,
Ведь по ней ты не пройдёшь –
Слишком зябко будет пяткам.
Только шарики горят
Из златого янтаря
И глаза, хотя их ряд
Выглядит довольно кратко.

Может, кто-то б подошёл
И невесту бы нашёл,
Но пока обманчив пол –
Нет ни шанса на удачу.
Ты же не подпустишь их,
Водкой пахнущих, больных,
С холода, со льдом, слепых –
Пусть не просят и не плачут.

Для того ты и сидишь
Ниже звёзд, но выше крыш,
Ждёшь, поёшь, искришь, следишь
За рождественским гаремом.
Я б тебе доверил жизнь,
Если хочешь, вот, держи,
На иголки, как ежи,
Нанижи и будет в тему

Этот маленький концерт:
В норку с ёлки, значит, смерть.
Видно, совами гореть
Будут до рассвета ночи.
А невесты убегут,
Разобьются, сгинут тут,
И за ними не придут
Те, кто хочет.

Пологий склон. Скользишь на попе,
Олени, лоси и бобры –
Все спят, всех снег в себе утопит,
Морозы к трупам столь добры,
Что сохранят их для потомков.
Ты хочешь воскресить любовь?
Она воспрянет из обломков,
Но никогда не станет вновь
Такой, какой была вначале,
И даже той, что пред концом
Могла увидеть ты очами:
Ведь по-иному различают
Глаза лицо у мертвецов.

Придёт весна и лёд растопит:
Начнёт мир гнить, вонять, чернеть,
И черви селятся в утробе,
Чтоб после бабочкой лететь
И сеять в мире разложенье,
Чтоб чувства расцвели полней
И чтобы до изнеможенья
В душе чужой ждать отраженья,
Горя скоплением огней.

Так вот, когда из прежней плоти
Взрастёт колючий огурец,
Не удивляйся: в этом роде
Всё происходит по природе –
Люби, любимой будь. Конец.

Снимите шляпу, господа,
Бежать бессмысленно и глупо,
И глаз галактик смотрит в лупу
На вас, и вздыбилась вода
В тазу Ондатра. Не беда –
Он справится с нежданным валом,
И, раз уж время миновало,
Не станет нервы, как всегда,
Впустую тратить. Кто-то марки
Усядется считать в углу.
Остатки спят под тенью лун,
И им как мёртвому припарки
Падения небесных тел.
Пускай волнуются все те,
Кто бодрствует, не занят делом:
От скуки вечной оголтелой
Пусть скупят красную икру,
Чтоб пир среди чумы с холерой
С полынью, всыпанной сверх меры,
Пляша, спеша с утра в нору,
С того, которого уже
Быть не должно на небосводе,
Но всё же, вопреки природе,
Оно пришло стократ свежей
В связи с нежданною удачей
В сей несусветно ранний час.
Мир выжил без труда, и, значит,
Не зря остатки спят. Как раз
Проснутся на восходе жизни,
Под песней утренней пройдут.
Долой же шляпу, хитрый плут –
Настало время коммунизма.

Богиня, сжигали костры в честь тебя,
Сидя средь степи, озираясь пугливо,
И жёны котлы заунывно скоблят,
В которых уже не нет ни щей, ни подливок,
Но верили – хряка дадут небеса,
И золото, может быть даже случится,
Что всё совместится, как дождь и гроза –
И хряк золотой озарит наши лица.

К нему подойдут только младшие, так
Предсказано было и сбудется вскоре,
Ведь старших не примет божественный хряк,
И с волей его тут никто не поспорит.
Чуть позже разделим его на один,
А может на ноль – мы ж считать не умеем.
Богиня – взываем. Свинюшка – приди.
А то сколько можно: всё лоси да змеи.

Опасные твари, их пасть сеет смерть,
Пусть даже рога они сбросили в чаще.
Да чтоб им всем в бездне бездонной сгореть.
Мы вздрогнем от поступи, ночью звучащей,
Лосиной. И змеи не лучше во всём,
Они нам и мать, и обед, и одежда,
Но однообразье лишь скуку несёт,
И мы оттого жизнь влачим как невежды.

Вот если бы хряк, или, может, котёл,
Да шут с ними, плуг, и ярмо, и секира –
Сойдёт что угодно, а то ведь гнетёт
Без золота ужас, нам нужно кумира,
Чтоб нёс он хоть что-то, чтоб шли мы за ним,
Чтоб письменность дал нам, сидя в зале тронном.
И вот потому шлём тебе в небо дым,
Богиня, ты слышишь, будь к нам благосклонна.

Промокнешь, хлюпаешь, лежишь,
Как серая степная мышь
В норе. Гуляет по дворам,
То вечно сыт, то вечно пьян,
Народ. Ему и невдомёк,
Что норка, мышка, степь, промок.

Что полка книг, что крепкий чай,
Окно, балкон как каланча,
Пельмени и крупа в мешке,
И чуб спросонья на башке.
Так неестественно вдвойне,
И весело, и странно мне.

Мышь и народ, народ и мышь.
Сидишь, глаголами молчишь,
Они внизу, вверху, кругом,
Как воздух наполняя то,
Во что войдут: пусти в нору –
И ими станешь поутру.

Да и какая там нора –
Останется одна дыра,
Квартира будет, скука дней,
И сытость, и вино, верней
Всё то же, только мышь уйдёт –
Мышь не живёт, там, где народ.

Материальна мысль, но всё ж
Она как мышь, но только ёж:
Пусти толпу, и в голове
Останутся от силы две
Идеи, да и те, поверь,
Не стоят мысленных потерь.

Есть сложный путь – убить их всех,
Больших, и маленьких, и тех,
Кто хуже их, так как «как все».
Останови их карусель,
Убей толпу. Убей народ –
Тогда и мышь с ежом придёт.

Как-то вдруг теплее стало,
Знаешь же, что всё пройдёт,
Но на встрече запоздалой
Не успел намёрзнуть лёд.

Не случилось окрылиться,
Но зато прекрасен вид –
Пусть не волк и не орлица,
Пусть из ботекса те лица,
Ну и что, раз знаменит.

Ходишь очень осторожно,
Как русалка без хвоста,
От инъекции подкожной,
Оттого, как много можно
С министерского поста

Получить. Из кабинета
В кабинет, из года в год,
От планеты до планеты
(Хоть с последним как-то это…
Нам не так теперь везёт).

Но зато движенье явно,
ВВП растёт кругом,
И борьбу ведём исправно
С внешним внутренним врагом.

Но порой теплее станет:
Взглянешь впопыхах вперёд –
Видишь, что ни на экране,
Ни в могиле, ни в кургане,
Даже в прахе и в тумане
Нет тебя, ведь всё пройдёт.

И вот очередной ноябрь проходит.
Но ничего не происходит за окном.
Летят ракеты и судачат о погоде.
Потом пьют чай и разбредаются на том.

Так остаёшься пустотой в своём кармане,
Обедом съеденным, уснувшим комаром,
Что вроде бы и есть, но всё ж обманет
Сей лёгкий дар сплошным отсутствием даров.

Вот потому однажды замолкаешь,
Давая шанс всем, кто желает, говорить.
То тут, то там речь то одна, а то другая
Звучать начнёт: вон, в кучку сбились технари,

А здесь уже гуманитарии клубятся,
Дымится пеплом немудрёный разговор,
Диалектическая музыка стагнаций,
Средь них стоишь, молчишь, ночной зловредный вор.

Ведь дома есть большая банка помидоров,
И пара чистая носок, трусов, бумаг.
Пусть делят дураки все яблоки раздора,
Надеясь фруктом дефицит изжить ума.

Ведь не случится ничего. Уйдёшь. Осядет
Тень солнца на ковре, прах неба в грязи льда.
Пройдёт ноябрь. Для природы норма, кстати,
Что всё проходит, не меняясь никогда.

Рыльце в пушку.
Хитрый хорёк.
Сунул башку
В птичий ларёк.
Бегай теперь
В тёмных лесах.
Сумрачный зверь,
Сеющий страх.

Выйди к реке –
Выпей воды.
Выйди к муке –
Выпей еды.
Выйди к норе,
Выводок свой
Ты поскорей
Глубже укрой.

Ведь не должны
Знать все кругом,
Как вы нежны
В детстве своём,
Как вы смешны,
Глупы вы как.
Чтоб с вышины
Всякий дурак
Не посмотрел,
Спутавши чин
Тысячей дел,
Сотней причин.

Хитрый хорёк.
Знал всё и вся.
И невдомёк
Всяким лосям,
Где он и как
Смерть принесёт –
Только лишь страх,
Трепет и гнёт.