Ведь ты пойдёшь со мной? В наше с тобой Завтра. В то завтра, которое у меня отняли другие. Ты не задашь вопросов, ты доверишься моим глазам. Я оставлю всё как есть и возьму твою протянутую руку. И мне всё равно, что будет в этом Завтра. Оно должно быть светлое и вобрать в себя всё то хорошее, что я когда-то ожидал от жизни. Мы пройдёмся через тёмный лес взглядов, мы поможем друг другу перевалить через острые скалы осуждений, мы отплывём под нашим парусом надежд, мы постоим под тёплым дождём нашей мечты, вырвем и обвяжем вокруг шеи кусочек нашей радуги. Мягкой губкой вытрем тёмные тени прошлого, шутя и смеясь поспешим разобрать цветные мелки нашего калейдоскопа и обгоняя друг друга нарисуем наше Послезавтра. Мы сядем спиной к столетнему дубу, возьмём и переплетём пальцы и вместе посмотрим на небо. Я забуду всё зло своей жизни, ты оставишь во вчера свои тревоги, и мы станем новым островком новой мечты и новой надежды, и не будет нам ни печали, ни смерти, ни потерь.

Весна на улице, обнажаются женские ноги, замирают мужские сердца, адреналин выбрасывается в кровь в рекордных количествах, пещеристые тела разминаются, в ожидании показательных выступлений, полицейские потирают руки в нетерпении, когда по парку в укромных уголках будут выслеживать и "задерживать" милующиеся пары, продавцы мороженного и охладительных пытаются определиться покупать или арендовать холодильник для торговли на вынос, продавцы зонтов-навесов собираются поднять цены, владельцы домов отдыхов погоняют персонал чистить заплесневевшие комнаты, администраторы ресторанов и кафе пересчитывают стулья и столы, которые будут устанавливаться на улице и во двориках, резко возросло посещение тренажёрных, и завершается ревизия гардеробов.

Одним словом, весна на улице.

Я видел тебя во сне. Давно ты мне не снилась. А сегодня ночью. Возможно, ты опять думала обо мне. Я видел скорее всего даже не тебя, а тот образ который создал у себя в сознании. Отверзнув мир ты пришла ко мне. На этот раз на самом деле пришла. Я спросил у тебя "Где ты была?", и ты ответила "Нигде". Такой нелогичный и такой глубокий ответ. Ты открыла дверь и позвала меня "Входи". Я подумал, что столько лет я ждал этого, а сейчас... Я не вошёл, и тогда ты вышла ко мне. Такая робкая, молчаливая. Я поднял твой взгляд, прикоснувшись пальцем к твоему подбородку. Ты молчала, но я понял, что ты вернулась ко мне. И останешься со мной, отныне, и присно и во веки веков. И все умершие мечты, желания, утопленные и разрушенные...

Жаль, что это всего лишь сон и проснувшись я понимаю, что ничего этого не только не будет, но и никогда не было.

Есть у меня хорошая знакомая. Молодая, красивая, талантливая и... одинокая. Я у неё что-то типа наставника и психолога. Недавно познакомилась с одним человеком. Тоже молодым, талантливым, наверно успешным и... Даже не знаю как объяснить и что сказать про их отношения. Уровень отношений тот, который не совсем стандартен в этом обществе. Если начинать о них говорить, то тут же налетит целая туча блюстителей порядка, общественной морали и абсолютно "правильных" квочек, которые в лучшем случае раскудахчатся и будут выбрасывать в виртуальное пространство ту же бросовую и просроченную субстанцию непонятной и уже ненужной природы, которая не нужна ни им самим, ни этому обществу. Терпеть не могу таких. Как сказал Ремарк про своих учителей "такие держат свод моралей наготове, в кармане жилетки и достают по мере необходимости". Квочек тоже понимаю. Их ограниченность не позволяет их сознанию подняться чуть выше дозволенного их мамашами, соседками и подружками. Их пугает новизна, ибо интеллектуальная константа, мускулы эрудиции их настолько одрябли, что не в состоянии понять и поднять что-то большее, чем обывательская и стандартная мораль. Всё должно быть заранее для них очерчено, как тетрадки в клеточку и каждый день своей жизни они заполняют в эти отлинованные и стандартные клеточки.

Вернусь к этой девушке. Напряжение личностей - вот как назову их скоротечные и мучительные для обоих отношения. Есть всё, кроме терпимости и понимания, что жизнь даётся однажды, и потеряв родного человека, ты рискуешь никогда его не вернуть. Понятие родного человека - это не совсем родство. Понятие родного человека - это отрезанный на прямой пространственно-временного континиума момент абсолютной совместимости двух совершенно незнакомых людей, момент истины, если хотите. Это не просто зеркальный слепок. Ведь чем умнее, нравственнее и талантливее человек, тем меньше шансов, что он встретит своё подобие. Основной момент, о котором все забывают, что сближение начинается с той секунды, когда подобный человек восхищается другим и в своём сознании поднимает его над собой. Пусть даже на секунду, но поднимает. Без этого не бывает страсти, глубоких чувств и сближения. Во всяком случае для людей, чьё сознание обременено непозволительно пристрастным фильтром отбора.

Вот так и получается, пока те, которые спокойно, методично отбирают партнёров как собиратели морской капусты с прибрежной зоны, другие устанавливают высокие планки и ведут жесточайший отбор, в результате которого они рискуют остаться одинокими на всю жизнь. В этом случае, даже не знаю, что советовать людям: опустить планку до уровня большинства или оставаться самим собой?

Когда однажды я уличил человека во лжи, вернее в нарощенной терпимости, она мне ответила: "Да, я так говорила и так считала. Но есть вещи, которые более невыносимые, и среди них первое это одиночество". Я понял, и простил.

Секс - важное, но всего лишь дополнение к отношениям между полами. Сами отношения должны зиждеться на чём-то другом. Если спросят "На чём?" ответить не смогу, не знаю. Или в это прекрасное весеннее утро не знаю. Но когда меня спрашивают, как выбирать любимого человека, первый признак, который я рекомендую обязательно принимать во внимание, так это порядочность. Порядочность вообще творит удивительные вещи с любящим человеком, а с семейным человеком вообще сверхчудеса. Порядочность заставляет работать, учиться, отвыкать от вредных привычек, правильно говорить, одеваться, содержать свою ротовую полость и тело в пределах санитарных норм, не болтать лишнего, не молчать, когда надо что-то сказать, подраться и даже победить, плодить здоровых детей, воспитывать нормальных граждан, хороших жён и в свою очередь новых порядочных мужей. Вот что такое порядочность.

Когда ты расстаёшься с кем-то больше всего жаль собственных образов, которые ты создаёшь об этом человеке. Целая коллекция ассоциаций, ожиданий, предположений и надежд вдруг обнаруживают себя искусственно раздутыми, а вес их неподъёмным, уже в новом, реальном мире без этого человека. Бросать жаль, нести с собой не получается.

Не устаю удивляться некоторым женщинам, которые даже не знают, что такое жизнь. Вырастили в инкубаторе, прочитали пару-другую книжонок, пару-другую журналов, послушали мам и тётушек, вышли/собираются выходить замуж и считают, что они не только знают жизнь, но и являются столпами морали. Живут в тунельных переходах - рождения-смерть - даже не стеклянных, чтобы увидеть, что происходит за пределами их кельи, мирка, коморки, выхватывают только ту информацию, которая соответствует их убогому мировосприятию. Они считают, что случайности и несчастья, которые произошли с другими никогда не произойдут с ними, шипят распустив капюшоны и покачиваясь на хвостах. :) Потом, когда жизнь хватает их за волосы и швыряет об землю, лицом об булыжник мостовой, сходят с ума или не удержавшись на одной ступени ниже, начинают катиться к самому низу. Беспощадные как подростки и немилосердные как пластмассовые куклы, формируют они ханжество общества, и считают себя апогеем нравственности и моральных устоев.

Пишу, и стираю. Не потому, что полирую мысль или стараюсь сделать свои предложения более доходчивыми. Я просто не хочу, чтобы ты когда-то это увидела. Я не могу сказать, что я стал схимником или мерная поступь моей жизни нарушена. Нет, я восстановил её, как и писал, изменил судовой журнал, переправил записи, и почти не осталось ни одного свидетеля моего замешательства, страха, отчаяния и подросткового страха потерять тебя, чувства и свои мысли о нашем завтра. Всё исчезло, я не могу сказать, что я горюю по этому поводу - отболело и опало тленом - , не могу утверждать, что радуюсь этому. Но ты знаешь, тяжелее всего то, что когда ты опорожняешь свою жизнь, чтобы заполнить её кем-то и вдруг этот кто-то поворачивается и уходит, пустота от незаполненности разрушает очень многое внутри. Да, внутри, ведь снаружи всё остаётся как и прежде: средней упитанности физиономия, приглаженная и приемлемая, отюженный костюм, свежая сорочка, и обязательно одеколон. Надо оставлять после себя шлейф приятных эмоций. Но эта пустота. Она возникает вдруг, обознает свои права и никуда её не выгонишь. Я бы не хотел, чтобы ты когда-то это прочитала. Не стоит. Это как мир, многое внутри бурлит, но покуда обозначенные границы не нарушены, всё считается сбалансированным и гармоничным. Даже если человек охапками сжигает свои чувства, желания и мечты.

Куда обычно ходит средний житель моей страны? В лучшем случае на берег моря или какой-то парк. Паб или ресторан. Я - не исключение. Я пробую разные пластинки, настройки, плоскости и пространства, чтобы быстрее заполнить память хоть чем-то с момента, когда мы расстались. Даже отрицательные эмоции меня сейчас устраивают, я как покупатель во время дефолта: приобретаю всё, чтобы обменять девальвированные чувства на что-то, чтобы то ни было. Я искусственно нагромождаю события, людей, беседы, проблемы, дни, встречи, чтобы удалиться от тебя, от себя и от нас, связанных даже теоретически. Я справился, я - не тот, который сходил с ума, неподобающе боялся жизни, в которой вдруг тебя могло бы не быть. Просто я думаю, я всё время думаю, что когда мы будем подводить итоги жизни, чем будем мы обозначены друг для друга. Нас ведь спросят, пригвоздят этим вопросом о том, что произошло между нами и нам надо будет дать оценку самим себе и друг другу. Я не знаю, что я скажу и буду ли жалеть.

Ночь, какая ночь
Качает ветер паутинок кружева
Прочь, куда-то прочь
Ведёт дорога в Млечный путь и в никуда.

Я понимаю, что должна цвести сирень
Фонарь качнётся и толкнёт немую тень.
Я понимаю, что за осенью зима
Но не понять, что я один и ты одна.

Бог, а вот порог
Я не хочу искать правдивые слова
Толк, да видит Бог
Его не будет в этом мире никогда

Я прочитаю то, что память сберегла
И провожу тебя до самого угла
И не боюсь, что тонет молодость в вине
Боюсь, что перестанешь сниться мне

Ночь, какая ночь!
Зажгу огарочек расплавленной свечи.
Дождь, прохладный дождь
Пусть говорит, а мы с тобою помолчим.

А вдруг ты спросишь тихо "Как твои дела?"
И так захочется мне твоего тепла.
И не боюсь, что говорю я сам с собой,
Боюсь, что не услышу голос твой.

Дождь за окном. Весенний дождь. Сток видно пробило ржавчиной, и вода журчит. Как когда-то в детстве. Не могу отмахнуться от этого звука и непонятных и смутных веяний памяти. Странная она, эта память. Наступает момент, когда она перевешивает все твои реалии сегодняшней жизни и оказывается самым важным из всего, что дано свыше. Ты макаешь собственные ощущения настоящего в свою память, как печенье в шоколад и кладёшь на язык. Без этого ощущения реалий какие-то разорванные и им не пройти в твой внутренний мир.

Интересно, а кто ещё слышит дождь. Или хотя бы его замечает. Думает о нём и выуживает из прошлого связанные воспоминания. Предвестник новой жизни и родитель весенней красоты и "буйства красок". На улице и так в это время никого не бывает, а сейчас вообще пустынно. Только машины по лужам и постепенно выключающийся свет в окнах. Хочется что-то сделать в такую погоду. На берег выехать, на мокрый песок, что ли. Море под дождём бывает особое. И песок особый. Спокойное. Редко, когда какой дурак в дождь едет на море. А я выходил, было интересно. Правда, это было днём. Песок другого цвета, и море странное. Блюм-блюм, крупные капли, вода об воду.

Тихо-тихо, касаясь клавиш, ты начинаешь прикасаться к жизни.  Обнявши плечи стоишь на берегу, и от весеннего ветра кожа пупырышками, но мысли и чувства далеки.  Ты смотришь на горизонт, и ветер об волны помогает тебе заглушить твои тревоги и переживания.  Жизнь сзади подталкивает тебя в воду, потому, что это логическое продолжение того, что должно происходить с человеком, который разделся и ступил на кромку берега, но ты думаешь, может повернуться и пойти назад.  Вопреки правилам.  Пойти против, уже в который раз.  Но внутри тебя живёт преграда, последняя преграда, сродни той, которая живёт в сознании тонущего человека, и порвав которую, он уже не противится воде, которая врывается и разрывает ему лёгкие.  Это ещё не конец, однако ты понимаешь, что ни один из компонентов твоего сегодняшнего мира не перевесит желание почувствовать эту последнюю преграду.

Когда человек перепивает?  Тогда, когда он слышит свой собственный голос и свою речь, как исторгаемую другим человеком.  Он говорит и слушает себя.  Если у кого этого не было, значит он на самом деле не перепивал.  Он просто слушает себя, возможно не удивляясь, и, конечно же, не восторгаясь, но он понимает, что в этот момент разошлись как ступени эскалатора два человека, живущих в нём с того момента, как он осознал себя и окружающий этот мир.  Удивительным в этом является то, что до сего момента, ты не мог разделить этих двух людей, как сиамских близнецов, сросшихся головами и сердцем.  Но именно в этот момент ты понимаешь, что они могут жить раздельно и ты с любопытством наблюдаешь за своим вторым я.  Раскрепощённое Я витает в твоём мире, не замечая тебя и ты не можешь, взяв его за плечо, осадить и посадить на место.  Оно расплачивается с тобой за годы вынужденного молчания и ты, как будто ощущая свою вину, перед забитым насмерть человеком, думаешь больше не о том, зачем ты его убил, а о том, во имя чего ты растоптал в себе эту душу.  А когда ты пытаешься натянуть стальной трос памяти, ты не вытаскиваешь из прошлого ничего стоящего, ради чего стоило становиться убийцей.  Люди вокруг смотрят на твоё неожиданно освободившееся эго и чаще морщатся от нелицеприятности оборотов, которое оно использует и несоответствия твоему обычно такому правильному портрету.  Ты шмякаешь об тарелку ложку салата, рядом приземляешь кружок колбасы, предлагаешь кому-то долить водки, смотришь в окно, отворачиваешься от чужих взглядов и тебе становится тоскливо в этом балагане.  Ты отжимаешься от стола, вызывая встревоженные взгляды дамочек и грозные взгляды мужчин, готовых дать тебе в рыло, отступаешься, не удерживая равновесие, слышишь недовольное цоканье тех, кто умеет правильно и достойно вести себя за столом, бросаешь прощальное и ненужное никому приветствие за столом, одеваешь пальто на одну руку, роняешь шарф, просишь извинения у хозяина дома и уходишь в ночь.  На улице таксисты, готовые везти тебя домой, ловят твои взгляды, и предлагают свои услуги.  Ты направляешь было к ним, потом останавливаешься, смотришь себе под ноги, вспоминаешь, что тебе плохо, нет, не потому, что тебе хочется блевать, а просто, по человечески тоскливо, одиноко и поэтому плохо, сплёвываешь и закуриваешь.  Поздние продавцы, те же таксишники с интересом наблюдают за тобой, что же ты такого сейчас выкинешь: пьяные ведь ведут себя не так, как трезвые.  А что ты можешь сделать?  Что вообще человек может сделать в такие минуты?  Посмотреть на звёзды, попытаться кому-то позвонить, чтобы тебе не ответили и зашагать, задавая колючие вопросы своей памяти.

Уже становится светлее, и скворцы по утрам более наглые в своих выкриках.  Посеял клевер под целлофановой накидкой, взошло.

ПН

Тоскливо.  Вечер.  Я один и не один.  Один из последних вечеров.  Я уже не пью так безбожно как раньше.  Мне от этого не легче, и не тяжелее.  Я хочу жить.  Хочу жить по прежнему, чувствуя, переживая, влюбляясь, сближаясь и оставляя людей.  Я смотрю на свои руки, и они сейчас значат больше, чем мои глаза, уши и язык, потому, что только они в состоянии увести меня в мир.

Мелкий дождь моросит, и падает на холодное стекло, убегая вниз маленькими ручьями.  Также и мои мысли и чувства разбиваются об холодную поверхность этой ночи и им не за что зацепиться, чтобы вернуться ко мне теплой струёй и гладящей ладонью.

Я снова и снова отпиваю вина, пытаясь поднять память рукой, как покрывало восточной женщины, чтобы увидеть хо ть что-то.  Я слишком сильный, чтобы упасть, но лучше бы воззвать к милосердию Судьбы и Вершителя, чтобы хоть что-то изменить.  Я не могу ничего сделать, мир ли вокруг слишком закоснел, я ли слишком глубоко ушёл в себя, потеряв всякую ниточку с внешним миром.

Порой мне хочется уйти в ночь, как раньше.  Без предупреждения, без цели, без времени.  Просто вышагивать ночью, без музыки и фанфар.  К кому-то, кто ждёт меня и моего прихода, и кому-то плохо, что нет меня.  Но нет такого человека, все достаточно комфортны и уютны в своих квартирах, компаниях и каньонах.  Там не будут бежать реки и не будут падать водопады, но может так и лучше, так спокойнее, так увереннее.  Но меня душит это спокойствие, пусть даже меня нет и никогда не будет в мыслях этих людей, я не могу смириться и убаюкать своё сознание тем фактом, что люди могут вот так просто и уютно проживать свою жизнь.

Что или кого я ищу?  Я не знаю, но мне плохо, больно, одиноко и тоскливо.  Отзовутся все те, кого я знаю и поспешат на помощь, но разве они могут мне помочь?  И есть ли кто, кто может мне помочь?  Возможно, что и есть, тот, кто страдал и мучался, не меньше, чем я, кто от этой жизни почти ничего не ждёт, если меня не будет рядом.  Но есть ли такой?

Жизнь, город, страна и весь мир кажутся мне тесными и мне надо просто сжечь ещё один вечер в этом тоскливом вечере, в надежде на то, что завтра будет другое и мне не придётся спотыкаться и падать в эту пыль, и не будет нужно ничьё плечо, из-за которого я смогу смотреть на догорающий камин и искры от него.  Я, наверно, смогу, совладаю, справлюсь, как и всегда, расправлю плечи и снова выйду в люди, тянуть свою лямку и прятать свои кровавые мозоли под рубище.  И все будут думать, что у меня всё хорошо и ночи не тянутся так долго, и я не просыпаюсь весь в поту и издёрганный кошмарами.  От добра добра не ищут, и я не хочу этого.  Но как мне унять эту боль внутри себя, как расправиться с тревогой и со своим взглядом в никуда.

Как мне хочется иногда убрать прядь с чьего-то лица, прижаться, и вдохнуть запах волос.  Но мозг, сознание сканирует людей на каждый миллиметр дефекта и сваливает к моим ногам эти пороки и недостатки как воины сваливают к ногам полководца военные трофеи, ожидая его решения.  Могу ли я сделать вид, что не замечаю всего этого?  Моё сознание, мой самый верный воин отвернётся от меня и предательство неминуемо покарает меня, поэтому я отворачиваюсь от людей, абсолютно лишённый какого-либо права на снисходительность.

ПН

Добрый вор

Жил в одном городе вор. Звали его Абдулла. И была у него мать. Фатима. Он был не просто вор. Он был добрый вор. И даже очень благородный. И ещё, дети, воры бывают ведь разные. Некоторые обворовывают дома, некоторые залезают в карман, кто-то залезают в казну, а кто-то ворует детей. Конечно же, Абдулла был вор карманник. Вы, наверно, вспомнили Алладина? Он ведь тоже был вор. Но это другая история.

Почему же Абдулла был добрым вором? И даже благородным. Абдулла не мог не быть добрым, потому, что он верил в Бога. Странно, да? Вор не должен верить в Бога, но Абдулла верил. Может он поступал неправильно, но однако он не мог по другому. Он не забывал молиться, не забывал поститься, и даже иногда ходил в мечеть. Старая Фатима не знала, что Абдулла – вор. Он уходил на рассвете и возвращался ночью. Как и покойный отец Абдуллы в прошлом. Потому, что жили они в квартале носильщиков и отец Абдуллы был носильщиком на местном базаре. Но Абдулла не смог продолжить путь отца. Какой может быть путь у отца-носильщика. Путём отца может идти сын звездочёта, или лекаря, или воеводы, а как можно идти путём носильщика? Может и тут Абдулла поступил неправильно, но он всё равно не пошёл по стопам отца.

У Абдуллы были свои правила. Он никогда не воровал у детей и женщин. Он никогда не забирал у человека из кармана всё. Он никогда не воровал хлеб. За всю свою воровскую жизнь, Абдулла не ранил никого. Даже не ударил. Хотя его самого били часто. Иной зевака мог услышать за спиной «Извини». И это был Абдулла. Абдулла извинялся за то, что залезал в карман. Да, он извинялся за то, что он воровал. Вот потому, я думаю, что он был добрым вором. И потому, я думаю, что он был благородным.

Когда утром Абдулла шёл на «работу» – он ведь именно так и называл то, чем он занимался: «работа» – его все приветствовали.

«Здравствуй, Абдулла! Выпей чаю у меня» - кричал чайханщик, который вставал раньше всех, чтобы почистить свой духан и приготовить завтрак для тех ночлежников, которые собирались в путь ранним утром. Запах свежезаваренного чая разливался по кварталу и дразнил ноздри.

«Здравствуй, Абдулла! Может тебе завернуть свежую лепёшку? Она горячая и если ты положишь в него немного масла, это будет вкуснее любой еды на свете» - кричал лепёшечник, разламывая пополам хрустящую лепёшку, похожую на маленькое солнце.

«Доброе утро, Абдулла! А может ты мёда хочешь? Посмотри, какой у меня горный мёд. Он жёлтый как янтарь, прозрачный как стекло и ароматный как духи красавицы. Это лекарство, а не мёд!!!» - вторил им продавец сладостей.

«Доброе утро, Абдулла! Не надо ли тебе починить чарыхи? Мне вчера привезли из страны Великих Моголов самую прочную нитку. Если я починю тебе чарыхи, сносу им не будет!» - повторял башмачник, зажимая во рту длинные кусочки нитки для прошивания обуви и стуча своим молотком.

Все они знали, что Абдулла – вор, но держали старушку Фатиму в неведении, чтобы не огорчать её. Абдулла никогда не своровал ничего в своём родном квартале и даже помогал старым людям доносить корзины с покупками до дома.

Абдулла не был единственным вором в этом городе. В городе были и другие воры, но только Абдулла был известен в своём квартале. Все остальные скрывали своё ремесло. И только он был добрым и благородным. Все прочие воры не гнушались воровать и у себя в квартале, и могли в тёмной улочке снять покрывало с одинокой женщины и опозорить её, оставив голову без покрытия, могли позариться на чужую лепёшку или же отнять медяки у нищего.

Может поэтому у Абдуллы не было друзей. Когда-то, когда он был совсем юнцом, у него могли быть друзья, но кто станет другом вору? Конечно же, другой вор. Но какой вор станет дружить с тем вором, кто извиняется за своё воровство? Поэтому, никто с Абдуллой и не дружил.

Зато у Абдуллы была девушка. Красивая. Звали её Зибейда. Зибейда была во восточному очень красивая. У неё были тяжёлые бёдра, как батманы с зерном, осиная талия, томные глаза и... А больше Абдулла ничего не видел, потому, как и любая другая восточная красавица, Зибейда ходила под покрывалом. Про то, что у Абдуллы была девушка, не знал никто: ни его мать, ни соседи, ни городской мулла, ни даже сама Зибейда. Об этом знал только Абдулла, так как девушкой его она была в его мечтах. Она была дочерью... нет, не султана, и не халифа. У отца её была своя лавка, где он торговал восточными сладостями: рахатлукумом, казинаки, халвой, нугой и прочим товаром. Но какая разница для бедного вора-карманника между дочерью халифа и хозяина лавки: она одинаково недоступна.

Но Абдулла не жаловался. Каждый вечер, когда Зибейда приходила к отцу, чтобы помочь ему закрыть лавку и собрать что-то из лавки домой, Абдулла забыв про свои воровские дела, спрятавшись за

Читать далее...

Начал писать сказки про детей. Вот первая.

***

Мальчик из стены

Жила-была маленькая девочка. Жила она со со своими родителями – папой и мамой. А ещё у неё была сестра и брат. Жили они в кирпичном доме. Вернее жили они не совсем в доме, а в подвале. Там было зябко и сыро. По утрам отец этой девочки уходил из дома. Считалось, что он уходил на работу. Мать работала тоже, но дома. Стирала, готовила, как и другие матери. Одним словом ухаживала за домом. Брат и сестра этой девочки были старше её. Намного. Брат играл во дворе с мальчиками, а сестра уходила беседовать с подругами. Им было неинтересно с ней. Она попыталась несколько раз потянуться с ними, но она была маленькая, не умела быстро бегать и бить по мячу, а также не понимала беседы, в которых участвовала её сестра. Поэтому она чаще оставалась одна. Совсем одна. Никто не знает как, но она научилась читать. И она полюбила читать. Была у неё одна беда. У неё не было новых книжек, и поэтому она читала то, что ей удавалось найти. Книги, которые она находила были разные, часто непонятные. Но больше всего ей нравилось читать сказки. Стоило ей прочитать несколько строчек, как она понимала, что это сказка. И не останавливалась, пока не дочитывала всю книгу. Но из-за того, что книги ей приходилось доставать где попало, у её сказок часто не было начало, и что хуже всего у них не было конца. Это её очень сильно огорчало, и часто она из-за этого плакала. Кроме книжек и семьи в её мире присутствовал ещё кое-кто. Это была бабушка. Бабушка жила далеко, и поэтому она виделась с ней нечасто. Она запомнила бабушку по запаху её старого дома, зелёным, хотя и потухшим глазам и пухлым, но уже покрытыми морщинами рукам. Она лучше всех жарила картошку. А ещё был почтальон. Он не разговарил с ней, хотя она старательно здоровалась с ним, каждый раз, когда он проходил мимо и замечала его. А ещё был кот. Девочка любила кота и таскала его, когда читать было нечего. Он спал, с утра до вечера, умудрялся спать даже тогда, когда она тискала его в объятиях и переворачивала во все стороны. Он просыпался только тогда, когда мать готовила что-то у плиты; он бежал к ней и начинал тереться об неё усами и хвостом. И ещё, она часто наблюдала за вороном. Он казался ей мудрым, потому, что сидел высоко и почти никого не замечал. Она пыталась с ним заводить беседу, но возможно из-за того, что он сидел очень высоко, он не хотел её замечать. Зато, она узнала что тот, кто высоко сидит разговаривает с теми, кто сидит низко, неохотно.

Не было бы ничего особенного в этой истории, пока не появилась в её жизни Винди. Она была старше и дружила с сестрой девочки. Звали её не Винди, а по другому, но обращались к ней именно так. Потому, как она сама так представилась, и требовала, чтобы её звали именно так. У Винди были белокурые волосы, голубые глаза и пухлые губы. Девочке она очень нравилась, потому, что она часто видела такие лица в книжках со сказками. Только Винди не беседовала с девочкой, она посмотрела на неё, обернулась к подружкам, что-то им сказала и они рассмеялись. Но именно на следующий день в жизни у девочки произошли изменения. Она услышала своё имя, произнесённое шёпотом. Она обернулась и услышала, что голос звал её из-за перегородки. Она удивилась, отложила книжку и вслушалась. Её позвали ещё раз «Девочка?!». Голос с небольшим присвистом. Она отозвалась:

- Да? Кто это?
- Неважно кто. Важно зачем.
- Хорошо, зачем?
- Я пришёл, чтобы подружиться с тобой.
- Но я не звала тебя.
- Ты не рада мне?
- Я не знаю тебя, как я могу быть рада тебе? И я никогда тебя не видела. Кто ты?
- Я же сказал, неважно кто я, важно зачем.
- Ты хочешь поговорить со мной?
- Да. Именно. Тебе не нужны друзья?
- Со мной ещё никто не дружил.
- Я буду с тобой дружить.
- А как это: «дружить»?
- Ты не одинока?
- Я не знаю. А что это такое?
- Ну разве тебе не хочется иногда поговорить с кем-то, что-то кому-то рассказать и что-то услышать?
- Хочу.
- А с кем ты сейчас говоришь?
- С мамой. С папой. С сестрой. С братом.
- Значит я тебе не нужен?
- Я не знаю. А как тебя зовут?
- Зови меня... Саунд. А ты будешь для меня Лайнс. Можно?
- Но у меня есть имя, Саунд. А это твоё настоящее имя?
- Да. Или почти, да.
- А ты сейчас где? За этой стеной?
- Нет, я в другой стране.
- А где это?
- Далеко. Очень далеко.
- Ты обманываешь меня!

И хотя девочка была маленькая, её уже обманывали в жизни не раз, и она уже умела недоверять. Она выбежала во двор, и обежала дом со всех сторон. Но ничего подозрительного не увидела. И побежала со всех ног домой. Мать удивлённо посмотрела на неё, кот повёл ушами и снова заснул.

- Саунд, ты здесь?

Никто не отвечал. Она позвала его ещё раз:

Читать далее...

История длиною в 3 года закончилась в очередной раз банальным разводом.  Но уже не так болит, как полгода назад, потому, что ударивший единожды, ударит ещё раз.  Жизнь от этого становится ещё более пресной и страшной.  Но с другой стороны, я снова радуюсь маленьким радостям: песне, вину, ветру, собаке, беседе с детьми, встрече с друзьями.  Я редко пишу о своей жене, и прочитавший этот дневник, может подумать, что её у меня нет, или же у нас не сложились отношения.  Вовсе нет, просто меня воспитали так, что отношения с женой не обсуждаются, а тем более не выставляются на публику.  Поэтому, она не присутствует ни в одной из записей.

Раньше я всё время думал об этом человеке, и не ждал от жизни ничего, кроме того, что она появится.  О наших будущих отношениях, её месте в моей жизни, как я подобно первопроходцу вырубал ей пространство в своём сегодня.  Зачем я это делал?  Возможно, Бог что-то пытался мне объяснить и чему-то научить.  Всё закончилось так прозаично.

ПН

Собиратель сердец

Я – собиратель сердец. Не знаю зачем, но надеюсь на благие цели для человечества. Или общества, в котором я живу. Может для муниципальной больницы. Я не знаю. Я боюсь спрашивать. Потому, что вдруг эти сердца собираются и вовсе не для благородных целей. Может для каких-то ритуалов. Сатанистких. Или того хуже. А может их просто сдают для каких-то гастрономических фокусов особо богатых, и поэтому особо чудоковатых лиц.

Я не совсем собиратель сердец. Я пока ещё учусь. Помогаю. Другому, родному мне человеку. Я знаю, что это женщина. Я никогда не видел её лица. Но по фигуре и тонкому, неперебиваемому запаху парфюма, а также и запаху волос, я знаю, что это женщина. Близкая мне в этой жизни. Может она мне мать? Или какой наставник, к которой я приставлен нашим родом. А может и племенем. Я не вижу её лица, потому, что она постоянно в маске и медицинском колпаке. Я даже рук её никогда не видел. Они всегда в резиновых перчатках. Я стою рядом с операционным столом и из-за того, что я мал, я не вижу что происходит на нём. Почему я мал? Может в этой жизни я карлик, а может я пока ещё маленький. Операционный стол покрыт белым и я никогда не вижу того, чьё сердце извлекают. Даже кусочка тела не вижу. Просто по очертаниям я понимаю, что под этим белым куском ткани не пусто. Там лежит кто-то, над кем препарирует эта близкая мне женщина. Мне не страшно, потому, что моя роль малая. Мне не страшно, потому, что я просто подбираю извлечённое сердце и не вижу того, что происходит в операционной ране. Боковая часть операционного стола она покрашена в белый цвет. Он гладкий и холодный, как дверца холодильника. Важным условием является то, чтобы сердце, прежде чем попадёт мне в руки двигалось, касаясь об эту боковую поверхность и я должен подбирать его в самом низу этого пути. Я долго не мог понять зачем, но видел, что женщина внимательно за этим следит. Ей нужно увидеть, что за уходящим сердцем остаётся шлейф. След. Кровавый след. Я думаю, что это нужно ей для того, чтобы убедиться, что извлечение идёт по правилам. Возможно для того, чтобы ещё раз увериться, что сосуды сердца перерезаны. Оттуда я несу сердце к раковине. Она из нержавейки и блестит. А там всегда меня ждёт сосуд с жидкостью для консервации. Но прежде чем положить сердце в этот сосуд, мне надо обернуть его салфеткой со спиртом. Это самое трудное, потому, что мне приходится одной рукой открывать влажную салфетку – попробуйте сами это сделать – а в другой удерживать ценный орган.

Сегодня что-то пошло не так. Женщина хмурится, и видно, что она спешит. Зачем? Но тут не принято задавать вопросы. Всё проходит почти в абсолютном молчании. Я жду. И вот сердце стелется по белой поверхности и к моему удивлению оно не оставляет след. Тревога рождается во мне. Женщина говорит «Не забудьте обернуть его спиртовой салфеткой». Кто услужливо и поспешно раскрывает для меня салфетку со спиртом, чего никогда не происходило раньше. Но я не спешу, потому, что понимаю, что что-то идёт не так. Да, именно, сердце у меня в руках тёплое. Оно не оставило за собой кровавого следа. Оно ещё принадлежит кого-то телу и значит, что он, этот кто-то должен быть живой. И в этот самый момент сердце у меня в руках сжимается и я понимаю, что в этот момент оно выбросило кровь в сосуды. Я каменею. От кончиков пальцев, в которых я держу сердце мне в самую душу сначала уходит тонкое, липкое, лиловое тепло, а вслед за этим волна ужаса захлёстывает меня. Я застываю поражённый этим страхом, недоумением и незнанием что предпринять. Оно живое. Я кричу «Оно живое!!!». Женщина чертыхается и прямо у меня в руках переворачивает его, и я вижу его оборотную сторону, чего я никогда не видел. Мне не было положено на это смотреть. Я также никогда не видел её инструментов. Мне казалось, что за столом царит наука, что строгие и правильные формы не заканчиваются за кромкой стола, выше которого я никак не мог взглянуть, они продолжаются на всё, что происходит там, на высоте, на инструменты, на её движения и действия. Но она откуда-то оттуда достаёт обыкновенную вилку и одним зубчиком этой вилки извлекает из сердца что-то очень маленькое, пульсирующее, бледно-розового цвета. Она вырывает это из сердца, и как только связь этой маленькой плоти с сердцем рвётся, оно сжимается у меня в руках со страшным усилием и... останавливается. Я слышу как миллионы живых клеток в ужасе кричат во вселенную, потому, что они понимают, что они умерли. Этот крик доходит и до моей сущности, у меня встают волосы дыбом на голове, я цепенею и... просыпаюсь.

Странно, как долго меня тут не было.  Что-то пытался понять в себе, и в своей жизни.  Переоценки ценностей не состоялось, но девальвация коснулось многого, если не всего.  Бунтарства внутри стало меньше, видимости в обществе тоже.  Не могу сказать, что я особо от этого страдаю.  Следующим этапом, надеюсь станет то, от чего я всегда убегал: начать писать книги.  Причём в первую очередь для себя.

У нас нет портретных писателей, как Чехов, или Тургенев.  Есть исторические, но их мало, и пишут они не часто.  Есть лирические.  Есть бытовые.  Философских мало, как тот же самый Искандер или Пелевин.  Но уже, близко-близко подходит время, когда надо начать писать.

ПН

У знаменитого литературного персонажа Даниэля Дефо был вполне реальный прототип — шотландский моряк Александр Селкирк, 19 лет от роду покинувший родной городок Ларго и ставший матросом. В 1703 году на фрегате «Cinque Ports», входившем в эскадру королевского пирата У. Дампира, Селкирк принимал участие в корсарском рейде у Тихоокеанского побережья Южной Америки. Обладавший природным умом и склонностью к точным наукам, Селкирк быстро завоевал уважение своих товарищей. Поэтому, когда капитан фрегата умер у берегов Бразилии и его место занял Томас Страдлинг, помощником капитана стал Селкирк. Однако тот рейс оказался для команды неудачным — многомесячное плавание не принесло богатой добычи, Страдлинг же проявил себя неумелым и жестоким капитаном. Поссорившись с Дампиром, он покинул эскадру и направил фрегат к островам Хуан-Фернандес, западнее побережья Чили.

Во всех своих бедах Страдлинг почему-то винил Селкирка, и вскоре их отношения стали открыто враждебными. Когда фрегат бросил якорь у островка Мас-а-Тьерра, между капитаном и его помощником произошла очень серьезная стычка, после которой Селкирк решил покинуть фрегат и остаться на одном из островов. На этот шаг он пошел вполне осознанно, так как знал, что к островам Хуан-Фернандес нередко подходят английские и французские корабли, и рассчитывал вскоре покинуть место своего добровольного изгнания. Захватив с собой запас пороха и пуль, навигационные приборы, топор, нож и одеяло, он остался в полном одиночестве и начал новую жизнь.

Построил себе хижину, охотился на морских черепах, ловил рыбу и омаров, разыскивал съедобные растения, приручал диких коз. Но вопреки его ожиданиям ни одно судно так и не появлялось. Лишь однажды к берегу пристал испанский корабль, но Селкирк, памятуя о постоянной вражде между Англией и Испанией, почел за лучшее спрятаться. Его заточение на острове затягивалось, но он все-таки научился жить без посторонней помощи — шил одежду из козьих шкур, сделал календарь, а также множество других необходимых вещей. Лишь спустя 4 года к его острову подошли два английских судна экспедиции Вудса Роджерса. Заросший густой бородой и волосами и облаченный в козьи шкуры Селкирк был доставлен на борт одного из них и только много дней спустя вновь сумел обрести дар речи. Поведанная им история, позже опубликованная Роджерсом в одном из журналов, и стала основой знаменитого романа Дефо. Прославленный же английским писателем остров ныне носит имя Робинзона Крузо.

Подобный подвиг удалось совершить в 1988 году французу Реми Брика. Он, используя специальные лыжи-поплавки, в одиночку прошагал 5 636 км по Атлантическому океану от острова Тенерифе (из группы Канарских) до острова Тринидад. Чтобы в буквальном смысле слова перейти одно из величайших водных пространств мира, ему понадобилось 2 месяца.

1 апреля Брика ступил на водную гладь океана, оставив позади пристань города Санта-Крус-де-Тенерифе. С собой он не взял ни запасов продовольствия, ни воды, ни радиопередатчика, поэтому во время перехода ему приходилось ловить рыбу и собирать дождевую воду. Все его походное снаряжение составляли необычные лыжи и небольшая лодка, которую путешественник тянул за собой. Она служила ему ночлегом, в ней же помещались радиомаяк и установка для опреснения морской воды. Проходя в среднем по 90 км в день, отважный пешеход 31 мая оказался в 60 км от острова Тринидад, где его подобрало японское торговое судно. За время этого невиданного путешествия Реми Брика похудел на 20 кг.

Согласно переписи 1889 года, на территории России свои услуги предлагали 1216 домов терпимости, в которых проживали 7840 проституток. Бланковых было больше — 9763. Всего — 17603 поднадзорных девиц легкого поведения.