Хочу петь и плясать как грязное чмо, корчить видимые перед собою рожи, гнуться в юродивых муках своего внутреннего я, насрать на обеденный стол господина, при этом сойти за добропорядочного гражданина, чтобы никто не заметил, никто не сказал, чтобы никто не стрелял в меня указательным пальцем, не смел остановить мои порывы, мою рвоту - мой рефлекс - мое желание. Кричать. Улыбаться сумашедшей улыбкой и быть вечерами собой. Иногда быть всеми собоями, что в тебе есть. Я счастлив. Я счастлив. Я на пике своего собой. Пику тебе в бок, скотина и всякая сраная блядина, что сквернит ложью и самообманом, идет честным словом нахуй.

мистер Улитка вяжет глупые мысли на кулаки и плачет о себе, видит и знает в чем он не прав, ленив, сверлив, что взгляд сверла, самолюбие орла, застенчив, неприличен, скрытным любит быть, ну, в общем, эгоистичен. Берет плохие примеры, подает что-то больше надежды, старается быть. Омолодился, сбросил пару лет, взбодрился.

Истина выбора. Стрекочущее, подлое, скользящее, просчитанное. Хотя, казалось бы, должно быть естественным, бодрым, одномоментным. Абсолютного нет, только субъективное и, возможно, оптимальное решение для каждого блюющего мыслями индивидуума. Что есть женщина? Тепло, забота, ласка, некая опора, слезы, тревога, истерики, резвый расчет по ситуации, интуиция. В крайнем случае, слепая рабыня. Что есть мужчина? Тепло, забота, сила, некая опора, молчание, злость, трезвый расчет по истечению некого времени, прогматизм. В лучшем случае, глухая стена.

- Харкаться мокротой тянет, от вас, молодой человек!

От холода кровоточат десны, как-то тихо и скупо ждется весна. Поплеваться бы кровью в выродков, да только совесть замучает, зачешет сомнение, сорвется с троса злость и будет долго, воодушевленно лететь внутрь тебя самого; цепляясь, пытаться зацепиться. Удар в неожиданный момент. Что это? Когда очнется, окрепнет и встанет на ноги - уверенно полезет обратно наружу. Да только совесть замучает, зачешет сомнение...

"Я доберусь до тебя" почти клятвенно даю себе злое слово. И покажу тебе, что на самом деле это такое - спать вниз головою.

Сгущаются краски неба, темные облака готовят постель, ветер всбивает перину и сливки. Все кружится вокруг по кругу восьмерками... Воспоминания. Мрак. Мрак. Мрак... Старший брат.

...умер.
Я хочу кричать. И петь о нем.

Я хлопаю руками по своей груди, нащупываю шов ребер и рвусь пальцами сквозь клеть костей и паутину плоти.Я с силой, но с присущей мне стеснительностью и осторожностью, раскрываю свое солнечное сплетение и заглядываю внутрь. Я вижу там только корни тополей, свежую почву и непроглядываемую глубину. Там кто-то есть... Я бью костяшками по виску:

Тук-тук-тук!
- Я жук! Позвольте представиться!

Я снова бью костяшками, но уже по второму виску:

Стук! Тук-тук!
- Я жук! Позвольте представиться! - повторяет мне жук.

Стук! Тук-тук!
- Э! Жук! Представиться извольте! - злится на меня жук.

Я обратился крысой и зарылся поглубже в нору к Эриниям. Подглядываю за ними, извлекаю из них самое сокровищное, чудное и прелестное. Старухи расчесывают змей, хлещут сыновей Эдипа кнутами и широко улыбаются мне, потому что я раскаился. Больше они не Эринии, а благостные, крылатые старушки Эвмениды. Они не допускают меня в свои прекрасные рощи, я не достаточно смел еще для одного единственного шага. Вечером я выберусь из норы и вновь глубоко вдохну, просчитывая свой шаг. Свою брезгливую смелость. Себя. И число на ценнике.

Он плещет мыслями, как фейерверк пригвожденный к детской руке. Стучит коленом по стене, а удары прямо тебе в голову и в зависть. А я что? Палочки перебираю, складываю их аккуратно, если меня не отягощают толстые щечки лени, и прекрасно понимаю, что лучшего-то я совсем не могу. Тсссс.... тссссссссс... я снова забираюсь обратно. Тсссс...тсссс.... мне ничего не нужно.
Выдох.

Тссс...тссс...
Как будто кто-то шепчет или пускает струю мочи по стене. Или же делает это одновременно.
Тссссссс...
Нет. Это я просто ухожу в себя. Достаточно глубоко, чтобы почувствовать себя отдохнувшим. Вздохнувшим. Пустым. Безответственным и уместным.
Я кричу - и всем наплевать - это то что нужно.
А пока: я просеиваю песок через пальцы, чтобы хоть чем-то занять свою жизнь. Странно. Но кругом все из песка. И видимо, уже кем-то, отсеянного.
Damn it.

Ударяясь об толстое дно бутылки, мне все больше начинает нравиться этот стук. Я улыбаюсь, я танцую, я злюсь и конфликтую, я говорю правду, я расслаблен. Мне приходится чувствовать себя настоящим, ощущать свою плоть и всю романтику, что дышит через поры моей полиэтиленовой кожи. Под ритм ударов об толстое стекло. Под ритм ударов об толстое стекло. Под ритм ударов об толстое стекло. Под толстое ритм об стекло ударов. Снова и снова. Это лучшее, что у меня есть, о чем можно пожалеть.

Порой с нее текут слезы целыми ручьями и я прижимаю ее к себе, как расстроенного ребенка, чья плоть от рыдания становится неприятной на ощупь. Часто она отстраняет меня. Толкает. Злит и расчесывает до крови мое внутреннее раздражение. Иногда мне тоже хочется разлиться прозрачной водой, в которой будут плескаться мыши, тени, крабы, волки и листья. С нее текут слезы целыми ручьями, а я сохну. Крошусь песком. Рассыпаюсь. Только мои плевки на себя - самообладание - хоть как-то держат меня в глиняном состоянии.

О, нет-нет... так легко, казалось бы. А вот и нет. Хотя... Наверное, нечто среднее, но порою мне противно и безынтересно стало заниматься этим. Любовью. Сексом. Пошлятиной короче говоря.

Мне чересчур поэтично с утра. И какое-то ощущение абсолютно чужого внутри. Словно меня окунали в противоречия и стыд. Я, конечно же, был не прав, и не в силах извиниться, не имею значения даже для самого себя. Все незнакомо и больно происходило со мной, несмотря на то, что мы пересекаемся не первый год дружбы. Товарищества.

Что мне надо было от черноглазой девочки, которая спасаясь от семейного скандала, держалась за кроличьи ушки торчащие из тумбочки?

Мне слишком поэтично и по-необычному больно сейчас. Что покатилось по дороге... Головы.

Я ем ежиков и они щекотят мой рот, проскальзывая в желудок и услаждая мое гадкое мироощущение. Существа кондитерского происхождения. Слишком маленькие, чтобы быть для меня правдой, слишком плотные, чтобы не признавать, что я пересекаюсь с ними в одной плоскости. В плоскости реальности.
Они услаждают меня. Насыщают. И я не столь зол. И я не столь испорчен теперь. А люди, что оценяются мной, как семья, раздели и продали мать. Что я могу поделать? Мне слишком грустно и пусто сейчас...

Словно меня раздели и продали.

Я пару раз вчера видел свет. Почему-то он не вселял в меня уверенности и радости, а напротив, заставлял меня чувствовать себя дискомфортно в его лучах. Только маленькое мгновение на небольшом кусочке природы, где я был спокоен, давало знать, что недоразумение есть только во мне.

Все доходит до смешного:

Я волосянным шариком качусь по склону в нужном мне направлении, старательно не натыкаюсь на всяческую мерзопакость, огибаю все возможные ошибки и трудности, которые я могу принести другим волосяным шарам... Я не лажу в них руками, не распутываю эти клубки, не переезжаю им дорогу. Я уверенно скольжу по спирали в свою мечту, будучи самодостаточным и подбадривая сам себя, что все это не просто так.

Но есть те, кто сам придумал себе зубочистки и иголки для меня. Они слишком умны, чтобы считать себя правильными в своих суждениях. Я просто закочусь за уголок на время, чтобы никто не видел, как я потихоньку шепчу ненависти на ушко окружающему миру и рогатым крокозябрам, которые с раскрытыми ртами и ухмылками, глотают воздух после дождя.

Я слишком толерантен, я чересчур хочу быть осторожным.

Его прелестная головка проклюнулась из чрева, но застеснявшись нас, тут же скрылась обратно и уже более он не поддавался на наши уговоры пообщаться.