Белой ночью белый ландыш
Я воткну, грустя, в петлицу
И пойду за белой сказкой
В белый призрачный туман...

Посмотрите, посмотрите,
У Цепного моста кто-то
В старомодной пелерине
Неподвижно смотрить вдаль...

Господин в крылатке тихо
Про него шепнул другому:
- "Николай Васильич Гоголь -
Сочинитель "Мертвых душ"...

У Сената, сдвинув брови,
Гнет сверкающую шпагу
Незнакомец в треуголке
С пистолетом при бедре...

Отчего так странно-бледен
Незнакомец в треуголке?
Отчего сжимает петля
Золоченый воротник?..

Чу! К нему, гремя оружьем,
С двух сторон подходят двое.
Подошли: "Полковник Пестель,
Нас прислал к вам Государь"!

Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург!

Посмотрите, посмотрите,
Вот задумался о чем-то
Незнакомец в альмавиве,
Опершись на парапет...

С Петропавловской твердыни
Бьют петровские куранты,
Вызывая из могилы
Беспокойных мертвецов!

И тотчас же возле арки,
Там, где Зимняя Канавка,
Белый призрак Белой Дамы
Белым облаком сошел...

Зазвенели где-то шпоры,
И по мертвому граниту
К мертвой даме на свиданье
Мчится мертвый офицер!..

- "Герман ?!"-"Лиза?.." И, тотчас же,
Оторвавшись от гранита,
Незнакомец в альмавиве
Гордый профиль повернул.

- Александр Сергеич, вы ли,
Вы ли это?.. Тот, чье Имя
Я в своих стихах не смею
До конца произнести?!

Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург...

из сборника стихотворений "Блистательный Санкт-Петербург" Берлин, изд-во Ладыженского, 1923

"В этом городе живет небо, небу триста лет, оно устало..." - поет мне в наушники Диана Арбенина. А я шагаю по бесконечным улицам северной столицы и дышу, дышу небом...Безграничным, свежим, чистым...

Город Петра в историях

Приезжай, я тебе покажу этот Город:
каждый житель его тут вполне отчуждённый
от него самого; и искомканный ворох
рукописных бумаг ветер улицей тёмной
до рассвета гоняет, дворов не минуя,
непреложно, надрывно, ознобно и сладко;
ты увидишь мою обречённость немую
ненавидеть его несмешные загадки.

Это ложная память ответ подослала -
сколько раз ты ступал на дождливую фазу
этой невской земли? О, владеющий славой!
Город - призрак, его ты не видел ни разу.
То общение - с мифом, общение - с текстом,
голограмма застывших во тьме силуэтов;
неподвижность игры, эфемерное бегство,
и Бог весть, что ещё означает всё это.

Это Город-Пасьянс, это Город-Алхимик,
эта ритмика грёз - корректурная правка,
не достойными средствами и не плохими -
лишь нечаянно можно довраться до правды.
Подо льдом ноет невский сосуд варикозный -
не чета он реке твоей вольно воспетой;
и Коломна хранит воспалённую прозу -
ты, владеющий тайной, почувствуешь это!

Запредельным ответом таящий молчанье,
ничего априорно взамен не дающий,
окончательно неуловимый, случайный,
поглощающий время, фантомы несущий, -
этот Город - лишь замысел: ныне и присно.
Все попытки постичь - повлекут неудачу.
Может быть, ты сумеешь, владеющий смыслом:
ты не тронут его заклинающим плачем!


Читать далее...

1

Лебединые юности трубы
В невозвратном поют в далеке.

Не криви пересохшие губы.
О былом не гадай по руке.
И от глаз напряжением воли
Отгони невесёлую тень.

Бесшабашно на Марсовом поле
Голубая бушует сирень.
Бушевала сирень. Бушевала,
Даже смерти самой вопреки.
И стучали по плитам канала,
Спотыкаясь, твои каблуки.
Перемешанный с дымкой рассвета,
Поднимался сиреневый чад.

Каблуки из блокадного лета
Не по плитам,— по сердцу стучат.

Две орбиты схлестнулись, и круто
Развернулись ракеты в рассвет.
Стала вечностью эта минута.
Ей ни смерти, ни времени нет.
Отпылили далёкие марши.
Белой ночи рассеялся дым.
Я не стал ни моложе, ни старше,
Я остался всё тем, молодым.
Я живу этим чудом рассвета,
И с восторгом в моей тишине
Из того невозвратного лета
Откликаются лебеди мне.

Читать далее...

 Петербург

В полночь дома меня заприте:
Я нырну, как в сугроб, - в постель!
Пусть мне снова приснится – Питер! -
Завораживающий – в метель!

Там гранитных глазниц провалы 
Приютили порыв пурги:
Через набережные и залы
Неземные стучат шаги;

Тщетно рвется на волю Всадник,
Но из меди - рука слаба!
Минотавра родоначальник
Превратился в его раба!

За узорной литой решеткой
Пленных духов смердит тюрьма,
И беснуется в шали желтой
Не кончающаяся зима!

То ли кладбище, то ли остров
По безвестным теченьям мчит,
Размножая кошмарных монстров
На просторах чужих орбит;

Триста лет бороздит ночами
Сны чужие музей-мертвец,
И куда он еще причалит,
Истерзавшись - найти конец...

 Стихи о Петербурге
Прощай, мой друг! До встречи на местах,
По памяти известных достоверно.
Я жду тебя на стрелках и мостах,
Где шум волны и запахи таверны.

Нас снова занесет на острова,
Пусть умирать до срока стало вздором.
Вот только сердце зазвенит, едва
Пройдем колонным долгим коридором.

К морским ступеням прижимаюсь лбом
Вгрызаюсь солью в потемневший камень.
И по привычке в городе любом
Тянусь к граниту жадными руками.

Когда-нибудь всех повстречаю тут,
Мой Петербург! Мучительное место,
Жива любовь, чьи спазмы душу рвут,
Грядущее, как прошлое, - известно.

Свидание пьянит и веселит,
Как мы вольны и радостны, бродяги!
Вновь Млечный Путь летит из-под копыт
И на фрегатах поднимают флаги.

Давай поедем в Царское Село,
Где птичьих новоселий переклички.
Нам в прошлое попасть не тяжело,-
Всего лишь полчаса на электричке.
Там статуи, почувствовав тепло,
Очнулись вновь в любовном давнем бреде.
Давай поедем в Царское Село,
Давай поедем!

Некрашенные за зиму дворцы,
Нестриженные на зиму деревья.
Какие мы с тобою молодцы,
Что бросили ненужные кочевья!
В каком краю тебе бы ни везло,
Без детства своего ты всюду беден,-
Давай поедем в Царское Село,
Давай поедем!

В зеленом и нетающем дыму
От дел своих сегодняшних проснуться,
К утраченному миру своему
Руками осторожно прикоснуться...
Ну кто сказал: воспоминанья - зло?-
Оставим эти глупости соседям!
Давай поедем в Царское Село,
Давай поедем!

Орут грачи веселые вокруг,
И станет неожиданно понятно,
Что кончился недолгой жизни круг
И время поворачивать обратно:
Увидеть льда зеркальное стекло
И небо над ветвями цвета меди,-
Давай поедем в Царское Село,
Давай поедем!

30 марта 1974

Мне трудно, вернувшись назад,
С твоим населением слиться,
Отчизна моя, Ленинград,
Российских провинций столица.
Как серы твои этажи,
Как света на улицах мало!
Подобна цветенью канала
Твоя нетекучая жизнь.

На Невском реклама кино,
А в Зимнем по-прежнему Винчи.
Но пылью закрыто окно
В Европу, ненужную нынче.
Десятки различных примет
Приносят тревожные вести:
Дворцы и каналы на месте,
А прежнего города нет.

Но в плеске твоих мостовых
Милы мне и слякоть, и темень,
Пока на гранитах твоих
Любимые чудятся тени
И тянется хрупкая нить
Вдоль времени зыбких обочин,
И теплятся белые ночи,
Которые не погасить.

И в рюмочной на Моховой
Среди алкашей утомлённых
Мы выпьем за дым над Невой
Из стопок простых и гранёных -
За шпилей твоих окоём,
За облик немеркнущий прошлый,
За то, что покуда живёшь ты,
И мы как-нибудь проживём.

1981

 Александр Брятов 

НОЧЬ

Я питерской сыростью грежу в ночи:
цедить ее ртуть для меня - что воскреснуть.
Кораблик на шпиле, как пламя свечи, 
дежурным огнем озаряет окрестность, 

где, неразличима почти с высоты, 
сжимается юность шагреневой кожей, 
где ветер шутя вырывает зонты
из зябнущих рук мимолетных прохожих, 

где тощие кошки лакают впотьмах
из луж электричества бледную россыпь -
я тенью брожу в одиноких дворах, 
и время, как эхо, хранит мою поступь.

Лишь там, где пройти парапетом до звезд
останется шаг только сделать, ей-богу, 
железной рукою надломленный мост
мне словно шлагбаум отрежет дорогу...



* * *

Снимая катышки со свитера, 
я представляю небо Питера
в таких же грязно-серых катышках, 
как валуны на мелях ладожских.
Я вижу смутное свечение, 
Невы неверное течение, 
ее метанья между сваями
мостов, заезженных трамваями.

Между фасадами дворцовыми
каналы кажутся свинцовыми, 
но стоит запрокинуть голову -
свинец перетекает в олово, 
которым облако искусственно
к брусчатке площади приплюснуто, 
и дождь в глазках дорожных выбоин
как пар из пор гранитных выдавлен, 

и я - мостом за скобки вынесен, 
петлей изнаночною вывязан.



* * *

Аптекарский остров, дерев величавое кружево, 
огни телевышки шипами вонзаются в небо, 
и тусклый фонарь - словно дворник, внезапно разбуженный, -
моргает, не веря в нашествие первого снега.

А снег опускается властно, светло и торжественно
на головы зданий, на голые плечи ограды, 
где юная ель с любопытством кокетливой женщины
на редких прохожих глядит осторожно из сада, 

а снег осыпает прохожих - на каждого поровну -
так тихо, что слышно, как в правду вплетается небыль, 
и маленький остров, как лодка, отчалив от города, 
под парусом белым выходит в открытое небо.

[700x469]

Слушать тут (слишком большой размер, не удается закачать на лиру)

У сфинксов дрожит на висках время в тонких прожилках…
Одна видит только восход, а другая – закат.
Нахальные чайки орут над Невою:
Вы живы?
Когтистые лапы по камню царапают в такт
Биенью сердец и секунд.

…Ничего им не мило.
Пространство и время года превращают в песок.
Забытое прошлое…
Воды далекого Нила…
Рассветные грезы зари…
Полыхает восток…
По небу Ра-солнце летит в золотой колеснице
На запад.
Столетья и страны уносятся прочь.

Кто знает, что снится крылатым двум львицам, двум птицам,
Когда в мир приходит волшебная белая ночь.

Две женщины - кошки, две странных богини Египта
Не ведают боли давно.
Им не ведом восторг,
С которым целуются с ветром влюбленные липы…
Два сфинкса, две жизни застыли… Закат и восход…

Как бьется сердце! И в печали,
На миг былое возвратив,
Передо мной взлетают дали
Санкт-Петербургских перспектив!

И, перерезавши кварталы,
Всплывают вдруг из темноты
Санкт-Петербургские каналы,
Санкт-Петербургские мосты!

И, опершись на колоннады,
Встают незыблемой чредой
Дворцов гранитные громады
Над потемневшею Невой!..

Звенят проспекты и бульвары,
И в бесконечности ночей
На влажных плитах тротуара
Дробится отсвет фонарей...

Пусть апельсинные аллеи
Лучистым золотом горят,
Мне петербургский дождь милее,
Чем солнце тысячи Гренад!..

Пусть клонит голову все ниже,
Но ни друзьям и ни врагам
За все Нью-Йорки и Парижи
Одной березки не отдам!

Что мне Париж, раз он не русский?!
Ах, для меня под дождь и град,
На каждой тумбе петербургской
Цветет шампанский виноград!..

И, застилая все живое,
Туманом Невским перевит,
Санкт-Петербург передо мною
Гранитным призраком стоит!..

из сборника стихотворений "Блистательный Санкт-Петербург" Берлин, изд-во Ладыженского, 1923

Дом стоит близ Мойки - вензеля в коронках
Скрасили балкон.
В доме роскошь - мрамор - хоры на колонках -
Расписной плафон.

Шумно было в доме: гости приезжали -
Вечера - балы;
Вдруг все стало тихо - даже перестали
Натирать полы.

Няня в кухне плачет, повар снял передник,
Перевязь - швейцар:
Заболел внезапно маленький наследник -
Судороги, жар...

Вот перед киотом огонек лампадки...
И хозяйка-мать
Приложила ухо к пологу кроватки -
Стонов не слыхать.

"Боже мой! ужели?!. Кажется, что дышит..."
Но на этот раз
Мнимое дыханье только сердце слышит -
Сын ее погас.

"Боже милосердый! Я ли не молилась
За родную кровь!
Я ли не любила! Чем же отплатилась
Мне моя любовь!

Боже! страшный боже! Где ж твои щедроты,
Коли отнял ты
У отца - надежду, у моей заботы -
Лучшие мечты!"

И от взрыва горя в ней иссякли слезы,-
Жалобы напев
Перешел в упреки, в дикие угрозы,
В богохульный гнев.

Читать далее...

Приятный брег! Любезная страна!
Где свой Нева поток стремит к пучине.
О! прежде дебрь, се коль населена!
Мы град в тебе престольный видим ныне.

Немало зрю в округе я доброт:
Реки твоей струи легки и чисты;
Студен воздух, но здрав его есть род:
Осушены почти уж блата мшисты.

Где место ты низвергнуть подала
Врагов своих блаженну Александру,
В трофей и лавр там лавра процвела;
Там почернил багряну ток Скамандру.

Отверзла путь, торжественны врата
К полтавским тем полям сия победа;
Великий сам, о! слава, красота,
Сразил на них Петр равного ж соседа.

Преславный град, что Петр наш основал
И на красе построил толь полезно,
Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нём всякому любезно.

Не больше лет, как токмо с пятьдесят,
Отнеле ж все хвалу от удивленной
Ему души со славою гласят,
И честь притом достойну во вселенной.

Что ж бы тогда, как пройдет уж сто лет?
О! вы, по нас идущие потомки,
Вам слышать то, сему коль граду свет,
В восторг пришед, хвалы петь будет громки.

Авзонских стран Венеция, и Рим,
И Амстердам батавский, и столица
Британских мест, тот долгий Лондон к сим,
Париж градам как верьх, или царица,—

Все сии цель есть шествий наших в них,
Желаний вещь, честное наше странство,
Разлука нам от кровнейших своих;
Влечет туда нас слава и убранство.

Сей люб тому, иному — тот из нас:
Как веселил того, другой другого,
Так мы об них беседуем мног час,
И помним, что случилось там драгого.

Но вам узреть, потомки, в граде сем,
Из всех тех стран слетающихся густо,
Смотрящих всё, дивящихся о всем,
Гласящих: «Се рай стал, где было пусто!»

Явится им здесь мудрость по всему,
И из всего Петрова не в зерцале:
Санктпетербург не образ есть чему?
Восстенут: «Жаль! Зиждитель сам жил вмале».

О! боже, твой предел да сотворит,
Да о Петре России всей в отраду,
Светило дня впредь равного не зрит,
Из всех градов, везде Петрову граду.

Василий Тредиаковский 1752

Из к/ф "Достояние республики". 1971 г.

И ясны спящія громады
Пустынныхъ улицъ, и свѣтла
Адмиралтейская игла…
Пушкинъ.

Петербургъ – это самый умышленный
и отвлеченный городъ на свѣтѣ.
Достоевскій.

І.

Я на Неву пришелъ, когда ужъ тѣни стали
Сливать въ неясное тотъ берегъ, тотъ, другой…
Слѣжу за блескомъ водъ изъ вороненой стали
И слушаю ихъ ритмъ, тяжелый и большой.

Есть что-то пьяное, распущенное что-то,
И безысходное, и скучное въ волнѣ…
Какъ будто для нея – вся жизнь одна работа,
Но… странно! Грубая, она живетъ во снѣ.
Когда полна, дерзка, шатаясь безъ разсудка,
Ударитъ о гранить пологая волна,
Мнѣ кажется, что такъ рабыня-проститутка,
Тяжелая, плечомъ толкается спьяна.
Вона взойдетъ на спускъ, всей массою взберется,
И тотчасъ внизъ спадетъ, какъ будто бы ей лѣнь…
И такъ она шумитъ, бормочетъ, плещетъ, бьется,
Весь долгій день и ночь, и снова – ночь и день…

Читать далее...

А с утра по Финскому заливу
бродит осень, путается в тучах.
Город стал до странности пугливым
и раскрыл зонты на всякий случай,
дал сигнал к началу распродажи
жарких дней испуганного лета...
Город был готов почти... И даже
стали чуть запаздывать рассветы,
драпируясь клочьями тумана,
медленно, разнеженно и сонно...
Всё в порядке... Всё идёт по плану:
осень, как обычно, невесома,
как всегда нам в ней не разобраться...
Значит, остаётся только слушать
шорох листьев, шум дождя и Брамса...
И молчать... И вглядываться в душу
странной молчаливой незнакомке
с серыми дождливыми глазами...
Город был пугливее ребёнка,
но ему об этом не сказали.

25.08.06

"Приятель дорогой, здорово! Где ты был?" -
"В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;
Все видел, высмотрел; от удивленья,
Поверишь ли, не станет ни уменья
Пересказать тебе, ни сил.
Уж подлинно, что там чудес палата!
Куда на выдумки природа таровата!
Каких зверей, каких там птиц я не видал!
Какие бабочки, букашки,
Козявки, мушки, таракашки!
Одни, как изумруд, другие, как коралл!
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!"
"А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
Я чай, подумал ты, что гору встретил?" -
"Да разве там он?" - "Там".- "Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил".

<1814>

На Невском, как прибой нестройный,
Растет вечерняя толпа.
Но неподвижен сон покойный
Александрийского столпа.

Гранит суровый, величавый,
Обломок довременных скал!
Как знак побед, как вестник славы,
Ты перед царским домом стал.

Ты выше, чем колонна Рима,
Поставил знаменье креста.
Несокрушима, недвижима
Твоя тяжелая пята.

И через кровли низких зданий,
Все озирая пред собой,
Ты видишь в сумрачном тумане
Двух древних сфинксов над Невой.

Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной, торжественной реки.

Для них, детей тысячелетий,
Лишь сон - виденья этих мест,
И эта твердь, и стены эти,
И твой, взнесенный к небу крест.

И, видя, что багряным диском
На запад солнце склонено,
Они мечтают, как, - давно, -
В песках, над падшим обелиском,
Горело золотом оно.

9 апреля 1909

Мне снятся жуткие провалы
Зажатых камнями дворов,
И черно-дымные каналы,
И дымы низких облаков.

Молчат широкие ступени,
Молчат угрюмые дворцы,
Лишь всхлипывает дождь осенний,
Слезясь на скользкие торцы.

На площадях пустынно-гулких
Погас огней янтарный ряд,
Безмолвны щели-переулки,
Безогнен окон мертвый взгляд.

И ветер панихиду стонет
По скатам крыш, средь черных труб,
И мгла осенним хоронит,
Омыв дождями, тяжкий труп.

О, город крови и мучений,
Преступных и великих дел!
Незабываемых видений
Твой зодчий дал тебе удел.

О, город страшный и любимый!
Мне душу пьют твой мрак и тишь.
Проклятьем женщины томимый,
Ты умер?.. Нет, не умер,— спишь.

И снится: кто-то невысокий,
В плаще, с кудрявой головой,
Проходит грустный, одинокий,
И шепчет сладостные строки
Над молчаливою Невой.

И верю я, что смерть безвластна
И нет бесславного конца,
Что Он проходит не напрасно
И что сильнее злобы страстной
Благословение певца.

1919