я, может, не слишком умный и красивый, но циник.
В этом городе дождь, в этом городе осень.
Я останусь здесь жить и потом, если спросят,
Я отвечу, что здесь мой единственный дом.
Здесь так холодно, знаете, даже тоскливо.
С неба хлещет вода, не справляются сливы.
И я сам тоже отчасти соткан дождем.
Тут по-прежнему люди сокрыты от мира,
Они прячутся в лифтах, машинах, квартирах.
И мне страшно тогда, я совсем одинок.
Этот город мне мил, он прекрасен по-своему.
Непонятен, загадочен, странен порою.
Я и сам заплутал в паутине дорог.
В этом городе льет вместо ливней тоска.
Ему имя, ты знаешь, конечно, Москва.
Здесь мой дом, моя крепость, горящий очаг.
Так странно, столько времени прошло, а я так и не привык.
Знаешь, хотя нет, ты не знаешь, да и вряд ли когда-нибудь поймешь. Это безумие, которое невозможно остановить, оно циркулирует во мне. Я чувствую, что не могу без тебя. Будто жить без глаз или без ушей, отрезанным от мира.
И каждый раз больно, когда ты говоришь, что все пройдет.
Ничего не пройдет, детка. Я никого в жизни не любил, кроме тебя.
Это как корни, вросшие настолько, что вырвать их можно, лишь уничтожив дерево.
Я бы вырастил твоего сына, если бы ты мне его дал.
тунц-тунц-тунц. оно вернулось. прячьтесь под стол, пока не поздно.
*придумал большой пост, но лень писать*
чао, господа.
Я пакую чемоданы и улетаю.
Помню ее звали Энн, ничего больше. Да, это правда. Да, я незнаком с ее семьей. Да, мы были любовниками. Это так важно, мистер Стивенсон?- я выбиваю папиросу из пачки, но спичек нет. Я забыл их в пальто. – Не будете так любезны?
Джек Стивенсон отрицательно качает головой. Его пальцы бьют дробь по столешнице.
- Отвратительно, вы не находите?
Конечно, вы находите. Я вам противен, мистер Стивенсон.
Собирались ли мы пожениться? Нет, о нет. Эта женщина – дьявол.
Стивенсон закуривает. Я жую папиросу вот уже полчаса.
Да, я испытывал страсть к мисс Энн Джанет Саммерс. Нет, мистер Стивенсон, я не убивал ее.
Почему? По-вашему я был должен свернуть ей шею? О, разве вы не понимаете, мистер Стивенсон? Это так неприятно. Я просто не мог этого сделать. Это безвкусно. Из-за ревности? Что за глупости, мистер! Я не любил ее.
У вас глаза блестят, будто бы вы любили эту Энн всю жизнь. Или? Это ведь вы, верно, мистер Стивенсон? Руки у вас дрожат, но вы держитесь. Молодцом, мистер. Даже я не сразу понял.
Меня берут под локти и уводят. Жаль, что мой адвокат так некстати ушел в запой.
Пару лет назад я узнал, что Че Гевара мужчина.
Но это далеко не аргумент, чтобы я согласился с тем, что "Темные аллеи" Бунина порнография.
[показать]
По пустынным дорогам вдаль.
По дорогам пустынным нам
Идти приказала судьба.
Сколько лет уж прошло,
Сколько минуло зим?
Мне б сейчас распахнуть крыла,
Да взлететь к вековым снегам,
Да идти тяжело -
Стал совсем нелюдим.
Помню, были с тобою мы
Полны нежности и любви.
Я теперь уж сед.
Ну а ты, что ты?
Будешь ли ты любить меня,
Если стану совсем я слеп?
Будешь ли ты ждать меня,
Если уйду навек?
Не охладело ли сердце твое
За все годы пути?
Или такой любви как наша была
На всей земле не найти?
Руку мне дай, родная, нынче идти далеко.
Только ответь, скажи
Сколько уж лет утекло?
я тут на секунду задумался.
а ведь "черный чай и чай зеленый вышли замуж за лимонов" - это однополый брак.
Помнится, я всегда любил читать. Да. До прошлого лета...
Буркевиц заканчивал свой рассказ напоминанием о той болезни, которая, развиваясь, много веков постепенно охватывала человеческое общество и которая, наконец, теперь, в нынешнюю эпоху технических свершенствований, уже повсеместно заразила человека. Эта болезнь- пошлость. Пошлость, которая заключается в способности человека относиться с презрением ко всему тому, чего он не понимает, причем глубина этой пошлости увеличивается помере роста никчемности и ничтожества тех предметов, вещей и явлений, которые в этом человеке вызывают восхищение.
"Роман с кокаином"
у меня под окном сидит гном.
но это совсем не значит, что подвал моего дома - копи Мории.
Дорога петляет нещадно, хотя, может, это мои ноги петляют. Кто знает?
Сколько я уже вот так иду? Одному черту известно. Или неизвестно.
Я останавливаюсь на берегу небольшого ручейка, над головой шелестит листвою ива. Листья у нее серебристые, длинные. А там, откуда я родом, ив не растет. Там вообще ничего не растет. Протираю глаза ладонями. Щиплет. Неужто слезы? Скорее уж пыль ветром надуло.
Давно ль дом мой родной полынью зарос? Давно. Сестрица моя тогда еще в девках ходила, а теперь уж внуков нянчит. И я бы нянчил, коли не пыль эта дорожная. Дует и дует, то с одного места унесет, то с другого.
Зачерпываю студеной воды, она пахнет водорослями и немного ракушками. Течения-то тут почти и нет, видать, запруду где нагородили, а то и просто бревно поперек встало. Умываюсь, смываю с себя грязь и усталость. Из воды на меня смотрит чужое лицо. Широкоскулое, цветом напоминающее скорее репу, чем оливу. Усмехаюсь.
- Ну и кого черт на мою голову принес на этот раз?
- Ой, батенька-то шуганный будет. Может у тебя и меч под кафтаном запрятан? – хохотнула рожа из ручья, а точнее из-за спины.
Ну конечно, я вытер остатки влаги рукавом и обернулся к разбойнику.
И как я сразу не сообразил? Не могло же мое прекрасное лицо иметь такой покойницкий цвет.
- Ты вот что, удалец, дубину положи здесь, она мне для костра пригодится, а сам ступай подобру-поздорову, - дружелюбно предложил я, пуская между пальцами самый что ни на есть безобидный электрический разряд.
Дважды предлагать не пришлось. Теперь я мог всласть насладиться уединением. Если бы только комары так же боялись ярмарочных фокусов.
***
Сидел у костра, жарил дикий лук. Пахло дымом, травой и какими-то цветами. Закат на горизонте уже прогорел, оставив мне на память только теплый огонек костерка.
Ивовые ветви колыхались, заставляя тени плясать хороводы. На меня накатила меланхолия, я не мог ей противиться. Да и глупо. Вот верное слово. Глупо.
Помню, мы вот так же сидели у костра. Я и Учитель. Я зажигал ветки кончиками пальцев и бросал в костер, отчего снопы разноцветных искр взмывали к небесам.
Учитель дремал, склонив голову на грудь. Его черные косы двумя змеями сползали до земли. Я слышал его ровное замедленное дыхание, как будто он видел сны о небесных замках успокоения.
Учитель носил маску взамен имени.
В моих ладонях плескалось пламя, я чувствовал его стихию, силу, переполняющую мое существо.
- Учитель, - восторженно воскликнул я, не пытаясь скрыть довольства и восхищения самим собой. – Я мог повелевать воздухом, водой, землей. И лишь огонь оставался непокорным мне, но теперь он дышит в моих руках. Время пришло.
Учитель, не размыкая век, тихо ответил.
- Ты повелеваешь стихиями, но покуда ты не сможешь повелевать собой, ты лишь раб.
- Но я чувствую силу! Я могу уничтожить к чертям этот проклятый мир! – вскричал я.
В моей руке комок ревущего пламени разгорался с каждой секундой все жарче.
Учитель ничего не ответил, он спал.
Я еще раз посмотрел на пламя в своих ладонях и затушил его.
Я ни разу не видел его лица, но, если судьба уготовит нам встретиться среди паутины дорог, я узнаю его.
P.S. меня бесит эта реклама во всех углах монитора. она не только безвкусна, но и все время мигает, раздражая мои зрительные анализаторы *дятел ржет, дергая левым глазом*
Тишина разлилась над городом, и только грохот разбивающихся о скалы волн нарушал ее. Брызги соленой воды фонтанами взмывали вверх. По краям площадки горели факелы. Пламя шипело и колыхалось, грозя потухнуть совсем. Венсан подышал на замерзшие пальцы.
Небо подернулось розоватой дымкой. Светало.
- Скоро рассвет, господин актер. Не пора ли начинать? – Ришелье вздрогнул от неожиданности.
Алоис спускался по высеченным в скале ступеням, его длинные пепельные волосы развевались за спиной подобно крыльям.
У актера все похолодело внутри.
Вороний клюв выдавался вперед, нависая над морем серой громадой. А наверху, вонзая шпили в низкие облака, золотился храм Солнца. Его зубчатая тень черным покрывалом окутала дуэльную площадку.
Никто не поднимался в храм Солнца с тех времен, как святые отцы пришли в Ассаин.
Ришелье коротко кивнул и обнажил клинок.
Алоис прищурился, будто пытаясь что-то разглядеть. Даже стоя на другом конце площадки, Венсан видел, как напряжены его мускулы. А потом принц прыгнул.
Это цитата сообщения un_petit_prince Оригинальное сообщение
Годы проходят быстро – и новое постепенно превращается в привычку, все постепенно перестает меняться, застывая. И в какой-то момент ты осознаешь – насколько изломан и опустошен временем, а строить себя заново – уже нельзя, не хватает этого самого отмерянного времени, и ты лишь спешно, кое-как залатываешь сквозные дыры в самом себе. Это не те раны, которые лечит время или…любовь?
Lies.
Ты оттягиваешь этот момент настолько, насколько можешь, так отчаянно надеясь, что все случится чуть позже, не сегодня, не сейчас. Солгать, что ничего не произошло, забыть тревожащее, выкинуть из головы, забыть, забыть, забыть. И так хочется – чтобы все осталось по-прежнему, как раньше – судьба не прощает ошибок, однако. Оступись – и ты уже летишь вниз.
Pain.
Даже темнота не сглаживает острые углы страха – и ты натыкаешься на них постоянно, когда бродишь по пустой квартире, мучимый бессонницей. И ощущение надвигающейся бури не отпускает, тянет нервы как струны, приложи еще немного усилий – и с глухим звуком лопнут, ранив до крови нежную кожу пальцев. Безвыходность и неизбежность, не позволяющие спать. Предчувствие приходит незаметно, окатывая волнами липкого, густого, холодного ужаса. И каждый час, подобно песку, утекает сквозь пальцы – его течение неизбежно, неумолимо, как наступление ночи, как приход ноября, как прибой в нарождающуюся луну.
Despair.
Загнанность в угол – вчера казалось, что терять нечего, а отпусти сегодня – и обнаружь, что еще части тебя, существенной, невероятно важной – уже нет. И все дело в том, что от себя не спрятаться – особенно в темноте спальни, где остается только упиваться собственной виной и страхом, изнывать от боли и бессилия, ужасом перед грядущим в объятиях теней.
Truth.
Я позволяю себе утонуть в отпущенных мне мгновениях, не пытаясь больше остановить их течения, но не могу, все еще не могу насытиться чувством завершенности, сладким осознанием того, что пока еще меня ждет кто-то. Мне так страшно потерять вас.
Я не умею утешать и снимать боль, я умею только быть сильным – за всех и сразу, закрывать каждого из вас и всех вместе от всего, что может ранить, разбить вас.
Когда мое время закончится и связь будет разорвана – я все еще буду чувствовать боль за каждого из вас.
[показать]
Фонарь
А, может быть, жаль, может напрасно все.
И весь этот свет, что с собою весна несет,
Пустить на освещение комнат?
Тут так и так даже днем темно,
Только тусклый фонарь вечерами посмотрит в окна.
Посмотрит и скажет, что не гадал, не чаял,
Что кто-то его на старости лет напоит чаем.
А я вот выношу на подносе
И чашки, и вафли, и все, о чем он попросит.
Да и с кем, скажи, мне болтать вечерами скучными?
Когда не только ты, но даже стены наскучили.
А тут сирень вся в цвету, ананасы в шампанском…
Посидим, чай попьем – чем жизнь не прекрасна?
Поболтаем о том о сем, о жизни, порой о мире,
Он стихов почитает, даже свои какие.
Этот фонарь, надо сказать, не просто стоит у дома,
Он в душе поэтичнее многих моих знакомых.
Светит неярко, как-то скорей по-домашнему,
Любит, что я прихожу, постоянно о чем-то спрашивает.
Так и живем, да что там, и жили.
Чай вон вскипел, я пойду, а то вдруг остынет.
Полночный бриз и шпага в ножнах.
- И что ты собираешься делать?
Венсан театральным жестом обхватил голову руками, изображая благоговейный ужас, а потом внезапно распахнул руки как крылья и издал душераздирающее шипение.
- Напугаю его.
Эртон хохотнул, ему нравилось, когда актер корчил из себя неизвестно что, к тому же Сезанн был на редкость весел. Это странное качество он унаследовал от матери-танцовщицы.
Унылый танцор как слепой художник, кажется, так учила старая Магда, и вообще, сколько Венсан помнил Эртона, тот все время улыбался. Странное качество для такого прохвоста, как танцор.
- И ты думаешь, он убежит, в ужасе заламываю локти? Венс, это, разумеется, забавно, но…
Сезанн широко распахнул свои огромные бесстыжие глаза и захлопал ресницами. Ришелье хмыкнул, Эртону было не меньше тридцати, и тем не менее он едва ли мог выглядеть старше семнадцати. И потом никогда невозможно узнать, что он думает на самом деле, прячась за образом невинного юноши. Любопытство. Ха.
Актер вытянул длинные ноги так, что они касались противоположной стены. Комната, где они сидели, служила ему жильем, но выглядела не лучше стойла. И не больше.
- Но, что, дорогой Сезанн? Боишься, он насадит меня на нить своих бус?
Эртон скривился.
- Оставь, Венс, ненавижу твои словесные штучки. Весь город слышал, что твоя бабка графиня прокляла и тебя, и всех ублюдков, которых ты успел породить. Так что не строй из себя дворянина хотя бы при мне. И потом… Никто ведь до сих пор не знает, твоя ли она бабка на самом деле или нет,- танцор задумался. Его подбородок покоился на собранных в лодочку ладонях. Странная поза. Сезанн всегда находил удобными всевозможные немыслимые положения. – Так вы деретесь?
- На шпагах.
- Завтра?
- Скорее сегодня, - Венсан улыбнулся, его красивые зеленые глаза будто бы светились изнутри. Он был пьян. – Вороний клюв, за час до рассвета.
Эртон по-кошачьи потянулся, потом плавно поднялся с грязного дощатого пола.
- Послушай добрый совет, медузий кавалер, да ниспошлют боги шторм на твою пустую голову, - Сезанн снова улыбался, но черт его знает, что было у него на уме. – Проспи-ка свою первую дуэль. Это будет полный успех. Ты ославишь принца на весь Ассаин.
- Что за чушь ты несешь? - Ришелье недовольно скривился. – Никто никогда в этом городе не видел Алоиса со шпагой в руке. Сколько раз ему не назначали дуэли, он не разу не являлся. Он трус!
Сезанн облокотился на дверной косяк, создавалось впечатление, что его тело лишено костей.
- В этот раз он прислал вызов. И он убьет тебя.
- Или я убью его. Бесчестие для меня хуже смерти, - Венсан говорил ровно, без театральных приемов и прочей мишуры.
Эртон покачал головой, изображая верх отчаяния.
- Ты безнадежный идиот, Венс, думаю даже твоя краля это заметила.
С этими словами он вытек в невероятно узкую щель между приоткрытой дверью и стеной.
Венсан еще долго сидел, устремив взгляд перед собой. Его руки сами собой то вытаскивали, то вкладывали в обитые серебром ножны изящный стальной клинок.