кончил роман Встретимся через 500 лет

В нем фигуруют Мегре, Пуаро, Холмс, Жеглов

http://lit.lib.ru/b/below_r_a/text_0630-1.shtml
Отзыв мне будет интересен

С утра 6-го ноября ждали вертолета, а вместо прилетела радиограмма: "Погоды до девятого не будет. С праздником. Вашуров". В обед, уже свыкшись с новостью, узнал, что проходчики с буровиками собрались идти пешком до Пакрута - другой разведки на южной стороне хребта, где еще лето, и дорога в город пылит, а не мерзнет под снегом, как наша.
- Пехом 36 км по снегу через перевал 3570 и горбушку пониже? - подумал я. - Не, это слишком.
Посмотрев на серое низкое небо и горы, улегшиеся на зимовку, пошел в камералку, сел работать. Вспомнил, как Глеб, это мой начальник, уезжая на последней машине, сказал, чтоб журналы опробования штолен были у него 9-го, хоть кровь из носу. Тут с пятой штольни - до нее километра три по Верхней тропе и шесть по грунтовке - притопал Виталик Сосунов. Щеки красные, маленький, кг пятьдесят, хоть сибиряк исконный.
- Ребята в город идут, - сказал он, усаживаясь напротив со своими образцами.
- Может, пойдем? - уставился на него. - Местные говорят снега на дороге по щиколотку?
- Иди, я пас.
Понятно, он в общаге живет, да и девочки у него нет. А у меня жена, у сына день рождения, десять месяцев на той неделе.
Вышел из землянки, смотрю, Генка Кабалин идет, он за начальника на праздники остался.
- Я тоже пойду, - обратился к нему. - Глебу журналы нужны.
- Иди. Я с Вашуровым сейчас говорил, докладывал положение. Он приказал всех вас самовольщиками объявить, и сказал, что навстречу машину вышлет.
Машина навстречу - это километров 10 долой. Ну, вернулся я в камералку, сунул журналы опробования в рюкзак, добавил сала кусок и нах дранг остен. Как был в триконях (это такие ботинки с железками на подошвах) - сапоги остались на 5-ой штольне, там моя штаб-квартира со всем барахлом. Виталик нас догнал минут через двадцать, и стало нас тринадцать, не считая собаки Веги, двухлетки упитанной, она с Мишкой Сойфером, увязалась, единственным в Союзе проходчиком-евреем. До подножья перевального доперли часа за три, уже к вечеру, и подуставшие. А там снег по яйца и выше. Посмотрели наверх, на кисло-серые от непогоды горы, посмотрели, и решили совещаться, потому как Леша Никольский вроде выдохся. Бугор проходчиков Елизарьев - его в прошлом году на героя выдвигали, но с биографией что-то не получилось - с ребятами своими поговорив, ко мне подошел, спрашивает, ну что, командир, идем? Двенадцать километров до верхушки осталось? Или назад? Я представил, как назад от праздника семейного грустно чапаю, от Вашурова с вахтовкой на той стороне, конечно, с водкой, ведь Вашуров знает, что такое перевал поздней осенью топтать, потом на Лешу посмотрел, он у нас дизелист, большой и рыхлый от нефизической работы:
- Пойдем назад? Ведь не дойдешь?
- У сеструхи свадьба завтра...
- Тебе решать...
Леха что-то буркнул, мы приняли это за положительный ответ и наверх двинулись. Бугаи, меняясь, шли впереди, торили тропу. Метров через пятьсот снегу стало по пояс, дорога едва угадывалась. Но шли, шли молча - одни глодали мысль, что надо было возвращаться в лагерь, другие видели баб и застолья. Леха шел, спотыкаясь, шел, обхватив впереди идущего за пояс, сзади его подталкивали. Выдохшуюся начисто собаку несли на руках. Скоро стемнело, облака рассеялись, показались малохольные звезды, и заморозило. На двенадцатом часу перехода стал отключаться: сначала ушли мысли, затем закрылись глаза. Остались одни ноги - поднял, поставил, поднял, поставил... Очувствовался по пояс в снегу на незнакомом крутом склоне, вровень с вершинами... Кругом ни дороги, ни следа, одна борозда позади, сикось-накось от бесчувственного движения. Это было что-то. Вмиг пронизанный последним ужасом, я заорал диким ором... Лишь несколько минут спустя, уже сорвав голос, увидел далеко внизу цепочку бредущих к перевалу товарищей - потом они смеялись...
От того, что нашелся, сил прибавилось, я мигом скатился вниз, пошел последним. Перевал был уже перед глазами. На нем, мы знали, зимовал бульдозер, оставленный на вешнюю чистку дороги. Все ожили, заговорили: заведем, Леху в кабину и вперед!
Дудки, ничего не вышло - в пускаче не оказалось бензина, слили местные вместе с солярой. Пошли вниз - опять незадача - на южной стороне снегу оказалось больше, и он был сырым. Через километр или около того умер Леша. Мы окружили его, безучастные, как пингвины. Елизарьев сел перед телом на колени, приставил зеркальце к носу - дыханья не было. Поднявшись на ноги, сказал, что тащить труп нет смысла - не осилим, дал каждому глотнуть водки из горла (припас на дорогу), и мы пошли. Но не цепочкой уже, по двое, по трое. Те, кто не так выдохся и замерз, оторвались, остальные брели как французы из России. Я с Виталиком побрел, но отстал, потому как с отмерзшими ступнями не побежишь, да и снег на трикони платформой в пядь налипал, хоть на карачках ползи. И полз до очередного скального выступа, минут пять собирался под ним с силами, чтоб можно было ногу поднять; собравшись, сбивал о камень эти чертовы платформы, модные в тот год. И так час или Читать далее...

Хочу много-много друзей. Может, много-много друзей мне поомогут...

Не будет теперь весны...
Хрустальной став,
Сломалась под окнами слива...

Белов Руслан Альбертович
Бог не фраер или Незабудка
Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------
Оставить комментарий
© Copyright Белов Руслан Альбертович (belovru@yandex.ru)
Обновлено: 01/02/2010. 7k. Статистика.
Рассказ: Проза

Ваша оценка: шедевр замечательно очень хорошо хорошо нормально Не читал терпимо посредственно плохо очень плохо не читать
Аннотация:
Жизнь геолога бьет ключом


--------------------------------------------------------------------------------

Однажды, на Ягнобе, уже вечером, в конце затяжного маршрута, посчастливилось мне найти отставшего от стада барана. Понятно - что с воза упало, то к геологу попало. Ну, взалкал я и к нему на всех парах. А он вскочил и прочь, как угорелый, хоть брюхо объевшееся по земле волочится. Долго я за ним гонялся... Высота 4 с лишком - не побегаешь. Пробежишь метров тридцать и готов, стоишь, дышишь как конь, в себя приходишь. А баран, гад, отбежит на безвредное расстояние и стоит, травку лениво щиплет, время от времени зенками глупыми на меня таращась. Только с пятой или шестой попытки поймал и в партер! Там другая незадача - чем вязать? Веревки-то на поводок нет! Однако нашелся. Сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, связал ее со снятой с рюкзака затяжкой и накрепко обвязал этим баранью шею, чтобы не бегал больше самостийно. Обвязал, поставил на тропу и ногой под зад проинициировал. А овчина эта - ни с места! Поздно уже, вот-вот шарик закатится, а он как дерево. До слез чуть не довел. Я его молотком по спине, по яйцам, смотрю - пошел, но как! Черепаха бы плюнула, обернувшись. Делать нечего, смирился я с такой скоростью, тем более луна выкатила, красная как угли в мангале. Иду, на нее посматривая, баран впереди на веревочке трусит неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки скусывает. И вот, уже мой лагерь - две палатки и машина - вдалеке нарисовался, километра полтора до него по тропе через осыпь. Классная такая осыпь, крутая, градусов 45, и километр вниз тянется, дальше - обрыв. Там, где сланцы на поверхность выходят, всегда такие осыпи из мелочи остроугольной, суглинком слегка сцементированной. Упадешь - зацепиться не за что. Не разобьешься, но спецуху вместе с кожей снимет еще до обрыва. Но тропа хорошая - чего бояться, иду себе, иду, жизнью наслаждаюсь. И наслаждался, пока от лагеря не грянуло "Барабан был плох, барабанщик - бог". На всю катушку! Водила с Кларой концерт по заявкам решили послушать! Я ж предупреждал категорически: если кто в маршруте - в лагере должно быть ти-и-хо! Ибо случаям, когда поломанные, до своих доползши, докричаться не могли, нет числа. В общем, разозлился я, потерял бдительность, оступился - и вниз! Все! Делать нечего, кроме как с мамочкой проститься, да жизнь за мгновение посмотреть... И тут, нате - чудо! Движение мое к смерти резко затормозилось, а потом и вовсе сошло на нет. Смотрю в недоумении вверх, а этот баран, маленький такой, килограмм двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит! Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати с рюкзаком килограммов до отказа натянулась. Ну, полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой самой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно так. До сих пор запах его помню - родной такой, надежный, совсем не шашлычный. Растрогался, разговаривать с ним начал. "Прости, - шепчу, - брат, за былую грубость. Не буду больше пинаться и бараном называть, клянусь! Хочешь, в порядке компенсации за грубость имя тебе красивое придумаю и бантик шелковый потом?"
Не обманул я барана, Незабудкой назвал. В шашлыки мы его переделали аж через месяц. И вылезли они мне, натурально выражаясь, боком.
Дело было так. Партия моя аспирантская в тот год квартировала у одинокой бабушки, правоверной мусульманки. Как только я Незабудку связал и стал ножик вжиг-вжиг точить, подскочила она ко мне, кричит благим матом:
- Нельзя сегодня резать, грех!
- Это вам грех барана резать, а мне нужно! Завтра научный руководитель из Москвы прилетает, надо его помаслить.
- Аллах тебя накажет!
- Посмотрим, - сказал и зарезал таки своего спасителя, разделал мигом, тут друзья привалили. Клара мигом потроха пожарила, и сели мы пить под сухое вино, и пили-ели до позднего вечера. А утром меня скрутило. Температура за сорок, и как камней наглотался. Ну, посадили меня Клара с Валерой в машину, в больницу повезли. Там сдали врачам, а сами - в аэропорт, моего академика встречать. Через час, когда я уже знал, что у меня острый аппендицит, и надо срочно на стол, приезжают все скопом. Мои да Томсон почти со всей лабораторией (как знали, что барана зарезал!). Что делать? Не повезу профессора к себе на участок, слягу на месяц - все, в срок очный не уложусь. А не уложишься в три года, не уложишься и в пять. Подумал, подумал, все Читать далее...

Белов Р.А.: «Прежде всего, мы четко сформулировали и согласовали между собственником и менеджментом предприятия цель и ожидания от проведения регламентации. Затем, ориентируясь на поиск в сети Интернет, выбрали фирму которая

Снять с Белова Р.А. судимость по приговору Р. районного суда Т. области от ---- года. Настоящее постановление может быть обжаловано в Тамбовский областной суд в течение 10 суток. Судья: М.А.Гурова.

Белов Р.А. Исследование активной и пассивной подвижности в суставах и обоснование методики ее развития у девочек школьного возраста : автореф. дис. ... канд. пед. наук / Белов Р.А.; Науч.-исслед. ин-т возраст. физиологии и физ. воспитания.


Согласно должностным обязанностям военнослужащие ВОХР 2094 военной базы капитан Ногин И.А., прапорщик Батурин В.С., прапорщик Белов Р.А., прапорщик Александров А.Г., сотрудники ВОХР 2094 военной базы Краснопеев С.О. и Субботин М.В. имели свободный...

Белов Р.А., ИП

Краткое описание:
Белов Р.А., ИП
г. Кемерово, Кемеровская область

Предлагаемая продукция:
предметы интерьера;

Направление: Строительство, недвижимость, ремонт Предметы интерьера


Грифон ТК" ООО // Жар-Птица, торговая компания, ИП Белов Р.А.


Белинович, В.В. Задачи и содержание прикладной физической подготовки учащихся профтехучилищ [Текст] /В.В. Белинович. - М., 1968.-С. 5-6. Белов, Р.А. О физическом развитии и физической подготовленности умственно отсталых детей [Текст] / Р.А. Белов...

Спать хочется...

Зашел вот посмотреть. Все в пыли, в ящике ни одного письма, цветы в горшках высохли. Эх...

Живой пока

Падает дождь, тают ледники, и рожденная ими вода течет, течет вниз. Она течет к морю, горькому морю, движимому лишь внешними силами. Это участь воды -- стремиться вниз. Это также участь человека. Он рождается ручейком, полным жизни, и течет вниз, течет к морю смерти. Сначала по альпийским лугам детства, изумрудным полям юности, потом -- по сухим степям и выжженным пустыням зрелости. И умирает в море -- безличном скопище душ ручейков и рек.
Это участь человека, но не человечества. Человечество -- это море человеческих душ, и это море течет вверх. Душа за душой оно поднимается по каменистым руслам, по песку и тине, оно поднимается и, когда--то, достигнув небесных вершин, станет всесильной сущностью, станет бесконечным Богом, Богом--кристаллом, состоящим из всех, станет вневременным Богом, способным обращаться в прошлое. Бог -- это осеняющее нас будущее, это существующее будущее. А Христос -- человек, ведущий к нему, человек, влекущий к нам Бога. Это та душа из моря человеческих душ, которая, остро чувствуя свою земную неполноценность, остро чувствуя притяжение Бесконечного, притяжение Бога, стремится к нему, стремится вверх по каменистым руслам, по песку, по тине, стремится, увлекая за собой ближних.
Слава Богу, Христов много. Все мы -- дети Божьи, и, следовательно, потенциальные Христы. Лишь немногие чувствуют это, чувствуют и подвигаются к высокому своему кресту -- единственной ступеньке в будущее, в заслуженное бессмертие; не чувствующее же большинство в конечном счете оседает в затхлом болоте предметной жизни, и умирает в нем навсегда.

...Пройдет несколько столетий и люди, человек за человеком, Христос за Христом, очистятся душами, объединятся в одну Величайшую Силу, в одно добро и станут всемогущими. Нет, эта Сила станет всемогущей. Станет истинным БОГОМ без всякого чуда, станет всемогущей на основе добра и способностей человечества. Триединство обратится во Всеединство. Я представляю эту силу, этот Святой Дух. Я воображаю себя его фрагментом, его мускульно--мысленным волоконцем, одним из мириад фрагментов и волоконцев.
...Я, будущий, я воскресший, представляю свой великий мир и ощущаю себя счастливым. Мне чего--то хочется сделать для других, чтобы счастье это возросло многократно. Дух подсказывает, что я хочу, что манит мое сердце. Да, именно это. Каждый из живущих в нашем чудесном мире единения, представляет собой исключительную его часть. Каждый есть исключительная часть Мозаики, или, лучше, Вселенского Кристалла. Без него, без любой своей частички, без любого своего фрагмента, она, эта великая Вселенская Мозаика или Кристалл потускнеет и утратит свою чудодейственную Силу, свой Дух, примерно так же, как утратит силу Триединство без каждой своей доли, как утратит ее процессор, поврежденный в микроскопической своей части.
-- А что если этот наш Кристалл, состоящий из всех живущих ныне существ увеличить всеми когда--либо жившими людьми? -- вот какой вопрос образовался во мне с помощью подсказки Духа. -- Как это будет здорово! Кто станет спорить, что песни Окуджавы -- прекрасны, но разве могут они сравниться с песнями Окуджавы в исполнении Окуджавы?! Кто будет спорить, что постигнуть Льва Толстого, можно лишь послушав, что он говорит Андрею Платонову?
Эта мысль поразила БОГА, то есть единство всех воскресших. Мы представили, что среди нас, изумленно поглядывая по сторонам, похаживает Сократ, самый настоящий Сократ. И хотя все мы ведаем, что от его смерти до воскрешения прошло более 3000 лет, мы не сомневаемся, что нам есть чему у него поучиться, знаем, что он, подумав, сможет что--то нам объяснить с позиции, доступной одному ему.
Мы представили в своем Кристалле Сергея Есенина с Айседорой Дункан, почувствовали мысленное стремление Сережи прорваться к свету, к себе прорваться, воскреснуть от своей жизни, почувствовали мысленное стремление Айседоры увидеть живыми и здоровыми своих детей, погибших детьми.
И тут завязалась полемика:
-- Если так, то мы должны оживить и Гитлера, и Сталина, и Бен Ладена и иже с ними! А кто пожелает, чтобы эти выродки стали неотъемлемой нашей частью? -- сказал один из нас.
-- Они и так неотъемлемая наша часть, правда, пока историческая... -- возразил ему один из нас. -- Гитлер, как и многие в то время, пытался построить вечное, построить на своем уровне и на почве своей искореженной психики (окружением искореженной, и, прежде всего, матерью и отцом!).
-- Есть выход, -- усмехнулся один из нас. -- Просто Шикльгрубера надо воскресить, но юным, в той поре, когда он бродил по Вене, постигая архитектуру (чудесную пространственную музыку, состоящую из кирпичей--нот, простых кирпичей!), когда он рисовал прозрачные открытки, чтобы купить себе хлеба. Кстати, кто откажется купить почтовую открытку с прозрачной акварелью у невинного еще Гитлера? Кто не пожелает посмотреть ему в глаза? Кому не захочется его накормить и что--нибудь доброе сказать?
-- А нам не придется его лечить? Ведь его психика может не выдержать собственной Читать далее...

Человека помещают в древний монастырь. В нем десятилетиями все утряслось. Начинает убирать, вытащил торчащую доску - стена рухнула. Подбил потолочину - крыша рухнула, отгреб мусор - опять что-то обвалилось. Помыл посуду - кого-то задел. Потом приходит понимание - нельзя ничего менять - рухнет, и покалечит. Или побьют. Надо строить новый монастырь, как Петр. Когда Путин пришел, я подумал - у него есть хороший шанс построить новый дом, стать новым Петром, превзойти Елизавету. Но он решил ремонтировать тихо-тихо, чтоб не зашибло.
И ничего не меняется. Нет, меняется. Смотрю телевизор - там другой мир, там живут другие люди, не русские, не наши. Они покупают дома во Флориде, строят церкви парижанам и римлянам, покупают заводы и пароходы в Америке, красуются в Форбсе. А нетелевизионная Россия как была, нищей, так и остается. А путин с медведевым смотрят телевизор...

- Залезу? Не залезу? А!
Полез. Метров пятьдесят все было интересно. Пока не застрял в метре от вершины. Уступчик гнилой под ногой отвалился, повис на пальцах. И тут, когда уже решил последнюю думу думать, то есть с мамой проститься и Наташкой тоже, полилось! Мля, клянусь, я натурально кончил! и было приятно! Так это меня удивило, что перестал опасаться и залез. Лег в синем небе на плоской верхушке, руки под голову сунул и торчу, как будто ту самую Викторию поимел, я королеву имею в виду.
Спасла эякуляциЯ!

Доброе утро!

Гвоздичка и Камень.
Спросил цветок у камня, что лучше — быть или существовать, молчать или гово-рить? Камень бы не ответил, да жалко ему стало дикой розовой гвоздички, жить которой оставалось до следующего дождя.
— Молчать лучше, — сказал камень, по макушку сидевший в прибрежном песке. — Вот я молчу, спрятался, ни на кого не обращаю внимания, и живу уже десять тысяч лет. А когда река вырывает меня из песка, и вниз несет, я только лучше, круглее станов-люсь. И ближе к своей мечте.
— Ну ты ведь стучишь, когда летишь по каменистому дну? Значит, говоришь с ним, меняешься впечатлениями?
— Это не я стучу, это дно. Они с рекой заодно. Говорят много, ни дня, ни ночи по-коя от них нет. Река эта вообще сумасшедшая! Днем говорит, ночью говорит. А сколь-ко у нее друзей! Снег в горах, ледники в ущельях! А дождей сколько! Вот и нервная она от них — то из берегов от радости выскочит, то сохнет от тоски, что все они ее забыли.
— А о чем ты мечтаешь? — спросила розовая гвоздичка. — Ты говорил, что каж-дый паводок приближает тебя к исполнению твоей мечты.
— Скоро, через тысячу лет я окажусь на тихом морском дне… — вожделенно прошептал камень. — Одно одеяло за другим — тинные, песчаные, — покроют меня многометровым слоем… И никто никогда больше не потревожит меня бесполезными речами, и я никогда больше не услышу стука о жесткое речное дно…
— По-моему, ты не прав. Вот посмотри на речку, она говорит, она выражается, и все видят — она живая, она что-то хочет изменить в мире. Так сильно хочет, что иногда со своей охоты такое натворит, что мало никому не кажется.
— Да уж, — вспомнил камень последний паводок, смывший не одну прибрежную лужайку. А как его несло! Он чуть не треснул от злости!
— И еще посмотри на меня, — вдохновенно продолжала розовая гвоздичка.— Я такая простенькая, но всей душою хочу вызывать улыбки и прекрасные чувства. Ты не знаешь, какое это счастье, когда тебя видят, когда, теплея сердцем, общаются с тобой гла-зами и прикосновениями. Вот вчера моя сестра унеслась на небо, в гвоздичный рай…
— Как это?
— Да просто. Мы с ней издали приметили Юношу-принца; он громко и нараспев сам с собой говорил. Когда он приблизился, мы поняли, что юноша – поэт, и вслух чи-тает свои прекрасные стихи говорливой реке, красноречивому небу и задумавшимся облакам. Мы заслушались, а гость заметил нас, опустился на колени, обхватил ладонями и стал с нами разговаривать! Господи, как он говорил! Мы с сестрой вмиг растаяли, по-няв, что дождались того, о чем столько мечтали. У нее — она всегда была впечатлитель-ной — застучало сердце, она едва не упала без чувств. А поэт был самым настоящим по-этом — он сочинял обо всем, пытаясь всё вокруг сделать хоть на черточку лучше, сде-лать мир чуточку слаженнее, чуточку привлекательнее.
— О, милая дева, — вскричал он восторженно. — Вы так прекрасны, так нежны, так искренни! Я мечтал о вас целую вечность! И вот, я на коленях перед вами, и на коленях прошу вас стать моей!
— Но я гвоздика, полевая гвоздика, — прошептала сестра, очувствовавшись. — И скоро, очень скоро покину вас...
— Да, вы покинете меня, я знаю, но останется ваше имя, останется ваш образ, я воспою их, и они останутся в вечности...
— Я — ваша, — прошептала сестра, и они ушли…
— Все это хорошо, — прокряхтел камень, — но на твою долю принца не доста-нется — это уж точно.
— Пусть. Мне достаточно, что принцы есть на свете. Мне достаточно, что счастье есть, и они — принцы и счастье — кому-то достаются, и мир от этого теплеет. И еще — ты забыл, что поэта и его любовь видели мои семечки, и эта любовь прорастет в их ду-шах, потом прорастет в душах их детей, и когда кто-то встретит все же принца, мы все на гвоздичных своих небесах, радостно захлопаем а ладоши.
Розовая резная гвоздичка весело рассмеялась, и камень подозрительно спросил:
— Что это с тобой?
— Да я воочию увидела себя на гвоздично-райских небесах, а внизу — свою пра-внучку — перед ней сидел на коленях и читал любовные стихи принц-поэт, прекрасный, как горное утро.

Они — розовая гвоздичка и камень — так заговорились, что не заметили, как к ним подошла женщина с маленькой девочкой в голубом, под цвет реки, платье.
— Мама, мама, — закричала девочка. — Смотри, какая красивая гвоздичка! Можно я подарю ее тебе, самой любимой?
Мама заулыбалась, счастливая, кивнула, и дочь протянула ей гвоздичку. Понюхав ее, женщина хитро улыбнулась.
— Ты что так странно улыбаешься? — посмотрела снизу вверх девочка.
— Я тебе ее верну лет через пять, — ответила мама. — И напомню тебе слова, с ко-торыми ты ее мне преподнесла…
— Какие слова?
— «Можно я подарю ее тебе, самой любимой?» Знаешь, я почему-то уверена, что через пять лет самым любимым у тебя станет какой-нибудь распрекрасный принц.
Девочка покраснела, увидев розовую гвоздичку на будущем своем свадебном пла-тье.
Взявшись за руки, они ушли. Камень остался один. Сначала он, демонстрируя об-легчение, сказал: «Уф!», потом ему стало скучно по темечко сидеть в сыром песке.
— Ты чего разлегся тут, лежебока, — обратился он к Читать далее...

Пустыня бессильна
В конце прогулки они очутились на песчаном берегу Клязьмы, и Полина потребовала сказку.
Папа думал недолго.
— Вот пустыня, огромная безжалостная пустыня, — очертил он на сухом песке широкий круг. — На одном ее краю жила в незапамятные времена прекрасная, но одинокая де-вушка. Нет, она любила папу с мамой, любила сестер и братьев, любила соседей и вообще людей, но в сердце ее оставалось еще много места. И это пустое место сжимало сердечко девушки, просило чего-то необыкновенного.
На другом же конце пустыни жил сильный и уверенный в себе юноша...
— И он тоже был одинок… — вздохнула Полина.
— Да, он был непонятно одинок, хотя папа с мамой души в нем не чаяли, и у него было много верных друзей и товарищей.
И вот однажды, когда тоска стала острой, как верблюжья колючка в самую жару, в пустыне поднялась буря. Ветер порывами дул то в одну сторону, то в другую, он нес в себе что-то необыкновенно важное, такое важное, что юноша с девушкой не смогли остаться в глинобитных хижинах. Они встали каждый у своего края пустыни и попытались понять ветер. И ветер, завертевшись кольцом проник к ним в сердце, и каждый из них понял, что на другом краю пустыни находится то, что обращает тоску в радость.
Когда ветер стих, юноша, взяв три бурдюка с водой, пошел через пустыню.
И девушка взяла три бурдюка с водой и пошла через пустыню.
Они шли много дней. Когда вода кончилась, пустыне все еще не было конца. Они уже знали, что умрут от зноя и жажды, но продолжали идти. И вот, когда силы уже почти оста-вили их, они увидели друг друга. И поползли навстречу. И через вечность и много-много барханов пальцы их соприкоснулись, и глаза увидели глаза. Сердца их заполнила любовь, которая была во много крат шире самой широкой пустыни, и они поняли, что жили не зря, и шли не зря.
Так они и умерли — с любовью в глазах. А на том месте выросли две статные финиковые пальмы, и открылся глубокий колодец с чистой и прохладной водой. И влюбленным той страны уже не составляло почти никакого труда в поисках счастья пересекать пустыню из края в край.
— Плохая сказка… — выдала Полина, едва справляясь с охватившими ее чувствами. — Сочиняй, давай, другой конец! Хороший.
— По-моему, конец вовсе даже недурной. Разве это плохо, если кто-то когда-то сделал так, что ты можешь пересечь страшную пустыню без особых затруднений?
— Папочка, ну сочини другой конец! Ну что, тебе трудно? А то я не буду ночью спать, и вы с мамой не выспитесь.
— Ну ладно, слушай тогда, вымогательница. И вот, когда силы уже почти покинули их, они увидели друг друга. И поползли навстречу. И через вечность руки их соприкосну-лись, а глаза увидели глаза. Сердца их заполнило чувство, которое было во много крат шире самой широкой пустыни, и они поняли, что жили не зря, и шли не зря. Легко подняв-шись, они взялись за руки, и пошли к горизонту. Они были полны сил, ведь, если любовь, живущая в сердце, шире любой широкой пустыни, то всякая пустыня становится бессиль-ной.
— Молодец! — похвалила отца Полина. — А теперь давай в эту сказку играть!

Никогда не определишь, кто сошел с ума - ты или окружающие.
Арнольд Анциферов (из разговора с Джеком).

Если окружающие кажутся тебе сумасшедшими, значит, ты сошел с ума...
Арнольд Анциферов (из разговора с Шариком).


...На даче супругов Ворончихиных со стороны топкого болотца был садовый сарай. В нем, рядом со столиким, уставленном соответствующими никелированными инструментами, стояло старенькое стоматологическое кресло. Жертва (обычно ею назначался пьяница, в алкогольном виде мыкнутый со станции), усаживалась в кресло, закреплялась ремнями, после чего Митя, прохаживаясь взад-вперед, принимался декламировать ей свои стихи. Когда чтец терял голос, его сменяла супруга, читавшая уже стихи собственного копчения. Когда жертва засыпала от поэзии, они будили ее, вырывали каждый по зубу. Такие стоматолого-поэтические вечера, продолжались долгие часы. После того, как все зубы были вырваны, а стихи прочитаны, жертва отправлялась в болото, пучившееся за забором.

http://lit.lib.ru/b/below_r_a/cmdoc.shtml

Давным-давно мне показали, как тренируется реакция. Ваш приятель держит перед собой карандаш указательными пальцами (параллельно полу). Ваша распахнутая ладонь над карандашом. Сказав "раз", приятель отпускает карандаш, а вы должны его поймать до того, как он упадет на пол. Тело ваше может занять любую позицию, за исключением ловящей руки.
Так вот, теперь я ловлю все. У меня развился инстинкт хватания падающих предметов. Вчера после пяти фужеров белого вина я подхватил фужер опрокинувшийся на стол . Месяц назад, что-то подхватывая, едва не получил тяжелую травму.

Горбачев был членом Промпартии! Дело находится в прокуратуре.
Ельцин был просто членом.

Пролог

Нет на земле человека, способного сказать, кто он. Никто не знает, зачем он явился на свет, чему соответствуют его поступки, его чувства, его мысли и каково его истинное имя, его непреходящее имя в списке Света… Жизнь — это текст, где йоты и точки имеют не меньшее значение, чем строки и целые главы.
Леон Блуа «Душа Наполеона».
Долгие годы я с великим трудом молчал о сокровищах, которые Александр Македонский сокрыл в Согдиане, а точнее, в Ягнобской долине, перед тем, как направиться в Индию, в последний свой поход. Да, именно возможность стать наследником великого полководца, побудит вас прочитать сей труд. Те, кто сейчас смеется над моим заявлением и надо мной, в ближайшем будущем, несомненно, посыплют головы пеплом несостоявшегося благосостояния, либо не испытанного грандиозного приключения (или прозрения?). Тем же, кто отнесется к нему серьезно, рекомендую изучить эту книгу, ибо место их погребения можно из нее заключить, как посредством анализа текста, так и его расшифровки (см. эпиграф). Перед тем, как приступить к намекам (и запутыванию следов), я вынужден сказать, что в случае моей смерти или неожиданного исчезновения, десяток электронных писем с указанием места погребения сокровищ будет автоматически переслан случайным лицам, и в результате сокровища либо достанутся чиновникам, либо их придется делить, что одинаково неприятно. Также заявляю, что прослежу самым тщательным образом, чтобы ни художественная, ни корректорская правка не изменили в данном труде ни одной ключевой буквы.
Естественно, истинные собственники сокровищ — местные власти — предпримут (могут предпринять) превентивные меры, и человеку, мне поверившему (и определившему место сокрытия клада), возможно, придется либо повременить с десяток лет (я «временю» ухе почти четверть века), либо действовать смело и с выдумкой. Добавлю, что лично мною придумано, по меньшей мере, четыре способа безопасного отвода достояния древнего полководца в личную собственность. Если у официальных лиц возникнут ко мне вопросы, я естественно, объявлю данное заявление рекламным трюком и тут же потребую психиатрического обследования своей персоны, вследствие которого, несомненно, займу свое законное место в соответствующей лечебнице.
Итак, начнем.
1.
В Ягнобской долине с лета 1967-го года до лета 1981-го я провел ровно 50 месяцев. Это были и месяцы юношеских туристических поездок, и месяцы тяжелой маршрутной работы, и месяцы аспирантской вольницы. Впервые я побывал в тех краях в июле 1967 года в составе туристической группы, собравшейся со всего Союза — на глыбе, лежащей у искандеркульской метеостанции, до сих пор можно разобрать мое имя и год росписи, выбитые ледорубом. За день до отъезда домой, купаясь в озерце Зеленом — теплое, оно прячется над метеостанцией метрах в ста от холодного и отравленного ртутью Искандера, — я познакомился с необычным человеком средних лет. Он, болезненно выглядевший, но плотный, с широкой спиной, одетый в ватный стеганый халат, в коричневых брезентовых сапогах в остроносых калошах, сидел на скале, с которой я нырял. По имени (Искандар) человек был таджиком, но голубые глаза и рыжие волосы, удивительные для персоны в чепане и тюбетейке, выдавали в нем согдийскую кровь. Всем видом он выказывал ко мне симпатию, видимо, из-за родинки на щеке, точно такой же, как у него, и одинаково расположенной. Мы откровенно разговорились, и я узнал, что действительно общаюсь с потомком согдийца. Сообщив об этом, мой собеседник замолчал. Усталые его глаза его пытались что-то найти в моих глазах.
— Ваши предки, вероятно, видели Македонского, — спросил я лишь для того, чтобы прекратить это неприятное мне рассматривание.
— Да, видели. Это я знаю более чем определенно, — оставив мои глаза в покое, загадочно улыбнулся он. — Мои прямые предки были свидетелями пришествия Искандера Двурогого в эти края. И свидетелями его ухода.
— Были свидетелями событий, случившихся две тысячи… две тысячи двести восемьдесят четыре года назад? — повторил я, имевший твердую пятерку по истории, сложив дату ухода полководца из Согдианы с текущей. — То есть приблизительно 50 поколений назад?
— Да, это было давно, — покивал он. — Но предки их запомнили и передавали из поколения в поколение, потому что события, особенно уход, были… были яркими.
— Яркими? — я почувствовал: собеседник использовал это слово не случайно.
— Да, буквально яркими. Они сверкали, как золото.
Мне стало ясно: этот день останется в моей памяти навсегда. Как день появления в личном репертуаре захватывающей истории, которую можно пересказывать всю жизнь? Или поворотный день жизни? Нет, скорее, как поворотный день моего бытия. Мне стало это ясно, как дважды два, и я, зевнув напоказ, проговорил:
— Загадками говорите, уважаемый.
— А ты послушай меня, и все их разгадаешь, — появившаяся на его устах улыбка, несомненно, представляла собой отблеск золотых гор, которые он собирался предложить мне от щедрот своих.
По-русски согд говорил на удивление чисто, и я узнал, что впервые Александр Читать далее...

Идет Пиздец Иванов по лесу, видит - на опушке палатка стоит. Ну думает, я счас! Хватает дрын и давай по ней лупить - палатка стоит, как хворостинкой колотил. Ну, Пиздец, разозлися, все колья растяжечные повытащил, выломал дрын потолще, и опачь за свое!
Палатка стоит себе и не колышится.
- Что такое?!! - опешил Пиздец, заглянул в палатку, а там Похую сидит, братишка родненький!

Вот так, Пиздец и Похую, главные русские персонажи.