Он пустота, опустошенная красота, вывернутая наизнанку на холодный камень алтаря абсолютного Ничто. Кровь хлещет из горла – грязная, вязко-коричневая стекает густыми каплями по серому. Иссякающая, утекающая бессилием сквозь пальцы истощенная воля – скелет ее, обтянутый восковой кожей, бесцельно бродит в синеватом мраке, судорожно цепляется пальцами за белые нити дыма. Задыхающаяся хрипом агония – серые слезы сквозь скрюченные пальцы.
И сознание его, будто гора тел в прозекторской, истекает зловонной жижей из глаз под концерты Шостаковича – уйдите, уйдите из моей боли. Коновал с желтоватой кожей зашьет ему губы толстой нитью, распилит грудину – серый мягкий мозг его зашьют ему в живот. Пустота, выветренная пустота…
Я рыдаю, я хриплю его болью, отхаркиваю его легкие. Я тело его, хватающееся за остатки изорванной души. Я боль его, я кровь его, пульсирующая тугой струей из вспоротого живота. Я судорога его, сводящая пальцы, сковывающая горло. Я ничто ему, я боль ему, я слезы его выплакать хочу…
Это цитата сообщения DefsLeppard Оригинальное сообщение
Мне крайне хотелось бы начать с Вас.В первой букве "В" кроетесь все те,кому я не могу говорить глазами,не могу говорить в глаза,кто не может слышать мой голос,кто работает плотником людских идей и настоящностей,забивая гвоздями порывы.
Мне хотелось бы начать с Вас,ведь Вы то уж верно знаете,каково это-чувствовать,как нос,словно после глотка непривычного шампанского,наполняется крохотными и колющими пузырьками.Глоток шампанского-это на самом деле вдох перед тем,как польются дожди по щекам,топя стол,ручки,карандаши,бумагу в себе.
Вы?Вы наверняка знаете,что если глоток был недостаточно большим,а может,и шампанское выдалось не из лучших,-дождей не будет.
Как это,жизнь без дождя?Без его барабанной дроби по земле,которая без неё себя не мыслит.
Кому-то она разрывает перепонки по 5 раз на дню,а кто-то хочет быть улицей,к которой в такую погоду дожди приходят все 24 часа,до малейшей минуты,так как даже дождям нужно отдыхать от себя,хоть секунду.
Вы?Вы точно знаете,как это:когда молоко закончилось,а под рукой предательским фантиком ещё целая плитка шоколада,молочного шоколада.Вы не мыслите себе молочного шоколада без молока.Потому и немного расстраиваетесь.
Ожидания-оправданы,да,шоколад-молочный.А желания-нет.Пакет молока-пуст.
Вы?Вы всё чувствуете,когда я смотрю на Вас в прозрачном зеркале,Вы всё знаете.
У всех есть своё "Вы".
У всех есть своё "Ты".
Grey eyes flicker
Cold is the weed
Worn out shoes
Air full of grief
It is you now
Stuck within
Soul is burning
No chance to win
What have you done to the game?
Was it a victory a shame?
Where have you gone
Before morning dew?
The game will not end
Without you
Ears of lost minds
Luke and torn
Dresses rotten
And broken stores
And the meaning
It's sold too soon
Can the blister
Substitute the moon
What have you done ...
And the hot sun
Paints the door
Your philanthropist
Sighed once more
Wind was blowing
Air through pipes
Holes in bodies
Mortial crimes
What have you done ...
[387x580]Another part of the Story
Your Voice in my Voice, and my Voice in your Voice
Your Voice in my Voice.....sweet Echoes of the Past
Your Voice from the Callbox, your Voice at the Door
Don´t want that anymore - and nothing will last
[Deine Lakaien “Over and Done”]
В красных комнатах потушен свет – бордово-синие ковры гулко впитывают звуки недостижимо-далекого смеха. За окнами красных комнат медленно падает снег хлопьями воспоминаний – чьи-то шаги тонут в нем безвозвратно. В красных комнатах остановилось время – кто-то разбил часы. Тихо льется шепотом колыбельная, будто не желая потревожить чуткий сон глушишь еще не родившиеся слова в сердце.
Красные комнаты сегодня станут синими: ночной город покроет стены серой пылью, в креслах будет ждать плотный сумрак. Тебе останется лишь сделать шаг за дверь и начать рисовать бордовые цветы кончиками пальцев.
Глушишь в горле чувства, в глаза втираешь вырывающиеся желания, губы в волосы шепчут молитвой “отпусти”. А из кончиков пальцев тянутся тонкие электрические нити – опутывают тело, сдавливают дыхание под ребрами, осколками невозможности режут тонкую кожу в полосы – вот бинты для твоего потерянного в моих комнатах сердца. Серебристо-серой пылью ложатся на ресницы слова – сдуваешь северными ветрами, распускаешь под веками бордовые цветы. Тихо шепчешь колыбельную в зыбкую ночь.
Рисуем на синей стене бордовые ирисы, что живут лишь сегодня лишь в наших вымышленных сердцах, врезаем в серый туман памяти.
Будем ли мы помнить?
Сегодня любишь чуть скованно-ломко, дрожа и вдыхая неровности тела. Молишься шрамам, ласкаешь под бинтами раны, целуешь коленки и пьешь слезы. Бирюзово-сине, немного лилово, тихо так… Любишь?
Самые тонкие, самые глубоко-синие – под левой грудью нити, снаружи. Будто темные реки подземных царств, черно-вязкие, света не видавшие, жизнь-смерть несущие. В берега ударяющие, берега размывающие, омывающие корни глубинные, древние, предвечные старых древ. Нити четкие, острые, в кожу врезавшиеся – будто шрам от металла скальпеля, будто память стального морфия и холодного кафеля. Люди в белых халатах искали под ребрами сердце, а нашли лишь червивое яблоко. Вырезали, выковыряли – лишь только ложками не съели.
Тонкие нити покрыты инеем – падает с ресниц на восковую кожу. В стены врастают в небесно-синие – мне здесь всегда дышать снегом и льдом.
Любишь?..
Это цитата сообщения Тавариль Оригинальное сообщение
У нее есть семь тайн и семь королевств
Из ста.
У нее нет во лбу - звезды, на спине - креста
У нее сухие руки, теплые веки, а под ними - тьма.
Два озера черной воды - не утони сама!
У нее в закромах сотни дней, сотни верст и солнце.
Она даже зимой в мороз открывает оконце
Она настежь душой и дверьми - проходи хоть сквозь.
Она разум и сердце всегда держит в разных углах и врозь
Она в сон твой проникнет, и уйдет, как пришла - вскользь.
Только что за дела?
Она ведь вчера умерла.
Но с сегодняшним утром
Проснулась. И снова жива.
© Тау Фрейя, 2009
Это цитата сообщения Lunaire Оригинальное сообщение
В комнате пахнет солнцем и ежевикой, воздух стал сладким, майским и заскорузлым. Он протирает стёклышки жёлтым бликом и говорит:
- Попробуешь? Поживи-ка, скажем, недельку, ну, хоть чуть-чуть негрустно, - мнётся неловко, делает вид, что занят, деть всё никак не может куда-то руки - в сказках славянских так себя вёл бы заяц; он осторожно лучики обрезает, складывает колодцем и нервно крутит.
Ты помолчишь роденовски-фантазийно (образ тот часом выкран не у тебя ли?) и покачаешь пёрышком страусиным - светишься ведь, задумчивый и красивый, пальцем рисуя знаки на одеяле. И - улыбнёшься как-нибудь безоружно, будто легонько дёрнешься уголками:
- Я в этой жизни разве кому-то нужен?..
Он усмехнётся, молча поправит рюшик - чтобы сапфиры видеть за облаками. Ты не смолчишь, конечно, тот жест заметив, скажешь, какие чудные, мол, сапфиры; он, теребя и комкая хвост кометы, нитку беседы схватит ежемоментно:
- Да, хоть сиди часами - фотографируй.
Спорили долго и горячо местами, ночь извивалась выдохом сигаретки, тени кружились, фыркая беспрестанно, небо решило к платьицу цвета стали воском приклеить сказочные пайетки. Взглядов касаясь, острых, как соус карри, он зашептал невнятно - уговорить бы:
- Радость пускай поднимется пузырьками, вычистит чакры тщательно, или карму, или, не знаю, вдохи и биоритмы... - голос упрямо льётся, летит, не гаснет, и, затихая, синью ложится возле ставшего вдруг пронзительно ярко-красным (это сухой остаток, частичка, разность) неба, разрисовавшего сонный воздух, и расцветает, как василёк. - Согласен?
["Nichts Bleibt Wie Es War", 2001]
hör den tropfen
fallend rauschen
fühl die sonne
grüß die haut
sieh die blumen
duftend schwebend
alles schreit
stille zeit
paradoxe stille - die zeit erstick im farbenrausch
paradoxe stille - die zeit verliert ihren halt im raum
paradoxe stille - die zeit erstick im farbenrausch
paradoxe stille - die zeit verliert ihren halt im raum
nie wieder vorwärts
schritt Back
der mund verschlossen
augenblick
vernähte lippen
glaube ich
augen fragen
warum ich
entfernte haut
nur bloßes leben
jeder schreit
gehört wird nichts
niemand wartet
keiner sieht
warum jeder
nur nicht ich
paradoxe stille
["Quintessence", 2000]
From out of static time has grown
Existence formed by substance unknown
Prelude to matter, shift of disorder
Completion of bonds between chaos and order
The era of seasons, the essence of being
The continuous process awakens the living
Absorber of every flickering sun
Arranging the pieces to vivid perfection
The stream of mortality flows uncontrolled
A boundless downward spiral to prospective void
Existence takes its toll, extinction unfolds
The Colossus falls back from it?s treshold
The cosmic grip so tight. Heed the celestial call
The rise, the voyage, the fall- tangled womb of mortal soil
Universal key of inception, pulled out of the grind
The growing seed of creation and time
Complex fusion, the bond of four- the nature?s core
Universal ritual, aesthetic beauty adored
The pendulum upholds the carnal deceit
Eternal, endless, indefinite
The paradox, render and the merge is complete
Nothing but the process is infinite
Nothing but the process is infinite
Eternal, endless, indefinite
Осень: торжественно чёрное шествие по опушке леса; минуты немой разрушительности; сосредоточенный лоб прокажённого под безлистым деревом. Давно миновавший вечер нисходит по мшистым ступеням; ноябрь. Бьёт колокол, и пастух ведёт в деревню чёрных и красных коней. Под кустом орешника зелёный охотник потрошит дичь. Его руки дымятся от крови, и тень зверя вздыхает в листве, глядя поверх человека, — белеса, безгласна.
[Георг Тракль “Превращение зла”]
Пожухлая листва кленов и дубов на промерзло-серой земле – чуть хрустит под ногами, рассыпается серой пылью. Белый туман подымается к мокрым голым ветвям деревьев, запутывается в пальцах их, рвется шелковым полотном на тонкие ленты. Зябко-холодно, будто духи черных стволов проникают сквозь кожу и скребут по костям. Кутаешься спешно в меха, но от них не спрячешься – они уже внутри, уже раздирают сердце и сдавливают горло стальными пальцами.
Холодный Ноябрь безжалостен в сером небе, бесснежный, обнажает он острыми ветрами. Лишь белесый туман ему спутник. Обманывает призрачным теплом, заманивает под темные своды переплетенных ветвей. Или же станет улетающим белой птицей дыханием убитого зверя, в чьей теплой крови охотник греет руки.
Лес обнажен ветвями и потому озлоблен в своей сиюминутной беспомощности на заплутавшего путника. Лес неспокойно-холоден: тени прячутся за стволами, шепчутся серым ветром в сухой листве. Пахнет смертью неспокойно-серой, будто то последняя озлобленная агония. Еще нет тишины, лишь молчание сковывает разум, готовое прорваться в миг криком.
… По краю опушки растет снежноягодник, подобный первому, тайному вестнику зимы. Босая дева в белых тонких одеждах проводит руками по его ветвям. Еще не королева – княжна в отсутствие снега – с тихой улыбкой бродит она по лесу, морозит дыханием оставшиеся на ветвях ягоды, и они становятся подобными крови ее. Ждет, ждет, затаившись под темными сводами времени своего, когда сможет даровать любому смертельную гармонию.
Я выдыхаю слова на страницы, и они приобретают их форму – впитывают их запахи, улавливают их чувства, становятся их шепотом – разбегаются по углам тенями. Но скрыться не могут, и становятся их частью, и вплетаются в канву листов, и живут новой жизнью. Я прошепчу им душу, а страницы дадут им плоть. И потому теплее становится осень, написанная на желтоватом шуршащем пергаменте; и острее становится снег, запечатленный на морозно-белых листах.
Слова подобны тем потертым обложкам, под которыми прячутся – их выцветшим картинам, их истертым углам. Толпятся на узких улочках линеек под изображениями старого Лондона, дуют ветрами под морозными картинами, душат приглушенно-томно под серыми кружевами. Картины те оденут слова в новые наряды, мне останется лишь подвести им красным губы.
Слова не могут жить без формы – иссыхают, рассыпаются; слова не могут жить без своей формы – чахнут, грустят.
Потому для каждой из картин есть у меня особые книги, нежно хранящие их покой. Под старой гравюрой на белых разлинованных черным листах отражаются сны городов, старых улиц и шероховатых домов. Сказки спят в желтых страницах под старыми рисунками нежных красавиц. Голландские натюрморты сокрыли тайны бордовых гостиных и жарко истопленных спален. Лишь только пожухлым листьям ноября и первому тонкому снегу с серого неба укрыться негде, и они терзают мне душу ненаписанными картинами…
Бледная луна над леском,
навевая грёзы, плывёт,
ива над тёмным прудом
неслышные слезы льёт.
Погасло сердце - и свод
растаял в нежном тумане -
молчанье, молчанье!
[Г.Тракль “Молчание”]
Лунные феи спрятались в занавесях - играют серебряными волосами луны, заплетая их в косы, резвятся в ежевичной ночи. Дуют теплым ветром – задувают свечи и вдыхают серые струйки дыма – тонко тянется вверх, растворяясь под потолком. У них на запястьях есть маленькие колокольчики – они стучатся ими в спешно закрытое окно, а в вязко-синей тишине раздается легкое “динь” и повисает на шелковых лентах их туфель, и растворяется и полнит ночь серебром. И в сердце обрываются ниточки, что всю жизнь были в руках у мастера-Марионеточника; и в сердце пролетает стальной птицей ледяной ветер, и мерзнут кончики пальцев, и от четкости линий резь в глазах. Это за моей душой пришли маленькие лунные феи: снимут с хрупкого тела тонкую ткань и понесут прочь – вплетать в нежный холод лунного серебра.
…Нет? Не в эту ночь? Так значит завтра или же со следующею полною луной. Их маленькие пальчики все время жаждут погрузится в мягкий шелк чужих душ – и сегодня они согреются в последнем дыхании кого-то другого – быть может бакалейщика, быть может мистера Л…
Пугать, они любят пугать внезапными порывами ветра и скрипом стекол, шорохом штор и скрипом половиц – задуют свечи и растворятся в лунном свете, лишь слышен легкий перезвон – толи их смех, толи маленькие колокольчики. Они вернутся – завтра, с новою луною – однажды придя, они вернутся, и будут нежно наблюдать за моим сном, и чутко вытягивать мою душу, и уносить, и растворять…
Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.
Ласковая лилейность лилий, влюбленных в плен
Липких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,
Плоских, уклонно-телых. И вдалеке - Мадлэн.
Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.
Палевые поляны, полные сладких сил.
Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.
Милая белолебедь в светлом раскрыльи
Это цитата сообщения Осенний_Дождь Оригинальное сообщение
Как знать, возможно, и неудачники могут однажды найти счастье
Небольшой зал клуба кажется огромным благодаря нескольким сотням посетителей, как будто разом сломавших рамки обычного пространства своей шумной разной по тональности и настроению речью, пестрой одеждой, взволнованно-быстрыми движениями и тем общим для них и потому огромным чувством, которое и привело их сюда. Сцена пока еще от края до края залита горячим полумраком, сотканным из темноты той ночи, что царит за дверями этого места, и особенных, характерных только для такой, полуночной, жизни элементов. Сладкие как яд неизвестного прекрасного и, вероятно, очень дорогого [экзотического] цветка, женские духи, дым крепких как горечь жизни сигарет и запах причудливых алкогольных коктейлей. Мимолетный пьянящий вкус свободы и едва уловимое ощущение отчаяния, почувствовав которое однажды, уже никогда от него не избавишься. Тени и полутени, превращающиеся в людские фигуры, и силуэты людей, становящиеся тенями. Запах ненависти. Аромат любви. Люди встречаются, знакомятся, разговаривают, смеются. Это все по-настоящему, и все-таки большинство из них ощущает в такие вечера налет чего-то театрального, почти кукольного; налет, почти незаметно, но все же ощутимо присутствующих во всем. А значит, можно считать, что все это только _почти_по_настоящему_. Это как маска на лице. Полупрозрачная, но кажущаяся надежной. Вы когда-нибудь носили маску? Это опьяняет. Но а любое забытье приходится платить. Так или иначе. И у этого причудливого наркотика тоже есть своя цена, хорошо знакомая тем, кого зовут получночниками. Тем, кто собрался здесь
Это цитата сообщения Lunaire Оригинальное сообщение
ты ведь приснишься мне? - вытянуться по струнке, выдохнуть вспыленный воздух в рассвет морозный, выпрыгнуть птицею в Осени тёплые руки, вылиться в небо остывшим многоголосьем.
ты ведь приснишься мне? - суетный бег мурашек, город испуганный вертится, будто ужик, утренний шелест туманов росой раскрашен, в дымчатый шарфик завёрнут и вновь простужен.
ты ведь приснишься мне? - запахом спелых яблок воздух прохладный, как ниточками, пронизан, улица сонно заёжилась, и озябла, и потянулась рукой к волосам карнизов.
по-неизменному: вцепится утро в плечи, спустится, шаркая, россыпь условных знаков, и монотонность привычности не перечит, и каждый вечер до дикости одинаков, и оглушительно рушатся до скелета, стержня, основы, покалываний в лопатке хрупкие башенки угольно-чёрных веток, и извивается в лёгких дымочек сладкий. ветер забрался комочками под подушку, днюет, ночует там, в холоде под стихами.
ветер стоит под холодным бодрящим душем, пахнет едва различимо в дыму духами.
кожица неба слезает и шелушится.
пожелай мне спокойных, родных, пушистых.
сном чёрно-белым, невысказанно прелестным, жданно и гаданно как-нибудь приходи же - не для того, чтобы так же легко исчезнуть, а для того, чтоб я слышала, как ты дышишь, не потому, что в плену у нелепой блажи стаи желаний прикованные снуют все, а потому, что, без пользы и смысла даже, так неистово хочется прикоснуться.
Сейчас он придет, придет и сядет в кресло, и напишет пьесу, и сыграет. В это верят стол и стены, верят бумага и люстра, высокое окно и серое небо в дожде. Придет и отодвинет теплой рукой кресло – кожаная спинка, деревянные подлокотники, и пробежится взглядом по стене. О чем? Да обо всем на свете! О синих пальцах и бордовых розах, белых губах и холодных листьях, серых на сером ветвях и чьих-то глазах…
А потом в театре будет премьера. В театре, что за дверью в детской карусели – так похожа на глазурь на карамели – сиренево-розовая, лимонно-желтая, мятно-салатовая. Жуки и сломанные куклы станут вмиг актерами, а он расскажет все за них. Об утопических видениях черных земель, о кошмарах, что притаились под ногтями пальцев, черной воде и холодных руках. Зрителями будут Мальчик-из-Колодца, Улитка и Королева Котят, и они станут кричать “Браво!”.
…Сейчас он придет, придет, я обещаю, ты только дождись…
[Ура! Ура!
Трансплантация удалась!
В глубоком-глубоком лесу
Есть больница,
Там маленький доктор меняет сердца влюбленным.]
Белый гулкий кафель ярко-матово отражает свет абсолютной белизны – наши чувства прокипячены и стерильны, операционный стол одинок, а ты жесток, но мы еще не знаем об этом – ведь белый свет врет нам. Моя рука в твоей руке, твоя – в моей, но я хочу убежать; мой голос звучит в твоем, твой – в моем, в ушах, гудит в пространстве, стучит в крови. Я хочу забыть – ты поможешь…
Впрыскиваешь мне под кожу метели и синие снега – чуткий доктор, режешь сердце на ровные кусочки острым скальпелем: здесь нет тебя, здесь не было меня, здесь не будет никого. Лед впивается в кожу, вены лопаются от замерзшей крови – в ней больше нет присутствия тебя. Голос вне, твой теплый голос в пространстве не_меня - шепчешь на ухо неразборчиво-тихо.
Кафель стерилен, руки белы, чувства обеззаражены. Могу ли я тебя заново?
Спать укладываю слова на бок, глажу по голове, -
пусть сегодня отдохнут от грязных ртов.
Поправляю подушку, укрываю одеялом, -
пусть забудут грязные руки.
А мир вокруг все проще и проще, и кажется,
будто после вон того поворота все поймешь…
Помню, я умела писать.
Я вспоминаю, есть она – оно, он – слова складывать друг к другу тесно приверженность (привычка, притяжение, способность-склонность?). А она успела убежать, будто глупая девчонка по лужам под дождем босиком, и теперь показывает мне язык из-за угла, строит рожи. Помню, я умела писать что-то.
Я подхожу к ней – к нему – единственному, упоившему до дрожи в коленях – будто сонная, будто иная; пальцы медленно в него вязкого мутно-прозрачного опускаю – погружаю – опускаю – перебираю. И вроде то должно было быть наслажденьем, но мы забыли сие осознать. А он вновь она, и она уже не та, да и я совсем другая. Помню, я умела писать, да не помню что…
Это цитата сообщения Lunaire Оригинальное сообщение
Где-то реки заблудились, где-то дождики повисли, и на самых горьких окнах заиграли огоньки: пролетев, остановились и заёрзали по выси, обнажив, как зубы, рокот - коридорные шаги. Рьяно прыгая колонной, разрезают воздух листья - улетая, улетают и уходят, уходя - и оранжевым поклоном, с хитрецою взглядом лисьим нас встречает Золотая, вновь закат разбередя. Очаровывает нежный и такой неотразимый (ни в одном из чистых утром гладко выбритых зеркал), не похожий ни на вешний, ни на летний, ни на зимний, аромат, что мир окутал дымкой, томною слегка.
Разбудить её боялись, потревожить не хотели, но она сама проснулась - ожидание не в счёт - колокольни засмеялись, и браслеты зазвенели, и по кромке серых улиц растеклась она ручьём. Небо, ставшее свинцовым, опустилось на ресницы, накрутилось облаками на дерев веретено; влагой воздух облицован; разноцветные зарницы, как живые, замелькали за простуженным окном.
Разъярился ветер грозный, разлетелся, разметался по холодному пространству, как сорвавшийся с цепи, и шелками дивной розы, вязко пахнущей и красной, заманил прохожих в царство, сам которое слепил из мягчайшей тёплой глины цвета хмурости и охры, когда было очень скучно, и, разжав свою ладонь, он впускает в душу львиный, дико яркий, блёкло мокрый выстрел из закатных пушек.
Осень - то же, что - Огонь.