По Питеру,
по летней мостовой,
под цветом лип
медовым
в тихих парках
брожу я, отдыхая головой,
и радуюсь погоде как подарку.
Здесь хорошо –
когда один в толпе,
или вдвоём
с давнишнею подругой –
укрывшись за гранитный парапет
прильнуть к Неве,
прохладной и упругой. 

              2003 © Андрей Коков

1
И я когда бреду по граду,
в нем сею то, что сердцу ближе, —
горсть океана, чуть Дуная,
тоска и юность, клок Парижа.

Моя тоска течет в Фонтанку,
и та становится темней,
я вытекаю из Невы,
мою сестру зовут Ижора.

Вот гроб стеклянный на пути —
туманный, ломкий — в красной маске
высокомерный в нем студент.
А солнце в волнах пишет по-арабски.

Гора хрустальная возносится
над Петроградом, а под ним
пещеры, Синай отчаянья, Египет —
в них человек неопалим —

В огне льдяном Невы сгорает,
в своих страданиях нетленный,
меняя психогеографию
Ингерманландии, Вселенной.

2

Эй, облака, айда, братва, —
в Невы пустые рукава —
насыпьтесь ватными комками,
рассыпьтесь пышными грядами,
как зеркала над островами.
Голландию сюда тащил
зеленый кот и супостат
за краснокирпичные ляжки,
да не донес.
Она распалась по дороге,
скользнет едва, лежит у врат.
И Грецию сюда несли...
И всякий, всякий, кто здесь жил,
пространство изнутри давил,
растягивал,
и множество как бы матрешек
почти прозрачных
град вместил.

3
(ветреный солнечный день на Фонтанке)

Землетрясенье поколений
мне замечать и видеть лень,
когда уносит пароходы
в каленье солнечное день.

И солнце ветром тож уносит,
но в воду сыплется, звеня.
Сквозь какие века
опьяняешь меня,
вся ломаясь, виляя, река.

С мармеладной слоистой густою волной,
с золотой сединой...
О русалка, аорта, Фонтанка!
Только больше аорта,
кормящая сердце водой,
и скотом своих волн в перебранке.

                                           *Елена Шварц

Город стройных женщин и белых ночей.
Запах соблазна, и я как будто ничей.

Так не бывает, но почему-то есть -
город, в котором нет одинаковых мест.

Темпы на улицах медленнее, чем я...
Завтра опять московская толчея

вывернет наизнанку остатки жил...
Ох уж мне это чувство - "словно не жил".

Ох уж мне эта срань в три десятка лет!
Я возвращаюсь. Поезд. Вагон. Билет.

...и ощущение приторной тошноты.
Я бы остался, но дома осталась ты.

                                    (с) Алексей Рафиев

 

Вот и дождался. Вернулась. Ну, что ж ты? Встречай!
Знаешь, я только сейчас поняла, как скучала.
Стол накрывай, ставь Казанский - кусок калача,
чай наливай, ничего нет чудесней, чем чай
тот, что в Неве остывает с чаинками чаек.

И содержимое туч - как бальзам волосам,
ластится кремом туман к шелушащейся коже.
Только зачем ты опять нарядился в леса?
Ах, простодушный хитрец мой, ведь знаешь и сам:
нет ни любимей среди городов, ни дороже.

Не обижайся, но список придуманных бед
лишь рассмешит меня. Страхи твои беспричинны.
Как же ты жил без меня 270 лет,
если теперь стережешь каждый шаг, каждый след?
Мудрый, ревнивый любовник мой, Город-Мужчина.

                                                                   *Наталия Демичева

"Собака миленькая, прости...
Собака миленькая, прости..."

Галина Фирсова - 10 лет.
Сейчас - на пенсии.

У меня была мечта - поймать воробья и съесть...
Редко, но иногда птицы появлялись в городе. Даже весной все смотрели на них и думали об одном, о том же, о чем думала я. О том же... Отвлечься от мыслей о еде ни у кого не хватало сил. От голода я ощущала внутри постоянный холод, страшный внутренний холод. Также и в солнечные дни. Сколько на себя ни надень, холодно, нельзя согреться.
Очень хотелось жить...
Я рассказываю о Ленинграде, где мы тогда жили. О ленинградской блокаде. Убивали нас голодом, убивали долго. Девятьсот дней блокады... Девятьсот... Когда один день мог показаться вечностью. Вы не представляете, каким длинным голодному человеку кажется день. Час, минута... Долго ждешь обеда... Потом ужина... Блокадная норма дошла до ста двадцати пяти граммов хлеба в день. Это у тех, кто не работал. По иждивенческой карточке...С этого хлеба текла вода... Разделить его надо было на три части - завтрак, обед, ужин. Пили только кипяточек... Голый кипяточек...
В темноте... С шести утра я занимала зимой (помню больше всего зиму) очередь в булочную. Стоишь часами... Длинными часами... Пока подойдет моя очередь, на улице опять темно. Горит свеча, и продавец режет эти кусочки. Люди стоят и следят за ним. За каждым движением... Горящими... безумными глазами... И все это в молчании.
Трамваи не ходят... Воды нет, отопления нет, электричества нет. Но самое страшное - голод. Я видела человека, который жевал пуговицы. Маленькие и большие пуговицы. Люди сходили с ума от голода...
Был момент, когда я перестала слышать. Тогда мы съели кошку... Потом я ослепла... Как раз тогда нам привели собаку. Это меня спасло.
Не вспомню... Не запомнила, когда мысль о том, что можно съесть свою кошку или свою собаку, стала нормальной. Обыкновенной. Стала бытом. Не проследила этот момент... Вслед за голубями и ласточками вдруг стали исчезать в городе кошки и собаки. У нас не было никого, как-то мы не заводили их, потому что мама считала: это очень ответственно, особенно большую собаку взять в дом. Но мамина подруга не могла сама съесть свою кошку и принесла ее нам. И мы съели. Я опять стала слышать... Слух исчез у меня внезапно, утром еще слышала, а вечером мама что-то говорит мне, а я не отзываюсь.
Прошло время... И вот мы опять умираем... Мамина подруга привела нам свою собаку. И мы ее тоже съели. И если бы не собака, мы бы не выжили. Конечно, не выжили бы. Это - ясно. Уже начали опухать от голода. Сестра не хотела утром вставать... Собака была большая и ласковая. Два дня мама не могла... Как решиться? На третий день она привязала собаку к батарее на кухне, а нас выгнала на улицу...
Помню эти котлеты... Помню...
Очень хотелось жить...
Часто собирались и сидели возле папиной фотокарточки. Папа был на фронте. Письма от него приходили редко. "Девочки мои..." - писал он нам. Мы отвечали, но старались его не расстраивать.
Мама хранила несколько кусочков сахара. Маленький бумажный мешочек. Это был наш золотой запас. Один раз... Я не выдержала, я знала, где лежит сахар, залезла и взяла один кусочек. Через несколько дней еще один... Потом... Прошло немного времени - опять... Скоро в мамином мешочке ничего не осталось. Пустой мешочек...
Заболела мама... Ей нужна глюкоза. Сахар... Она уже не может подняться... На семейном совете решили - достать заветный мешочек. Наше сокровище! Ну вот мы его и сберегли для такого дня! Мама обязательно выздоровеет. Старшая сестра стала искать, а сахара нет. Весь дом перерыли. Я вместе со всеми искала...
А вечером призналась...
Сестра меня била. Кусала. Царапала. А я просила ее: "Убей меня! Убей! Как я буду теперь жить?!" Я хотела умереть...
Я вам рассказала о нескольких днях... А их было всех девятьсот...
Девятьсот таких дней...
На моих глазах девочка украла на базаре у одной женщины булочку. Маленькая девочка... Ее догнали и повалили на землю. Начали бить... Били страшно. Смертным боем. А она торопилась доесть, проглотить булочку. Проглотить раньше, чем ее убьют...
Девятьсот таких дней...
Наш дедушка так ослабел, что один раз упал на улице... Он уже прощался с жизнью... А шел мимо рабочий, у рабочих продуктовые карточки были получше, ненамного, но лучше... Все-таки... Так этот рабочий остановился и влил дедушке в рот подсолнечного масла - свой паек. Дедушка дошел до дома, рассказывал нам и плакал: "Я даже имени его не знаю!"
Девятьсот...
Люди, как тени, медленно двигались по городу. Как во сне... В глубоком сне... То есть ты это видишь, но у тебя мысль, что ты видишь сон. Вот эти медленные... вот эти плывущие движения... Будто не по земле человек идет, а по воде...
Голос менялся от голода... Или совсем пропадал... Нельзя было определить по голосу - мужчина это или женщина? И по одежде нельзя, все закручены в какие-то тряпки. Наш завтрак... Наш завтрак был кусок обоев, старые обои, но на них остался клей... Мучной клей... Вот эти обои, и кипяточек...
Девятьсот дней...
Иду Читать далее...

"Мы ели... парк"

Аня Грубина -- 12 лет.
Сейчас -- художник.


У меня голос пропадает, когда я об этом рассказываю... Умирает голос...
В Минск мы приехали после войны. А девочка я ленинградская. Пережила там блокаду... Ленинградскую блокаду... Когда умирал от голода целый город, мой любимый, красивый город. У нас умер папа... Спасла детей мама. До войны она была "огонек". В сорок первом родился братик Славик. Сколько это ему было, когда блокада началась? Шесть месяцев, вот-вот шесть месяцев... Она и этого крошку спасла... Всех нас, троих... А папу мы потеряли. В Ленинграде у всех умирали папы, папы умирали скорее, а мамы оставались. Им, наверное, нельзя было умирать. На кого бы остались мы?
Из Ленинграда, по Дороге жизни нас вывезли на Урал, в город Карпинск. Первыми спасали детей. Эвакуировали всю нашу школу. В дороге все говорили о еде не переставая, о еде и о родителях.
В Карпинске сразу бросились в парк, мы не гуляли в парке, мы его ели.
Особенно любили лиственницу, ее пушистые иголочки - это такая вкуснятина! У маленьких сосенок объедали молодые побеги, щипали травку. С блокады я знаю всю съедобную траву, в городе люди съедали все зеленое. В парках и ботаническом саду уже с весны не оставалось листьев. А в карпинском парке было много кислицы, так называемой заячьей капусты. Это сорок второй год, на Урале тоже голодно, но все равно это не так страшно, как в Ленинграде.
В этом детдоме, где я была, собрали одних ленинградских детей, нас нельзя было накормить. Нас долго не могли накормить. Мы сидели на уроках и жевали бумагу. Нас кормили осторожно... Я сидела за столом, это был завтрак. И я увидела кошку. Живую кошку... Выскочила из-за стола: "Кошка! Кошка!" Все дети увидели и стали за ней гоняться: "Кошка! Кошка!" Воспитательницы были местные, они смотрели на нас, как на сумасшедших. В Ленинграде живых кошек не осталось... Живая кошка - это была мечта. На целый месяц еды...
Мы рассказывали, а нам не верили. Помню, что нас много гладили. Обнимали. Никто на нас не повышал голоса, пока не отросли волосы после дороги. Всех перед отъездом постригли "под нулевку", мальчиков и девочек одинаково, а у некоторых волос не осталось из-за голода.
Мы не баловались, не бегали. Сидели и смотрели. И ели все...
Не помню, кто нам в детдоме рассказал о пленных немцах... Когда я увидела первого немца... то я уже знала, что это пленный, они работали за городом на угольных копях. До сегодняшнего дня не понимаю, почему они прибегали к нашему детдому, именно к ленинградскому?
Когда я его увидела... Этого немца... Он ничего не говорил. Не просил. У нас только кончился обед, и я, видно, еще пахла обедом, он стоял возле меня и нюхал воздух, у него непроизвольно двигалась челюсть, она как будто что-то жевала, а он пробовал держать ее руками. Останавливать. А она двигалась и двигалась. Я совершенно не могла видеть голодного человека.
Абсолютно! У нас у всех была эта болезнь... Побежала и позвала девочек, у кого-то остался кусочек хлеба, мы отдали ему этот кусочек.
Он благодарил и благодарил.
-- Данке шен... Данке шен...
На следующий день пришел к нам со своим товарищем. И так повелось... Ходили они в тяжелых деревянных башмаках. Стук-стук... Как услышу этот стук, выбегаю...
Мы уже знали, когда они придут, даже ждали их. Выбегали с тем, у кого что находилось. Когда я дежурила на кухне, я оставляла им весь свой дневной кусочек хлеба, а вечером выскребала кастрюли. Все девочки что-нибудь им оставляли, а оставляли ли мальчишки, не помню. Мальчишки наши были постоянно голодные, им все время не хватало еды. Воспитательницы нас отчитывали, потому что у девочек тоже случались голодные обмороки, но мы тайком все равно оставляли еду для этих пленных.
В сорок третьем они уже к нам не приходили, в сорок третьем году стало легче. Урал уже не так голодал. В детдоме был настоящий хлеб, давали вдоволь каши. Но я до сих пор не могу видеть голодного человека. Как он смотрит... Он не смотрит никогда прямо, всегда куда-то мимо... Недавно по телевизору показывали беженцев... Опять где-то война. Стреляют. Голодные люди стояли в очереди с пустыми мисочками. С пустыми глазами... Я помню эти глаза... Я выбежала в другую комнату, со мной началась истерика...
Первый год в эвакуации мы не замечали природу, все, что было природой, вызывало у нас одно желание - попробовать: съедобное ли оно? И только через год я увидела, какая красивая уральская природа. Теперь не представляю, что ягоды черемухи можно есть пригоршнями, а мы их ели. Ели даже тогда, когда они были еще зеленые. Горькие.
После блокады... Я испытала... Я знаю, что человек может есть все. Люди ели даже землю... На базарах продавали землю с разбитых и сгоревших Бадаевских продовольственных складов, особенно ценилась земля, на которую пролилось подсолнечное масло, или земля, пропитанная сгоревшим повидлом. Та и другая стоили дорого. Наша мама могла купить самую дешевую землю, на которой стояли бочки с селедкой, эта земля только пахла Читать далее...

 "Мы верили, мы жили, мы любили..."
Для нас, увы, банальные слова...
Но эти камни правды не забыли,
Земля моя от слёз ещё сыра.
Бессмертие несут седые волны,
Их в берега оковывал гранит.
Священный город, вечной скорби полный
Кричащей памяти молчание хранит.
Что значит Жить, под громами бомбёжек?
Что значит Верить, хороня родных?
Когда скелет обтягивает кожа...
125 для мёртвых иль живых?
И заiивали трупы в одеяла,
И спали в помещеньях ледяных
Блокада всё разрушила и смяла,
Но только Веру не сломила в них.
И не оставил Ангел-Покровитель,
Крещённый город именем своим.
И Ленинград был Петербург и Питер,
Прекрасен, горд и непоколебим.

[700x525]

Летний сад


...Это было тогда,
когда
помутнела в Неве
вода
и, отфыркиваясь устало,
всем пробоинам вопреки
допотопные броневики
становились на пьедесталы;
и по Летнему саду
бродил солдатик в шинели,
так что статуи
цепенели:
что он выкинет?
То ли грозное выкрикнет,
то ли молча за горло возьмет...
Как узнать?
...Но такая теплынь разливалась во взгляде.
— Не волнуйтесь, гражданочки.
Мне поручено вас охранять,
мы поладим.
Отступленье болот.
Сыроватый гранит Петрограда.
За оградою Летнего сада
белых статуй полет.

— А куда ваш полет?
— В небо, в небо,
в проходящие облака...
— Чем вы живы, красавицы?
— Негой, негой:
Так судили века...
И теперь, лишь Нева непогодкой расплещется,
или вскинется крик проходящего катера,
или шорох шагов по траве, —
белым статуям непременно мерещится
помутневшее небо над Питером
и такая теплынь
из-под жестких бровей.

БУЛАТ ОКУДЖАВА.
1959

...и она скажет: "Питер". Лениво и между затяжек.
Очень быстро и очень привычно. А я улыбнусь,
опуская глаза. Скомкан в шарик платочек бумажный.
Слишком жарко. На цыпочках тонкая грусть
подкрадется, споет мне на ухо, точнее прошепчет
тихо, вкрадчиво песню о том, что бывают места,
где меня потеряли. Где я потерялась. И прежде,
чем скажу: "славный город" я быстро подумаю: "да,
это просто судьба..." И на доли секунды, но рано
я начну говорить о другом. И она не увидит
сотен миль тишины в моем взгляде. И все-таки странно
у нее так небрежно выходит сказать это
 

                                              *escape

Сказка о Питере жесткая, черствая,
не прилипает уже жевачкой,
но оставляет еще послевкусие.
Сколько же можно бумагу не пачкать,
ныть про себя рецидивом улиц,
чужих названий и бывших маршутов?
Карточка от телефона мается,
мает, ломает. Всучить бы кому-то
так, на вокзале: "Возьми вот кстати.
Мне не нужна. У меня осталась"..
И про себя - "прожигает память
через карманы". Ты бы смеялась,
но в моих снах слишком часто улицы
зыбко дрожат и в линии плавятся,
в мысли. Не о тебе, а о том, что
мне от тебя никогда не избавиться...
 

                                           *Escape

Люди,никто не знает где можно скачать песню
"что тебе снится крейсер Аврора..." и т.п.
????

Проводы юнкеров

Наша жизнь - не игра, собираться пора!
Кант малинов и лошади серы.
Господа юнкера, кем вы были вчера?
А сегодня вы все офицеры.

Господа юнкера, кем вы были вчера
без лихой офицерской осанки?
Можно вспомнить опять (ах, зачем вспоминать?)
как ходили гулять по Фонтанке.

Над гранитной Невой гром стоит полковой,
да прощанье недорого стоит.
На германской войне только пушки в цене,
а невесту другой успокоит.

Наша жизнь -- не игра, в штыковую, ура!
Замерзают окопы пустые...
Господа юнкера, кем вы были вчера?
Да и нынче вы все холостые.

БУЛАТ ОКУДЖАВА.
1969г.

Игорь Корнелюк
"Город, которого нет"

Ночь и тишина, данная навек.
Дождь, а, может быть, падает снег.
Все равно бесконечной надеждой согрет,
Я вдали вижу город, которого нет:

Где легко найти страннику приют.
Где, наверняка, помнят и ждут.
День за днем, то теряя, то путая след,
Я иду в этот город, которого нет.

Припев:

Там для меня горит очаг,
Как вечный знак забытых истин.
Мне до него последний шаг,
И этот шаг длиннее жизни.

Кто ответит мне, что судьбой дано?
Пусть об этом знать не суждено.
Может быть, за порогом растраченных лет
Я найду этот город, которого нет.

Скачать

Спроси
Неву
Ты знаешь я давно живу
Уйти
Куда?
Туда, где время - не вода
С собой возьми и я возьму с собой тебя
Мне объясни, что слишком мало декабря
Нам

Смотри
В меня
Сотри себя и будь во мне
В последний раз
Твоя вода в моём окне
Снега немы
Немыслемые эти сны
Они над ледянымым унынием невласт-ны

Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Крылатым умирает каждый,
Рождая дожди

Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Умрёт и наш мираж вчерашний
Однажды
Дожди
Льют, бьют в стекло
Лю-блю
Светло

Выше или ниже
Я тебя не вижу
Нigh or lower
Черными цепями оцепили памяти острова
За закрытыми дверями
Море времени теряем
Всё, что мы узна-ем, не расскажем им


Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Умрёт и наш мираж вчерашний
Однажды
Дожди
Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Крылатым умирает каждый
Однажды
Дожди
Льют, бьют в стекло
Лю-блю
Светло


Молчание твоё во мне растает
Да
На дне тебя одни живут случайные
Тече-ния
Не ты
Мы не давали обещание
Не разводить мосты

Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Крылатым умирает каждый,
Рождая дожди

Нева Нева Нева неважно
Ни боли
Ни жажды
Умрёт и наш мираж вчерашний
Однажды
Дожди
Льют, бьют в стекло
Лю-блю
Свело

[338x450] Брось меня, как бросает ветер волны на гряду парапета.
Я глаза от страха закрою, как безумно течение это.
Белая ночь выйдет к неве купаться, я уплыву в белую ночь.
А-а...

Брось меня, как бросают клены листья в лету Летнего сада.
Я глаза от страха закрою, и вальсируя буду падать.
Белая ночь выйдет к ограде сада, я упаду в белую ночь.

Брось меня, как бросают женщин, если больше любить нет силы.
Я глаза от страха закрою, я так страшно тебя любила.
Черная тень бродит по переулкам, странная тень в белую ночь.

Брось меня, как бросает ветер волны на гряду парапета.
Брось меня, как бросают клены листья в лету Летнего сада.
Брось меня, как бросают женщин, если больше любить нет силы.
Белая ночь странницу приютила в городе снов, где немыслим рассвет.
Белая ночь шлейфом своим накрыла город в котором немыслим рассвет.

Прощай, Васильевский опрятный,
огни полночные туши,
гони троллейбусы обратно
и новых юношей страши,

дохнув в уверенную юность
водой, обилием больниц,
безумной правильностью улиц,
безумной каменностью лиц.

Прощай, не стоит возвращаться,
найдя в замужестве одно --
навек на острове остаться
среди заводов и кино.

И гости машут пиджаками
далеко за полночь в дверях,
легко мы стали чужаками,
друзей меж линий растеряв.

Мосты за мною поднимая,
в толпе фаллических столбов
прощай, любовь моя немая,
моя знакомая -- любовь.

ИОСИФ БРОДСКИЙ.

Питер
гр. Кирпичи

Север - большой кружок на карте.
Зима в октябре и не кончается в марте.
Здесь столица и не столица, здесь классно.
Место, где мы живем, надменно-буржуазно.
У нас особые бомжи и свои богачи.
Ну что, до вас дошло откуда группа "Кирпичи"?
Не могу согласиться, что где водка - там и родина,
Хотя не на родине не клево, вроде но
Настоящему индейцу завсегда ништяк везде.
Шавермы лучше, чем на Невском, я не ел нигде.

Некоторые говорят, что мы богаче духовно,
Это спорно. Гопоты у нас довольно и бывает стремно
Иногда гулять ночью по какому-нибудь гетто
Типа Ржевки или Озерков, но все фигня это.
Представляешь ли ты себе, что такое море,
Дамба, Эрмитаж и Гребенщиков Боря?
Это у нас не отнимешь, и это будет ложь,
Если скажут, что наш пипл на кого-то похож.

Питерские люди имеют другую национальность,
Капитализм здесь тоньше, здесь иная реальность.
Здесь даже время идет не так, как, предположим, в Москве.
У питерских людей совсем иное в голове.
След мрачной красоты и природных катаклизмов,
Хотя я против такой штуки, как питерский фашизм.
Нехорошо делить людей на ленинградцев и других.
Разница есть, но зачем обижать всех их?
Патриоты так не думают, вон у питерцев спросили.
Здесь точно пьют не меньше, чем в среднем по России.

Хотя, конечно, есть чуваки, которые не знают остановки.
Наши скейтеры и роллеры тусуют на Дворцовке.
Неплохой видок и атмосфера, согласитесь.
Приезжайте к нам, но только не проситесь
Остаться здесь жить, ведь переться не каждый в силах.
От города на костях здесь бывают не просто вилы.
Для вас это, возможно, романтично, а для нас
Разводка мостов это комендантский час.
Но это совсем недолго - застрял - гуляешь, волен
Где-то зависать, и этот факт приколен.
Два ночи, Петроградка, Петровский стадион.
Здесь играет "Зенит", "Зенит" чемпион.

Ну а как тебе такой лейбл как питерская группа?
Всем даст фору, спорить с этим глупо.
Лушчая марка изначально, сами посудите -
Вот она, зацените, музыка из Питера!

Скачать песню

Ангел парил над зимней землей....
Он видел ее только в снах. До этого ему приходилось бывать в других частях света, где всегда тепло, где не знают елок и санок. Ангел и сам не был похож на северянина. Черные волосы, южные глаза. Только крылья были под стать снегу- чистые и белые. В этот северный Город он напросился сам, еще не зная что он здесь увидит, но уже влюбляясь в него по рассказам других. Сделав круг над зелеными, колючими, с дурманящим запахом деревьями, ангел стал спускаться. Стало заметно холодней. Яркий снег слепил глаза и Ангел чуть не задел крест на куполе церкви. Он отлетел в сторону, ближе к замершей реке. Встав на ноги у самого моста, Ангел огляделся - кругом был камень. Серый, чуть шероховатый он покрывал весь город. Из него были сделаны дома и набережные, мостовые и храмы. Монотонность цвета прерывали искринки из камня. Казалось, он светится , и нельзя было понять, откуда именно идет свет. Это было -вдруг, неожиданно, когда проходишь мимо, но не ищешь специально. Город поразил Ангела. Он не мог объяснить- чем. Просто чувствовал крепнувшую привязанность. Вечер спустился внезапно. Ангел не уследил, когда стало темнеть. Внизу холодало. Ангел расправил крылья, прошел вдоль кромки льда, поднялся на цыпочки и взлетел. Он летел высоко, ближе к солнцу, стараясь согреться. Оглядевшись, Ангел увидел спицу, пронзившую небо. Вот и мой ночлег. Ангел крепко взял иглу в руки и отдал себя в волю ветра...
Утром люди, задрав голову, смотрели на нездешнего Ангела,
влюбленного Ангела....

ПЕСЕНКА О ТОМ, ЧТО ЛЕНИНГРАДЦЫ МОГУТ ВЫДЕРЖАТЬ ВСЁ ЧТО УГОДНО.

Я по-немецки научился жить, как жмоты,
Я по-французски двадцать лет такси водил,
По-негритянски я танцую все фокстроты,
А по-английски, как сапожник виски пил.
А почему? А потому, что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант,
А потому, что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант.

Я по-бразильски научился есть бананы,
Их очень много в этой сказочной стране,
Я их жевал, как в зоопарках обезьяны,
Как мы жевали вражьи пули на войне.
А почему? А потому, что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант,
А потому, что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант.

На Уолл стрите я учился быть банкиром,
Я, как банкир, гулял по Пятой авеню,
Я спал на травке за общественным сортиром,
Но никого, поверьте, в этом не виню.
А почему? А потому что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант,
А потому, что я покинул Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант.

Мы по планетке прошагали с богом в ногу,
Я часто этого попутчика бранил,
Но весь мой путь, всю эмигрантскую дорогу,
Он уверял, что ленинградцев полюбил.
А почему? А потому, что отстояли Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант,
А потому, что отстояли Ленинград,
А потому, что я сегодня эмигрант.

1961 год.

Леонид Пылаев.