Из груди кардинала вырвался долгий жалобный стон, и его, словно эхо, подхватили испуганные голоса людей. Духовенство встало со своих мест, дьяконы подошли к кардиналу и взяли его за руки. Но он вырвался и сверкнул на них глазами, как разъяренный зверь: - Что это? Разве не довольно еще крови? Подождите своей очереди, шакалы! Вы тоже насытитесь! Они попятились от него и сбились в кучу, бледные, дрожащие. Он снова повернулся к народу, и людское море заволновалось, как нива, над которой пролетел вихрь. - Вы убили, убили его! И я допустил это, потому что не хотел вашей смерти. А теперь, когда вы приходите ко мне с лживыми славословиями и нечестивыми молитвами, я раскаиваюсь в своем безумстве! Лучше бы вы погрязли в пороках и заслужили вечное проклятие, а он остался бы жить. Стоят ли ваши зачумленные души, чтобы за спасение их было заплачено такой ценой? Но поздно, слишком поздно! Я кричу, а он не слышит меня. Стучусь у его могилы, но он не проснется. Один стою я в пустыне и перевожу взор с залитой кровью земли, где зарыт свет очей моих, к страшным, пустым небесам. И отчаяние овладевает мной. Я отрекся от него, отрекся от него ради вас, порождения ехидны! Так вот оно, ваше спасение! Берите! Я бросаю его вам, как бросают кость своре рычащих собак! За пир уплачено. Так придите, ешьте досыта, людоеды, кровопийцы, стервятники, питающиеся мертвечиной! Смотрите: вон со ступенек алтаря течет горячая, дымящаяся кровь! Она течет из сердца моего сына, и она пролита за вас! Лакайте же ее, вымажьте себе лицо этой кровью! Деритесь за тело, рвите его на куски... и оставьте меня! Вот тело, отданное за вас. Смотрите, как оно изранено и сочится кровью, и все еще трепещет в нем жизнь, все еще бьется оно в предсмертных муках! Возьмите же его, христиане, и ешьте! Он схватил ковчег со святыми дарами, поднял его высоко над головой и с размаху бросил на пол. Металл зазвенел о каменные плиты. Духовенство толпой ринулось вперед, и сразу двадцать рук схватили безумца. И только тогда напряженное молчание народа разрешилось неистовыми, истерическими воплями. Опрокидывая стулья и скамьи, сталкиваясь в дверях, давя друг друга, обрывая занавеси и гирлянды, рыдающие люди хлынули на улицу. "Овод", Этель Лилиан Войнич. |
- И сколько у тебя их? - Мэф хитро сощурил глаза. - Я не могу ответить на этот вопрос. Потому что я не знаю, кто друг, а кто притворяется им. Всей моей жизни не хватит на то, чтобы узнать, кто есть кто. - Значит, их много? - Да. - Так ты можешь сказать, кто из твоих знакомых - друг, кто - враг, а кто - просто так? - Друзья - это те люди, с кем тебя связывают отношения, основанные на взаимном уважении и доверии. Дружба длится до тех пор, пока ты не столкнешься с предательством. Тонка грань между другом и врагом. Порой ты сам не знаешь, где она проходит. И то, что ты считаешь предательством, может оказаться чем-то иным. Даже те, кого ты считаешь врагом, иногда достойнее твоих друзей. Тут все относительно. И слово «враг» тут как-то неуместно. Я вычеркиваю неугодных мне людей из своего круга... эмм... Общения? Нет, наверно, внимания? Или, как бы это выразить? - человек пожал плечами, пытаясь найти подходящие слова. - Наверно, эти люди просто перестают для меня что-то значить. Поэтому у меня нет «врагов». Есть люди, которые для меня что-то значат, и есть все остальные. - Я говорил тебе, что ты - зануда, Джон? - Нет, не говорил. Но я знаю. Мэф закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. На губах его играла безмятежная улыбка. Он ждал, когда собеседник задаст свой вопрос. Молчание продлилось недолго, Джон сухо произнес, глядя на свечу: - А у тебя есть друзья? - Есть, но их немного. За то самые настоящие, те, кто был со мной с самого начала. Кто прошел со мной огонь, воду и медные трубы. И могут пройти еще столько же, если понадобится. - Ты так уверен в своих друзьях? - Да. И всегда буду. Не смотря ни на что. Ты знаешь, в чем наше отличие? - Мэф смотрел в глаза собеседнику, продолжая улыбаться. - У меня есть настоящие друзья. А у тебя их нет. Ты перестал верить людям, у тебя не будет больше друзей. Никогда. GunSlingeR, 2010. |
![]() - Tell me, do you know what day it is, Evey? - November the 4th. - Not anymore. Remember, remember the 5th of November. The gunpowder, treason, and plot. I know of no reason why the gunpowder treason should ever be forgot... |
![]() И вот последняя книга вступила на пустошь в конце тропы. Роланд дошел до своей Башни. И это главное. Аллилуйя, мы говорим тебе спасибо, сэй. 13.02.2009 |
– Ты опять за свое? – Гесиона смотрела с укором на мужа. – Ну сколько можно? Они постоянно гибнут у тебя. Тебе не надоело? – А чем мне еще заниматься? – Прометей повел плечами, разглядывая в экран большую голубую планету. – Может, хотя бы, посуду вымоешь? – Вот еще! – фыркнул Прометей, - не мужская эта работа. Гесиона демонстративно громко вздохнула и начала мыть посуду. Прометей рассматривал причудливые кляксы на экране, бормоча про себя что-то вроде “терраформирование” и “тупые рибонуклеиновые”. – А ведь они опять помрут, - внезапно сказала Гесиона, – Думаю, на этот раз они даже не успеют изобрести ядерное оружие. Наверно, это будет химия. Ну, или что-нибудь биологическое. – Нет, на этот раз все будет по-другому! – А давай поспорим, что они все равно умрут? Прометей вопрошающе посмотрел на свою жену. Дело обретало серьезный оборот. Ему не хотелось ударить лицом в грязь перед женой. Но и спорить он не сильно хотел. Опыт прошлого подсказывал, что не стоит ему спорить с Гесионой. Но все же, после некоторой паузы, он все-таки решился: – Хорошо. А на что спорим? – Ну, если ты проиграешь, то ты будешь мыть за меня посуду всю следующую вечность. Договорились? Только ты, давай без этих, “читов”, без всяких там “божественных” вмешательств. – Хорошо, договорились. Ну, а если я выиграю в споре? – Тогда я буду мыть посуду всю следующую вечность. – Слушай, ты итак моешь посуду. Какой мне смысл спорить с тобой на это? – Хорошо. Я буду мыть посуду, и молчать при этом. Прометей радостно воскликнул: “А ну тогда это меняет дело. Договорились!”, и растворился в воздухе, прихватив с собой спички с кухонного стола. – А может они не умерли вовсе? – в надежде начал Прометей, протирая тарелки. – Ты мой посуду, не отвлекайся. Они мертвы. Все. До единого. – Так мы не можем это утверждать, мы ведь не знаем, что “там”? – Слушай, зачем ты опять начинаешь, - глаза Гесионы недобро сверкнули, - Ты не можешь доказать, что они живы. Значит, они мертвы. У Прометея болела печень, напоминая про прошлые споры с женой. Гесиона сидела перед экраном и умиротворенно чистила перья. На экране красиво кружили по спирали звезды и целые галактики, превращаясь в центре в маленькую черную точку. – Как красиво, - вздохнула она. – Угу, - буркнул Прометей, - что за подстава, Хиггс? – уже совсем тихо сказал он, протирая последнюю тарелку. GunSlingeR, 2008. |
![]() | ...Чайльд-Роланд к башне темной "Человек в черном спасался бегством через пустыню, а стрелок преследовал его. Пустыня была апофеозом всех пустынь: бескрайняя, она тянулась во все стороны, должно быть, на целые парсеки, смыкаясь с небом. Слепящая безводная белизна, ровная, если не считать гор, которые туманной дымкой вырисовывались на горизонте, да бес-травы, приносящей сладостные грезы, кошмары, смерть. Дорогу указывали редкие надгробия дорожных знаков - некогда этот прорезающий толстую корку солончака тракт был большаком, по которому следовали дилижансы. Но мир сдвинулся с места и обезлюдел." Стивен Кинг Главное - идти за ним. Все остальное - неважно. Догони человека в черном, и он откроет тебе твою судьбу на картах Таро. Он откроет известную тебе тайну - на пути к Башне нет ни друзей, ни врагов. Есть только Башня и жертва, которую надо принести, чтобы достичь Башни. Ну что ж, Стрелок, ты уже сделал свой выбор. Иди. |