может заставить взрослого, психически полноценного (относительно, конечно, но все-таки) человека вырезать из цветной бумаги тучки, солнышки и цветочки в пять часов утра.
Школа, блин!!!

Рано или поздно приходишь к выводу, что по большому счету ты никому не нужен, ну да и фиг бы с ним, это еще не самое страшное.
На самом деле быть действительно НУЖНЫМ, таким, без кого кто-то по-настоящему не может, куда страшнее. Принимать чужую зависимость, а вместе с ней ответственность - тяжело необычано.
Это не цинизм, это просто здравый смысл.

Пишу конспект урока на послезавтра (утром показывать методисту), в перерывах читаю "Жизнь Лазаруса Лонга" Р. Хайнлайна.
Черт, я так давно выросла из этих юношеских идеалов, но бог ты мой, какая ж тягомотина и скука! Таких неудачных вещей я грандмастера еще не видела.
К старости он стал слишком желчным.
***
Завтра замещаю предметницу.
Каждый день согласовывать уроки с методистом - задрало.
***
Звонила куратору, отчитывалась о болячках. Она, бедняжка, хворает тем же, чем и я... Извинялась долго.
Такая милая девочка.
***
Всю стипендию потратила на запоздавлые подарки. В. З. купила "Псков на старых открытках", Диме - пушистый фотоальбом.
***
Слушать совершенно нечего.
Хочу спать.

Прохожу практику в школе. Занята.
Дети очень хорошие и такие умницы, но все это совершенно не мое.
Я не знаю слишком многого, чтобы учить.
/Не в плане профессиональных знаний/.
В остальном - беспокойство.
"Волны гасят ветер" (с).

Купили мне "City life". Не ждите.
Читала Кафку. Сильно. Потом напишу.

Всего два слова.
Разговариваем утром с мамой по телефону.
- Ну как дела?
- Я вчера ходила на... (см. заголовок), и по сему поводу у меня болит голова.
- Аааа... Понятно. Да, у меня тоже всегда в таких случаях голова болела!

видя мою увлеченность, подарил мне "Дневники" и "Америку" с письмами к Фелиции, так что сижу я вся такая радостная и окафченная.
А еще, когда гуляли сегодня, видели митинг нацболов (угу, митинг, четыре человека с флагом), они нам даже какие-то листовки всучили. И подумалось мне, что все же есть в этом что-то здоровское - тусоваться на морозе, говорить глупости и думать, что спасаешь мир. И хоть давно миновали времена, когда мы занимались чем-то подобным, да и мир их праху, а все-таки было в этом щенячьем оптимизме много радостного и очень чистого.

Я помню, как, когда я впервые прочитала «Попрыгунью» Чехова, потрясла меня фигура доктора Дымова – маленького Наполеона (хотя это название и не будет до конца уместным), скромного героя, павшего от бацилл тифа, кажется, от которых заразился от спасаемого им ребенка. В скобках: точно так же умер далекий мой предок, врач земской больницы, так что история эта носит вполне реальный и даже несколько типичный характер.
История эта поразила меня однако не скромным и не претендующем на награду героизмом доктора Дымова, а диким и жутким, жутким в своем будничном правдоподобии, поведением его жены – Попрыгуньи Оли… Она ищет героя, ищет и мечется, изменяет мужу, а когда понимает наконец, с Кем жила все эти годы, оказывается, как это почти всегда и бывает, слишком поздно. Я ведь тоже всегда мучилась и томилась по неизведанному, и хотя, когда я читала эту повесть, мне было 13 или 14 лет, я, в принципе, догадывалась, что история о слепоте и неблагодарности – это, в принципе, моя история.
Потому что я всегда требовала многого, непомерно многого – от себя и от других. Я гордилась этим, но надо признать, что я практически никогда не требовала от себя внимательности и заботы о близких, ну конечно, ведь это было так скучно и вовсе негероично, да и вообще не очень сочеталось с гордым трагическим ореолом, окружавшим мою не очень-то скромную персону. Я, конечно, любила и заботилась, но лишь о тех, кто превосходил меня, подавлял, перед кем я преклонялась. Так я фанатично обожала мать (да и сейчас обожаю, только в этом чувстве на треть боли и горечи), но не могла не презирать бабушку, возможно, благодаря которой я в младенчестве вообще осталась в живых или, во всяком случае, не стала инвалидом. И дело было не в том, что бабушка говорила «делов», «ложить» и смотрела глупые сериалы, просто мать никогда не позволила бы мне себя унизить, а с бабушкой я делала что хотела.
Мать, как я теперь не могу не признать, была, как и я, в некоторых отношениях тираном, во всяком случае, она требовала от меня исполнения моих домашних обязанностей фанатично и даже жестко. Этот фанатизм искуплялся только ее безграничной, ничем не измеримой добротой и фантастическим бескорыстием – мама во всем не знала (да и теперь не знает) меры, мудрено ли, что не желала знать меры и я?
Впрочем, замечу, что не будь моей детской самовлюбленности и того, что я называла «верой в себя», вряд ли я смогла бы выжить (а я смогла) и уж тем более завоевать какое-то уважение (а я его-таки завоевала) в том коллективе, в котором мне приходилось вращаться: все ж таки я очень сильно «выбивалась» из среды.
Наверное, взрослые тем и отличаются от детей, что умеют разделять эгоизм и здоровую любовь к себе, ну, я этого, естественно, не умела, да и умею ли сейчас?
Моя память шелестит страницами книг, и на чеховский образ странно накладываются мелодраматичные «Унесенные ветром»: мне всегда нравилась Скарлетт, в ней бушевали страсти, она любила и ненавидела, я всю жизнь, кажется, только и делала, что любила и ненавидела, так что ассоциировать с этой героиней мне было легко (поэтому я и совершенно не могу ассоциировать себя с диккенсоновскими героинями – в них страсти не бушуют, да и вообще, ни капли не похожи их светлые лики на меня, грешницу). Думаю, я не полюбила бы Рэта Батлера, встреться он на моем пути – не мой типаж, - хотя цельные сильные личности и не оставляют меня равнодушной. Однако все же он несравненно симпатичнее Эшли, по которому Скарлетт сохла столько лет, и который оказался таким мыльным пузырем.
Но я не Скарлетт, и, пожалуй, хорошо, что я так много читала в детстве, хотя не могу сказать, чтобы это мне чем-нибудь помогло, потому что все ошибки, которые возможно было совершить в моей жизни, я совершила. Но это, во всяком случае, научило меня думать, а с этим – честное слово – ничто не сравнится.
И тот, кто каждый день со мной, конечно, не похож на доктора Дымова – он, как и моя мать, не даст себя унизить, ну да ведь со мной иначе нельзя, - но есть в нем какая-то недоступная мне чистота и тот свет, который не обжигает, но греет…
А мне всегда так недоставало света.
И так хочется быть более достойной и более благодарной.
И так трудно…

Эти заметки носят личностный и рефлексивный характер и ни в коем случае не претендуют на статус сколько-нибудь серьезного исследования или даже мнения. Слишком сложен этот писатель, и слишком мало я о нем знаю, и слишком много я в романе просто не поняла...
И то, что я прочитала из критики, разобраться не помогает, скорее уж наоборот. Либо это явное упрощение, граничащее с искажением смысла произведения, либо дичайшие умствования, за которыми автор, кажется, скрывает такое же махровое непонимание, как и мое. Понравилась только вступительная статья Д. Затонского, но она о творчестве в целом...
Цель этих заметок – хотя бы сформулировать вопросы, возникшие при чтении, и набросать то немногое, о чем я могу говорить с уверенностью. Если это будет интересно кому-то еще, я буду рада. Кроме того, я надеюсь, что те из моих друзей, кто читал роман и понял его лучше меня, помогут мне с ним. Спасибо.
Собственно, я понимала все, пока не дошла до главы «В соборе». То есть само перевоплощение молодого священника во внушающего трепет Судию (хоть в тексте он так и не назван) понятно, логично и очень по-кафковски.
Но притча, рассказанная им К., абсурдна и непонятна, гораздо более абсурдна, чем весь роман, который, при всей мифологизированности и затемненности, отличает внутренняя логика и «строгость» ((с) Э. Канетти).
Весь процесс превращения (два кафковских слова рядом) К. из успешного, здорового, нормального молодого человека в покорно ложащегося под нож приговоренного описан предельно убедительно и логично. О Кафке не пишут обычно, что он психолог, говорят почему-то совсем об ином, но именно психолог он безукоризненно точный. Все душевные волнения, стремления, малейшие трепетания души К. прописаны со скрупулезной и чуть ли не медицинской точностью и наглядностью, выверены до последнего штриха.
Суд «Процесса» - это не суд человека над самим собой, т. к. в К. нет патологии, либо надо признать, что она гнездилась где-то невообразимо глубоко до начала (вернее же, окончания) процесса.
Да даже и в этом случае это не патология, а некая душевная слабость и хрупкость, в которой может быть повинен (опять кафковское слово) любой из нас.
Я не буду писать о поэтике Кафки, т. к., во-первых, об этом пишут много и даже чересчур много, во-вторых, его поэтика не является фактором определяющим.
Единственное, что скажу – метафора у него становится принципом построения всего текста (хотя, быть может, это звучит не вполне терминологично, но я такую формулировку отстаиваю). Вообще его приемом можно назвать гиперболизированную метафору.
Откровенно говоря, других художников, строивших большой эпический текст на этом глобальном принципе, я не вспомню. Может быть, их и нет. Кафка чрезвычайно специфичен.
Он обобщает. Он живет обобщениями, он – весь на обобщениях и из обобщения, но вся суть и внутренняя противоречивость в том, что они даются как лично пережитое, пережитое страшно, оголенным мясом и нервами.
Кроме того, Кафка насквозь эротичен. Но что опять-таки странно (странно НЕ-кафковское слово), даже его эротика, хотя описывает он, казалось бы, традиционные и естественные отношения, тоже воспринимается как нечто абсурдное. Может быть, потому, что почти все эти отношения гораздо меньше связаны социальными условностями, чем мы можем ожидать от отношений кафковской эпохи, а тем более от описанных на страницах книги?
Вообще Кафка не производит впечатления писателя начала XX в. Скорее уж это наш современник, только живущий в чуть иной реальности – реальности, существующей по своим, кафковским законам.
Наверно, все эти мысли высказаны хаотично и вразброс…
Мне трудно сформулировать лучше, слишком свежо и слишком противоречиво само впечатление.
Две вещи я совершенно не поняла в романе: притчи о Законе и поселянине и последней главы. Собственно, две последние главы мной и остались не поняты, а значит, не осмыслены.
Притчу о Законе я не хочу анализировать. Во-первых, в тексте уже даются толкования и не одно. Во-вторых, эта притча – самое абсурдное в логичной и стройной книге, когда я думаю об этом, я чувствую, что начинаю сходить с ума.
(NB! Может быть, абсурдность притчи символизирует абсурдность суда? Но это, кажется, слишком просто…)
Самое первое, что напрашивается: чтобы пройти к Закону, надо совершить преступление.
Второе, что само собой напрашивается – какого черта поселянин до смерти сидел у этих врат? Шел бы домой возделывать поля… Но в этом случае не было бы конфликта, а значит, притчи.
Вторая глава, которая мне непонятна, это глава заключительная, глава «Конец».
В К. есть ожидание приговора, когда за ним приходят (он сидит полностью одетый, и ему остается лишь натянуть перчатки), но нет смирения (ведь он предпринимает попытку сопротивления). И хотя и сказано, что он со стражами как бы одно существо, но К. не вонзает нож себе в грудь. Или это тоже упущение с его стороны?
Но этому я не могу верить, ведь это было бы совершенно по-рабски, а К. не превратился в раба.
В чем же он виновен? «Всегда мне хотелось хватать Читать далее...

Это цитата сообщения Изнакурнож Оригинальное сообщение

про камеди



Я крайне отрицательно отношусь к этому явлению вообще и к его персоналиям в частности. Когда они появились, их (или они сами себя) раскручивали под слоганом "наконец-то мы получили непетросяновский юмор", мол, юмор острый, настоящий, без ангажированности. Ну и резиденты, ясен перец, были почти что агнцы - такие вот чистые, не за бабло, а за юмор...
Что мы имеем? Мы имеем ребят, дорвавшихся до бабла и готовых за него душу продать: сниматься в мерзком кино или рекламе, петь - если это можно так назвать - якобы песни, шутить так, чтобы ублажить богатенькую публику, на которую работают ребята. То есть имеем апологетов того самого потребительского общества и самого низкосортного юмора, против которых они якобы выступали.
По мне - уж лучше Петросян. Он хотя бы не выделывается и ничего из себя не корчит. А эти... не помню, как его зовут... который в рекламе "орифлейма"... это отвратительно.
Лицемерие в полный рост.
***
Чуть не забыла. Петросяна не смотрю, меня тошнит от всех видов телеюмора, вплоть до "деревни дураков".

Это цитата сообщения Соль_Бесоль Оригинальное сообщение

Подарите мне такой на новый год!:)



Вот оно, лекарство ото всех моих переживаний!!! [640x366]

Какой вы алкоголик

Вы РИТТА_СТАШЕК, обычный алкоголик. Ваш девиз: "Алкоголизм - это болезнь. пьянство - приятный досуг."

Юзернэйм: Тесты на Libo.Ru

pereslegin.net/

А еще я завтра иду на День Встречи Выпускников (где будет ждать меня злая и разобиженная Фима... в последнее время я так часто кого-тообижаю, что даже сама от этого офигиваю) и медленно, томительно и трудно перечитываю "Процесс". Вернее, я пытаюсь прочитать его во второй раз, т. к. в первый мне помешали, а Диккенс кончился.
Кстати, не мог бы мне кто-нибудь объяснить (да-да, именно объяснить, и желательно на пальцах) философский смысл кафковского "Приговора" - самостоятельно я, ей-богу, въехать не смогла... Или посоветовать какие-нибудь хорошие работы "авторитетных источников". Спасибо)).

"Но если не брать во внимание
Пьянство и наркоманию,
Царили в мире гармония и красота.
И если не брать во внимание -
Эх, прелюбодеяние, -
То были б мы с тобой как Ромео и Джульетта"... (с)
Вот, привязались же строчки из нового альбома "Крематория" "Амстердам".
Всем, кто любит русский рок, рекомендую. Грустно, местами забавно, но в целом скорее невесело и вовсе непоже на то "шаляй-валяй", что пронизывало последние альбомы "КТ".
Очевидно, лучшие годы группы еще не миновали, напрасно я разорялась.
Отдельное спасибо за наводку и рекомендацию Skazo4najaTajga.

в замечательно отделанном тексте хорошо смотрится маленькая стилистическая или синтаксическая нелепость, она не разрушает целого, а только придает остроты и четче выделяется на фоне остального, гладкого и замечательного. Нелепо? Ну и что ж, зато как верно!
Весь Достоевский (в плане стилистики) построен на нелепостях, но это, правда, не прием, а один из принципов (бессознательных, конечно, но все же) поэтики, а потому не в счет...

Она стояла на перроне, куталась в огромный, в коричневую клетку платок и думала, как она его встретит. Он обнимет ее прежде, чем она скажет «Здравствуй», подхватит на руки, зацелует чуть не досмерти, и она зажмурит глаза, потому что все это будет слишком нереально, слишком похоже на сон. У него будет страшно загорелое лицо, и темно-синие глаза будут на нем блестеть ярко-ярко, точно чужие, не его. Он привезет, как всегда, целый чемодан подарков, целый сундук сказочных богатств из далекой восточной страны: удивительные духи и благовония – пряные и резкие, - какую-то дорогую одежду, которую можно будет надеть разве что перед ним, дома – ну и пусть, ну и пусть, - ожерелья и браслеты с мерцающими крупными камнями...
И, наверное, еще что-то, что она едва может себе вообразить.
Оставался час до прибытия поезда.
Не замечая, что делает, она теребила концы платка.
Не надо было приезжать так рано.
Она пошла в буфет и выпила чашку кофе. Больше ей не хотелось, да, честно говоря, не хотелось и этой, но нужно же было что-то делать, и она взяла еще одну.
Она думала о том, как он жил там, без нее, так долго, мучительно долго, и что он делал, и не было ли ему одиноко. Она знала: да, безусловно было; но знала и то, что скучать ему было некогда.
К ее столу подобралась с мокрой шваброй уборщица, нечистая и нездоровая на вид, и она брезгливо поджала ноги. Она не осознавала этого, но ей было мерзко от того, что это существо приближается к ней именно сейчас, в такую минуту...
В такое время.
Она торопливо допила свой кофе и вернулась на перрон.
Дул ветер.
Она постояла на улице и снова вернулась в тепло, и даже села смотреть новости перед большим экраном, но ничего не поняла и не запомнила.
Когда к перрону подошел поезд, ей казалось, что она ничего не соображает, но глаза жадно искали его среди выходящих, так что многие хмуро улыбались, взглянув на молодую женщину в большом клетчатом платке.
Но он вышел не из того вагона, откуда она его ждала, и заметил ее раньше. Он приблизился к ней легко, уверенно, такой высокий, стройный, страшно загорелый, и синие глаза казались немного чужими на этом до боли знакомом лице...
- Здравствуй, Инна, - подойдя, сказал он.
- Здравствуй, - улыбаясь, растерянно произнесла она.
Он очень нежно и осторожно поцеловал ее в лоб.
- Ты, наверно, приехала раньше, чем нужно, как всегда?
Все еще ничего не понимая, она кивнула.
Он вздохнул.
- Пойдем...
Они зашагали к остановке такси. Кажется, стало еще холоднее, и, ежась от промозглого ветра, она вдруг смутно почувствовала, что совсем скоро наступит долгая, тяжелая, мучительная зима.
28.01.2009

miniclip.com/sketch-star/en...id=2151240

Встреча

на отлично.
Странное ощущение свободы, от которой почти отвыкла.
Впереди английский, курсовик и полторы недели практики в школе...
Рада.

стремления к оригинальности, особенно когда оно приводит к оригинальности самого пошлого рода - фотографирования на фоне плюшевых унитазов и т. д.
Да, это тоже по поводу ав вконтакте.
"И это тот человек, который" и т. д.
Ха!
***
Елки-палки, что ни говори, а все-таки противно, как будто тебя саму в этот плюбшевый унитаз ткнули, фу.