Говорят, все наши проблемы от одиночества. Живёшь с людьми, живёшь в обществе, живёшь в коллективе и однажды ощущаешь, что пульс в висках стучит только тебе одному. Делаешь передыщку, переводишь взгляд на свои руки, погрязшие в суете, подходишь к зеркалу для мысленного монолога и делаешь злой вывод: « А ради чего собственно всё это?». В детстве я искал друзей, с которыми можно было создать команду для сказочного парусника и уплыть за горизонт в поисках приключений. Но мои товарищи не болели этой страстью поиска и сторонились меня, предлагая в отместку свои скучные планы. Когда я созрел для отношений с женщиной, мои барышни старались сами стать объектом внимания и всех моих устремлений, и когда я говорил об общих целях, желая безраздельного соучастия, они пропускали это мимо ушей. В минуты, когда хотелось откровенно поговорить по душам, поговорить было не с кем, и я окончательно научился доверять и говорить только с самим собой. К тридцати годам я стал циником, но способность мечтать и вечно что-то искать я не утратил. Я не винил окружающий мир в своих проблемах, я просто сторонился всех проявлений, требующих тонкого восприятия и открытости. Всё было бы ничего, пока во мне не проснулось неизведанная жажда тщеславия. Нормального человеческого чувства для людей из общества, но не для отстранённых от него в собственной скорлупе. Моё воображение компенсировало мне всё, чего я не имел в жизни, но тщеславие росло и никак не получало истинной подпитки.
Когда я стал известным в городе фотографом, мои амбиции стали выходить за рамки защитной скорлупы. Выставки, заказы от глянцевых журналов, гламурные тусовки, всё это было моим протестом для внутреннего голоса, который твердил неумолимо, что никто не способен добровольно войти в мой мир, признать меня и пойти за мной. Меня хвалили, мной восторгались, ценили и заваливали работой. Но истинного признания не было. Во всех словах сквозили типичные рабочие моменты. « Ты несомненно мастер, но сделай пожалуйста, так как нужно мне, ведь я плачу. Я заказываю музыку и правлю бал. Отработай без упрёков…» Каждый человек, приближающийся ко мне, чётко знал, что хочет получить от меня, и не придавал значения тому, чего искал я.
В один из моментов духовного поиска я попробовал наркотик. Тяжёлый наркотик безграничного воображения. Лежал без сна в измятой постели, смотрел в потолок, рисуя невидимые узоры, а потом начал смотреть на себя со стороны. Поместил свои зрачки на тот самый, просмотренный до дыр потолок, и уже бесстыдно рассматривал самого себя.
Слабый закомплексованный самолично человек, раб непонятных желаний, ничего не сделавший никому хорошего и плохого, не проявленный… не понятый… бесполезно живущий в маленьком пространстве своей морали.
С того момента мои глаза стали особенным органом, даже не органом, а объектом физического мира. Они путешествовали сами по себе, обладая безграничными возможностями. Я шёл по дороге, а моё зрение взлетало под облака и разрезая тучи со скоростью истребителя, дарило мне неповторимые, захватывающие дух картинки. Я мог зрительно нырнуть под землю и раздвигая корни деревьев искать обитателей подземного мира. Я путешествовал к солнцу, рассматривая протуберанцы как доступную детскую игрушку, я открывал микромир, считая стада инфузорий в капле из крана. Я мог созерцать все что угодно. Всё, что могло породить моё воображение – я видел, словно стоял рядом, словно находился в этом, словно это реально и достоверно.
Обретение нового видения обернулось потерей творческого равновесия. Фотографии стали для меня бледным пятном, невыразительным, скупым на цвета и оттенки. Я искал новую оптику, новые камеры, но мои глаза всегда видели гораздо большую реальность, чем удавалось запечатлеть на плёнке. Творческий ступор породил апатию. Мой дух сопротивлялся, страдал и ждал выхода. Я пытался рассказывать окружающим о моём изменившемся мировосприятии, но меня не понимали. Мои фотографии хвалили, платили мне деньги, и я превратился в автомат. Механическая жизнь номинального фотографа.
Моё воображение – мой наркотик, жизнь без которого я уже не представлял. Я мечтал соединить допинг и существование в одно, в одно нечто целое и живое, в этом был единственный выход для инстинкта самосохранения.
Однажды, путешествуя глазами по потолку, я послал вопрос пространству: «Дайте знать как быть? Хоть намекните…» Толи вопрошая я был в состоянии полного отчаяния, толи я готов был воспринимать не только зрительные образы, мне послышался голос:
-... если поставить миниатюрные камеры высокого разрешения напротив зрачка открытого глаза, если подсветить сетчатку глаза монохромным светом слабой интенсивности, если под гипнозом испытуемому дать установку выводить все свои видения, рождаемые в мозгу, в свои глаза, то после непродолжительных тренировок, камеры зафиксируют на сетчатке изображение. После обработки на компьютере это изображение может быть достоверным фильмом высокого качества….
Этого было достаточно, чтобы моё воображение окончательно перевернуло
Читать далее...