Этот год еще не закончился, но, если концентрироваться на главных событиях, он довольно плох.
Я потерял двух близких мне людей - друг какого-то хуя попёрся на войну (что стало сюрпризом для всех, в том числе его матери, бедная женщина) и там помер, довольно быстро. Торжественные, насколько это можно ждать от блядского государства, похороны с лицемерными речами о войне каких-то небольших начальничков из администрации (но надо отдать должное - неплохо была подготовлена и зачитана биография Саши). Из-за оккультного мировоззрения его матери Сашу не отпевали в церкви. Мне пришлось помочь с продажей его техники для диджеинга на свадьбах и разбираться с пк железками. Хоть я и нашёл среди прочего папку с порно, кто не грешен, надеюсь его приняли на небесах - в конце концов он бросил курить, пить (для чего требуется немалая сила воли) и на бойню пошёл, скорее всего, из патриотических соображений (хотя у него был небольшой долг в 70к), надеюсь ему это зачлось, и он там кайфует. Перекладывать из гроба в гроб не стали, хоронили в цинковом, когда я обнимал друга на прощанье в этом гробу, то почувствовал запах тления, он ужасен. К проводам я и его знакомый подготовили видеоролик с фото, когда я отбирал фото, то плакал светлыми слезами памяти.

Вторая потеря - мой живой отец, который оказался гандоном. О нем ходили слухи, что он таков, да и по общению бывало чувствовалось, но у меня была надежда, что ко мне у него отцовские любящие чувства. Но в ответственный момент это оказалось не так - скупой кощей, наобещавший сыну квартиру, слился и теперь гниет, обнимая своё сокровище (где-то я недавно видел такую картинку прям про него думаю - скелет в короне обнимает сундуки с золотом на фоне замка). Ну собственно никаких сокровищ у него кроме жилья нет, так что скелет, как символ голодухи, ему вполне подходит, надеюсь с грядущим дефолтом ему станет жить ещё голоднее. Ну что это я всё про ненависть, да про ненависть. Привязался я ведь к этому чертяке. Сила крови, как говорят. В пику недавно стоял ждал на улице гостинец от мамы передали с оказией, стою жду, тут два мужика алкаша, один ушел в магнит за чекушкой, а второй стоит его ждёт, рядом со мной. А я не надменный, могу и с алкашом словом перемолвится. Он в расстегнутой куртке, под которой расстегнутая до середины красная рубашка, уже темно вечер и на улице около 0. Я спросил - не простудитесь ли, завязался короткий разговор, говорит нет, я же из СССР, мне все ни по чем, ну и эту мысль он немного пообмусоливал в разных немного бахвальских выражениях. Потом говорит - мне 65 лет, а бате моему знаешь сколько? 89. и всё сам он делает, чистить снег запрещает во дворе - сам чистит. Говорит, так люблю я с батей сидеть рядом, даже молча. Немного он вспомнил свое детство с батей. И в этот момент я ему позавидовал (поймал себя на мысли, что забавно завидовать алкашу) - у него есть настоящий любящий отец, а у меня его нет, хотя он и жив. Да, когда общались, то были неяркие, но ощутимые моменты близости, и мне теперь этого не хватает. Я часто думаю о нем, плохо, хорошо, неважно, это сидит внутри.

У меня растут прекрасные дети, мы с женой их любим. Они жизнерадостные, два солнышка, освещающие существование. Я все время удивляюсь насколько важен собственный опыт, чтобы что-то понять, в частности источником удивления становятся раздумья о наличии/отсутствии детей. Можно бесконечно долго, даже имея талант Пушкина или другого великого писателя, пытаться описать те чувства, которые ты испытываешь, наблюдая за своими детьми, играя с ними. Как бы это ни было смешно, но ты испытываешь квантовую гипермилость Рядового из мультфильма о пингвинах Мадагаскара. И так практически каждый день) Это здорово, но объяснить средствами языка человеку, не имеющему своих детей - невозможно. Может она потом и квантовая, эта гипермилость, что как и в случае с элементарными частицами - ее невозможно понять и измерить, не остановив. А пока человек находится в бездетной гиперпозиции, то и вся эта милота - лишь облако вероятностей, в человеческом случае - облако описательных слов: как это в общем круто, но ничего конкретного из них понять невозможно. Пожалуй, это как и попытка описать первую влюбленность.

С женой же все не так хорошо, как бы хотелось. Во многом виноват я, потому что я ленивая скотина. Да, у меня болит нога, и я избегаю лишних передвижений, но это лишь отчасти делает меня скотиной, большая же часть - это характер, менталитет, если хотите. Она привыкла, но пожалуй испытывает какую-то затянувшуюся подспудную обиду, что я помогаю недостаточно (интересно сколько было бы достаточно). Из-за этого и секс нечаст, ну плюс еще у нее там женское после родов, последствия, так сказать - поэтому тоже. Не знаю как из всего этого выруливать. Не сказать, что мы ссоримся, но отношения не прохладные, да и не теплые... никакие. Объединяет радость ухода за детьми. А вообще жена, конечно, святая женщина - терпеливая, трудолюбивая, не истеричка. Повезло мне с ней.

Сыну четыре. Активный и веселый, любитель Читать далее...

[700x464]

В тишине вечера гудок поздней паровоза. Мне снится старый вокзал в Георгенсвальде, и я блуждаю по нему в поисках света или тебя. Здание преображается, превращаясь в галерею современного искусства. Только какое это время? Повсюду рождественские фонари и гирлянды и, стало быть, за окнами идёт снег. Но я никак не могу найти ни одного окна. Знаю что маг и могу любое, но нет сил или нет желаний. Вековая усталость. Под снежным покровом уже и не видать могилок. Я умею ждать — о-о-о, что-что, а вот уж ждать-то я и умею.

Давай обменяемся посылками по старой доброй памяти, ты ещё помнишь адрес? Твою я увезу в лес и закопаю под стеклом как секретик из детства. Больше ничего и нет. Стараюсь не замечать. Вечер стережёт зеленые тени. Мой друг, Сомерсет, плесни ещё немного пуэра в пузатую чашку. Я помню, что такое флакон. Монокуляр. Я им рассматривал корабли на горизонте. Маленький кит. Предощущенье дождя.

Полетели?

А может быть ты просто миф, созданный мной и все эти годы, все десятилетия укрепляющийся, возвышающийся всё выше, обрастающий новыми историями и легендами. Новой памятью, искажёнными чувствами. Будто смотришь на мир сквозь запотевшее стекло. Или лежишь на дне и через толщу воды разглядываешь солнечное небо. Я всё придумал, я наиграл эту мелодию на волшебной флейте. Знаешь, что самое интересное в Шутке? Самое интересное — как Люция рассказала бы свою историю. Но она не рассказывает. Или как брошенный камень разбивает окно, делая рокировку из разных предметов, стоящих на столе. Или лежащих на столе. В Жене керосинщика.

Если ты мой миф, то мне придётся совершить подвиг, тогда как я усталый и обессиленный лежу в сырых мхах и едва ли могу пошевелиться. Едва ли могу сжать свои пальцы в кулак и затем разжать их. Я думаю о чём-то, на это ещё хватает остатков сил. Думаю просто, ничего не анализируя, не переставляя вещи и не меняя их местами. Просто перебираю какие-то штуки в своей памяти, не более того. Прислушиваюсь к лесу. И медленно засыпаю.

[700x466]

Я встаю и стаскиваю с себя старые адики, убитые за это лето; отбрасываю в сторону. За ними идут носки. Пуговица за пуговицей расстёгиваю рубашку. Она летит на пол. Расстёгиваю ремень и снимаю джинсы — переступаю с ноги на ногу, вытаскивая ноги из штанин. Стягиваю трусы. Смотри на меня — это я. Кожа покрывается мурашками от прохлады наступивших дней осени. Это внешнее. Чтобы заглянуть внутрь, нам понадобится осуществить небольшой трюк. Открой вот тот ящик стола, второй снизу. Там картонная коробка, достань-ка. Надеюсь не заржавела ещё, старушка — давно не работал ею.
На дне коробки в мягких лучах солнечного света покоится электродрель.

Ладно, давай не сегодня. Посверлим как-нибудь в другой раз. Сегодня лучше поставим камеру на штатив. Ты не любишь сниматься. Ни без одежды, ни так. А я — вполне. Навернём старый двадцати восьми миллиметровый мануальник и к нему ещё какую-нибудь расширяющую насадку. Окей. Ставлю таймер на две секунды. За две секунды ничего не успевает произойти, я нажимаю на кнопку и бросаюсь на пол. Щёлк — срабатывает. Ещё раз. Щёлк. Ещё раз. Ещё. Ламинат стирает мою кожу. Внешнее становится внутренним. Как там у Франчески Вудман?! У неё был спусковой тросик. Накамерный и внутри неё самой. Она легко справлялась и с тем, и с другим. Хэм в общем-то тоже. А вы говорите блядская римская империя. Кому она на хер нужна? Хармс, кутаясь в летнее пальто в своём каменном бункере, смотрит как кружит заоконный снег. Что ещё? Ничего. Они разом взяли — и превратились в пейзаж.