Вашему вниманию предлагается теория единой Вселенной на стыке психологии, физики и магии, которая рассматривает Телему и Inferion (так называемое личностное восприятие сатанизма) как две глобальные силы во Вселенной (c)
Некоторое время назад нашёл в сети отрывок этого произведения, что выложил сам автор, который предлогал всем интересующимся написать ему на мыло с обещанием выслать тексты. Я написал - текст получил; до конца правда ещё не дочитал, отчасти от того, что трудно идёт; скорее всего человеку, хотя бы поверхностно не знакомому с оккультными символами и сутью магии вообще будет не понятно и не интересно, но меня очень увлекло. Лично с автором не знаком, но читал его работы в разделе философии на darkside.ru и склонен ему доверять. Так же, как я понял, распространение данного произведения не запрешено и даже поощряется, так что если кого заинтересует - адрес автора blackwizardsster@gmail.com.
Манифест СопротивленияЧитать далее
Введение из книгиЧитать далее
Семь ангелов божественного присутствияЧитать далее
...Ваши мнения...
Осень: торжественно чёрное шествие по опушке леса; минуты немой разрушительности…
Ты - на разрушенных ступеньках: дерево, звезда, камень. Ты — голубой зверь, что тихо дрожит; ты — бледный священник, убивающий жертву на чёрном алтаре. О, твоя улыбка во тьме, печальная и злобная, — от неё бледнеет во сне дитя. Красное пламя вырвалось из твоей руки и ночная бабочка сгорела в нём. О, флейта света; о, флейта смерти. Что заставляет тебя тихо стоять на разрушенной лестнице в доме твоих предков?
[Георг Тракль “Превращение зла”, 1915]
Белые руки скользят сквозь прозрачный туман – черными ветвями раскинутся они на ветру. Тонкие пальцы дрожат от холода, холода изнутри, как он похож на взмах крыла старого ворона, на окоченевшие листья, уносимые ветром. Белые руки привыкли творить боль – привыкли от боли лопаться вены. Боль под кожей, в легких мелкой пылью. Я хочу отдать тебе ее часть – пусть она станет твоею, ибо ты ее творец во мне. Тонкие пальцы ломает изнутри судорогой – крики рвутся сквозь кожу. Острые кинжалы снежинок слез разрезают туман на сотни полотен. Губы кривит маска отчаяния, сводит в надрывном глухом рыдании. Я отпускаю птиц стона на волю.
Так пусть она станет твоей. Легкой змейкой утреннего тумана она проникнет в твое сознание. Возьми ее в руки, и пусть она расцветет бордовыми цветами отчаяния на них. Выпей ее без остатка, и пусть ядом прольется она по твоим венам. Пусть ломает своды твоих костей, пусть льется вниз твоей кровью – к земле, что впитает ее без остатка. Я верну тебе сталь тонких кинжалов слов на ветру…
Своих слов. И стану творцом своей в тебе боли; не верну тебе цветы, но взращу новые…
И я прошу простить меня за всю ту боль, что покрыла цветы в твоем сердце бордовой пеленой горечи.
My Dying Bride: Turn Loose the Swans
Чёрный мороз. Земля тверда, горек воздух на вкус.
Твои звёзды сошлись в недобрые знаки.
Красный волк, удушаемый ангелом. Твои ноги при ходьбе звенят, как голубой лёд, и улыбка, полная печали и высокомерья, окаменела на твоём лице, и бледнеет лоб от сладострастья мороза;
или склоняется над дремотой сторожа, прикорнувшего в своей досчатой сторожке.
Мороз и дым. Белая звёздная рубаха вжигается в твои плечи, и коршуны Бога терзают твоё металлическое сердце.
О, каменный холм. Забытое холодное тело тихо истаивает в серебряном снегу.
Чернота - сон.
[Георг Тракль – “Зимняя ночь”]
У зимних сказок холодные буквы первых слов. Дыхание становится глубоко-морозным, кровь застывает бардовыми кристаллами под кожей. У зимних сказок звуки тонут в тишине медленного снега – волосы застыли на ветру. Застывший воздух полон неуловимых далеких звуков мягкой тишины и немного скрипки.
В зимних сказках мы роняем лепестки бордовых роз на чужие следы по снегу – зиме к лицу цветы на наших сердцах. Пальцы слегка касаются чужих замерших жизней, желая впиться, втянуться – голубое стекло в сумрачном воздухе крошится в руках. В зимних сказках мы затеряны в холодной мгле белого ветра тишины.
У зимних сказок нет начала – лишь воспоминания лепестками на синем от туч неба снегу. В зимних сказках мне больно ото льда в глазах – от бордовых цветов на сердце. Крик не разрежет пелену мягкого снега.
У зимних сказок жестокий конец.
У Ло холодные пальцы и полнолуние.
Она кормит с ладони серых собак в парке, из которого не знает как уехать-Город лабиринт снова играет с ней в пятнашки, а из булочной на углу пахнет так сладко сладко_прянично, что хочется выгибать спину, потягиваясь и дразнить мужчин, соскальзывающей с носка туфелькой.
Ло сегодня капризна- ей мало воздуха..мало. Она смотрит из под ресниц на стеариновых мужчин, тающих от собственной значимости. Все куда-то спешат..
Ло-нет.
Холодно. Ей бы гореть за святотатство глаз -греться на косте, лижущем лодыжки. сжигающим грязное золото листьев осени..или хотя бы шерстянные носки и чашку сливочно-клубничного чая.
Она сидит тихо-тихо, пытаясь не вспугнуть мир, подкрадывающийся со спины. .
My twisting thoughts they're piercing my mind.
They crash all my fun - my love and my life.
I remember paradise - a pardise long ago
Now eternal winter - my paradise is lost - my paradise is gone.
[Dreams of Sanity “Lost Paradise '99”]
Ломает, ломает, ломается все внутри от прикосновения пальцев. Серый дым в темных комнатах больших пространств ускользает сквозь сведенные судорогой руки – я столь жадно ловлю его влажными глазами. Я разбиваю тонкое стекло фигур отношений наэлектризованными кончиками пальцев – на кончиках пальцев слезы рвутся сквозь кожу; осколки врезаются слишком глубоко – там уже нет материи больного сердца и тонких душ. Холодные четкие шаги по полу – паркет под тяжелым каблуком, в этот синий воздух сгущенных сумерек я приду, чтобы срезать бардовые цветы с запахом страсти.
Звездная пыль воспоминаний синего воздуха. Она в легких, она под кожей, она на кончиках побелевших пальцев рвется в пустоту осеннего вечера. Черное кружево сознания и бархат сумерек в углу – ты рвешь меня изнутри слишком сладко, и поэтому теперь я здесь, в этих комнатах с темно-синими стенами и бардовыми цветами. Комнаты, чьи стены хранят память ярких вспышек; комнаты, углы которых заполняет густой мрак – от стен к темному коричневому дереву стола, к ощутимому под ладонью лаку спинок стульев. Темные стены, прозрачно-синий воздух, белые руки – вены лопаются от крика, под ногтями распускаются бардовые цветы. Комнаты, в которые я возвращаюсь, чтобы, сидя в бархате сумерек в кресле, вспомнить тебя, засушив в руках бардовые цветы твоих поцелуев…
Четкие шаги по пустому полу – здесь больше никого нет, лишь синий воздух, цветы и пальцы. И холодно; и ломает, ломает, ломается все без тебя.
Она придет незаметно. Только и услышишь легкий шелест раструб тяжелого плаща, летящего по пеплу твоих неисполненных желаний, припорошенных развращенным сознанием и дотлевающим, но чистым сердцем. Оно, завернутое в черное кружево, источающее уходящий аромат пачули, будет монотонно отбивать последние аккорды своих ветреных увлечений и глубоких, порой болезненных любовей. Вокруг Нее будут расцветать на девственном снегу алые розы, и каждый, кто сможет увидеть их, почувствует боль на кончиках пальцев от выступающих капель крови. Она будет играть на флейте, и звуки, извлекаемые тонкими белыми пальцами, поманят магнетической надрывной печалью в вихре с лепестками вожделенного освобождения. Когда Она придет, не будет видно неба. Зрачки покроются разукрашенной вуалью прожитых дней, мелькающих переливами оттенков от эйфории и до отчаяния, смешанного с сумасшествием. И тогда Она протянет тебе флакон, о котором ты мечтал в секунды полуночных рыданий, в секунды, когда облака расшатывались и сбрасывали с себя укутанные в ночные шлейфы звезды, горящие искристой жемчужной пылью. Вы знаете, от чего падают звезды? Оттого, что бездна людских слез наполняется и заставляет содрогаться небо от безумного рева оглушительной боли. Тот самый флакон, источающий запах тлеющих греховных цветков, падших звезд и паутинок изорванных надежд. Тогда, глоток за глотком, ты выпьешь до дна всю свою жизнь, и с этим смертельным ядом ты потеряешь самое себя, вместе со всеми достигнутыми целями, вьющимися теперь парами ладона над холодным лицом, благими делами и скверными деяниями. Отняв у тебя самое себя, Она одновременно опустит тебя в объятия шелковых рук извечной свободы. Не это ли есть счастье?
[Весной стихи пишут все, осенью – только поэты(с).]
Ты прикрываешь остатки ее сердца багровыми кленами – золотой кровью осенних слез. И в глазах таится тепло умирающего заката, когда вот так вот сидит среди листвы; тонкие пальцы сливаются с жесткими прожилками листьев. Листья на свет солнца сочатся медом и кровью – прозрачные потоки холодного золота. Солнце бьется на тысячи осколков в волосах, а в глазах лишь холодеющее небо – иссиня-осеннее с кленами на его фоне.
И ты согреваешь ее чаем не по-осеннему зеленым и почему-то с жасмином; или бархатно черным по туманным дорогам утра, асфальтовым через рощу. Чаем в высоких фарфоровых кружках с причудливыми вымышленными цветами, пусть даже оно и не так.
И голосом, и ресницами, и губами. А она все замерзает в тишине осени...
“Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны…”
So, the season of the fall begins
Down the crossroads in a sleepy little inn
By the fire when the sun goes down
[
Легкое. Оно сегодня легкое: с оттенками коричневого золота заходящего солнца в замерзающей гуще зеленого. Оно сегодня из коричневой шерсти в ажурную вязку – тонкая теплая ангорка на спицах. И золотая зелень на ветвях.
Высокое, оно сегодня высокое до неба – глубокого прозрачного неба, что подернулось холодом утра. С лучами, что запутались в волосах, и большими прищуренными глазами. Оно сегодня до нетерпимости осеннее, ибо спокойное и тихое. Ранней осени, оно сегодня ранней осени, что парит тонкими паутинками в еще не остывшем воздухе ослепительного солнца; ранней осени, что золотит листья лишь лучами закатного солнца.
Оно могло бы стать другим, но сегодня такое высокое небо…
[Дружба крепкая не сломается… (с)]
Дружбу меж мужчиной и женщиной вы привыкли рассматривать как несуществующую. И женщину в этой паре странной, чуть на взгляд со стороны неполноценной, вы привыкли видеть тем источником раздора, что рушит узы крепкие, что прочнее камня. Ибо не может мужчина, пусть даже взятый как абстрактная идея и образ собирательный, не может он a priori нарушать спокойствие там, где его все устраивает. Он же мужчина, пусть и обобщенный и от того несуществующий, и значит это то, что не станет он устраивать мелких пакостей в сторону той, что оказалась с ним в паре дружбы.
А вот и нет, ваше мнение устарело и основано на неполноценных сведениях. Ибо я приведу вам пример, в котором тот, кто должен был бы девушку понравившуюся к себе привлечь (что столь громко ныне называют завоевать, но я не позиционирую себя как Башню Теней, не в этом случае), мелочным образом точит усилиями прикладной психологии и знания характеров счастье и волю к этому же счастью той, которую столь искренне называл другом. А она смотрит на него со стороны и испытывает лишь отвращение прозревшего человека.
И вы можете сказать, что виновата во всем женщина, ибо именно она своим лишь существованием соблазняет мужчину на разрушение столь зыбкого и туманного взаимоотношения как дружба. А еще можно и испросить определения той самой дружбы, но я промолчу, ибо уже все сказала.
A morning in magenta, the petals fed from the dew. She held her breath for a moment, to pause off the stream.
[Opeth “My Arms, Your Hearse”]
Тебе дана власть над временем. Сожми его в комок, стяни в одну точку дни, недели, месяцы, что есть пыль на сапогах веков. Осознай всю бренность дня, непостоянность месяца, небытие года дабы не расплескать себя по пустым страницам тетради истории…
Разведи руки в стороны, растяни его на ветру, что дует так медленно-порывисто, что развеянные волосы не опадают на плечи. Почувствуй длину утекающих сквозь пальцы минут, заморозь мгновения взглядом; растяни эти точки пространства, заполняя пустоты меж ними собой дабы прочувствовать полноту бытия…
Ты идешь медленно, аккуратно растягивая шаги – люди пробегают мимо, второпях не замечая формы своих жестов. Пара шагов, и все, кого ты знал, умчались вперед, так и не узрев красоту шестого часа, того, что был десятого июля.
Сжимай, растягивай, но не бойся толпы.
Две недели – столь непростительно мало, ибо мы видим, как стоим в начале бесконечного пути; это столь непостижимо мало, что мы не имеем права тратить наше время впустую. Две недели – так необъятно много, если мы сможем сие осознать.
I can't see you, I can't hear you
Do you still exist?
I can't feel you, I can't touch you,
Do you exist?
I can't taste you, I can't think of you,
Do we exist at all?
Однажды отняв, ты дашь большее – ты дашь мне меня, что еще не было. Ибо я должна быть постоянной в объеме полета мысли. Вытяни из меня ленты стонов – вдохни в меня свежий воздух нежного прикосновения. Возьми мои чувства, мои ощущения – дай мне черные застенки наших душ. Постепенно, по одному, шаг за шагом отнимай у меня меня же, вытягивая словно жилы мое прерывистое дыхание, мои прежние мысли, мою прежнюю жизнь. Дай черному потоку теплого воздуха влиться в опустошенный тобою сосуд, дай мне найти большее от себя, дай мне меня саму, что кроется за туманной завесой серого дня.
Use your illusion and enter my dream...
[Epica “The Phantom Agony”]
A morning in magenta, the petals fed from the dew. She held her breath for a moment, to pause off the stream. Still clinging to vast, old memories. And I would marvel at her beauty, playing through the rain.