Спасибо богам - или бесам?
за зябкое лето,
за долгую морось,
за серое небо без дна.
За сны бесконечных вопросов
И явь без конечных ответов.
За то, что мы - порознь.

Весьма затяжная весна.

Жил да был Он. Всея сущее.
Он поделил себя - людей придумал. Чтобы были они. Чтобы Его было меньше. Чтобы сущего стало больше.
Но ведь они - это Он. На новом витке. Витках.
Но ведь Сущее не может стать больше Его. Пускай Сущего и стало действительно больше.
Ему, должно быть, скучно.
Ему должно быть действительно невесело.
Но - по крайней мере - Он-то может придумать смысл.
Для Себя? Но ведь смысл все равно будет меньше или равен - Ему.
Тогда Он мог бы придумать смысл для них. Им тоже не дано выйти за свои пределы. Зато Он мог бы за их пределы выйти вполне.
Может, тогда Ему было бы веселее.
Может, тогда они смогли бы придумать Ему смысл.
Или - нет, не стать больше Его - просто немного сдвинуть свои границы. Самую чуть - за Его пределы.
Может, тогда и сущее - что?
может быть,
тогда
бы
сущее
перестало быть
о
жи
ло...............................


Самое непростое - выйти за пределы скудного себя.
Это называется "ограниченность".
Скоротаем вечность за чужими смыслами, Боги?!

Я никому не позволяла столько, сколько позволяла тебе.
Я никогда не позволяла себе столько, сколько позволяю с тобой.
Прикасаясь дрожащей рукой
К груди,
Разрываюсь: смеяться? запеть?
Слышу колокол сердца звенящий,
поющий любовь и покой.

Это не возможно переносить.
Внутри бурчит глухая ревность к моим, МОИМ...
поздно. Чужие. Только один - один! человек - почувствовал, что мне не хочется - не к кому уходить. Ему нужен помощник. Какая разница, кто.
Та же сила, которая заставляет смотреть в пропасть, гонит-толкает дальше.
Иду. Что ж.

Лучше бы зима осталась. Нет сил на тепло и на свет. Тишины!!! ради нее я кричать готова.
Вернулось то, что нечем лечить.

Разорваная, разодранная изнутри в клочья.

Это цитата сообщения Хорст Оригинальное сообщение

Заимствования. Ligrica.

Три вещи никогда не возвращаются обратно...
Время
Слово
Возможность

Три вещи никогда не следует терять...
Спокойствие
Надежду
Честь.

Три вещи в жизни наиболее ценны...
Любовь
Убеждения
Дружба.

Три вещи в жизни никогда не надежны...
Мечты
Удачa
Состояние.

Три вещи определяют человека...
Труд
Честность
Достижения.

Три вещи разрушают человека...
Вино
Гордыня
Злость.

И от себя добавлю:
Три самых долгожданных слова...
Я тебя люблю!
[600x699]

Они меня снова вымучили до медвежьего реву.
Теперь мне абсолютно "апчи!" на любые мелколичностные выверты коллег.
Дни крупнее мелочей.

Саша мне уже предлагает полетные плюшки.

Завидую ритмообразующему флегме.
Перехожу на дозы спокойствия.

Рубежи пошли. Первый пошел, второй пошел!
Перевалю за второй - и еще пару отсчитаю.

Я больше не влюблена. Саша - характер. Увы - не триединство.
Единый бы поцелуй утешения на прощание!

Остывая,
оглядываюсь. вокруг.
Надо же как-никак.

Главное: я больше не кормлю тигра.

Милая моя муза музыка, лечащая по вечерам, оберег сна и собственных моих разногласий,
плохой исполнитель портит скрипку и искажает стройный ряд звуков. Кажется мне, что сопровождение тебе нужнее музыциста.
Драгоценный мой оперенный огнь, греющий, оживляющий, пробуждающий от полувечностной зимней спячки,
свет и энергия твои бесконечны, но вечно направлены наружу. Не от того ли тебе их не хватает? Дружись с умеющими отражать, не искажая, и принимать, не отбирая.

Экое ты зеркало! - куда тебе до глаз людских?
уступи меня им.

Настроение сейчас - Я так давно мечтал о доле такой, о-веч-ной Доле такой, о вечной доле с овечкой Долли!

Эту грусть я в себе не оставлю.

Мне снятся все мостов печальные улыбки,
И заводи, затоны на пути
Живой реки.
Перила разрисованы узорами:
улитки
Застыли пятнами
увлажненной
тоски.

На мшистых берегах,
седы,
кивают важно
Березы, оступая от воды.
Сквозь сомны листвы
Глядят сочувственно лисички, дух овражный,
И облака вздыхают в тон: увы!

Так хочется рекой, оковы разрывая,
Нестись, плясать, играть, кидая волн лучи,
Вливая в море кровь,
Не зная
брега,
края,
Не чуя доски, камни, кирпичи

Чужих сквозных путей, дорог, поправших воду,
Смешавших отраженье облаков с сырой землей.
Так хочется! - но - эту безответственную моду
Мостов - к несчастью, исподволь,
Река
несет
С собой.

Тугая ноша, гнет
клейма над головою,
Сорвать! - и рвется сеть узорчая сна,
И в выси облака плывут тугой рекою,
Живой водой что в вечности непознана - вольна.

И еще: нет ничего опаснее, чем не воспринимать всерьез человека который часто шутит. Стена-то растет.

Узнала веснянку по одному-единственному, печальному знаку убыли. Минус, который иногда бывает слишком сложно признать. Сложнее только симметричный крестик расшифровывается. Убывает Юпитер, мой недолгий, неровный, равный бог.
Смиряюсь, силясь предчувствовать иное. Сделанные кем-то шаги на встречу, безоглядные шаги человека, не таящего ничего за спиной и не загадывающего.
Шесть кругой успокоительного на ночь, и я постепенно перестану дергаться.
Шесть месяцев - меньше, и я заполучу любимое число лет на десять в прокат.
Шесть на часах - и я знаю, что люди вокруг тоже готовы потянуться в мою сторону. Пересиливая привычку, стараюсь преобразовать уровнение "каждый первый раз вторая" в "каждый второй раз первая". Главное правильно попарно считать, и каждый раз будет вторым: одни-два, два-три, три-...
Чувство срывается в одну, тонкую и беглую мелодию: хочу видеть четверых и никого - в городе Черном Псе. Четверых, позволяющий мне то, что я себе не в силах еще разрешить. Чужое тепло как свое собственное. Чужая рубаха, тонкая - тоньше только кожа, холодная, прозрачная на руках - от холода - покрытая бледной синей сетью - тонкая, но прочная защита ткани от мыслей об одиночестве. Моя собственная на ком-то другом. Одежда роднит.
Смешно - осознаю, что принимаю каждого из ____ поступенно, по рекомендация предыдущего по времени знакомства.
Время мыслей на кончиках пальцев близится.
И - как всегда - неравнодушия в глазах одного человека из шести достаточно, чтобы мне хотелось будня.
Скоро книжная ярмарка. Надеюсь, мне дадут поторговать.
Там-то я и получу заряд жизни.

Гирлянда.
http://www.gallery.imagemaster.ru/cat8.htm
[523x699]

Влет.
http://www.gallery.imagemaster.ru/cat8.htm
Фотогалерея. Авторство тамошнее.
[680x523]

2.
[399x285]

1.
[624x342]

На данжене на дневники не заходилось.
Зашлось, но явно оборотными путями.
По нахождении пути уяснила, что меня отсутствие дневников на данжене ввело в неконтролируемый шок, да так, что больше нигде писать не хотелось, несмотря на то что - ,,,

Я скоро говорить разучусь. Сама с собой. Уж чего умела изредка!
Есть одна мысль. Завянет скорее, чем вызреет. А ведь - сюжетное сквозит. Когда, как?

Было обещано человеку, что он будет настолько прекрасен, добр и красив, что кто-то - неизвестно кто - совершит подвиг в его честь.
Человек жил и ждал этого кого-то. Человек жил и ждал от других подвига.
А потом на берегу озера осенью залез в воду - спасал котенка или щенка или свою будущую жену или ребенка или старушку или старичка или давнего врага или потерянного друга или себя и свой подвиг - и сказал себе: только ты и можешь совершить подвиг имени тебя.
А это только сегодня вечером я есть и никого нет. Так редко сходится. Так много мне нужно пустых комнат, чтобы писать в единении с собой.

Было? Что-то еще. Непродуманное, не отброшенное змеиной кожей.
Было?
Неширокое инфопространство имени меня было вычищено до блеска. За спиной горела отполированная запись беспредельных возможностей. В пределах "дотянись рукой" - те самые имена, которые грели душу. Я две недели разнашивала парадную улыбку и помечала в световом блокноте удачности.
Две недели где-то четыре месяца назад. Мельпоменчество более чем по мне. Свыклось. Срослось с неясной шкурой.
Какая дурость это - выпрямлять синусоиду. Вечновеселое светлоокое создание и в абстрактном-то виде вызывает у меня отвращение. Так с чего же это в конкретном мне - кроить из себя его? А вот кроила.
Пока случайно не порвала выкройку.

В какое-то из раннерабочих утр распелась о том, что всяк кузнец. В чем мой грех - мне поверили. Мне поверили дословную трактовку персональной линии жизни. И что теперь? Теперь у меня на душе греховный груз чужой боли, которую не изжить, которая еще только движется апогею. За которую я ответственна.
ОтвеТ- ственна. Куда тебе? за себя отвечать научись. Жить так, чтобы не краснеть перед зеркалом за еще не поросшие быльем встречи и взгляды. За то, что опять ничего нет. За то, что я могу получить все в человеке, кроме самого желанного. Иного человека.
Ни в одном.

Просто при мне еще никогда так не плакал взрослый человек. Так по-детски, больно и отчаянно. Кто же такого чудного ребенка загубил, занизив самооценку? музыкального, чистого, чуткого.
Куда все это барахло теперь во взрослом денется? не оприходуется, не развеется, останется случайным украшением.
Это к слову.
Не позволю себе плакать на людях.
Это тоже к.
Вторым и последнем в этой неразговорной проблеме будет - а как - не мне - привычное вопросное - как взрослому теперь, из которого отбирают последнее детство? у которого болеет мать. Болеет и физически и духовно, зараженная близостью безгласого и бесцветного, паническим страхом перед ничем.

Еще неясное. Больше не хочет выспрашивать почему - выпрашивать крохи когда-то ценного хлеба. Полтора года зашивали. Зашили во мне. Никогда не отучусь оглядываться на нее.
И - пора смирится - никогда и ни в ком не будет мне той копии, с которой можно будет в два голоса петь под гитару и спорить под литературу. Ни в ком целиком.
Так и в соратницах по работе. С более ярой и категоричной оказалось не в пример легче, чем с милой, общительной, контактной. Категоричная вечно несложная и упорная союзница. А милая-общительная-контактная одергивает меня, как лошадь. "Заумь". Не с утра. Но и не с вечера же, так, дорогая ? и не по полудни. И никогда. Нет мне симметрии. И это даже в издательстве! даже в институте дела слова!

Еще одно остановило по пути. Встретила свою учительницу. Вернее, видела. Мельком. Вечером взяла руки в телефон.
Бывают дни, когда человек очень занят.
Бывают люди, которых приятно просто услышить. Даже если им некогда.
Какая-то черная дыра у меня на ее месте.

Я хочу учится. Я хочу забыться, упиться учебой, загрузить фон до беспробудного сна ночью, потому что дома давят призраки чужих мыслей. Прикосновений. Милый и тихий, прикрытый любовью шип.
Так наболело от нелинейности. От отсутствия возможности за пару часов пережить неделю.
От неписания всего подряд.
От осязаемых плодов труда.
От безгласости. И
от отсутствия диалога.

Голова болит.
"Я не могу. Пожалуйста, ну можно я Вам хоть что-нибудь отвечу!"
"Что Вы!"
Нет. Нет и нет.
Стыд.
- Хочешь, я с тобой поговорю?
Хочу.

[250x507]
Какое-то скрученное, тугое чувство в груди и холодок внутри живота...
Черная дыра? - количество энергии выделяемой то же, и результирующая во внутрь.
Поглощая свет со стыдом голодной собаки, которую забросали мозговыми косточками, сжимаюсь до все меньшей точки.
Я говорю сразу на двух языках - чего же удивляться, что меня слушают на простом-привычном и на нем же отвечают "да-нет-какскажешь".
И второй голос глохнет, задыхается, сопротивляясь, тонет в тихой заводи. Низкий поклон тому, что учит смирению: навязанные уроки усваиваются с точностью до наоборот.
Если бы дикий крик не завял в застоявшихся водах... если бы я не знала, что мне будет за радостную пощечину...

Город тоже обречен утонуть: репринтное издание погребального плача по зиме раздают в бесплатно в грязных переходах льда без воздуха.
Облака полируют небо, и
крышы,
крыши -
крыши!
трамплины в море!
- задирают голову,
сыплют в лицо лунную пыль,
чумной песок и
бархатную крошку белого, съедобного мела.
Слизав с расцарапанной ладони дурную смесь, застываю на месте, впиваясь зубами взгляда в трамплины:
«Тот не лирик, кто, веря в душе в свой полёт, не бросится головой вниз с седьмого этажа».
А с некоторых пор растут в городах еще и достойные небоскребы.

"Твой Путь – твоя жизнь.
Сколько выпадет тебе идти по этому Пути и
что останется за той чертой,
где остановишься?.."(С)

Сложно быть виновной в том, что другой виноват. Сложно, но можно.
От этого только тяжелее.
Пусто? а что делать? можно делать правильное, говорить правильные слова и ими разрубать с лету конфликт. Но ВзаимоПонимание, которого не было в нужный момент, от правильных слов и вдруг не рождается.
Ночь заламывает руки. Шлет тревоги, которых до нее не было в окружающем вакууме. Вина? красные капли летят мимо. Кто-то видел, почувствовал ли? ничего не понял. Понял гораздо больше, чем было сказано, но промолчал.
Загубленный на целую компанию вечер. Что ж, по крайней мере, в нашем распоряжении был весь стол и немного дивана.
И как словами сказать, насколько все не в в порядке - тому - с кем я еще не умею говорить ни словами, ни авербально?
[699x536]

Тише-тише. Не пугайте его. Видите? - оно спит.
Кто такое оно? Ну, оно - это определенно нечто.
Видите звезды? я бы не стала утверждать наверное, но - *шепотом* оно их, кажется, ест.
Оно голодное? нет-нет, при чем здесь голод? просто звезды вкусные. Ох, что было бы, если бы оно не спало этой ночью! небо ослепло бы напрочь.
Но чаще оно все-таки спит днем. Что вы, вовсе не потому что днем нечего есть. Потому что ночью нечего спать.
Какое оно? а разве вам не видно? апельсинное. Апельсинное на белом фоне.
Грустно? почему? потому что оно - одно? ему скоро пора уходить? не стоит расстраиваться, право слов, оно не одно. Его много. И оно не уйдет, растворившисью. Оно не растворяется в белом.
И только не надо, не надо подкрадываться к нему с сачком. Попробуйте поймать настоящее сетью из слов. Во-первых, оно обидится, а во-вторых, ничего у вас не выйдет.
Вот и на чувство не стоит наводить пушечное дуло. Это рыжее бабочковое на белом птичьем фоне скоро само выйдет на охоту, когда небо откроет глаза.

Враки. Так - это не хотя бы. Так - это очень-очень много. Глупая ты, глупая! торгуешь тем, чего не имеешь. Ты больше не будешь думать головой, правда?
Поговори с ним. Он способен сказать больше, чем ты слышишь, потому что глаза твои слипаются и даэмон, душа, браслетом висящая на руке, закрывает свой главный орган седьмого чувства. Он спит. Но спит в объятиях другого даэмона.

Черное и многоглазое - это небо.

Серые и слепые - снеги.
А может, черные.
Капли неба.
Пятна, оставленные на подножном мольберте неумехой художником, смешивавшем краски вповалку со звуками.
Растерзанные на слога антипогодой.
Если бы не холод...
Если бы не холод, не держать бы тебе рук своих в его, теплых.
Невыразимое во взгляде четверть суток к ряду, и не стоило бы говорить что-то кроме, но -
Тебе опять мало. Еще долго придется добирать за всё несбывшееся. Учиться просить. Давать.
Позови!
Ты так вчера и не смогла сказать. сделать.
Все, что ты умеешь - это искать предлоги. Союзы.
Опасаться бестактности и предельно страдать от чужой сверхтактичности.
Позови. В других людях тебя всегда больше, чем в тебе самой.
позови

Но - вот бы я все-таки умела!..
Умела рисовать.

Если вспоминать построчно Ивана Карамазова, выходит, что не у одной меня сознание и под- умеют больше, чем глаза, руки, уши, голос и сердце.
Умей я рисовать, я бы наверняка выжимала тело и душу в поисках сюжета. Краски. Пятна на вечернем небе.
В моем теперешнем воплощении убиваюсь за другое.
А сюжеты приходят сами.
Не все из них заслуживают упоминания, ограничусь двумя.
Нарисую.

Первая страница.

Есть такие понятия, невозможные друг без другу, тянущие за собой одно другое. Брат-сестра. Мать-ребенок.
Свет-тень.
Да-да, тень, неявно, исподволь, прибита гвоздями ассоциаций к солнцу. Кажется, она приходит еще до того, как появляется подрумяненный небесный блин.

Солнечный день, настолько солнечный, что любая тень кажется гуще ваксы.
Лужайка с ежиком всклоченной травы - должно быть, после короткого, но эмоционального дождя ее еще не успел привести в сухой, официально-деловой вид жесткий, причесывающий всех под одни грабли менеджер придворового хозяйства.
Над лужайкой - пятна радуги в дышащем, влажном воздухе.
На лужайке - двое.
Одна - девушка, улыбающаяся, счастливая днем и погодой и своим внутренним настроением. Молодая. Ясная. Ждущая чего-то хорошего толи от дня, толи, непонятно почему, от окружающих. А скорее от себя.
Ее глаза закрывают руки человека, подошедшего сзади.
Девушка доверчиво понимает этот жест как игру.
А зря.
Потому что вместо человека за ней стоит тень.
Черная.
На первый взгляд.
Сотканная из тех же радужных созветий, только намешанный друг на друга, смешением своим создающих цвет ночи на взгляд второй, более придирчиво-глубокий.
Эта тень - не ее тень.
Эта тень ждет ответа, ждет, чтобы девушка угадала, кто стоит у нее за спиной. Кто закрыл ей глаза.
Что-то будет?
Девушка не знает этого человека, не угадает имени и, побледнев, перестанет улыбаться, когда обернется, когда тень уберет руки.
Или, когда она назовет имя, он обретет цвет.

Вторая страница.

Закат, бледный, холодный закат поздней осени.
Справа - частичка равнины. Серо-зеленой, твердой на взгляд.
Слева - падающие в равнинну горы. Две. Одна крупная. Другая - слабая, недокормленная. Обе горы бледно-фиолетового цвета, который местами темнеет, местами светлеет, отмечая складки и неровности кожи гор, и переходит в иссиня-белый на самой маковке горы.
Первая гора - эпицентр картины, кульминация схваченного действа. За ней, с того же боку, с которого находится вторая гора, срывается вниз солнце, цепляясь за плечи первой, неловкой махины дрожащими руками-лучами. Сама гора того же бледного цвета.
Она вскрыта. Вспорота некрупным округлым ножом, такими намазывают масло на хлеб. И как мягкое, теплое масло слоистой гармошкой отделяется от куска, так и верхний слой горы - внешний - поднимается, открывая цветущие в ее плоти камни, яркие, спелые самоцветы, мелко-синие по краям, ближе к коже горы, проходящие весь спектор до красного и из красного создающие рисунок огня, каменного огня.
А верхний слой, толстый, темно-бурый, вскинутый кверху, уходит в самое небо и в небе становится черыными облаками.