Тесный мир. Некоторые объективные факты
Цехерит
:
14-11-2008 14:42
Вначале была боль. За болью пришел разум. И наступило одиночество.
Единый бог – потому что как иначе назвать существо, обладающее всеведением и всемогуществом? – не успел понять, что происходит, как уже стал мертв, разбит, раздроблен на множество частей, каждое из которых было им и одновременно чувствовало, хотя и не понимало свою ущербность. Что-то изменилось в том порядке вещей, который царил в мире с начала времен. Начало времен… Единый отлично помнил его – вот еще ничего не было – а вот уже есть он, бывший всегда, пролившийся в мироздание , как вода проливается в чашу (конечно, так он не думал, не зная ни чаш, ни вод), заполнив его до краев – а точнее, он и появился вместе с чашей, он и был ею. Больше во Вселенной не существовало ничего. Время, которое единый осознавал как сладкую серебряную ленту, текло вдоль-сквозь него, и он спал наяву, погружаясь в пучины своего необъятного тела. Змея кусала себя за хвост и у этого самопознания – больше Единому познавать было нечего – не было ни начала, ни конца, ни середины, ни края.
Пока не пришла Боль.
Неизвестно, какие ржавые шестеренки провернулись за пыльными кулисами мироздания, что с треском сломалось в вечном порядке, но тело Единого оказалось разорвано на части невыносимой, непонятной, чуждой всему его существу материей. Она пришла из другого мира, как нож масло, пронзила грезящего Бога – и даровала ему пробуждение, боль и смерть.
Некогда единое тело, бесконечное и вечное, оказалось разделено на множество малых тел со своей волей и желаниями. Поначалу желание было лишь одно – снова погрузиться в сон, забыть, перестать быть и чувствовать – о, как мучительно это оказалось для новых богов! Но желание оказалось неосуществимым. Время утекало вдоль-сквозь них, соединиться не удавалось –каждый новый разум хотел быть первым и единственным, поглощающим, а не поглощенным – и боль продолжалась, мука раздельного существования длилась, и конца переплетению – а не единству – не было.
В конце концов, однажды отведя часть сил от борьбы друг с другом, ощетинившись восприялями и поглотами, некоторые новые боги обратили свое внимание на чуждую материю. Они долго не могли научиться ощущать ее, потом столько же пытались понять – а затем пришла пора использовать: вытолкнуть Боль из мира не удавалось. Странное излучение чужой материи, вызывавшее Боль, боги почувствовали как Энергию – только в такой форме они и могли воспринимать и понимать убившее Единого. Боги стали собирать Энергию, выплескивать ее друг на друга – и наконец-то одерживать победы в ранее бесплодной грызне. Бесконечная война продолжалась, Единый был все так же мертв в своих частях, а таинственная чуждая материя продолжала причинять им Боль.
Так было, пока один из богов не вчуствовал Энергию в себя. Едва не умерев, он понял, что может, наполнившись ей до предела, приблизиться состоянием к чуждой материи – и поглотить ее, избавившись от Боли и наконец покончив с разумом и теснотой. Не будет материи – не будет Боли – вернется Единый. Проблема оказалась только в одном: Энергия принесла с собой Боль, Боль лишила бога воли, и процесс пошел обратно: не он поглотил Энергию, а она его, дав чуждой материи ранее невозможные свойства.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Вначале была боль. За болью пришел разум. И наступило одиночество.
Единый бог – потому что как иначе назвать существо, обладающее всеведением и всемогуществом? – не успел понять, что происходит, как уже стал мертв, разбит, раздроблен на множество частей, каждое из которых было им и одновременно чувствовало, хотя и не понимало свою ущербность. Что-то изменилось в том порядке вещей, который царил в мире с начала времен. Начало времен… Единый отлично помнил его – вот еще ничего не было – а вот уже есть он, бывший всегда, пролившийся в мироздание , как вода проливается в чашу (конечно, так он не думал, не зная ни чаш, ни вод), заполнив его до краев – а точнее, он и появился вместе с чашей, он и был ею. Больше во Вселенной не существовало ничего. Время, которое единый осознавал как сладкую серебряную ленту, текло вдоль-сквозь него, и он спал наяву, погружаясь в пучины своего необъятного тела. Змея кусала себя за хвост и у этого самопознания – больше Единому познавать было нечего – не было ни начала, ни конца, ни середины, ни края.
Пока не пришла Боль.
Неизвестно, какие ржавые шестеренки провернулись за пыльными кулисами мироздания, что с треском сломалось в вечном порядке, но тело Единого оказалось разорвано на части невыносимой, непонятной, чуждой всему его существу материей. Она пришла из другого мира, как нож масло, пронзила грезящего Бога – и даровала ему пробуждение, боль и смерть.
Некогда единое тело, бесконечное и вечное, оказалось разделено на множество малых тел со своей волей и желаниями. Поначалу желание было лишь одно – снова погрузиться в сон, забыть, перестать быть и чувствовать – о, как мучительно это оказалось для новых богов! Но желание оказалось неосуществимым. Время утекало вдоль-сквозь них, соединиться не удавалось –каждый новый разум хотел быть первым и единственным, поглощающим, а не поглощенным – и боль продолжалась, мука раздельного существования длилась, и конца переплетению – а не единству – не было.
В конце концов, однажды отведя часть сил от борьбы друг с другом, ощетинившись восприялями и поглотами, некоторые новые боги обратили свое внимание на чуждую материю. Они долго не могли научиться ощущать ее, потом столько же пытались понять – а затем пришла пора использовать: вытолкнуть Боль из мира не удавалось. Странное излучение чужой материи, вызывавшее Боль, боги почувствовали как Энергию – только в такой форме они и могли воспринимать и понимать убившее Единого. Боги стали собирать Энергию, выплескивать ее друг на друга – и наконец-то одерживать победы в ранее бесплодной грызне. Бесконечная война продолжалась, Единый был все так же мертв в своих частях, а таинственная чуждая материя продолжала причинять им Боль.
Так было, пока один из богов не вчуствовал Энергию в себя. Едва не умерев, он понял, что может, наполнившись ей до предела, приблизиться состоянием к чуждой материи – и поглотить ее, избавившись от Боли и наконец покончив с разумом и теснотой. Не будет материи – не будет Боли – вернется Единый. Проблема оказалась только в одном: Энергия принесла с собой Боль, Боль лишила бога воли, и процесс пошел обратно: не он поглотил Энергию, а она его, дав чуждой материи ранее невозможные свойства.
Тяжелые сны профессора Николаевой, или Дню народного единства посвящается
Цехерит
:
31-10-2008 15:29
комментарии: 2
понравилось!
вверх^
к полной версии
На давно небеленой русской печи, осевшей набрякшим пузом в полутемную комнатку, сидел домовой и, почесывая валенком за ухом, ел тыкву. Сплюнув семечки в аккуратно свернутый газетный кулек, он вытер рукавом в мелкий голубенький цветочек рот и, облизнувшись, сказал: «Тх-х-х!» Прокашлялся и проговорил более внятно: «Тх-х-хеловин, ишь ты! Хеловин им подавай! Своего Ивана Купалы им мало!» После чего злобно шмыгнул носом, почесал в жиденькой кудластой бороде и, неловко заворочавшись, спрыгнул на пол.
На деревне кукарекали петухи, сзывая кур на насест, мычали тощие коровы, и где-то в глубине серых низких туч дробно погромыхивало: Михаил проводил генеральную репетицию смотра небесного воинства.Домовому все это было откровенно по барабану. Споро он доковылял до мышиной щели в стене, пробрался через нее во двор, а там шмыгнул в конюшню, где наконец занялся любимым делом – стал завивать гриву единственному хозяйскому жеребцу Викентию. «Ничего, лошадушка, – шептал домовой, – ничего, мы им еще покажем Виевы глазыньки. Всем покажем, да». Викентий в ответ хрумкал морковкой и сочувственно помахивал хвостом.
Над зданием сельсовета тяжкой ношей висел звездно-полосатый флаг.
Вкусссная похлебка из чечевитсссы
Цехерит
:
21-10-2008 15:51
комментарии: 2
понравилось!
вверх^
к полной версии
А когда-нибудь кончится даже этот грешный стиль – и будет просто: руки на клавиатуре, а в голове пустота. Все слова покажутся одинаковыми, ни одно из них не будет подходить к другому кроме как по законам грамматики, станет все равно, «пароль или король». Воспоминание о том, что раньше было иначе, что самый и лучший и строгий порядок для слов не выдумка – воспоминание не устанет сверлить память, но вот как это было раньше, как я умудрялся танцевать среди букв – пусть даже очень странные па вытанцовывать – представится загадкой. Ведь уже сейчас возникает ощущение, будто вместо движения по простой и прямой дороге – учитесь у классиков – прыгаешь из стороны в сторону, выгибаясь над самым полом. Еще не падаешь, но уже прыгаешь. А возьмешь вот, упадешь – и никакой дороги не надо, рекламируй себе достижения волейбольной команды, описывай прелести мультимедиа-презентаций, зарифмовывай индивидуальный мютюэлизм. И правда только в грамматике, в солидных двух томах, где описан, конечно, весь русский язык, все его 33 буквы.
Эчеленца, прикажите… Невеликий талант должен размениваться на слоганы. Это Пушкин слоганов не пишет, а Гаев от литературы вполне может извести весь свой язык на карамельки-речевки. И фантиков не останется.
Как всегда: хорошо было в начале девятнадцатого века – каждый знающий по-русски дворянин уже был писателем, как бы судорожно ни скакал его язык по дороге текста. Вельтман тому порукой. А сейчас – пойди, напишу речевку, потом перечитай, что вышло, - и убейся веником. Есть, конечно, еще жульнический прием: перечитать что вышло двадцать раз подряд – и до полного безразличия к словам дочитаться. Глаз замылится, останутся одни только сплошные законы грамматики.
Хотя, скажем честно, этот прием действует везде – прочитайте сорок раз подряд самое прекрасное стихотворение – и от него останется каркас, механические детальки, а прекрасное уйдет, развеется как и не было. Но вот здесь-то и будет разница – в одном случае прекрасное было, а в другом нет. Но когда-нибудь станет все равно. Как говорит Рашель, «только бы не дожить».
Правильный взгляд на белые нитки
Цехерит
:
13-10-2008 11:15
комментарии: 3
понравилось!
вверх^
к полной версии
Приготовьте тарелки – я их буду бить! Уберите хлеб из овина - я подожгу овин! И пошлите в город за стеклами и стекольщиком! Мы счастливы, мы веселы, все пойдет теперь, как в хорошем сне!
Король
Все-таки ухмылка, которая просвечивает сквозь зубья вращающих мир шестеренок, иногда поражает. Казалось бы, вокруг ходят серьезные люди, делают серьезные дела, претерпевают мировой финансовый кризис, сливаются и разливаются в партийных половодьях – и вдруг, без цели слоняясь по интернету, находишь, что в один день с тобой родился шведский поэт-режиссер Лукас Мудиссон. И как после этого можно к чему-то относиться серьезно? Проверяешь – вдруг автор биографической справки жжот? – Нет, родился Мудиссон, вырос, стал знаменит в самой что ни на есть настоящей жизни и для полной рифмы снял свой первый фильм под названием «Факинг Омоль». Кто такой этот омоль – бог его знает и Юлинька, вероятно, но главное понятно без перевода.
Вероятно, именно таким Лукасом старушка-на-паровом-ходу подмигивала Раскольникову: мол, давай, один размах топором – и свобода от правил, желтенькие занавески весенним снегом стаивают вместе с окном, открывая новый и странный пейзаж.
Лукас Мудиссон – белая нитка мироздания, которая специально торчит на самом виду, потяни за нее – и вокруг все расползется по швам, скрытая ирония мира вырвется наконец наружу, и поймешь, что ничего в нем важного никогда и не было.
Мимикросхема!
Цехерит
:
08-10-2008 12:52
И снова о любимых сюжетах. Не знаю, как и почему, но восторг поднимается из груди и выходит восторженным криком, когда вдруг, исподволь, почти случайно несвязанные детальки и части оказываются элементами одной, жесткой и неумолимой схемы. Помните, знаменитая веревочка Фенрира – из чего она там была, из каких оксюморонов – корни гор, вздохи рыб. Вроде вот совсем разное, абсолютно ни при чем – а узелок к узелку, штучка к дрючке – и не вырвешься, прости, родное сердце. Есть мнение, что и Прометея сковали не железячками, а сугубой логикой. Тык в одну сторону – корень из минус единицы, тык в другую – разделенный ноль, а с третьей стороны размахивает шестью руками – и в каждой по антиномии – Вильгельм фон Гумбольдт, взор безумен и ярок.
Такая глубинная связь вещей обязательно подразумевает пленение, иначе невозможно. Ты застреваешь в паутине связей, до этого, всего минуту назад, еще ничего не замечая – как вдруг оказываешься в самом центре, влипшим, ненароком зашедшим, и вот уже паучок понимания глядит своими многофасеточными глазами – и ты в них такой растерянный, такой ошеломленный. Хлоп – и все тенали бороговы. Хрясь – и сломанный радиоприемник, помноженный на горячую ванну. Хлесть – и второе июля четвертого года. Не вырваться и не вздохнуть: заворожен. Как тот самый монах, заглянувший за тот самый край земли, где на вечном ветру безнадежно скрипят ржавые шестеренки – добро пожаловать в суть вещей. И все эти несвязанные детальки в один прекрасный и жуткий миг приходят в движение, жиркие товы вращаются сами по себе, вкрадчиво в уши проскальзывает словечко «Понимай!», из-под слоя почвы блещет дорожками микросхема, даже сокол – и тот летит над Марсовым полем со строгой и непреложной целью в единственно возможном направлении.
Потом – если останешься в живых и паучок пробежит, а сокол пролетит – понимание уходит, и снова все происходит просто так, по реке мирно плывут калитки из села Кукуева. Но стоит только чуть присмотреться…
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
И снова о любимых сюжетах. Не знаю, как и почему, но восторг поднимается из груди и выходит восторженным криком, когда вдруг, исподволь, почти случайно несвязанные детальки и части оказываются элементами одной, жесткой и неумолимой схемы. Помните, знаменитая веревочка Фенрира – из чего она там была, из каких оксюморонов – корни гор, вздохи рыб. Вроде вот совсем разное, абсолютно ни при чем – а узелок к узелку, штучка к дрючке – и не вырвешься, прости, родное сердце. Есть мнение, что и Прометея сковали не железячками, а сугубой логикой. Тык в одну сторону – корень из минус единицы, тык в другую – разделенный ноль, а с третьей стороны размахивает шестью руками – и в каждой по антиномии – Вильгельм фон Гумбольдт, взор безумен и ярок.
Такая глубинная связь вещей обязательно подразумевает пленение, иначе невозможно. Ты застреваешь в паутине связей, до этого, всего минуту назад, еще ничего не замечая – как вдруг оказываешься в самом центре, влипшим, ненароком зашедшим, и вот уже паучок понимания глядит своими многофасеточными глазами – и ты в них такой растерянный, такой ошеломленный. Хлоп – и все тенали бороговы. Хрясь – и сломанный радиоприемник, помноженный на горячую ванну. Хлесть – и второе июля четвертого года. Не вырваться и не вздохнуть: заворожен. Как тот самый монах, заглянувший за тот самый край земли, где на вечном ветру безнадежно скрипят ржавые шестеренки – добро пожаловать в суть вещей. И все эти несвязанные детальки в один прекрасный и жуткий миг приходят в движение, жиркие товы вращаются сами по себе, вкрадчиво в уши проскальзывает словечко «Понимай!», из-под слоя почвы блещет дорожками микросхема, даже сокол – и тот летит над Марсовым полем со строгой и непреложной целью в единственно возможном направлении.
Потом – если останешься в живых и паучок пробежит, а сокол пролетит – понимание уходит, и снова все происходит просто так, по реке мирно плывут калитки из села Кукуева. Но стоит только чуть присмотреться…
И снова безупречные параллели
Цехерит
:
19-09-2008 13:02
Что делал герой в Невервинтере, когда из класса барда или колдуна переходил в наследники красного дракона, в те самые полуторшеры? – Дело, в общем, известное: начинал отращивать крылья, пылкать огнем и переливаться чешуею (именно –ю!) на солнце. А вот на досуге – да, на досуге он продолжал наигрывать «ах, мой милый Августин», под нос мурлыкать «Ауфидерзеен, майне кляйне» и заклинать микроклимат таверны, в которой остановился на одну ночь. Потому что служба – службой, а табачок врозь. В душе наш ГГ все равно был неизбежным бардом или колдуном. Добавим еще, что из него мог выйти вполне приличный дракон и, честно говоря, это было даже интересно – расталкивать пинками древнюю кровь – но вот настоящего энтузиазма не было. Было отчуждение – и от идущих вместе с ним по пути Метаморфоза (не умеют петь и колдовать, трагически не умеют), и от тех, кто петь и колдовать как раз умеет – они остались в прошлом, не самом лучшем, но его собственном. Туда уже не вернуться, да и не понять бардам-колдунам, каково это – быть полудраконом.
В общем, из ГГ выходил классический Недоносок, который пусть бы даже и рубал в капусту врагов (особенно если Элани накладывала «Черепаший панцирь»), но вот заточен и устремлен уж точно не был. Интеллигент Фаэруна, так сказать.
Так собственно о параллелях: я же все-таки в душе кто? – Филолог, дети мои, хвилолог. Что у тебя в сумке, мальчик? – Бахрах у меня в сумке, Чуковский у меня через плечо. А кем ты работаешь, мальчик? – А вот с этим все сложно. Сегодня предложили быть не абстрактным «контент-менеджером», а смутным «seo-менеджером». Манагер, он, в общем, и в Африке, но это смешнее – продвижение сайта заклятием ключевых слов, Танцы Гугля (демоны мои, как звучит!) и прочие шаманства. ГГ согласился – что ж не согласиться? Кто из нас не хочет стать полудраконом, особенно если бард никому нафиг не нужен, а колдун должен книгу заклинаний в цензурное ведомство предоставлять. Как тут не согласиться, как не стать по слову «я не ведала, кем я хотела быть». Вот только в сумке все равно Бахрах, но не вернуться под колонны с охранными козьими черепами – осквернены: только дрожь, если мимо пройти.
И почему-то до обиды вспоминается ХУЯ, где маленький человечек объяснял, что козьи черепа – они там, в прошлом, а теперь изволь – твоя альма матер – вот она, за туалетом два поворота. Обидно было до слез. Сейчас нет, но это, в сущности, неважно. Дракон всегда будет полу-.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Что делал герой в Невервинтере, когда из класса барда или колдуна переходил в наследники красного дракона, в те самые полуторшеры? – Дело, в общем, известное: начинал отращивать крылья, пылкать огнем и переливаться чешуею (именно –ю!) на солнце. А вот на досуге – да, на досуге он продолжал наигрывать «ах, мой милый Августин», под нос мурлыкать «Ауфидерзеен, майне кляйне» и заклинать микроклимат таверны, в которой остановился на одну ночь. Потому что служба – службой, а табачок врозь. В душе наш ГГ все равно был неизбежным бардом или колдуном. Добавим еще, что из него мог выйти вполне приличный дракон и, честно говоря, это было даже интересно – расталкивать пинками древнюю кровь – но вот настоящего энтузиазма не было. Было отчуждение – и от идущих вместе с ним по пути Метаморфоза (не умеют петь и колдовать, трагически не умеют), и от тех, кто петь и колдовать как раз умеет – они остались в прошлом, не самом лучшем, но его собственном. Туда уже не вернуться, да и не понять бардам-колдунам, каково это – быть полудраконом.
В общем, из ГГ выходил классический Недоносок, который пусть бы даже и рубал в капусту врагов (особенно если Элани накладывала «Черепаший панцирь»), но вот заточен и устремлен уж точно не был. Интеллигент Фаэруна, так сказать.
Так собственно о параллелях: я же все-таки в душе кто? – Филолог, дети мои, хвилолог. Что у тебя в сумке, мальчик? – Бахрах у меня в сумке, Чуковский у меня через плечо. А кем ты работаешь, мальчик? – А вот с этим все сложно. Сегодня предложили быть не абстрактным «контент-менеджером», а смутным «seo-менеджером». Манагер, он, в общем, и в Африке, но это смешнее – продвижение сайта заклятием ключевых слов, Танцы Гугля (демоны мои, как звучит!) и прочие шаманства. ГГ согласился – что ж не согласиться? Кто из нас не хочет стать полудраконом, особенно если бард никому нафиг не нужен, а колдун должен книгу заклинаний в цензурное ведомство предоставлять. Как тут не согласиться, как не стать по слову «я не ведала, кем я хотела быть». Вот только в сумке все равно Бахрах, но не вернуться под колонны с охранными козьими черепами – осквернены: только дрожь, если мимо пройти.
И почему-то до обиды вспоминается ХУЯ, где маленький человечек объяснял, что козьи черепа – они там, в прошлом, а теперь изволь – твоя альма матер – вот она, за туалетом два поворота. Обидно было до слез. Сейчас нет, но это, в сущности, неважно. Дракон всегда будет полу-.
"Добрее всех живых"
Цехерит
:
21-08-2008 00:12
Мизансцена: Летум и Аннет идут вдоль газона, на котором раскинув руки и похрапывая лежит тело.
Летум: О, труп!
Аннет: Ну прям! Давай поднимем и проверим.
Занавес.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мизансцена: Летум и Аннет идут вдоль газона, на котором раскинув руки и похрапывая лежит тело.
Летум: О, труп!
Аннет: Ну прям! Давай поднимем и проверим.
Занавес.
О богах и героях
Цехерит
:
20-08-2008 23:16
Последнее время у меня сложные взаимоотношения с книгами. Почти все они кажутся мне знакомыми и когда-то виденными уже по частям, а то и целиком. Сюжетные ходы, общие места, типичные герои… Спасает либо тщательно проработанный мир, либо «золотая осень крепостного права», ради которой я готов одолеть даже «Захудалый род» (не мой писатель Лесков, не мой!), – ну или даже я не знаю что. Бидермайер продолжает вызывать оторопь, а привычный заунывный напев
Магический кристалл –
Ветер северный!
И Гэндальф порубил
Зла немеренно… (башорг, да)
хотя и рождает мгновенную рефлекторную симпатию, но похож на старые домашние штаны – вроде и удобно, и уютно, вот только в люди не выйдешь и в кармане сто тысяч явно не найдешь.
Конечно, есть исключения из правил, но описывать их все слишком долго. Внутренние рецензии компьютерной салфеточкой протерли окуляры: пять лет воспитывавшемуся на Бальзаке и Вульф Цехериту и в голову не могло прийти, что на свете столько типичной литературы, так мало сюжетов и слов.
Но есть все же то, от чего я прихожу в восторг, идея, которая – странно! – практически не встречается в наших книжных шкафах. Просто вспомните. Как известно, дедушка Яхве, опочив от трудов своих, стал отдыхать на лаврах. Как известно, нет предела совершенству, и какому-нибудь фэнтезийному герою с большим волшебным жезлом никогда не надоест записывать в свою большую волшебную книгу все новые и новые заклинания (на 19 уровне – «он звезды сводит с небосклона»). А если книга кончится, то начнется тетрадка в школьную косую полоску.
Да что уж там! Даже какой-нибудь граф Монте-Кристо, казалось бы, достигший и превзошедший, и тот не выдержал, разменяв всемогущество на чечевичную похлебку мести. А потом, видать, в скорости и помре от незнания, а кому бы отомстить еще?
И так, куда не кинь, будет либо стремящийся ад астра герой, а бесконечный сериал о его похождениях – конечно, сплошные пер аспера, либо маленький человек, зашибленный жизнью – и ни одного всемогущего в здравом уме и твердой памяти.
А это-то и есть наш сюжет: будни бога. Тут нужно заметить, что не надо путать. Как верно сказал сэр Макс, есть волшебники, а есть люди с волшебными палочками. Соответственно, есть боги, а есть и люди, «вошедшие в образ и обретшие атрибут». С этой точки зрения большинство Одинов, Иегов и Вицли-Пуцли – именно последнее, так как мелочны, мстительны и по самый нимб/рога увязли в быту. Что такое настоящий волшебник – сказать трудно, это надо чувствовать, как давно уже не говорила незабвенная Юлия. Слегка за гранью добра и зла, со своими, не вполне доступными житейской логике мотивами… Вот Гэндальф – волшебник. Волшебник из «Обыкновенного чуда» – по имени все понятно, честно и без обмана. Воланд, естественно. Базаров, Печорин, Лето II (а совсем, прошу заметить, не Первый).Зато Фауст – он с волшебной палочкой, а, скажем, Гед – с волшебным посохом… В общем, сапиенти сат.
Но книг о волшебниках все же до невероятия мало: ведь все герои, о которых мы вспомнили – они были практически лишены главного, что делает волшебника волшебником: спокойствия. Они метались из конца в конец своей души, мучась от невозможности проявить свой талант, от засилья вокруг бессмысленных врагов, одним словом, были настолько крепко завязаны на тот же быт, что за столько лет никто из читателей не заметил главного…
Не смог выписать это главное Лем, хотя и назвал свою повесть «Записки всемогущего». Не рассказала главного ни одна Библия – потом все сами увидите. И, если задуматься, то на самом деле невероятно сложен казалось бы простейший сюжет: чем занять вечность богу? Волшебнику, который наконец сбросил с себя шелуху мира, но остался еще достаточно человеком, чтобы им интересоваться? – Об эзотерических поисках абсолюта читать неинтересно: в них не только не верится, они смешны, как тот самый гибрид белки со слоном. Или вы уже божество, или вам все равно им не стать, потому как «Я не ведала, кем я хотела быть».
А в общем, все это многословие было только к одному: меня уже полгода не отпускает одна книга: «Стихийная работа» Ajalein (http://ajalein.livejournal.com/). Если и есть где-нибудь та самая заветная тема – так это там.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Последнее время у меня сложные взаимоотношения с книгами. Почти все они кажутся мне знакомыми и когда-то виденными уже по частям, а то и целиком. Сюжетные ходы, общие места, типичные герои… Спасает либо тщательно проработанный мир, либо «золотая осень крепостного права», ради которой я готов одолеть даже «Захудалый род» (не мой писатель Лесков, не мой!), – ну или даже я не знаю что. Бидермайер продолжает вызывать оторопь, а привычный заунывный напев
Магический кристалл –
Ветер северный!
И Гэндальф порубил
Зла немеренно… (башорг, да)
хотя и рождает мгновенную рефлекторную симпатию, но похож на старые домашние штаны – вроде и удобно, и уютно, вот только в люди не выйдешь и в кармане сто тысяч явно не найдешь.
Конечно, есть исключения из правил, но описывать их все слишком долго. Внутренние рецензии компьютерной салфеточкой протерли окуляры: пять лет воспитывавшемуся на Бальзаке и Вульф Цехериту и в голову не могло прийти, что на свете столько типичной литературы, так мало сюжетов и слов.
Но есть все же то, от чего я прихожу в восторг, идея, которая – странно! – практически не встречается в наших книжных шкафах. Просто вспомните. Как известно, дедушка Яхве, опочив от трудов своих, стал отдыхать на лаврах. Как известно, нет предела совершенству, и какому-нибудь фэнтезийному герою с большим волшебным жезлом никогда не надоест записывать в свою большую волшебную книгу все новые и новые заклинания (на 19 уровне – «он звезды сводит с небосклона»). А если книга кончится, то начнется тетрадка в школьную косую полоску.
Да что уж там! Даже какой-нибудь граф Монте-Кристо, казалось бы, достигший и превзошедший, и тот не выдержал, разменяв всемогущество на чечевичную похлебку мести. А потом, видать, в скорости и помре от незнания, а кому бы отомстить еще?
И так, куда не кинь, будет либо стремящийся ад астра герой, а бесконечный сериал о его похождениях – конечно, сплошные пер аспера, либо маленький человек, зашибленный жизнью – и ни одного всемогущего в здравом уме и твердой памяти.
А это-то и есть наш сюжет: будни бога. Тут нужно заметить, что не надо путать. Как верно сказал сэр Макс, есть волшебники, а есть люди с волшебными палочками. Соответственно, есть боги, а есть и люди, «вошедшие в образ и обретшие атрибут». С этой точки зрения большинство Одинов, Иегов и Вицли-Пуцли – именно последнее, так как мелочны, мстительны и по самый нимб/рога увязли в быту. Что такое настоящий волшебник – сказать трудно, это надо чувствовать, как давно уже не говорила незабвенная Юлия. Слегка за гранью добра и зла, со своими, не вполне доступными житейской логике мотивами… Вот Гэндальф – волшебник. Волшебник из «Обыкновенного чуда» – по имени все понятно, честно и без обмана. Воланд, естественно. Базаров, Печорин, Лето II (а совсем, прошу заметить, не Первый).Зато Фауст – он с волшебной палочкой, а, скажем, Гед – с волшебным посохом… В общем, сапиенти сат.
Но книг о волшебниках все же до невероятия мало: ведь все герои, о которых мы вспомнили – они были практически лишены главного, что делает волшебника волшебником: спокойствия. Они метались из конца в конец своей души, мучась от невозможности проявить свой талант, от засилья вокруг бессмысленных врагов, одним словом, были настолько крепко завязаны на тот же быт, что за столько лет никто из читателей не заметил главного…
Не смог выписать это главное Лем, хотя и назвал свою повесть «Записки всемогущего». Не рассказала главного ни одна Библия – потом все сами увидите. И, если задуматься, то на самом деле невероятно сложен казалось бы простейший сюжет: чем занять вечность богу? Волшебнику, который наконец сбросил с себя шелуху мира, но остался еще достаточно человеком, чтобы им интересоваться? – Об эзотерических поисках абсолюта читать неинтересно: в них не только не верится, они смешны, как тот самый гибрид белки со слоном. Или вы уже божество, или вам все равно им не стать, потому как «Я не ведала, кем я хотела быть».
А в общем, все это многословие было только к одному: меня уже полгода не отпускает одна книга: «Стихийная работа» Ajalein (http://ajalein.livejournal.com/). Если и есть где-нибудь та самая заветная тема – так это там.
Хрусть-хрусть
Цехерит
:
18-08-2008 02:22
Как вы когда-то разборчивы были,
О, дорогие мои.
Водки не пили, ее не любили,
Предпочитали Нюи.
Хотя я в первый раз покидал Москву на столь долгий срок (две с половиной недели для одомашненного Цехерита вполне могут быть приравнены к двум с половиной годам, векам и привычным уму тысячелетиям), город на удивление – даже как-то оскорбительно – не изменился. Это, в общем-то, и логично: он же не был покинут навсегда, чтобы пожухнуть увядшим бутоном, вяло опустив трубы и антенны. Городу было обещано возвращение. Но все же хотелось чего-то: то ли новой рекламы на улицах, то ли окончания бесконечного ремонта Белорусской, а может и вовсе других людей. Чего уж тут размениваться – новой земли и нового неба. Но все осталось так же. Только с некоторым удивлением и ленцой сегодня открывался зеленый глаз подземного диода (а как еще назвать метрошный дырокол, живописательные мои?) – да и все, пожалуй.
Вместе с городом не поменялись и люди. Они лишь с хрустом продолжали застывать в давно принятых позах, и мне оставалось только ходить по парку изваяний и замечать все новые складки и морщинки: боже, как же вывернула родственников и знакомых Кролика жизнь, как она высушила, перекрутила, перевила когда-то по-античному красивые тела.
Кстати, о складках и сгибах. Я всегда был уверен, больше того, видел по ночам из окна, как на улице остается время. Часть его утекает водой в песок, дождем в канализацию, а часть застывает, замерзает – и вот уже дома обрастают странными побегами, те пускают корни в асфальт, перегораживают дорогу, полупрозрачные, твердые, в последний момент перед принятием окончательной формы морозно похрустывающие… Так конденсируется время – паразитирует на домах, обвивая их, как плющ, и разрушая, проникая в стены и комнаты год за годом все глубже, пока какая-нибудь квартирка одинокой пенсионерки, вся в фотографиях и тяжелой деревянной мебели, не сдастся первой: время вытеснит из нее воздух, задушит ветхую хозяйку – и либо капитальный ремонт всех помещений, либо смерть: так рушится дерево, съеденное изнутри безобидными на вид грибами, так падают дома, подточенные временем.
В общем, недалеко ушли и люди. Если поздним вечером внимательно присмотреться к ним, то увидишь те самые полупрозрачные складки и морщины – это неизбежное время уже сковало твоего друга и теперь выкручивает, завивает затейливым узелком на память. Помни, мол, милый друг Летум, не забывай.
комментарии: 1
понравилось!
вверх^
к полной версии
Как вы когда-то разборчивы были,
О, дорогие мои.
Водки не пили, ее не любили,
Предпочитали Нюи.
Хотя я в первый раз покидал Москву на столь долгий срок (две с половиной недели для одомашненного Цехерита вполне могут быть приравнены к двум с половиной годам, векам и привычным уму тысячелетиям), город на удивление – даже как-то оскорбительно – не изменился. Это, в общем-то, и логично: он же не был покинут навсегда, чтобы пожухнуть увядшим бутоном, вяло опустив трубы и антенны. Городу было обещано возвращение. Но все же хотелось чего-то: то ли новой рекламы на улицах, то ли окончания бесконечного ремонта Белорусской, а может и вовсе других людей. Чего уж тут размениваться – новой земли и нового неба. Но все осталось так же. Только с некоторым удивлением и ленцой сегодня открывался зеленый глаз подземного диода (а как еще назвать метрошный дырокол, живописательные мои?) – да и все, пожалуй.
Вместе с городом не поменялись и люди. Они лишь с хрустом продолжали застывать в давно принятых позах, и мне оставалось только ходить по парку изваяний и замечать все новые складки и морщинки: боже, как же вывернула родственников и знакомых Кролика жизнь, как она высушила, перекрутила, перевила когда-то по-античному красивые тела.
Кстати, о складках и сгибах. Я всегда был уверен, больше того, видел по ночам из окна, как на улице остается время. Часть его утекает водой в песок, дождем в канализацию, а часть застывает, замерзает – и вот уже дома обрастают странными побегами, те пускают корни в асфальт, перегораживают дорогу, полупрозрачные, твердые, в последний момент перед принятием окончательной формы морозно похрустывающие… Так конденсируется время – паразитирует на домах, обвивая их, как плющ, и разрушая, проникая в стены и комнаты год за годом все глубже, пока какая-нибудь квартирка одинокой пенсионерки, вся в фотографиях и тяжелой деревянной мебели, не сдастся первой: время вытеснит из нее воздух, задушит ветхую хозяйку – и либо капитальный ремонт всех помещений, либо смерть: так рушится дерево, съеденное изнутри безобидными на вид грибами, так падают дома, подточенные временем.
В общем, недалеко ушли и люди. Если поздним вечером внимательно присмотреться к ним, то увидишь те самые полупрозрачные складки и морщины – это неизбежное время уже сковало твоего друга и теперь выкручивает, завивает затейливым узелком на память. Помни, мол, милый друг Летум, не забывай.
Янъ с вытекшим инем
Цехерит
:
21-07-2008 23:19
комментарии: 1
понравилось!
вверх^
к полной версии
***
Цехерит
:
11-07-2008 00:34
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Полнолуние в костях
Запускает в вены свет
Тело виснет на цепях
В них и в свете правды нет
Истончается скелет
И насквозь видны глаза
Кожа это просто бред
Отпускаем тормоза
Вдаль уходят по ковру
Ноги свитые внахлест
Вдалеке их поутру
Срежет солнца сенокос
Телу падать не вставать
Разрастаться вглубь и вширь
Это мягкая кровать
Пламя сердца потуши
А потом еще залей
В уши воск, а в рот вино
Завтра рано на заре
Мозгу будет все равно
Уроню я шторы век
Рот захлопну на замок
Нос ушлепал по Неве
Лучше выдумать не смог
Растворение во всем
За окном пустая тьма
Этим горьким киселем
Рук наполню закрома
Оморес
Цехерит
:
10-07-2008 23:54
Поиск работы на сайтах навевает сугубую грусть – кажется, что редактор у нас должен быть только со знанием строительной, автомобильной или биржевой тематики (ах да, еще компьютеры, наши маленькие железные друзья с их тихим гудением). Впрочем, это и верно: заработать на машину, купить ее, поездить и врезаться в стену. А причем тут компьютеры? – А чтобы откомментировать эту короткую судьбу в блогах. О темпора, о морес!
И сразу навевает любимый, бог весть где и когда прочитанный образ: распятый на кресте вниз головой Цицерон, лоб которого лижут языки пламени, шепчет «O tempora!..» Сколько раз такая картинка появлялась в блокнотах, тетрадях, просто листах для почеркушек – и сколько раз утешала чем-то таинственно сродным, непонятным и глубоко верным.
комментарии: 2
понравилось!
вверх^
к полной версии
Поиск работы на сайтах навевает сугубую грусть – кажется, что редактор у нас должен быть только со знанием строительной, автомобильной или биржевой тематики (ах да, еще компьютеры, наши маленькие железные друзья с их тихим гудением). Впрочем, это и верно: заработать на машину, купить ее, поездить и врезаться в стену. А причем тут компьютеры? – А чтобы откомментировать эту короткую судьбу в блогах. О темпора, о морес!
И сразу навевает любимый, бог весть где и когда прочитанный образ: распятый на кресте вниз головой Цицерон, лоб которого лижут языки пламени, шепчет «O tempora!..» Сколько раз такая картинка появлялась в блокнотах, тетрадях, просто листах для почеркушек – и сколько раз утешала чем-то таинственно сродным, непонятным и глубоко верным.
Из вечерних диалогов
Цехерит
:
17-06-2008 01:07
Клапауций
…Можно даже придумать язык, в котором на уровне грамматики любое предложение будет энантиосемичным - и как на таком языке будет выглядеть любая книга.
Трурль
можно всё! но только…
Клапауций
Вот и я тоже так думаю. Открою книжку - лень. Мучит - ну и плевать, все равно я самый умный. И это радует.
Трурль
А я вот кажусь себе мудаком
Клапауций
Зря. Это у нас с тобой общая интоксикация. Переполненный сосуд. Ну и прочая льющаяся через край жизнь. Любимая мысль о том ,что как раз мысли-то беднее не становятся (можно себя объективно изучать изнутри, можно) - а метафор и прочих образов вполне хватает и в реальной жизни.
Трурль
Не хватает)
Клапауций
Игры, фильмы, друзья.
Трурль
Алкоголь, трава…
Клапауций
Алкоголь, трава - что вполне подходит (не для меня, впрочем). Все же разум приятно держать при себе, а тело в относительной бодрости.
И грустно еще, конечно, какие мы раньше были классически умные, и какие нынче стали умные по-своему.
Трурль
А я никогда не была классически умной
Клапауций
Я имел в виду пристрастие к книжной культуре.
Трурль
Знаешь, мне всегда казалось, что пристрастие к книжной культуре порождает пристрастие к алкогольной культуре. А ты исключение)
Клапауций
(Улыбаясь) ага. А Ци?
Трурль
А Ци гондонов не читала и не любила.
Клапауций
Это да. Так и мы Джойса ниасилили.
Клапауций
Хотя дело, конечно, не в Джойсе, а в том, что безумный дедушка Блок называл "знанием о событиях": мол, одни люди знают, что происходят события (рождается Христос, совершаются революции), а мещане и филистеры... Ну и соответственно вот это-то самое знание, вполне шизофреническое, и относит к книжной культуре - а у нас оно (конечно, с внутренним громким сомнением) было.
Клапауций
Извини за пафос.
Трурль
Нормальный такой пафос
Клапауций
Вообще, это все надо было давно, давным-давным-давно записать. Потому что Лонли-Локли и все такое.
Трурль
Лонли-локли жжот.
Клапауций
Пойду-ка я оформлю все это дело в пост - а то иначе меня не хватит. Ага?
Трурль
Ага.
комментарии: 3
понравилось!
вверх^
к полной версии
Клапауций
…Можно даже придумать язык, в котором на уровне грамматики любое предложение будет энантиосемичным - и как на таком языке будет выглядеть любая книга.
Трурль
можно всё! но только…
Клапауций
Вот и я тоже так думаю. Открою книжку - лень. Мучит - ну и плевать, все равно я самый умный. И это радует.
Трурль
А я вот кажусь себе мудаком
Клапауций
Зря. Это у нас с тобой общая интоксикация. Переполненный сосуд. Ну и прочая льющаяся через край жизнь. Любимая мысль о том ,что как раз мысли-то беднее не становятся (можно себя объективно изучать изнутри, можно) - а метафор и прочих образов вполне хватает и в реальной жизни.
Трурль
Не хватает)
Клапауций
Игры, фильмы, друзья.
Трурль
Алкоголь, трава…
Клапауций
Алкоголь, трава - что вполне подходит (не для меня, впрочем). Все же разум приятно держать при себе, а тело в относительной бодрости.
И грустно еще, конечно, какие мы раньше были классически умные, и какие нынче стали умные по-своему.
Трурль
А я никогда не была классически умной
Клапауций
Я имел в виду пристрастие к книжной культуре.
Трурль
Знаешь, мне всегда казалось, что пристрастие к книжной культуре порождает пристрастие к алкогольной культуре. А ты исключение)
Клапауций
(Улыбаясь) ага. А Ци?
Трурль
А Ци гондонов не читала и не любила.
Клапауций
Это да. Так и мы Джойса ниасилили.
Клапауций
Хотя дело, конечно, не в Джойсе, а в том, что безумный дедушка Блок называл "знанием о событиях": мол, одни люди знают, что происходят события (рождается Христос, совершаются революции), а мещане и филистеры... Ну и соответственно вот это-то самое знание, вполне шизофреническое, и относит к книжной культуре - а у нас оно (конечно, с внутренним громким сомнением) было.
Клапауций
Извини за пафос.
Трурль
Нормальный такой пафос
Клапауций
Вообще, это все надо было давно, давным-давным-давно записать. Потому что Лонли-Локли и все такое.
Трурль
Лонли-локли жжот.
Клапауций
Пойду-ка я оформлю все это дело в пост - а то иначе меня не хватит. Ага?
Трурль
Ага.
Подводная лодка двадцать лет спустя
Цехерит
:
08-06-2008 13:57
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
|
Словечко-словечко, возьми человечка
Цехерит
:
20-05-2008 00:33
А вообще-то, сегодня свободный вечер – и можно наконец выполнить стародавнее желание: что-нибудь написать – просто так, для себя. Иногда ведь хочется просто поговорить с самим собой, самые чудесные слова накопятся в голове, в пальцах, на языке – и письмо тогда почти равновелико оргазму, так же приближается, нарастает невыносимо сладостное, необоримое чувство – шестое.
Постоянно растрачивая слова для работы, не оставляя ничего себе, получишь только зовущую пустоту: напиши, напиши, – но не получается (ах, как хочется продолжить эротические ассоциации – про Онана, который изливал семя на землю – бесплодную землю бесполезной пустыни).
Ну да ничего, наступающий месяц июнь обещает быть до смешного символичным – тут и прощание с работой – нет, нам не будет не хватать друг друга, – и свадьба – так что, даст бог, слов будет больше, не придется их копить по буковке, откладывая по сусекам и тайным погребкам.
комментарии: 3
понравилось!
вверх^
к полной версии
А вообще-то, сегодня свободный вечер – и можно наконец выполнить стародавнее желание: что-нибудь написать – просто так, для себя. Иногда ведь хочется просто поговорить с самим собой, самые чудесные слова накопятся в голове, в пальцах, на языке – и письмо тогда почти равновелико оргазму, так же приближается, нарастает невыносимо сладостное, необоримое чувство – шестое.
Постоянно растрачивая слова для работы, не оставляя ничего себе, получишь только зовущую пустоту: напиши, напиши, – но не получается (ах, как хочется продолжить эротические ассоциации – про Онана, который изливал семя на землю – бесплодную землю бесполезной пустыни).
Ну да ничего, наступающий месяц июнь обещает быть до смешного символичным – тут и прощание с работой – нет, нам не будет не хватать друг друга, – и свадьба – так что, даст бог, слов будет больше, не придется их копить по буковке, откладывая по сусекам и тайным погребкам.
Вторая жизнь
Цехерит
:
20-05-2008 00:07
Нет ничего лучше, чем быть Рашель Шварценгольд. Однажды просто перестать быть собой, будто сменить зимнюю одежду на летнюю – нет, на осеннюю, – и уйти по лужам в высоких ботинках с жестокой шнуровкой. Только что был ты – здесь и сейчас, с камнем на сердце – или, допустим, в почках (видит бог, это не важно) – и вот уже тебя нет, чудесный метемпсихоз – а есть Рашель. Девятнадцать лет, под настроение сигарета, по вечерам – стакан вина, идти по молу до самого прибоя, и чтобы волосы развевались от свежего ветра.
Конечно, вернется зима – придет, метелями звеня – но с ума уже не сойти: в глубине сердца, в пещерке, заложенной тем самым камнем, дверка в осень, а там Рашель и совсем другая жизнь, свободная от забот, которые для нее просто не придуманы.
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Нет ничего лучше, чем быть Рашель Шварценгольд. Однажды просто перестать быть собой, будто сменить зимнюю одежду на летнюю – нет, на осеннюю, – и уйти по лужам в высоких ботинках с жестокой шнуровкой. Только что был ты – здесь и сейчас, с камнем на сердце – или, допустим, в почках (видит бог, это не важно) – и вот уже тебя нет, чудесный метемпсихоз – а есть Рашель. Девятнадцать лет, под настроение сигарета, по вечерам – стакан вина, идти по молу до самого прибоя, и чтобы волосы развевались от свежего ветра.
Конечно, вернется зима – придет, метелями звеня – но с ума уже не сойти: в глубине сердца, в пещерке, заложенной тем самым камнем, дверка в осень, а там Рашель и совсем другая жизнь, свободная от забот, которые для нее просто не придуманы.
Принцип абстрактного эротизма
Цехерит
:
20-03-2008 16:27
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
…И хоть я эти игры не люблю: зачем искать в словах какой-то смысл – но иногда все ж тянет посмотреть, приникнуть к ним циничным окуляром, как к скважине замочной в два шага подкрасться – и на корточках у двери зависнуть, не шурша и не дыша. Попался тут на ум мне как-то раз обычный равнобедренный треугл, который не унижу – нет, зачем – я суффиксом и тушкой окончанья. До окончанья ох как далеко! Сначала дверь, потом и подоконник, окно – и окончанье ждет тебя, красуясь грязной лужей на асфальте. Лети, коли дано тебе летать, а если нет – давай, покойся с миром. Да не вставай, не хнычь, не шевелись, ты уподоблен падавшей звезде, что путь на небосклоне прочертив, под бременем желания сокрылась в далекий и бесстрастный океан – иди, ищи теперь свои желанья! Вот это сублимация, мой друг!
Ах да, но мы вели речь о треугле… О, как же он сегодня равнобедрен! Как эротично выставлены вдаль бесстыдно обнаженные вершины, как точки их призывно нас манят, подрагивая в такт еще неловким движеньям твоего карандаша! Вот он все ближе, ствол его так крепок, уж выглянул из дерева графит, он маслянист, он антрацитно-черен, треугл ждет, вершинами дрожа… Волненье перекинулось на бедра, за ними вслед взметнулась биссектриса и тычется, еще слепой щенок, никак найти не может нужный угол – но нет, нашла! вонзилась! замерла… А карандаш смелей, он ближе, ближе! Он знает тайну, скрытую для всех, – треугл оказался треуголью! – и близится слияния экстаз! Над чуткими вершинами сторон твой карандаш уже выводит буквы. Их три, заветных буквы: А, В, С! И верное признанье состоялось. Теперь в нее войди уже как царь, как полновластный ластиковладелец, готовый и карать, и награждать. Веди и дли – о, дольше! – медиану, еще одну, еще, еще еще!..
Чертеж готов. Пора и закурить.
И еще.
Цехерит
:
20-11-2007 22:34
А знаете, в чем еще проявляется читательская натура – ну та самая, которая не писательская («Летум, вы не хотели бы писать за деньги? – Да я и бесплатно, хи-хи, не умею»)? Вот уже битый час слушаю Шаова и под наизусть знакомые строки руки рвутся ваять! Кабы мог – стихи, когда не могу – прозу. Но слова в наушниках толпятся, напирают, и сколько ни открывай рот, ни бросайся на клавиатуру – не выйти им, кроме как в крике, в судорожном каком-то флуде. Восторг, шестое чувство, для которого нет органа.
А вот настоящий писатель вдохновляется не так. Он смотрит за окно, видит синицу – и вовсе не вспоминает «Птичка какала на ветке», даже ни разу не начинает ваять про живую природу, нет, он тыц-тыц и сочиняет роман «Prometro». Поэтому и не до конца я верю в историю о Льве Толстом, который, почесав в бороде, вдохновился фразой «Гости съезжались на дачу» и, судорожной рукой схватившись за перо, отчеканил «Все смешалось в доме Облонских».
То есть я о чем: это только нутряные читатели вдохновляются чужими словами. Это только они, неловкие, влюбленные в чужие слова за неимением своих, бедные мертвые писатели. А вот писатели живые – те, ну в точности по сэру Максу, рады сами себе, полны собой, своим синтаксисом, стилем, воображением. Эх я, недовылепленный из вполне, впрочем, высокосортной глины, Цехерит…
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
А знаете, в чем еще проявляется читательская натура – ну та самая, которая не писательская («Летум, вы не хотели бы писать за деньги? – Да я и бесплатно, хи-хи, не умею»)? Вот уже битый час слушаю Шаова и под наизусть знакомые строки руки рвутся ваять! Кабы мог – стихи, когда не могу – прозу. Но слова в наушниках толпятся, напирают, и сколько ни открывай рот, ни бросайся на клавиатуру – не выйти им, кроме как в крике, в судорожном каком-то флуде. Восторг, шестое чувство, для которого нет органа.
А вот настоящий писатель вдохновляется не так. Он смотрит за окно, видит синицу – и вовсе не вспоминает «Птичка какала на ветке», даже ни разу не начинает ваять про живую природу, нет, он тыц-тыц и сочиняет роман «Prometro». Поэтому и не до конца я верю в историю о Льве Толстом, который, почесав в бороде, вдохновился фразой «Гости съезжались на дачу» и, судорожной рукой схватившись за перо, отчеканил «Все смешалось в доме Облонских».
То есть я о чем: это только нутряные читатели вдохновляются чужими словами. Это только они, неловкие, влюбленные в чужие слова за неимением своих, бедные мертвые писатели. А вот писатели живые – те, ну в точности по сэру Максу, рады сами себе, полны собой, своим синтаксисом, стилем, воображением. Эх я, недовылепленный из вполне, впрочем, высокосортной глины, Цехерит…