...из выпавшей записной книжки...

Лето уходит, и дарит нам свою последнюю мягкость...

Может быть, колоколу лучше и на земле. На него можно будет полюбоваться. Его можно будет потрогать руками. Можно рассказать о нем умную историческую справку. Можно восхититься им и придумать пару городских легенд про создателя.
Только вот в тот миг, когда вверху зазвенят другие колокола, все его бронзовое тело вздрогнет.
Пора наверх. Пора наверх от живой травы, от этой весны, от этого жаркого недышащего лета, пора наверх - скучать по земле и звенеть согласно руке главного звонаря, не зная его лица. Пора наверх, где только холодный ветер, где вселенная жестка, и есть одно только утешение - звенеть.

Совсем скоро.
Пора.

Позвольте, я Вас придумаю, милая?
Вы молчите? Значит, согласны.
Сперва я придумаю Вашу маму - разумеется, учительницу музыки, Вы не могли произойти от менее поэтичного и скромного существа. Потом, если позволите, я придумаю Вашего папу - радиста в постоянных командировках, что положительно сказалось на его любви к семье - ибо ценишь то, по чему успеваешь соскучиться.
Я придумаю Вашу первую любовь и придумаю свою легкую (и, конечно же, безосновательные) ревность. Я придумаю Вам вот этот взгляд исподлобья и растрепавшиеся пряди по плечам. Я придумаю Вас самую большую неотданную нежность в мире, которую Вы прячете за своей *успешкой* - успешной усмешкой, простите, я же сам придумал, что Вы не любите ничего краткого, в том числе и романов. Я придумал Ваше шикарное, недоступное, и этим ласкающее меня - недоверие. Однако в меру, в меру, милая - даже сквозь него Вы захотите меня видеть, и захотите так мучительно, что придумаете тысячу и один повод встретиться.
Стоп, Вы начали придумывать сами?..

Отчаяние - ступень перехода на следующий уровень. Так писал Кьеркегор, да так и есть. Ни одна сила не толкнет нас на невероятные вещи. У тела для совершения упомомрачительных операций есть адреналин. А отчаяние - адреналин духовный. Только его, как и гормона в крови, не должно быть слишком много. Страшнее всего срываются задопингованные спортсмены, так и здесь. Слишком много отчаяния равно срыв и, возможную гибель. Расчетом продуктивной доли заниматься не буду, все равно это слишком индивидуально.
Отчаяние - это не страшно. Это просто решимость все потерять, и - что самое важное - все обрести. Отчаяние - это сожжение всего внутри себя, это мощнейший выброс всей внутренней энергии наружу, это прорыв плотины для того, чтобы потом пустое песчаное дно заполнилось новой водой, по тонкой-тонкой струйке...
В любое мгновение нашей жизни нужно быть готовым нажать на кнопку "Сброс". Выигрышей не существует, нить жизни рвется и завязывается в узелки, и порою важнее бывает снова связать ее, чем сохранить все те бусины, которые были на ней и складывались в прекрасные узоры. Мы уходим вперед - и в конце концов уходим насовсем.
Но - это не значит, что в нашей жизни не существует ни надежды, ни любви, ни сострадания, ни решимости. Просто нужно всегда помнить, что на краю, и - не надеяться, а бороться. Бороться за то, что, может быть, ты не получишь никогда. Но ты будешь знать, что делал усилия. Что ты шел к этому. И что ты познал это блаженство - верить.
Потому, что без доверия "все это" не стоит ничего.

В СССР секса не было. В России секс появился. Весь и сразу. Как продукты - лавиной на витрину. Только вот в этом сумасшедшем "нарасхвате" потребительства порою забываешь верные ноты. Красотки медленно кривят губки, и из глаз - томное, жаркое и бессмысленное - ЭТО, ЭТО... Это теперь - мечта. Секс формирует статус. К нему стремяться, его ждут, как подарка на Новый год наутро, о нем мечтают, его окружают атмосферой тайны, в нем ищут решения всех проблем или просто теплоты, которую не могут найти никак иначе. Время запретов всегда сменяется временем полного отрыва... и от реальности в том числе. Потому, что все эти мифы - просто подмена того, изначального, что было в сексе именно у людей. Это размышления на пустом месте. Лишь бы не молчать. Ибо молчание в атмосфере лжи вызывает резкую боль.
Как же фальшиво, как же режет по венам, когда - без любви! Пустая оболочка того, в чем должна быть любовь, наполняется ожесточением и - извращенностью. Ну хоть что-то, если нет любви, пробить стекло, отделившее от мира, больше ощущений снаружи, когда не хватает внутри... больше, больше... Только неправильное это слово... Правды не хватает.
Но - все возвращается на круги своя, и когда-нибудь это изменится. Это закон стабильности системы и закон выживания мира. Он всегда находится в состоянии равновесия, если где-то убудет, то потом снова прибудет, и все вернется на круги своя...
И мы меняемся и остаемся такими как и прежде, выпадет снег, прольются первые весенние дожди, прорастут травы, потянутся клинья птиц на юг и снова белые равнины с торчащими из снега одинокими травинками, дрожащими на ветру, все приходит - и всему свое время...

Когда мне было пятнадцать, у меня была специальная кассета для метро и плеер - кассетный, так много роняемый мною в девятом классе, что поверхность его обрела ставшую впоследствии модной потертость. С треском я вставлял кассету - торопливо, пока не отъехал поезд. Потому, что надо было, чтобы первая песня обязательно звучала, пока поезд не заехал в тоннель.
"Снилось мне". Воскресенье.
Эта песня должна была стать тем самым, сладким укольчиком в сердце, настраивавшим меня на приличную моему возрасту легкую грусть человека, познающего жизнь (*гордо до покраснения ушей*), и грустящего о том, что в ней получается далеко не все, о чем мечталось. Здоровье своего тела я всегда предпочитал иссушать легкой тоской.
Затем звучала "Звезда по имени солнце" Кино. Как ни странно, я услышал ее очень поздно. Поезд качало, швыряя через черный тоннель с золотыми огнями, я созерцал пол с переливающимися по нему струйками зимней грязи и прикладывал руку к лицу аки Роденовский мыслитель, периодически выглядывая из-за нее на разведку.
Эта кассета сопровождала меня очень, очень долго. А потом я купил дисковый плеер, и изменилась моя музыка.

Только вот я не стал менее сумасшедшим. Ни на йоту.

Осенние парки, прозрачная вода, песни на всю катушку в дешевых кафешках ...кассета в метро... аллеи парков, лето и пух, заснеженные лестницы, вращение Москвы, коричневый воздух вечера и золотые окна ...невозможно золотые невозможные окна, сквозняковые троллейбусы, зеркальные лужи... черные обрубленные деревья, подпирающие небо, ложащиеся синие тени, ...обрыв пленки, склейка пленки ...Ложь себе... Правда себе. Слова правды имеют совершенно иной вкус. Пробочное шоссе и дробящиеся капли на окнах маршрутки.

Ладно, молчу.

Поколенья. Памятки. Листья. Лица.
Интернет-коннекты. В ночи сирены.
Я надеюсь, это мне только снится.
Наберите душу, как кровь из вены.
Я не знаю сроки земных законов,
Я не знаю сроки, но буду честным.
К миллионам сгинувших - миллионы.
Эта пыль когда-то была телесна.
Я не знаю смысла сдвиженья фишек,
Горячи закрытые мои веки,
И почти ослепнув от взглядных вспышек,
Я шепчу с надеждой тебе - "Навеки".

(с) Аниматор, 07.02.2007.

Выпал снег. Совсем как в прошлом году, когда я глядел на утро 1 января из больничного окна. Закрываю глаза, маленькими глотками вдыхаю холодный воздух, и пытаюсь вспомнить. Утром нового года весь прошлый казался недействительным как предъявленная с дрожью в руке купюра. Разговоры, процедуры, холодные стекла и бесконечно длинные коридоры. Полнейшая оторванность от жизни - и тишина. Тишина, которая обрушивается на тебя внезапно, ощущением взгляда в затылок в упор. Еще несколько слабоватый от операции, я проходил по коридорам, поглощенный чувством странной отделенности и в ту же секунду слитности с этим миром. Словно холодно говоришь человеку "Пока" и с любовью смотришь ему вслед.
Я засыпал и твердил себе простые правила. Если ты заболел - значит, что-то неправильно, потому, что тело - продолжение души, и беду нужно искать с самого начала. Надо быть добрее. Надо быть... И больше никогда...
Я твердил, и холодный воздух наполнял мои легкие, и такое счастье было в этой новизне, что я не чувствовал его, я был пропитан им. Новизна, начало, хрупкая хрустальность мира, и клятвы себе - самые пылкие, которые можно дать.

Вы любите ощущение пути? "Присядем на дорожку". Томительные минуты ожидания, и - вот-вот дорога, не успеешь оглянуться, захватит движением, сорвет и понесет, только не забудь, куда идешь.

Я лечу, по мне стреляют, и поэтому приходится взлетать все выше.
Снижение равно смерти.
И так, в общем-то, во всем.

А когда мне исполнилось 19, я понял, что так оно и должно быть.

Впрочем, я с нетерпением жду 20ти.

Когда мне было 14, я любил заглядывать и спрашивать. Я чувствовал себя важной шахматной фигурой, которая должна сделать свой ход.
Когда мне было 15, я стремился к бессоннице, как к дару. И не было ничего выше и бесследней. Легче паутины на ветру, легче и бесполезней.
Когда мне было 16, я чувствовал себя ледоколом, обязанным разрезать Арктику напополам.
Когда мне было 17, я обернулся и увидел, что льды за мной сшиваются опять.

Трудный, тяжелый взлет, туман рвется прямо перед носом самолета, земля не хочет отпускать, темные облака на небе, тряска, вспышки молний, открывающие в облачных пещерах причудливые изваяния, тонкие, летучие и кажущиеся притворяющимися богами. Накрывает дождь, косой строчкой через стекло, близкий и спасительный блеск приборного щитка, все зависит от меня, все зависит от...
И - щедрая, гладкой негаданной ладонью подставленная земля, к которой меня несет неудержимая сила, но я умею ее контролировать. Последний качок перед тем, как застыть и выйти под дождь. Сыпучий, ноздреватый песок, иссеченный дождем, кажется еще одной землей, жизнь на которой столь мелка, что не разглядеть... И еще легкая неуверенность шагов, ну, конечно...

Чем я был? Сияющей точкой в небе? Безумным человеческим существом, решившим сражаться с целой стихией? Или решившим полюбоваться ее красотой? Нарушителем разрешения летать в такую погоду?

Впрочем, не об этом я думал. А о том, в общем-то первом и банальном выводе, что жизнь наша похожа на это самое лавирование в облаках среди вспышек молний. И каждая из них может погубить тебя - и - каждая - внезапно высветить то, что ты искал. Всё, что ты искал.

Взлетаем?

Меня всегда поражали люди, которые умудрялись быть добрыми, в какие бы ситуации их не ставила жизнь. Не из верности высоким идеалам, не из желания заслужить одобрение, и даже не потому, что иначе им было бы невыносимо - а просто потому, что для них не существует этого "иначе". И не существует его не просто оттого, что их так воспитали - а они каждый раз делают выбор, и он все тот же.

Пусть им будет хоть немного легче.

Возьмите все, оставьте веру.
Тогда мне будет, чем дышать.
Возьмите все, оставьте меру,
Чтоб научился нарушать.
На что мне звездные пространства?
На что мне новые миры?
Я сохраняю постоянство,
И выбываю из игры.
Я делаю иные ставки,
Они зовутся "жизнь" и "честь".
Еще - "душа". Не в переплавке.
Она мне нравится как есть.
Сквозь обрушенье измерений,
Минут рассыпанную ртуть,
Сквозь лабиринты повторений
Я свой прокладываю путь.
Не важно, что идти не первым.
Не суть - в аду или в раю.
Возьмите все, оставьте веру.
Одну. Безумную. Мою.

14. 01. 2007
(с) Аниматор.

Одни люди живут для того, чтобы копить. Другие - для того, чтобы тратить.
И им никогда не понять друг друга.

Жизнь - словно монетка, зажатая в кулаке. Не зря же есть выражение - "тратить жизнь"?
Кто-то тратит ее на пустяк, а кто-то бессмысленно прячет на дальней полке. Кто-то разменивает на мелочь, а кто-то собирает коллекцию. У кого-то ее воруют. Кто-то подбрасывает ее - орел или решка? А может, ребро?
Кто-то кладет ее в чью-то ладонь, кто-то дает ее в долг, кто-то пытается вложить ее в выгодное дело. А кто-то кидает ее в знак памяти, чтобы еще раз куда-нибудь вернуться.

Вопрос один - кто их чеканит?

Inconnu - неизвестный (франц.)

Здравстуй, мир. Я свет inconnu. Я проникаю тебя, я лавирую между стен и бросаюсь в лица, чтобы вы лучше видели друг друга. Я проникаю в холодную воду и разлетаюсь по ней бликами. Каждый блик - мой шаг.
Я свечу и на добро и на зло. Я всех прощаю. Мне больно видеть темноту в лицах и слышать ее в словах. Я не могу остаться где-то потому, что я должен светить всюду и я должен уходить потому, что у нас с ночью смена на двоих и я должен светить с другой стороны. Но я не ухожу, я прорываюсь криком сквозь лампочки и подмигиваю фонарями.
...И никто, никто не знает...
Мне страшно падать с бесконечного неба на землю.
Мне так страшно падать.
Но падать - значит, светить.

Идущий к цели не видит никаких иных путей. Он растворяет их в цветной туман, и только одним воздухом может дышать, только одно солнце светит для него.
Он не жалеет о том, что не задержался где-то и не скучает по пройденным городам. Они дороги для него ровно настолько, насколько они не задержали его на его пути.
Идущий к цели не обижается и не зовет с собой. Он улыбается тем, кто рядом, пока они идут вместе с ним. Те, кто сошел с пути, уходят из сферы его понимания.
Идущий к цели не боится тупиков и кривых улиц, однако отклонение от цели для него - боль, и он избегает делать крюки по городу.
Идущие к цели делятся на тех, кто хочет идти и кто хочет дойти.
Однако этого не поймешь, пока не дойдешь.

Вечером вы приходите домой, падаете на диван и включаете телевизор, молясь, только бы не новости и всякая прочая фигня… А по телевизору, специально для Вас, показывают… Винни-Пуха!

Это мультик про Вас, Медведя-который-никогда-не-прочь-подкрепиться! Вы замечательный персонаж, мой любимый персонаж! Вы веселый, мудрый медведь, свой парень для всех, творческая личность и отличный друг. Не беда, что в голове у вас опилки! В плане философии Вы заткнете за пояс Гегеля, Канта и всех остальных! Короче, Вы — лучший… Я вот что подумал… А не пойти ли нам в гости?

Пройти тест

И снова сон.
И вновь дорога.
И путь до неба измерять.
Тот путь, в котором мне так много
И мало надо потерять.
И снова вдох.
И бездорожье,
Молчанье струн и гарь костров
И замиранье у подножья,
И чье-то пение без слов.
И снова роль.
И стану литься
Я каплей в жилах городов.
И витражами свет дробится.
И снова - вон из всех рядов.
Мне снился поезд на перроне.
Жизнь - просто сложный перевал...
Мир распахнул свои ладони.
Ловил меня - но не поймал.

(с) Аниматор, 21.12.06.