- Ты слишком сентиментален, Джеки, - я отпил из стакана и потянулся за сигаретой, случайно смахнув пачку прямо в камин. – Черт! [335x248]
Выругался я, но тут же из очага повалил дым и запахло горелым пластиком.
- Пошли в другую комнату, - прокашлял я, отмахиваясь от черных клубов и, пока Джек собирал на поднос стаканы, чашки, чайник и бутылку, распахнул пошире окно. В комнату, взметнув тюль, ворвался ветер и принес с собой свежесть морозного вечера.
Из гостиной мы поднялись в спальню, там на полу лежала уютная шкура из искусственного меха. Я тут же достал из тумбочки новую пачку и принес пепельницу. Джек сидел на полу, скрестив ноги, и потягивал виски. Я налил себе чая покрепче и прихлебнул пару глотков, горечь приятно разлилась по моему рту.
Джек аккуратно поставил стакан, чтобы случайно не перевернуть его, и закурил.
- Я тебе когда-нибудь говорил, что ты идиот, Ник? – он усмехнулся, другой рукой взял стакан и отпил.
- О да, тысячекратно. Но именно поэтому я считаю тебя сентиментальным, ты принимаешь это близко к сердцу, - я допил чай, отставив чашку, растянулся на полу. Шкура приятно щекотала лицо.

----->

it's like I'm wizard. but I'm not.
я теперь как этот чертов Бен Барнс, который только и делает, что сводит меня с ума, везде и всегда вставляю приставучее completely.
это so real омайгадабл.

P.S. хочется чего-нибудь волшебного.

Площадь Бельконте, Развратница, освещалась сразу несколькими фонарями, так что Алоис не удивился, заметив метнувшуюся в переулок тень. Стук каблуков выдал преследователя, едва принц оказался в верхнем городе, где разбитые прогнившие доски сменила каменная мостовая.
На крыше дома скрипнул флюгер, хлопнула ставня. Алоис насторожился, но не сбавил шаг. Он мог выдать себя, проявив излишнюю осторожность. Откуда-то из-за угла доходного дома выбежала кошка и так же быстро скрылась в темноте. Принц пересек площадь и, едва оказавшись на темной улице Трех королей, спрятался за кадкой с чахлым липовым деревцем. На всем Королевском холме в Исхе не росло ни единого дерева, и лишь на этой улице около сотни лет назад король Теодор приказал высадить некое подобие аллеи. Алоис огляделся.
В центре площади возвышалась темная фигура Каменной девы, в свете фонарей ее нагота казалась еще более таинственной, чем сокрытое вуалью лицо. Никто не знал, кто высек Бельконте из камня, в старых песнях говорилось, что древние ее высекли из зубца скалы, на которой позже вырос Исх.
Балкон герцогини Фелис парадным фасадом выходил на площадь, принц как раз прижимался спиной к стене ее дома.
Алоис замер, снова послышался стук каблуков.
- Какая приятная встреча, Ви. Не ожидал видеть вас в столь поздний час.
Он возник словно из воздуха, из темноты, Вивиан вздрогнула. Ключи выпали из ее руки и со звоном ударились о брусчатку.
- Вы следите за мной?
Алоис внезапно напрягся, а потом захохотал.
- Разумеется, дорогая, мадам Фелис как-то пожаловалась на незваных гостей в неурочный час. Я обещал проследить за этим лично, - весь его черный силуэт содрогался от смеха и только глаза горели ледяным огнем.
Вивиан подняла ключи, оправила юбки и отворила дверь черного хода.
- Что за чушь, Алоис, вы же прекрасно знаете, что я здесь живу. Проходите.
Они вошли в прихожую, больше похожую на кладовку. Всюду громоздились сундуки, старая мебель и предметы обихода. Вивиан зажгла лампу. Внезапно стало так светло, что она заметила, что принц бледен как мел.
- У вас дрожат руки, что с вами?
Алоис прекратил смеяться. Его светлые глаза неотрывно смотрели на нее.
- Жажда власти, Ви. Боюсь, это наша последняя встреча.

 

[700x525]

P.P.S. баррикады на Тверской

Как будто бы это был я.

Как будто бы это был я,
Безмолвный, пришел к тебе,
Безмолвно же встал у постели
Смотрю, как ты спишь.
Тихо гудят батареи,
Старый дом, и ты – юная,
Давно ли я видел тебя?
Твой сон безмятежен.
Ты улыбаешься, нежно
Подрагивают ресницы,
Я чувствую, что тебе снится,
Как я у твоей постели
Стою и смотрю, как ты спишь.
Волосы светлые разметаны по подушке,
В руках одеяло скомкано.
И странно, что я в потемках
Так ясно вижу тебя.
Ты выросла, не взрослея.
Давно ли я видел тебя?
Не знаю. Теперь это больше не важно.
...

"Я замолвлю за вас словечко, святой отец. Я заступлюсь за всех посредственностей этого мира. Я ведь среди них первый".

Если вы когда-нибудь смотрели фильм "Амадей", то должны понять, почему мне снится рыдающий Моцарт.

Возвращение в то место, которого ты никогда не видел. Именно так бывает, когда мы понимаем нечто, но не можем высказать.
(Скотт Бэккер "Падение святого города")

Никогда раньше я не читал фентези, от которого волосы у меня на затылке вставали бы дыбом.

 

От книг этих – грусть и налет безысходности,
Читаю и чувство такое, что я
Иду, балансирую долго над пропастью
По проволоке тонкой, будто шутя.
И вот я у цели, лишь шаг остается,
Последний решительный. И я спотыкаюсь.

Далекий путь. По склону, потом вдоль берега. Красивые места, друг, я иногда с замиранием сердца смотрю, как занимается рассвет над лесом. Холодно, падает снег. Зима, друг, я так давно жду ее.

От скуки даже ветер стал промозглый,
От скуки облетела вся листва.
От скуки разговор наш несерьезный
Вдруг превратился в глупые слова.

От скуки это небо стало серым,
Задумалось и полило дождем.
От скуки, и причем от скуки смертной
Бежим и прячемся, и кажется, что тщетно -
От скуки мы укрытия не найдем.

наверное, пройдет пара лет, и я буду вспоминать это время.
как я сходил с ума от молки, швейцарских озер и любви к самому себе.

ты закрываешь глаза, пытаешься вспомнить, как это по-немецки душить, закрывать окна решетками. в этом городе темно, тут от мкада валит черный дым, скрывая солнце. ты закрываешь глаза.
ты закрываешь глаза, вспоминаешь, как по-немецки нанести удар в спину и не можешь вспомнить, как будет дышать. это так странно, что ты невольно забываешь проснуться вовремя. ты спишь блаженным сном ребенка, ты улыбаешься. по-немецки улыбка звучит так нежно, что твои ресницы дрожат от удовльствия. тебе сниться, что за окном сыпет хлопьями снег. твои глаза закрыты, шне, снег почти так же, как и здесь, только вместо него льет дождь.
ты закрываешь глаза. и в твоей голове единственная песня вертится и вертится, будто испорченная пластинка. ты знаешь каждое слово в ней и бессмысленно шепчешь себе под нос.
mach die Augen zu... mach die Augen zu... mach die Augen zu...

Садилось солнце, холодный ветер трепал флаг на башне Юстина. Замок серой каменной глыбой возвышался над озером, красная черепица его зубьев-башенок резко контрастировала с покрытой мохом черной крышей Юстина. Перестроенный на современный лад донжон и теперь внушал благоговение, это было своего рода сердце, вокруг которого постепенно строился весь Шварцквелле.
В темной воде плавали листья, желтые и бурые, особенно много качалось их у берега, прибитых волнами. К озеру вела тенистая липовая аллея, освещаемая редкими электрическими фонарями. Чаще всего, они прятались в кронах, заставляя листья светиться неземным светом.
Под ногами шуршал гравий, Эленус скривился. Он ненавидел этот звук, напоминающий ему о том, что кто-то еще может тоже вот так идти по этой дорожке, потом спускаться к воде, кормить лебедей. Кто-то другой, незнакомый, чуждый самой природе этого места. Эта мысль лишала его одиночества.
Стояла середина октября, дождь перестал два дня назад, и теперь озеро серебрилось в лучах заката, с воды тянуло холодом.
На днях будет открыт сезон, в замке уже вычистили все замшелые канделябры до зеркального блеска, выбили от пыли ковры и гобелены. Даже прогрызенные мышами портьеры заменили на новые.
Гости. Эленус сплюнул себе под ноги. Сколько бы лет ни прошло, десять, двадцать или сотни, ничего не меняется. Наступает октябрь и Шварцквелле распахивает тяжелые двери навстречу страждущим.
Эленус пнул гравий носком сапога и ускорил шаг. Он обожал купаться на закате.

Те, кто иногда просыпаeтся, моют бледные лица хлорированной водой, пьют суррогатный кофе и, накидывая на плечи куртку, выходят в город.
Ночь окутывает улицы, с неба льется туман. Фонари тускло-желтые, фонари не горят.
Вдоль блестящих дорог идут единичные люди, их силуэты отражаются от мокрого асфальта, они бегут, шлепая кроссовками по грязи. Дороги проторены, изо дня в день грязь на них остается прежней. Машины яркой гирляндой тянутся и тянутся, освещая проспекты, в таком освещении они похожи на гигантскую змею. Кольцами опутав город, она кусает свой хвост.
Подъезды мигают дверными проемами. Иногда перед ними останавливается машина с затемненными стеклами, выплевывает девушку и уезжает, визжа тормозами.
Туман скрывает истину. Ночь опустилась на город.

Эй улыбнись-ка, друг, не нам скучать с тобой,
Шутам гороховым с бездумной головой,
Свободной и от мыслей, и от знаний,
Алкать не нам трепещущих признаний
В любви, а, может, в распаленной страсти.
Увы, совсем не этой масти
Родились мы, от смешанных кровей-
От мамы-доктора и папы-инженера-
Пошла эта порода москвичей,
Которые без всяческого дела
Слоняться любят в одиночестве.

И вот одно осталось мне заметить,
О чем забыть ну просто неприлично,
Хоть и опутаны словами, словно сетью,
И есть на нас немного блеск столичный.
Мы к сожаленью не поэты-декаденты.
И потому на едкие памфлеты
Приходится нам прозой отвечать.

А что вы думаете о Ричарде Окделле?


украл я с фантлаба занятную вещицу, очень она едкая