Я не знаю, как умирается, когда молод,
Когда завтра рябит перспективой в зрачках,
Когда есть столько планов на летний отпуск –
Но внезапно приходится умирать.

Я не знаю, как это – выпрыгивать из машины,
Когда скорость по максимуму и надо успеть
Еще в тысячу мест, но усталость внезапно
Всё решает без нас.

Я не знаю, как кто-то выходит из битвы,
Плотно сжав в руке меч, молча слушая лесть,
Оставаясь непонятым и непобедимым
Уезжает от всех, будто надо успеть
Еще в тысячу мест.

Девочка, по которой и сердце вспороть – раз плюнуть,
По которой свой ночной фолк стучат поезда
Девочка, которой теперь вечно будет
Пропитан, прожжен, искалечен город,
где ты была,
где я жила,
где мы бы могли быть вместе.
Девочка, от которой глубокая рана не зарастет никак,
Ты мне мерещишься у каждой цветочной витрины
И в каждой толпе ты всеми своими лицами
Мелькаешь в моих сумасшедших глазах.

В толпе, где все лица похожи на рожи,
Искать тебя смысла не вижу больше
Пусть город тонет в листве осенней
Голодным мальчиком по аллее
Плетусь, вся сжавшись от болевого
Колючего спазма под самым сердцем
Мне там тебя не хватает много
Месяцев, лет. Не хватает детства
Которое воет под одеялом
Подстреленным зверем во мне без толку.
И эту боль, этот голод, спазмы
Не лечат ни анальгетики, ни даже водка.

Это цитата сообщения HIMera-spb Оригинальное сообщение

Звонок..

Настроение сейчас - _

-Алло?
-Алло,здравствуйте! Я бы хотела заказать у вас любовь...
-Ах,любовь! Конечно! Вы какую предпочитаете?
-А какая у вас есть?
-О! У нас разные сорта: взаимная,безответная,свободная...есть еще "любовь на всю жизнь"..но,сами понимаете, это сорт элитный..не каждому по карману...
-Конечно,конечно! Тогда,пожалуй, я возьму взаимную...
-Прекрасный выбор! Вы знаете в этом толк! У нас последнее время стало популярным брать взаимную в наборе со свободной...Но,честно говоря, это уже не то...разбавленная она какая-то получается...
-Понимаю...но мне одной взаимной вполне достаточно!
-Хорошо,ждите. Скоро подъедет курьер...записывайте: Амур177...
-Спасибо!..Да! Чуть не забыла! Заверните её красиво...это,всё-таки, подарок...

Это цитата сообщения HIMera-spb Оригинальное сообщение

***

Хочу исчезнуть, уйти, забыться..
Чтоб мне не снились, самой не сниться.
Пропасть с радаров, уйти во мрак,
Но я не знаю, как сделать так,

Чтоб без улыбок, без горьких слёз,
Без дум, ведущих жизнь под откос,
Зависнуть где-то в своём "нигде",
Забыть, что счастье ведет к беде...

Упасть с обрыва в ночную тьму,
Не думать что здесь и почему...
Развеять мыслей ненужных прах...
..но я не знаю, как сделать так...

Сегодня нам надо быть сильными. Очень сильными, чтобы веселиться так, будто мы счастливы. Чтобы смеяться во весь голос, рассказывая друг другу бородатые анекдоты. Сегодня ни в коем случае нельзя срываться, никто не должен знать правду. Даже мы сами должны забыть эту правду. Сегодня голос не должен дрогнуть в конце очередной байки, а вместо смеха не должна пролиться ни одна слезинка. А если и прольется, все должны подумать, что это от смеха.
Смех – почти истеричный, на грани срыва, но смех. Нам же весело, правда? Нам очень весело и мы самые счастливые люди на этой планете. И в конце этого веселья никто из нас не должен схватиться за сердце, никого не должна увезти скорая.
Они умерли, а мы живем ради других. Они умерли, и без них невозможно жить дальше, но мы живем, мы не вправе срывать праздники. Не в праве показывать боль. Мы будем веселиться ради других. Мы будем прыгать новогодними зайцами до потолка. Смотри, как рады этому празднику дети. Они глядят на нас широко раскрытыми глазами, они так ждали этого праздника. И мы не имеем права лишать их этой сказки.
В конце вечера ты, возможно, всё также шутя и смеясь, умрешь от разрыва сердца. Но всё же веселый у нас был праздник. Ужасно веселый праздник.

Это цитата сообщения навылет Оригинальное сообщение

.

он вышел на улицу, выкурил сигарету.
стало чуть легче и захотелось плакать.
вот бы пришла зима (с) и отымела лето
за эту жару сначала, затем - за слякоть,
после - за то, что Она никак не решится,
потом - за кошек, которых уже четыре.
он подумал: "может быть, джиу-джитсу?
всё равно столько места в этой пустой квартире,
что хоть - баскетбол!" он закурил сигарету
вторую за вечер, хотя и бросал, как будто.
вот бы пришла зима (с) и отымела лето,
в котором ему было плохо, но хорошо кому-то.
кому-то, кто носит очки или (чаще) линзы,
кому-то, кто пахнет парфюмом ядреней тела
и одевается соответственно. глядя вниз, он
заметил, как на по носку ботинка кусочки пепла
катятся катятся. он еще разок затянулся,
достал из кармана маленький перочинный.
и - оп! ну понятно, глупость и безрассудство.
иное таким, как он, не по стилю и не по чину.

Жил-был на свете человек. По утрам он ходил на работу, работал до обеда, а там шел со всеми в столовую, после снова работал до вечера, а вечером по заводскому пронзительному звонку собирался и отправлялся домой. По пути человек заходил в магазин и покупал незамысловатые продукты, из которых готовил нехитрый, но вполне съедобный ужин, после ужина он смотрел телевизор или читал газету, а потом шел спать. А утром всё снова повторялось. Так было всегда, т.е. сколько он себя помнил, и сколько его помнили окружающие.
Но вот однажды случилась катастрофа: человек проснулся в полдень и долго не мог понять, что произошло, а когда понял, что проспал половину рабочего дня, онемел от ужаса.
Но тут в дверь кто-то постучал. Человек на цыпочках подошел к глазку, но ничего не смог рассмотреть, ибо был в полуобморочном состоянии и перед его маленькими сощуренными глазками всё плыло. Дрожащими руками он нащупал ключ в замке и открыл дверь. На пороге стояли двое мужчин: высокие, подтянутые. Несмотря на свое волнение, человек заметил, что у одного нос был самой натуральной картошкой, но это нисколько не умаляло достоинства незваного гостя. Незнакомцы так пронзительно смотрели на скукожившееся от робости тело хозяина квартиры, что тот даже начал нервно мигать своими маленькими глазками, будто исподтишка заигрывая со своими посетителями.
Потом его взяли под руки и повели куда-то. Теплый весенний ветерок ласкового колыхал широкие семейные трусы на тощем теле человечка. Случайный тунеядец прискакивал по улице между двумя своими спутниками, взбивая за собой голыми пятками пыльные облака.
Больше никто из соседей его не видел.

1
Первый раз я увидела ее в осенний пасмурный день. Моросил дождь. Она стояла, облокотившись на темный от влаги ствол дерева у самой воды – у самого пруда, заросшего тиной. Она смотрела, как прямо перед ней мелкие капли дождя разбивались о ребристую водную поверхность. Она сейчас тоже, как и они, летела вниз наугад – как дождевая капля, разбивающаяся о гладь, где спят миллиарды ее собратьев, вливающаяся с разбегу в их безмятежность и обретающая, наконец, покой после долгого полета с неба. Сейчас она рвалась с разбегу в чужую жизнь – она в первый раз признавалась в любви. И я была свидетелем. Слова ее были весьма убедительны, но она чувствовала себя как-то нелепо и глупо. Она доказывала, словно теорему у доски, что ее чувства имеют право на существование, и что в них нет ничего предосудительного. А потом она замолкает и выжидающе смотрит – она ждет приговора.
«Я не знаю… мне надо подумать», - обрывает тишину голос. Мы вместе возвращаемся домой. Она плачет – она знает, что совершила глупость и ничего здесь не будет. Она плачет и думает о быстротечности времени, которое течет сквозь пальцы, а с ней ничего не происходит.

2
Знаешь, тогда всё закончилось поцелуем в подъезде – первым, робким, неумелым. А потом она сказала, что беременна от какого-то случайного мальчишки. Мы оба ничего не поняли. Она вышла замуж и родила. Я не была на свадьбе, хотя и могла. Не за чем, да и не интересно уже. Мы с ней забыли всё и стали чужими. Никто больше не вспоминал того осеннего вечера и глупого признания. Мы стали приветливыми и холодными. Ее брак не сложился, имя ее дочери до сих пор мне неизвестно.

3
С тобой мы встретимся позже. Я буду сидеть на кухне с гитарой, перебирать струны, выдумывая аппликатуры. Ты будешь сидеть и терпеливо ждать. Ты смотришь на меня каждый вечер и ждешь, когда я всё-таки отважусь на правду. Ты смотришь на мою маму, потом на меня, ты весь вечер звенишь, будто натянутая струна, и толкаешь меня на незамысловатые откровения. Я стараюсь не обращать на тебя внимания. Ты делаешь двусмысленные намеки: в песнях, в рассуждениях. Я зарываюсь в струны и каждый вечер спорю с тобой – до изнеможения, до хрипа в подушку. Ты злишься на мою нерешительность, а мне кажется, что она – мама - и так уже всё знает и уже простила меня. Она сама первой заговаривает со мной. Я прячу глаза и киваю, но так и не решаюсь сказать это в первом лице, я рассуждаю перед ней о себе – как о другой, как о ком-то третьем и незнакомом, жизнь которого далека от нашего кухонного мирка и никогда нас не коснется. Я говорю и чувствую, что слова уводят меня всё дальше от того, о чем хочется говорить, но она понимает меня правильно. Я прозрачна перед ней. Это приносит и облегчение, и тревогу. То, чего ты хотела, я сделаю позже, гораздо позже, чем в тот вечер.

4
Я живу за звуконепроницаемым стеклом. Я смотрю через него на мир, я кричу проходящим мимо людям, но мои слова не проникают по ту сторону. И только когда я пишу про тебя, о твоих фантазиях, я чувствую себя хоть немного причастной к этой жизни – пусть не за этими окнами, а где-то далеко, в других городах, кто-то прочитает про тебя – как ты живешь, про твою пустую жизнь – прочитает твою историю, разбавленную несбывающимися (никогда и ни при каких обстоятельствах) мечтами и нелепыми фантазиями. Кто-то уже знает тебя, кто-то сочувствует тебе и даже пишет мне письма – такие редкие. Странно, как эти люди считают меня кем-то недосягаемым, они делают меня своей иллюзией. Они никогда не узнают тебя – ты совсем другая и их письма, в которых они так извиняются за беспокойство, зачитаны до дыр. Ты, созданная мной, становишься незнакомой даже мне. А меня растаскивают по частям – мы перестаем быть собой. Мы превратились в мысли в чьих-то головах. И ты уже не ты, а моя «ты», пытающаяся быть той, о которой я пишу бесконечный миф.
Ты не влюблена, ты слишком эгоистична и прагматична. Ты не срываешься с насиженных мест: не за чем, да и не за кем. Ты истерична и деспотична, ты часто не нравишься мне. Ты слаба и слишком женщина. Мы совсем разные и удивляюсь, как еще я с тобой иногда общаюсь, как я еще способна выслушивать твои бредовые идеи и не посылать тебя.

5
Однажды ты пыталась лишить меня детства. Тогда я была даже рада, впрочем, и сейчас не жалею.
В тот вечер я увидела тебя в чужой квартире с бокалом мартини, разбавленным апельсиновым соком. Тусклый свет, музыка, какое-то благополучно забытое ретро. Напротив тебя сидела темноволосая девушка. Она была почти на десять лет старше – впрочем, это было неважно. Тебе это было неважно. Она же, кажется, чувствовала свое превосходство и опытность. Ее насмешливый взгляд коробил меня, я понимала, что ты для нее значишь ничуть не больше других глупых девочек, которые сидели или еще будут сидеть в этой комнате, на этом стуле, за этим столом, слушая ту же музыку, те же слова – и ничего не изменится здесь ни с твоим уходом, ни с их приходом.
Потом вы пошли на кухню, она закурила. Запах марихуаны показался тебе тошнотворным, ты невольно Читать далее...

после этого лета станет безумно тихо
после этого лета будет уже неважно
где и с кем мы были до этого
кем и где мы станем однажды.
и в реке уносящей тысячи
слов сомнений истерик мечтаний
нам останется тоже место
чтоб топить там свое отчаяние
чтобы знать: мы когда-то будем
чтоб заполнить легкие ветром
чтоб сказать что не так уж страшно
просыпаться за тысячи километров.

пепел
летит туда, где нас больше не будет,
ветер
бредит листами недочитанной книги,
солнце
льнет ближе к нам, греет ладони,
мы
идем налегке по жизни…


здесь, в краях, где вечность уходит под воду,
где на всё только день и – снова пора уходить,
где печальные дети смотрят нам вслед, на дорогу,
на которой песок уже засыпает следы,
здесь ты встретишь меня – пилигрима, бродягу, изгоя,
ровно десять столетий бредущего по камням.
ты протянешь мне кружку с живой или с мертвой водою
и найдешь на лице обожженном глазами глаза.
ты не вспомнишь меня – между нами протянется вечность,
ветер будет трепать мои волосы, бить мне в лицо,
и слеза по щеке поползет и застрянет в морщине.
мы простимся в молчанье, не узнав: может, нам повезло.

и пойдем – не сказав, что случилось потом – мы всё дальше,
пепел будет лететь над дорогой, над прошлым, над всем,
мы пойдем налегке, без ботинок, без денег, без платьев–
две, навеки не вместе, которым не по пути.

я хочу, чтобы всё закончилось сразу:
однажды ты не придешь.
я буду ждать и бояться, звонить тебе долго
и слушать гудки в своей трубке. и дождь
будет биться о мостовую,
стекать по вискам,
разбиваться у ног.

однажды я буду ждать тебя долго.
но ты не придешь.

Я знаю, что там, за той чертой, нет ничего, даже деревьев. Так почему какая-то неумолимая сила тянет меня туда? Она шепчет мне в уши, заглушая всё вокруг, и что бы ни говорили рядом стоящие, я всегда слышу только ее, твердящую о бессмысленности всего сущего и зовущую за собой – туда, где не будет хуже, чем здесь. Уже не будет хуже… точно не будет.

Она пахла медом и молоком,
Она ходила кошачьей поступью.
Хотелось выпить ее глотком,
Чтоб добровольно после сдаваться в постное.
В ее жилах бежал виноградный сок,
А в моих - продирала дорогу соль.
Мы были различны, как йог и йод,
Но я невыносимо любила ее.

Она грела солнцем семи миров,
Она струилась искристей стерляди.
Хотелось икры ее сладкой - в рот,
Чтоб откровенно после плеваться стейками.
В ее голосе лето играло фолк,
А в моем - сентябрь, Даниэль Дефо.
Мы спали обнявшись, и ночь напролет
Я невыносимо хотела ее.

Она стала мне жизнью без рваных рифм,
Она ласкалась щенячьими, женскими.
Хотелось в Амстер, в Париж и в Рим,
Чтоб хладнокровно после летать в Ижевски.
В ее пальцах стучал барабанный блеск,
А в моих маячил туманный блюз,
Но даже в самом чреве небес
Я знала: кроваво ее люблю,
Я знала, что соль незаживших вен,
Не дернув бровью отдам взамен
За сон ее на полотне груди,
За страх исчезнуть в смоле рутины,
За смех, за ладони, за розу губ,
За сына, что нежноотважен, как гунн.

А кто-то мне говорил: уймись,
Ты так юна (по английски - мисс)
Все проходит. И это пройдет.

Но я мимо библий люблю ее...

Всё это так пошло, что хочется умереть. Н. уехала вчера ночным поездом. Она не могла ждать до утра. Она обязательно бы передумала. Всё, что я запомнил – холод стены в зале ожидания и сильное головокружение. Она отошла от кассы, застегнула сумочку и я почувствовал, что вот-вот упаду. Я вжался в стену еще сильнее, я почти врос в нее. Н. посмотрела на меня, будто хотела что-то сказать, потом резко отвернулась, отошла в сторону и села, опустив голову и делая вид, что рассматривает плиточный пол. В таких ситуациях всегда помогает пол или потолок – помогает не смотреть в уже ненужные и навязчивые глаза. А глаза еще ищут своих влажных собратьев на еще родном лице, они еще не смирились, что их больше не хотят видеть, они ждут подачки в вокзальной полутьме – по-собачьи преданно и безнадежно.
Я не должен был позволять ей так просто уехать. Я не должен был так просто ее терять. Глупые и бессмысленные слова.

За ночь до этого я проснулся от пронизывающего холода. Казалось, что я сплю на оледеневшей вершине горы, и что ветер сейчас сорвет с меня одеяло и унесет его в пропасть. Я встал. Дверь на балкон была открыта. В дверном проеме я увидел ее: босую, в ночной рубашке, с распушенными волосами. Она стояла, словно мраморное изваяние - такая чужая, неживая, полуночная. Ветер обдувал длинный белый подол рубашки, еще четче очерчивая ее силуэт. В тот момент мне показалось, что ее больше нет, что от нее осталась только очень красивая, но пустая оболочка, а душа ее уже летит куда-то высоко, к какой-то далекой звезде. Она больше не принадлежала этому миру, она отчужденно смотрела вдаль. Я боялся подойти к ней, взять ее за руку, увести в комнату. Она была так близко и одновременно так далеко от меня. Это была уже не она - призрак, рушащий наше "мы". На секунду мне захотелось вытащить пистолет из ящика стола и застрелить этот фантом, пришедший забрать ее у меня. Но ее волосы черным шелком сверкали на ночном ветру, ее белый силуэт на фоне черного неба завораживал меня с какой-то неведомой силой. Она была слишком красива, чтобы быть убитой.
Так и не решившись подойти ближе, я вернулся в постель и попытался уснуть. Я убедил себя, что утром она снова проснется прежней - такой родной и лишь моей. Я сказал себе, что спал и видел сон. Я поверил себе.
Как выяснилось, напрасно.

1
Это болезнь. Совершенно ясно, что это просто хроническое заболевание, которое длится уже третий год. Оно соткано из иллюзий, оно пахнет солнцем, оно усыпляет и выскребает меня изнутри. Я пуст, я перестаю чувствовать жизнь, мои мечты и желания уже не принадлежат этому миру. Я забыл, как бывает здесь, в этом мире.
Нам не дано больше, чем у нас есть, мы взяли всё, что нам разрешили – и выбросили в мусоропровод. Нам не дано больше, чем редкие встречи и существование в стеклянной призме. Любуйтесь нами! Смотрите, как мы задыхаемся в этом стекле, как режем свои тела об острые углы в тщетных попытках сбежать отсюда… смотрите на то, что вас забавляет, чего вы не понимаете и вряд ли сможете когда-либо понять. Нам не жалко подохнуть на ваших глазах, нам уже давно ничего здесь не жалко.

Мы ляжем рядом на холодный пол, мы пропитается его жесткостью и холодом, мы станем такими же блестящими и твердыми, как он, и, может быть, потом выстоим. Мы прижмемся друг к другу… крепко, еще крепче… мы забудем про свой пол, возраст, расу, цвет глаз и волос. Мы будем просто двумя людьми, которые пытаются согреть друг друга на этом холодном полу. Он сроднит нас. Ложись же сюда, ложись рядом. Ведь у нас всё равно больше ничего нет, кроме этого бесстыже нагого, ничем не прикрытого пола на двоих, нервно дрожащих рук и, может быть, одинокой лампочки под потолком – нашего кухонного, бытового солнца. Ложись.

2
Она хотела невозможного. Она всегда была привержена абсурду. Она хотела быть моей женой, она хотела родить мне ребенка. Она часто прогуливалась у детской площадки со взглядом тоскующей самки. Она хотела свадьбу и белое платье.
Однажды я повел ее в ювелирный магазин, и мы купили кольца. Мы отметили нашу свадьбу ночью – пивом и сыром. Это было отвратительно-сладкое чувство. Иллюзия преодоления невозможного. Позже она купила белое платье и убрала его в шкаф. Мне казалось, что так поступали все замужние женщины со своими свадебными нарядами. Ни ее, ни меня не смущала эта непоследовательность. Мы давно привыкли жить наоборот.
Еще позже она нарисовала себе сына – в полный рост на белых обоях спальни, мальчика лет двенадцати. Прямо перед нашей кроватью, как немой укор. Мне.
Я никогда не был ничем болен, как, впрочем, и она, но наш ребенок… он был абсурден и нереален. Он жил в ее голове. В моей голове. Может быть, это было даже два разных ребенка, но ни на один из них, мы знали, не родится у нас. Мы стали последней точкой в многоточии жизни наших предков.

Я помню, что всё началось с того, как она ушла. Из своей квартиры. Я сел на стул и закурил. Я не побежал догонять ее. Это было бы бесполезно. Мыслей не было. Внутри было совершенно пусто, как бывает пусто в комнате, из которой только что вынесли всю мебель. Только сигарета сама тянулась к моему искаженному рту. Горький запах табака был несвеж и противен, от него слезились глаза. Как никогда раньше, черт побери, у меня слезились глаза! Было кощунством курить здесь, в нашем заброшенном храме, откуда только что ушла дева Мария. Я встал со стула и направился в спальню. Обои на стенах были ободраны. Она увела от меня даже нашего сына, наш общий бред, наше общее отчаяние. Она твердо решила ничего не оставить мне. Ничего.
Мне нечего было делать здесь до ночи. Я накинул плащ, закрыл дверь на ключ и влился воровской тенью в темные переулки. Шел дождь. Мне было всё равно. Будто кто-то сделал мне анестезию – сердца, души, памяти. Я чувствовал прочную заморозку по всему телу. Я шел долго, не глядя по сторонам, не зная названий улиц, не замечая редких прохожих. Я почти бежал, будто кто-то гнался за мной. За мной тянулся мешок с камнями воспоминаний, тяжесть кутала плечи. Я пытался скинуть с себя всё, раствориться в темноте, но неясная тупая боль скулила в моей голове, как побитая собака. Я был пуст. И в то же время я сам стал каким-то сгустком, куском этой ноющей, скулящей боли. Мной руководили инстинкты. И я бежал, как подстреленный зверь, всё дальше и дальше.

Утром, как ни странно, в окно уставилось такое же солнце, как и вчера. Оно было безразлично к нам и сейчас оно так же безразлично смотрело на меня из щели между неплотно задвинутыми шторами. Казалось, что оно насмешливо ухмыляется. Я лежал и ждал, когда она выйдет из кухни. Потом неожиданно на мою память обрушились обрывки вчерашнего дня. И когда они сложились в какое-то подобие мозаичной реальности, всё показалось глупой шуткой. Я засмеялся во весь голос над своим нелепым сном. Надо же какая глупая у меня голова, и что туда только ни приходит. Она – и ушла! Она, та, с которой мы уже просто не можем жить поодиночке. Она же никогда меня не бросит. Мы же даже собрались умереть вместе. Она не могла этого забыть. Она никуда никогда не собиралась уходить от меня. Какой же я всё-таки дурак. Она же любит меня, и я ее тоже люблю. Мы в этом даже никогда не сомневались. И вот сейчас она на кухне готовит завтрак, а я, неблагодарный, лежу и думаю, что она могла от меня уйти. Читать далее...

Мона Лиза никогда не сойдет к тебе со стены, никогда не обнимет, не поцелует, не жди ее – она лишь плод твоего воображения, накормленного дурманящим тошнотворно-сладковатым дымом. Не жди ее. Реальна здесь только я, лежащая совсем рядом и замерзающая от ощущения своей чуждости в этом доме. Она улыбается тебе, она лжет, у нее нет ног, рук, бедер и многого другого – она бесплотна, в отличие от меня – такой живой. Она убивает наше «мы» с каждым твоим новым глотком тошнотворного дыма. Она приближается к тебе – ее губы тянутся к твоим губам, ее глаза хищно сверкают в темноте, она не видит меня – ей нет до меня дела, и ты, утопая в ее зрачках, уже тоже забываешь обо мне - она уводит тебя всё дальше и дальше. А я лежу и смотрю на твои фантазии, пляшущие на стене. Я даже не ревную тебя к ней – я ревную тебя к тебе, ибо она – лишь плод твоего воображения, лишь то, живущее в твоей голове, что неизбежно разлучит нас.

Avant de partir regarde-moi:
Ces r;ves, ces pens;es
Ne seront rien sans toi.
Ces jeux de l`enfant
Qui aime sans regret
Resteront dans ma t;te,
Deviendront mon gibet.

Avant de partir parle-moi
De tous les pays o; tu seras,
De tous les matins
dont tu te souviens,
De notre amour
Qui est mort dans nos mains.

Avant de partir
garde le silence.
Il y a trop de mots,
Il y a trop de glace
Dans tout ce qui reste.
Avant de partir
Garde le silence
Et garde ma vie.

Они приходили ко мне: кто – с мечтами,
кто – с болью, кто – с кровью еще не засохшей.
Они приходили ко мне не с цветами,
А с памятью, со своим странным прошлым.

Они прибегали ко мне, как к лекарству
Больной прибегает, как к жестким мерам.
Они измеряли мое пространство
Шагами, стонами, пальцами нервными.

Они бежали ко мне с разбегу,
Как будто знали еще до встречи.
Они ложились зачем-то рядом,
Они обнимали меня за плечи.

И что-то шептали-шептали-шептали…
Ничтожной казалась под утро вечность,
Когда их историй привычная вялость
Меня пеленала, слепляя веки.

Они уходили, как время, как детство,
Как с остановки – полный автобус,
Где я уступаю всё чаще место
Другим – тем, которые будут после.

не знаю, чье. но понравилось.

Our hands have met, but not our hearts;
Our hands will never meet again.
Friends if we have ever been,
Friends we cannot now remain:
I only know I loved you once,
I only know I loved in vain;
Our hands have met, but not our hearts;
Our hands will never meet again!

Then farewell to heart and hand!
I would our hands had never met:
Even the outward form of love
Must be resigned with some regret.
Friends we still might seem to be,
If my wrong could e'er forget
Our hands have joined, but not our hearts:
I would our hands had never met!