Это цитата сообщения Цехерит Оригинальное сообщение

Принцип абстрактного эротизма



…И хоть я эти игры не люблю: зачем искать в словах какой-то смысл – но иногда все ж тянет посмотреть, приникнуть к ним циничным окуляром, как к скважине замочной в два шага подкрасться – и на корточках у двери зависнуть, не шурша и не дыша. Попался тут на ум мне как-то раз обычный равнобедренный треугл, который не унижу – нет, зачем – я суффиксом и тушкой окончанья. До окончанья ох как далеко! Сначала дверь, потом и подоконник, окно – и окончанье ждет тебя, красуясь грязной лужей на асфальте. Лети, коли дано тебе летать, а если нет – давай, покойся с миром. Да не вставай, не хнычь, не шевелись, ты уподоблен падавшей звезде, что путь на небосклоне прочертив, под бременем желания сокрылась в далекий и бесстрастный океан – иди, ищи теперь свои желанья! Вот это сублимация, мой друг!
Ах да, но мы вели речь о треугле… О, как же он сегодня равнобедрен! Как эротично выставлены вдаль бесстыдно обнаженные вершины, как точки их призывно нас манят, подрагивая в такт еще неловким движеньям твоего карандаша! Вот он все ближе, ствол его так крепок, уж выглянул из дерева графит, он маслянист, он антрацитно-черен, треугл ждет, вершинами дрожа… Волненье перекинулось на бедра, за ними вслед взметнулась биссектриса и тычется, еще слепой щенок, никак найти не может нужный угол – но нет, нашла! вонзилась! замерла… А карандаш смелей, он ближе, ближе! Он знает тайну, скрытую для всех, – треугл оказался треуголью! – и близится слияния экстаз! Над чуткими вершинами сторон твой карандаш уже выводит буквы. Их три, заветных буквы: А, В, С! И верное признанье состоялось. Теперь в нее войди уже как царь, как полновластный ластиковладелец, готовый и карать, и награждать. Веди и дли – о, дольше! – медиану, еще одну, еще, еще еще!..
Чертеж готов. Пора и закурить.

Это цитата сообщения Цехерит Оригинальное сообщение

Вкусссная похлебка из чечевитсссы

 

Это цитата сообщения Цехерит Оригинальное сообщение

Автограф, роспись, подпись, закорючка



По подписи о человеке можно сказать довольно много (банальность). Так, скажем, я интуитивно не доверяю тому, кто тратит на свой автограф больше секунды. «Коррряб!» – и готово, вот оно, правильное отношение к внешнему, – ты же расписываешься не для себя. Но иные смакуют буквы своей, самой нехитрой зачастую, фамилии, и кружат, кружат вокруг них, заполняя каждый клочок бумаги разрастающимся синим, показывая, как их много, как они важны. На это очень забавно смотреть, но быть зависимым от такого человека я бы не хотел, будучи всегда уверен, что если уж тебя заставляют следовать ритуалу подписи, то пусть и останутся с носом. В лучшие годы я просто ставил крестик – когда в школке был зван на совещания бегающими по этажам девочками с бумажкой, еще раньше – педантично, высунув от старательности язык, издеваясь, вписывал буквы фамилии одна в другую, так что получалась настоящая хламидомонада , раскинувшая свои жгутики, а иногда, как это было в военкомате и почему-то на красном читательском билете Приюта, рисовал нечто достаточно похожее на скругленную латинскую «W».
Нынешняя же подпись выработалась раз и навсегда где-то к концу школы, и до сих пор не имеет ничего общего с именем, фамилией и адресом. Желающие могут долго гадать, разглядывая ее, что бы это значило, – но им знать не след, да и я по возможности стараюсь подписями не разбрасываться: в утреннем журнальчике, лежащем у входа в конторку, каждый раз остается что-то неузнаваемое, вьющееся и умирающее книзу строки.
Если вдуматься, то невозможно даже понять, откуда взялась эта традиция – требовать оставить под любой бумажкой (папирусом, глиняной табличкой…) свое имя, окаменевшее в одной форме. Наверняка это что-то магическое, очередная душа под залог, но оно, в общем-то, не важно. Достаточно помнить, что «блажен, кто менее зависит от людей», и не обнадеживать жадных до тебя собратьев даже закорючкой.

Это цитата сообщения Цехерит Оригинальное сообщение

Про фильм "Стиляги" и взросление Пеппи



Впечатления от фильма «Стиляги», как, собственно, и сам фильм, отчетливо распадаются на два совсем не связанных друг с другом куска. Эти куски даже не половинки одной некогда единой курицы, а, скорее, половинка курицы и, допустим, черепок от вазы. Курица – это жанр. Да-да-да, старый-добрый формальный подход для «Стиляг» годится более чем любой другой. Странно, честно говоря, пытаться понять логику тех людей, которые рассуждают об адекватном отражении эпохи в фильме и горюют о несоответствии песен времени – вроде бы рок восьмидесятых не должен звучать в пятидесятые (мне-то, в общем, пофиг, я достаточно чужд этой культуры и не считаю все эти пафосные слова вершинным достижением поэзии и борьбы за свободу – но не об этом речь). На самом деле, перед нами мюзикл, тупо мюзикл, а задачей этого жанра никогда не было внимательное отношение к каким бы то ни было реалиям. Внимательное отношение никак не может вязаться со в любой удобный и неудобный момент поющими и танцующими массовками. Грубо говоря, мюзикл – это такой сценический эпистолярный роман, которому до психологии – как до небес. Не может Кларисса, переживая жуть какие трогательные треволнения строчить по сотне страниц в день всем своим подругам. Так же – с точки зрения психологизма – недостоверен и любой мюзикл. Но у него другая задача, примерно такая же, как у балета или оперы. Страдания Иоланты отдают бредом, если из них убрать колышущий люстры Большого театра голос примы. То же происходит и с мюзиклом – оперой для бедных, или, если угодно, оперой ан масс, для большинства. Естественно, что здесь, как и в любом явлении массовой культуры, на сцену вместо одного актера выходит массовка, вместо арии получается целый хор-кордебалет, а сюжет все так же пылится в некоем условном либретто, потому что ведь надо же и песню допеть.
Фильм «Стиляги» как будто не понял этого главного. Он попытался сесть на два стула, и в результате завис в некой неловкой позе, став недомюзиклом и недоартхаусным кино. Попытка нашинковать один и тот же сюжет песнями (естественно, большинство из них дано на откуп массовке, а меньшая часть скверно пропета самими актерами при поддержке все тех же широких масс) и волнениями героев показала только одно: даже двух с половиной часов мало, чтобы сделать из кентавра человека.
Однако о сюжете, кратким пересказом которого интернет полнится и без меня. Правильный комсомолец 50-х годов, украшающий свой досуг облавами на стиляг, влюбляется в до ужаса неформальную девушку Пользу, делает себе кок, покупает у спекулянтов (привет «Иван Васильичу» и транзисторам) стильный оранжевый галстук, с трудом (ну точно жена декабристов, которую предупреждают, что в Сибири холодно) добывает себе саксофон и в результате становится своим в стиляжной тусовке. Девушка Польза (вялая эротическая сцена) дарит бывшему комсомольцу (на редкость, кстати, некрасивый мальчик) свою любовь, он рвет с комсомолом и бывшей комсомольской подругой вождистского типа, после чего у девушки Пользы рождается негритенок (фильм «Цирк» наоборот) – плод скоротечной любви с залетным американцем. Впрочем, поводом для разрыва это не становится, отец бывшего комсомольца (талантливый, но невезучий Сергей Гармаш) успокаивает буйную совковую мать Пользы, и в финале скурвившийся стиляга, приятель главных героев, говорящий, что в Америке стиляг нет, терпит моральный крах: вся Тверская заполнена неформалами разных времен и толков (символ). Бывший комсомолец и девушка Польза убегают в Прекрасное Далеко (плюс – не прямо убегают, а в бок, в переулок).
Сюжет, в общем, неплох – если бы не мюзикл, буквально рвущий его на части, он мог бы получить твердую четверку, но… Плод любви белки и слона не умеет ни прыгать, ни толком пастись. Поэтому на выходе мы получаем все тот же массовый продукт – пипл хавает, а интеллигентнее говоря, клиповое сознание воспринимает. Отрывочные сцены, исчерпывающие каждую из заявленных мыслей (тот же скурвившийся стиляга – пять минут, и тема закрыта, жизнь коммуналки – пять минут – тема закрыта, комсомольское судилище – пять минут…), до боли напоминают чудную фразу из «Плеска звездных морей»: «Об этом он подумал все».
Вероятно, таким и должен быть продукт для масс, какими их представляет режиссер фильма: коротко о главном. Выходов, расширений темы никак не получается. Наоборот, там, где можно было бы домыслить пару собственных предложений, экран уже позаботился о вас – с него скажут нехитрую мораль («Хорошо быть разными») и пошлость похоронит благие порывы на самостоятельное мышление.
Другое дело… Другое дело, что в этом есть некоторые резоны – скажите, разве вы не знаете, что хорошо быть разными, что серость не тру, а красота-любовь-добро спасут мир? В том-то и дело, что знаете, поэтому додумывать тут, в общем, нечего – так и сказать спасибо за лаконичные выводы режиссеру. Он избавил нас от пошлых мыслей, он честно их сказал сам.
И в то же время все не так плохо. Да, песни в Читать далее...

Это цитата сообщения Цехерит Оригинальное сообщение

Вдохновлялка-4

 

У великих художников были и великие модели. Я точно верую в это. Эти женщины... глядя в их нарисованные глаза, я почему-то думаю - эта гармония в их взоре - лишь следствие гениальности художника. А на самом деле - это были изломанные, капризные, удивительные существа, носившие в себе тайны, как другие женщины носят под сердцем ребенка. Но этим - не надо носить ничего, кроме тайн. Женщины, не понимающие сами себя. Гадающие сами на себе, как на картах. Они прекрасны и бесплодны. Никому не суждено узнать их настоящих. Но они рождают образы. Они наполняют твою голову ангелами и кошмарами, и разделить свою жизнь с такой - то же самое, что засыпать, целуя нарисованные губы. Они совершенны - и они будят тоску по невозможному. Они кажутся твоим же собственным творением, и вместе с тем - не принадлежат твоей кисти, и рисуя их, ты возвращаешь себе свое.
Но они всегда ускользают, женщины с тысячей лиц, каждое из которых хочется запечатлеть, они дробятся сквозь время, они изменяют, они становятся чужими музами, и ты тонешь в своем бессилии, и только смотришь вслед своему божеству, и Евы ничто перед Лилит.

"Это навсегда" - настолько не ежедневное чувство, что с ним очень тяжело жить. Каждый день ты наполняешь грудь невозможностью, там же помещаются и мосты с еще не растаявшим снегом под ними, и горячая рука в моей, и губы, точно слепленные под мои, и бессилие вдоха - слишком много в груди, это больно, больно, как же это больно... И в ту же копилку - поле и небо, в котором один за другим пролетают самолеты, и мое решение, и мое лицо в этот миг на фотографии; и все сбылось, и мы летели в небе, и с него одна за одной слетали цветные звезды, и вдруг с неба мы упали на землю, в старый дом, помнивший только смерть, и заполнили его собой, и заставили его стены светиться древним золотым светом, и никому не было дела, что эта ночь похитила наши души. Больше уже ничего не было надо. Все дальнейшее было бесполезно. Все значило дальнейшее больше, чем мы могли и можем понять. Мы чувствовали лишь, что кончился долгий танец, где я наступал, а ты отступала, кончился тем, что ты шагнула навстречу и смело закинула руки мне на шею.
А потом были бессчетные ночи, которых мы ждали весь долгий день, и летняя счастливая тьма, в которой можно было утонуть, и только наш дождь, колотивший в крышу, и наш смех, и пальцы, незаметно переплетавшиеся во сне. Мы обменивались снами как книгами, нам нравилось в головах друг друга, мы готовы были друг для друга на любую услугу - значило ли это жизнь или смерть. Мы были злы, мы торжествовали над теми, кто не вознесся так же высоко, как и мы, мы хохотали, как безжалостные боги, и в ту же секунду прощали их, жалели, находили для них силы и добро, а, пожалев, опустошенные, возвращались друг к другу, и нам было плохо от высосанности другими, но когда я видел тебя, внутри меня все оживало. Это ты раскрасила мою раскраску своими цветами, ты в поцелуе вложила слова мне в уста, ты разозлила меня и заставила жить. Ты заслуживала оплеухи, а получила - любовь. И так оно будет всегда.
А что же такое страсть? Стремление утвердить свое существование в другом человеке. Оставляя на нем отпечатки. Погружая его в свое безумие. Сталкивая со своей яростью через тонкую пелену нежности. Заставляя запомнить себя, признать единственным, сжимать в объятиях, пытаться воплотить совершенство в плоть, а эту смертную плоть - своей. А самый главный и необратимый отпечаток одного человека в другом - ребенок. Может быть, это вечность прорастает в двоих, шепча им о том, что их страсть имеет смысл? И может быть, и прав Шопенгауэр, что страсть двоих - безумная воля их ребенка явиться на свет? Что ж, даже если так, если нами управляет чужая воля, разве это что-то изменит?
Веди нас на безумства, горячекожее божество летних ночей, и да будет с нами всеосвещающая темнота.

Вечная горечь, земная слава,
истончилась до пленки душа моя,
кто меня в прошлой жизни оставил?
Ты отвечаешь - я.
Узкое тело, я твой до дрожи,
Мы - нули нового бытия,
Душу, сужая круги, кто тревожил?
Ты отвечаешь - я.
Вскрой меня, хлынет любовь из разреза,
И не своди - бесполезно - края.
Кто погибает в конце этой пьесы?
Ты отвечаешь - я.
"Я!" - отчеркнула на "до" и на "после",
Сразу, без права на "почему".
Можно я буду внутри и возле,
В миг, когда вместе шагнем сквозь тьму?
Это так просто, что я не верю.
Ты отворачивалась, окрыля.
Кто будет вечной моей потерей?
Ты отвечаешь...

Тысячелетий набухли соты.
Нами полней и полней земля.
Память сотрется. Но вдруг на
"Кто ты?"
Ты мне ответишь -
Я.

(с) Аниматор 25-26.03.09

Мне снилась ночь,
мне снилась ты,
и росчерки летящих птиц,
и чей-то шаг из-за черты
- но я не помню слов и лиц.
Прижмись, запутайся, замри,
шепчи все громче,
все смелей
об этом пении внутри,
о громе выбитых дверей,
об эхе выстрела вдали,
о ночи, прожитой в бреду,
о том, как мы друг к другу шли
и как шагнули за черту.

(с) Аниматор

Первое в новом году! Ура!

Любовь, любовь, дитя долгих ночей, когда смотришь в глаза друг другу, тихо, тайно, глубоко, навсегда. Я помню, как закрывались твои глаза, черные полукружия ресниц на нежной коже, и как твои ресницы хлопали, часто-часто. Ты старалась сохранить зрение, не отрывать взгляда от меня, но нас кружило то, что сильнее, и я терял твой взгляд, и вдруг находил снова, и притягивал тебя к себе с жадностью, которой в себе не подозревал. Любовь, дитя сомнений и прощаний. Каждый раз, прощаясь, ты не говорила ни слова. Мы просто смотрели друг на друга, и в этом было больше, чем в поцелуях и объятиях, которые я порой не люблю, дело не в этой торопливой телесности. Мы смотрели друг на друга, прощались, и взгляды проходили навылет. Мы стояли друг напротив друга, принадлежащие друг другу, и этого никто не понимал. Все летело мимо, так же суетливо и бессмысленно, на миг озарялось красотой, кое-кто успевал увидеть ее и забывал об этом к вечеру.
Но рядом с нами время замедлялось. Оно огибало нас, как прихотливое течение, у времени не было времени, и несколько взглядов выпадали из общего реестра секунд.
Это были секунду, когда мои глаза спрашивали, а твои отвечали.
- Ты со мной? Навсегда?
- Конечно.
- Этот день отнимет тебя?
- Да, без остатка.
- Разлука будет долгой?
- Скорее всего. Но помни о первом ответе.

Любовь, дитя обещаний, в которые так хочется поверить. Дитя бессилия проникнуть еще глубже, любить еще больше, бессилия оставить себе навсегда, задушить в своих объятиях, задохнуться запахом волос. Любовь - дитя невозможности вдоха, у легких есть предел, а хочется вдохнуть еще больше, и уже больно в груди, дыхание невозможно без симметрии, и в грудь нельзя набрать невозожность.

Любовь, окрыляющая пустяки. Прожить бы вечность вон за тем столиком, на высоких стульях, у большого окна и говоря о том, что собираешься делать сегодня, как возмущен чьим-то поведением, о том, как нам все завидуют, о том, что не хочется думать о близкой разлуке, о том, как сладко и ошибочно хочется застыть на месте, чтобы все это
не кончалось
не кончалось
не кончалось

Крупицы первого снега, снулый город, все та же дорога, известная наизусть, все та же горячая кровь в венах, руки глубже спрятать в рукава - это расплата за ненависть к перчаткам, опустить сияющие глаза, задавить под веками это тихое, неугасимое, больное сияние, облизнуть губы, и уснуть в метро.

И мне приснится Форнарина, смеющаяся в лицо Рафаэлю.
Теплый тон кожи, "она все понимает не так", она плотоядно улыбается и - перерождается в Мадонну на холсте. Кисть отпускает ей все грехи: он возьмет их на себя, потому, что она не ведает, что значит грех. Она грешит невинно, ибо не знает другой жизни. Ему - ему! - платить за ее грехи болью, ему тревожиться, терять, принимать ее кару, а она улыбнется и уснет, она посмотрит на него долгим взглядом, потому, что она ни на секунду не забывает о своей баснословной власти над ним, о том, что когда ее нет, блекнут его краски, о том, что он может злиться на нее, что она может быть капризным ребенком, говорить ему страшные слова - но когда он вспомнит холодную нежность ее губ, горячее объятье ее маленьких рук - то он, сгорая от стыда и злясь на себя - снова вернется к ней, потому, что уже не может по-другому.

Или о том, что я ищу правды не в победе и в ясности, а в поражении и молчании. Только тогда, когда тебе больно, ты поймешь другого. Представим на секунду мир, пораженный заразой эмпатии - ты всегда чувствуешь боль, которую принес другому. Это мир, который не нуждается в законах и религии. И законы, и религия - просто попытка объяснить, что другому тоже больно. И когда ты сам чувствуешь боль, ты чувствуешь, что другой жив, и что этой боли ты должен придать значение.
Я за мир без приданных значений. Я против знаков неба, я за дыхание мира, за самую суть вещей. Я ненавижу пафос, хотя сам болен им с рецидивами. Я не за победу добра и справедливости. Прекрасный, совершенный мир, всеобщая любовь и благость не стоят одной человеческой и грешной любви. Я за истинную жизнь, за ее пот и грязь, за ее боль и стыд, за ее величие и жестокость, а не за идеалы, которые надо создавать. Чувствуй, что другой жив, и ты жив с ним - вот тебе и все идеалы добра и справедливости.

Если ты небезгрешен, ты милосерден. Совершенство жестоко, оно не прощает измены себе. Несовершенство индивидуально. У него есть свои слова - пусть и шепотом. Прощенный, ты и сам простишь. Т научишься этому раз и навсегда.

Мне снятся холодные перроны, замерзшие деревья, блеск инея на проводах, чужие люди, сведенные со мной на несколько мгновений моей не такой уж долгой жизни, мне снится машина, плавно набирающая скорость, желтые листья на тротуарах, желтые окошки и кошачья фигура в одном из них, мне снится смеющееся лицо Форнарины, так и не понявшей, кто был с ней, любившей его "по-своему".

Страшное слово "по-своему". Это значит "для себя". Любить человека слишком плохим или хорошим - страшная ошибка. А любить его обычным - каково?

Я знаю, что все это разговор с пустотой, бессмысленные претензии в администрацию мироздания, что все это глухое отчаяние, и все эти мечты, так ясно пролетающие перед мной, и игра теней на потолке, и темное небо, стучащееся в окна, все в серебряных и золотых каплях, и это замирание сердца над обрывом - все это зря... Я знаю, что я не прав, что я бьюсь впустую и идеализирую те идеалы, которыми жить нельзя. Но я увидел в них великую правду жизни. Без торжественной мишуры, без долга стать хорошим, без обреченности на лучшее.

Я живу своей неправдой.

За секунду до расстрела вырваться, сорвать наручники, и пусть перехватывают руки, дверь - ногой, ледяной воздух - рывком в грудь, и рвануться к той, кто ждет твоего приговора, к той, кто уже развернулся спиной и начал тебя забывать, резко развернуть к себе, и горячее лицо в ладони, и шептать, целовать, плакать, едва касаясь губами губ, нежного лица, мягких волос, приникнуть всем телом, и не чувствовать, что отрывают, что сейчас умирать, что бьют, оттаскивают, волочат за руки и за ноги, выпрямиться и со спокойными глазами вернуться, и, улыбаясь, подставить висок.

Желтые перелески, сияющие спицы, я держу равновесие, я человек и птица, я всадник, я Дон Кихот, я несу бред, я еду к тебе, не жалею велосипед. Конечно же глупо, конечно же, не доеду, не хватит ресурса легких и велосипеда, все ямы - навстречу, все гвозди мне в шины, но все оправдания уже лживы. Сойти бы в поле, свалиться в траву, но - нить через грудь - и вот так я живу, и когда слабый ток проходит по проводу - я срываюсь к тебе по малейшему поводу. А если нет тока, держусь за грудь - задохнусь, отключите меня, кто-нибудь! Но снова меняется гнев твой на милость - удушье мне снилось, и все это снилось, и я разбужу в тебе новую жажду - и я утолю ее, только однажды... А впрочем, залей меня пламенным светом, не надо об этом, не время об этом...

Это цитата сообщения Кирьяна_Ежова Оригинальное сообщение

Без заголовка

Как нежно кружится ветер,
Как тихо падает снег --
Это никто не заметил,
И продолжается век.

Звездный узор на паркете,
Мысли далекие прочь --
Это никто не заметил,
И продолжается ночь.

Солнечный луч на рассвете,
Мир уходящий от тьмы --
Это никто не заметил,
И продолжаемся мы.

Ты спишь, и я вот-вот усну перед дальней дорогой - но я-то знаю, где мы - мы идем по прозрачной воде над утонувшим городом, и ты улыбаешься, и подглядываешь вниз, и я шепчу тебе - не смотри! - но ты продолжаешь тихо-тихо смотреть туда, где ничто не колышет воду. Я когда-нибудь напишу сказку о нас, и твой тонкий профиль будет на фоне искро-снежинко-звезд, и я расскажу ее тебе, и уткнусь носом тебе в затылок, в этот сладкий и терпкий запах твоей юности, и не решусь поцеловать, а ты обернешься и улыбнешься мне, не закладывая в это никаких особых смыслов - просто, потому, что тебе стал смешон мой непонятный порыв. Ты не задумываешься о многом, ты просто счастлива, и я хотел бы просить тебя - научи, но я же должен быть сильным, именно на меня должна полагаться ты, и я молчу, и вижу твое лучащееся счастье, то, как естественны твои жесты, то, как ты смотришь на меня - и знаешь, всегда знаешь, что встретишь ответ, то, как ты нежишься в лучах моей любви, и подставляешь то один бочок, то другой...
Спаси меня, любимая, спаси меня, давай убежим, убежим от всех, кто задает вопросы и ждет ответа, давай у нас все будет по-другому, будут дороги, будет замирание в зрительном зале, будет ночной, тихий, наш город, будут твои серьезные глаза, следящие за дорогой, твои опущенные загнутые ресницы, твои кривящиеся губы, твоя рука, скользящая по моему плечу, и страшное, болезненное, отчаянное, протестующее ощущение твоей монополии на меня.
Но завтра дорога снова оторвет нас друг от друга, и я знаю, что там, где я буду отдыхать, ни единой секунды покоя у меня не будет, потому, что прозрачными призраками вокруг меня закружатся твои жесты, сотни выражений твоих глаз, да сколько же можно, но я рад сойти с ума, ей-богу, рад, когда же еще!
И чем дальше - тем страшнее, что все это кончится.

Что-то рвется в этом бесконечном небе, завывают атмосферные вихри, молнии блестят попеременно и шуршит дождь. Грозный рёв небес и немыслимый свет молний - все для нас. Потому, что где-то в этой черноте ты лежишь на полу темной комнаты и вопросительно смотришь в потолок. Ты медленно дышишь, полуоткрыв рот. Ты переводишь дыхание. Не только мне не спится в эту грозу, я знаю. В твое большое окно блистают молнии - грозная пора. Небо злится на землю и устраивает ей скандал. Тихо, тихо поднимается и опускается твоя грудь, на которую мне так хочется упасть, прижать тебя к себе, завертеться в золотистом пьяном вихре, вдыхать сладость твоей кожи, жар твоего юного тела. Гроза между небом и землей - а какая гроза бывает между нами! Те же силы, те же стихии владеют нами, кристаллизуются в нас, заставляют нас смешивать кровь и запах, подмешивать одну душу в другую, не дозируя, не измеряя. И вдруг оказывается что мы любим что-то одно, и совершенно не подозреваем об этом, или когда мое сердце начинает биться чаще, ты тоже не можешь уснуть, и вертишься на своем узком ложе, и в игре белых вспышек начинает касаться, как наши пальцы переплетаются, я уже чувствую это призрачное прикосновение, твои пальцы проскальзывают между моими так медленно, что я уже готов сойти с ума, я бессилен, я рвусь к тебе и чувствую пространство как боль. Вода лучше проводит электрические импульсы. И между нами тоже. Поэтому-то то нас так и колбасит. И пусть между нами по земле протянется горизонтальная молния. Такой длины, какая и не снилась ученым. Тонкая серебристая отметка.
Последняя черта.

Церквей подсвечены купола.
На прочих улицах тьма - ни зги.
Заснула куколка у стекла,
Она устала считать шаги.
Она хотела - красивей всех,
Она пыталась создать уют,
Но мир расширился вдруг, как мех,
И где-то падают и поют,
Одним ударом срываясь вниз,
Ответив миру рывком струны...
Под шагом ночи скрипит карниз,
И кукла видит цветные сны.

10-11.07.08

(с) Аниматор