[359x448]
Тихий стук капель воды – это дождь… Нет, не на улице, а внутри меня. Как-то холодно… и постоянная ломка. Хм… Любовь, это, наверное, тоже, что и наркотическая зависимость… Хочется постоянно быть рядом с любимым человеком, чувствовать его тепло, прикосновения, слышать его голос, смотреть в его глаза. Муррр!
Кап, кап, кап… Капля за каплей текут воспоминания : первая встреча: будто знали друг друга уже очень давно; первый танец: полёт в поднебесье; первый поцелуй: нежный, нежный… нет, его нельзя описать словами; первая ночь: загадка из загадок, сплетенье двух сердец; первое пробуждение в объятьях друг друга: восторг, понимание, что сказки случаются и в этом мире…
Лёгкий озноб. Быррр… Как он там без меня? Ему тоже плохо без меня. Чувствую себя виноватой. Ведь я не навещала его вот уже три дня… И всё из-за своей женской слабости организма. Почему так получается?…
Все, как просыпаюсь, сразу еду к нему!!!

[400x400]
Хочу встретить рассвет
В объятьях любви,
Познакомиться с миром
Давно уж знакомым.
Ощутить поцелуй
Нежных ласковых губ,
Прыгнуть в звёздное небо,
Что плещет о берег,
Скрыться в чаще лесной
Руку милого сжав,
Обернуться назад
Улыбнувшись и вспомнить
Тот магический вечер,
Закат, облака,
Речку, пламя, расу,
Всю покрывшую тело.
И хочу вновь увидеть
Бирюзовую даль,
Что пылает любовью
Безграничной и вечной…

* * *

Не так приятны перемены,
как наши хлопоты при них,
знакомых круглые колени
и возникающий на миг

короткий запах злого смысла
твоих обыденных забот,
и стрелки крутятся не быстро,
и время делает аборт

любовям к ближнему, любовям
к самим себе, твердя: Терпи!
кричи теперь, покуда больно,
потом кого-нибудь люби.

Да. Перемены все же мука,
но вся награда за труды,
когда под сердцем Петербурга
такие вырастут плоды,

как наши собранные жизни,
и в этом брошенном дому
все угасающие мысли
к себе все ближе самому.

ИОСИФ БРОДСКИЙ
отрывок из "Петербургского романа"
1961.

[676x32]
Сегодня приснился грустный сон: “я сижу дома, жду Любимого. Мы с ним договорились пойти погулять на откос, но приехав ко мне, он сказал, что ему срочно нужно уезжать. Он уходит… Потом я оказываюсь на остановке и вижу как он уезжает на автобусе… На улице толи вечер, толи ночь… Он смотрит в окно с очень грустным видом… он смотрит в даль, но не на меня… Я отворачиваюсь и начинаю спускаться вниз по улице, по дороге я встречаю старого знакомого с девушкой. Он меня окликивает, но я предпочитаю продолжить свой путь и не обращаю на них внимания…”
Созвонившись с Любимым, я рассказало о своем сне. К удивлению он сказал, что ему снился похожий сон, только после расставания со мной он попадает в странное место, где его ждали какие-то незнакомые люди…
[676x32]

Все-таки наша любовь сильна!!! И она растёт с каждым днём!!!

Моего Любимого опять положили в больницу!!! Что за …? Эххх!!! Теперь опять с ним будем видеться редко… Грустно! А, я так надеялась, что всё уже закончилось… Думала, что в августе будем вместе сидеть на крыше и смотреть на звездопад…
Ну, ладно нытьем делу не поможешь!!! Завтра поеду к нему!!! И за одно по пути куплю свечи! Начнём опять творить!

...Из трех высоких сводчатых окон нам ничего не было видно, кроме школы напротив; но центральное окно одновременно служило дверью балкона. С этого балкона нам открывалась длина всей улицы, типично петербургская безупречная перспектива, которая замыкалась силуэтом купола церкви св.Пантелеймона или - если взглянуть направо - большой площадью, в центре которой находился собор Преображенского полка ее императорского величества.
К тому времени, как мы перебрались в это мавританское чудо, улица уже носила имя Пестеля, казненного вождя декабристов. Изначально, однако, она называлась по церкви, что маячила в ее дальнем конце: Пантелеймоновская.
Там, вдалеке, улица огибала церковь и бежала к Фонтанке, пересекала мостик и приводила вас в Летний сад. В этой части улицы некогда жил Пушкин, сообщавший в одном из писем к жене: "Да ведь Летний сад мой огород. Я, вставши от сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома".
Его дом был, если не ошибаюсь, одиннадцатым, наш - номер 27 и находился в конце улицы, впадающей в соборную площадь. Но поскольку здание стояло на пересечении с легендарным Литейным проспектом, наш почтовый адрес выглядел так: Литейный пр., д.24, кв.28. По нему мы получали письма, именно его я писал на конвертах, которые отправлял родителям. Упоминаю его здесь не потому, что это имеет какое-то значение, но потому, что моя рука никогда больше не выведет этого адреса.

ИОСИФ БРОДСКИЙ.

Отрывок из эссе "Полторы комнаты"
1985 г.
Перевод с английского Дмитрия Чекалова.

Бывали ль вы у Спаса-на-крови?
Там рядом сад с дорожками.
И кущи.
Не прогуляться ль нам, на сон грядущий,
И поболтать о странностях любви?

Смеркается.
Раздолье для котов.
Плывут косые тени по гардине,
И я вам каюсь, шепотом, в гордыне,
Я черт-те в чем покаяться готов!

Пора сменить - уставших - на кресте,
Пора одеть на свитер эполеты,
И хоть под старость выбиться в поэты,
Чтоб ни словечка больше в простоте!

Допустим этак:
- Медленней, чем снег,
Плывет усталость - каменная птица.
Как сладко всем в такую полночь спится,
Не спит - в часах - песочный человек.

О, этот вечно-тающий песок,
Немолчный шелест времени и страха.
О, Парка, Парка, сумрачная пряха,
Повремени, помедли хоть часок!..

А ловко получается, шарман!
О, как же эти "О!" подобны эху...
Но, черт возьми, еще открыт шалман!
Вы видите еще открыт шалман!
Давайте, милый друг,
Зайдем в шалман!

Бессмертье подождет, ему не к спеху!..


АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ.
отрывок из поэмы "Вечерние прогулки".

Питер (Альбом "Война" (акустика) 1997 год)


Если стало очевидно, что солнце
Катится за край земли
Значит скоро этот город проснется,
Выходи
Прогуляться по растоптанной грязи
Мимо завороженных октябрем
Пивных ларьков и старой бани,
А потом
Мимо прокуренных угрюмых теток,
Шаркающих по домам,
Несущих свое счастье в кошелках
На съеденье козлам.
Разбросав остатки мата по ветру,
Скрючившись на сквозняке,
Догадаться будет очень несложно,
Что ты в Питере.

Здесь легко спутать небо с землею,
Ангелов и зверей,
Здесь на углу Степанова- Скворцова
Всегда день открытых дверей.
Здесь цена на коленях девчонок
Еще с утра была в дневнике.
Здесь дворцы поликлиник прикрыли
Кости лежащих в земле.
Здесь ветра выдувают иней
Из-за пазух и рукавов,
Здесь, наверное, Петр Первый
Поехал крышей от комаров.
Посмотри на алмазы в витринах
И на голод победивших в войне,
Где всем на все плевать с колокольни
Скажи мне? Только в Питере.

Здесь зима промочила ноги,
Гриппом заболев, как и все.
Здесь рок- звездою может стать дворник
Вполне.
Здесь гопоту заменили бандиты,
А сытые прачки - царей,
А рядом со стихами на стенах
Списки телефонов блядей.
Прогуляйся мимо крепости вечной,
Где лечили людей колом,
Мимо тюрьмы кирпичной,
Что вышла замуж за роддом.
В золотом переливе церковном
Он стоит на болоте в дерьме,
Здесь в 72-м я родился
И пока еще живу в Питере.

Скачать здесь

ДДт. Белая ночь

Не дожить, не допеть, не дает этот город уснуть,
И забыть те мечты, чью помаду не стер на щеке.
В эту белую ночь твои люди, шаги, как враги,
Обнаженную ночь, твоя медная речь - острый меч.

В эту белую ночь, да в темные времена...
В эту белую ночь, да в темные времена...

Как ты там, за чертой, где ты там в тишине.
Заболел я душой, что вернулась ко мне.
Эта белая ночь без одежд ждет и просит любви.
Эта голая ночь, пропаду я в объятьях ее, не зови

В эту белую ночь...
В эту белую ночь, да в темные времена...
В эту белую ночь...

Скачать песню

От Питера до Москвы

Все наладится, переменится
Обустроится наяву
По перрону поземка стелится
Я сажусь на поезд в Москву
Разольется за окнами голубой
Привокзальный неяркий свет
Мы уже не в сегодня, мой друг, с тобой
Но и в завтра нас тоже нет


От Питера до Москвы
Вези меня тепловоз
От Питера до Москвы
Бутылка, да стук колес
На будущем - пелена
На прошлом - туман с Невы
Лишь восемь часов без сна
От Питера до Москвы
От Питера до Москвы, от Питера до Москвы
От Питера до Москвы, от Питера до Москвы

Черно-белый рассвет, чай в стаканчиках
Сигаретный дым натощак
Толчея и вечные дачники
С рюкзаками на тощих плечах
И стоянка такси, та самая
На которой ждать до седин
Это все будет завтра, душа моя
А пока давай посидим

Скачать
(Правда, песня на сайт залита очень странно, концовка резко обрывается, хотя не должна)

В Петрограде, в Петербурге, в Ленинграде, на Неве,
В Колокольном переулке жили-были "А", "И", "Б".
"А" служило, "Б" служило, "И" играло на трубе,
"И" играло на трубе, говорят, что так себе,
Но его любили очень и ценили "А" и "Б".

Как-то в вечер неспокойный
Тяжко пенилась река,
И явились в Колокольный
Три сотрудника ЧК,
"А" забрали, "Б" забрали, "И" не тронули пока.

Через год домой к себе
Возвратились "А" и "Б",
И по случаю такому
"И" играло на трубе.

Но прошел слушок окольный,
Что, мол, снова быть беде.
И явились в Колокольный
Трое из НКВД,
"А" забрали, "Б" забрали, "И" забрали и т.д.

Через десять лет зимой
"А" и "Б" пришли домой,
"И" домой вернулось тоже,
Все сказали: "Боже мой!"

Пару лет в покое шатком
Проживали "А", "И", "Б".
Но явились трое в штатском
На машине КГБ -
"А", "И", "Б" они забрали, обозвали всех на "б".

"А" - пропало навсегда,
"Б" - пропало навсегда,
"И" - пропало навсегда,
Навсегда и без следа!
Вот, понимаете, какая у этих букв вышла
в жизни ерунда!

АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ.

Ленинградская поэма

I
Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
- Сменяй на платье,- говорит,-
менять не хочешь - дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала...-
И я сказала: - Не отдам.-
И бедный ломоть крепче сжала.
- Отдай,- она просила,- ты
сама ребенка хоронила.
Я принесла тогда цветы,
чтоб ты украсила могилу.-
...Как будто на краю земли,
одни, во мгле, в жестокой схватке,
две женщины, мы рядом шли,
две матери, две ленинградки.
И, одержимая, она
молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило - привести
ее к себе, шепнув угрюмо:
- На, съешь кусочек, съешь... прости!
Мне для живых не жаль - не думай.-
...Прожив декабрь, январь, февраль,
я повторяю с дрожью счастья:
мне ничего живым не жаль -
ни слез, ни радости, ни страсти.
Перед лицом твоим, Война,
я поднимаю клятву эту,
как вечной жизни эстафету,
что мне друзьями вручена.
Их множество - друзей моих,
друзей родного Ленинграда.
О, мы задохлись бы без них
в мучительном кольце блокады.

Ленинградская поэма

Пока искала одно стихотворение, совершенно случайно наткнулась на эту книгу в сети. Очень долго ее искала и не могу не поделиться. Думаю, многим будет интересно.

Читать книгу целиком здесь

Адамович, Гранин. "Блокадная книга"

Отрывки:

"У этой правды есть адреса, номера телефонов, фамилии, имена. Она живет в ленинградских квартирах, часто с множеством дверных звонков - надо только нажать нужную кнопку, возле которой значится фамилия, записанная в вашем блокноте. Ожидавшая или не ждавшая вашего посещения, вашего неожиданного интереса, она взглянет на вас женскими или не женскими, но обязательно немолодыми и обязательно взволнованно оценивающими глазами ("Кто?.. Почему?.. Зачем им это?"). Проведет мимо соседей к себе и скажет тоже почти обязательное: "Сколько лет прошло... Забывается все..."

Ленинградские дома, квартиры блокадников...

Вообразите себе солдата, который живет сегодняшним мирным бытом, но окружен теми же стенами, предметами, как бы все в той же землянке, в том же окопе. Следы осколков от снаряда на потолке (старинном, лепном), осколков стекла на глянце пианино. Пятно-ожог от "буржуйки" на блестящем паркете...

"А здесь паркет испорчен - это мой муж в последнее время колол мебель. Пока он не умер на этом вот диване. Вот здесь..." (Д е н А л е к с а н д р а Б о р и с о в н а) (Здесь и далее разрядка, а также примечания авторов.)"

>>>

ПЕТЕРБУРГСКИЙ РОМАНС



...Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть!
...Здесь мосты, словно кони, -
По ночам на дыбы!

Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!

Здесь над винною стойкой,
Над пожаром зари
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Что пойди - повтори!

Bcе земные печали
Были в этом краю...
Вот и платим молчаньем
За причастность свою!

Мальчишки были безусы -
Прапоры и корнеты,
Мальчишки были безумны,
К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,
На кислые ездить воды -
Они ж по ночам: "Отчизна!
Тираны! Заря свободы!"

Полковник я, а не прапор,
Я в битвах сражался стойко,
И весь их щенячий табор
Мне мнился игрой, и только.

И я восклицал: "Тираны!",
И я прославлял свободу,
Под пламенные тирады
Мы пили вино, как воду.

И в то роковое утро -
Отнюдь не угрозой чести! -
Казалось куда как мудро
Себя объявить в отъезде.

Зачем же потом случилось,
Что меркнет копейкой ржавой
Всей славы моей лучинность
Пред солнечной ихней славой?!

...Болят к непогоде раны,
Уныло проходят годы...
Но я же кричал: "Тираны!"
И славил зарю свободы!

Повторяется шёпот,
Повторяем следы.
Никого ещё опыт
Не спасал от беды!

О доколе, доколе -
И не здесь, а везде -
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?!

И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас:
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!

Где стоят по квадрату
В ожиданье полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!

23 августа 1968

Сплетенье рук, сплетенье тел.
И сердца стук – един как звук
Той песни, что свела нас вдруг.

В ночной тиши лишь я и ты.
Сокрыты мы от пустоты
Небрежных слов и тяжких снов.

Ночной ковыль, игра костра,
Затишье ветра, небеса…
Мы погрузились в мир любви,
Который вмести соткали…

Нас окружил могучий лес.
Играючи прикрыв завес,
Он окружил нас хвойной мглой
И легкой сказочной расой…

И лишь Луна, моя сестра,
Открыла чуткий мир “огня”.
Опутав нас на век Судьбой-
Объятьями, закрыв собой…

Рассказ прекрасного художника слова Е. Замятина, которого многие знают по роману-антиутопии "Мы". Но талант Замятина не ограничивается только этим произведением, у него есть много других замечательных рассказов. Рассказ "Пещера" описывает в свойственной автору манере Петербург (Петроград) после революции 1917 года. Голодно, холодно, но жизнь идет. Рассказ небольшой, рекомендую прочесть.

Евгений Замятин. Пещера

Ледники, мамонты, пустыни. Ночные, черные, чем-то похожие на дома, скалы; в скалах пещеры. И неизвестно, кто трубит ночью на каменной тропинке между скал и, вынюхивая тропинку, раздувает белую снежную пыль; может, серохоботый мамонт; может быть, ветер; а может быть - ветер и есть ледяной рев какого-то мамонтейшего мамонта. Одно ясно: зима. И надо покрепче стиснуть зубы, чтобы не стучали; и надо щепать дерево каменным топором; и надо всякую ночь переносить свой костер из пещеры в пещеру, все глубже, и надо все больше навертывать на себя косматых звериных шкур.
Между скал, где века назад был Петербург, ночами бродил серохоботый мамонт. И, завернутые в шкуры, в пальто, в одеяла, в лохмотья, - пещерные люди отступали из пещеры в пещеру. На покров Мартин Мартиныч и Маша заколотили кабинет; на казанскую выбрались из столовой и забились в спальне. Дальше отступать было некуда; тут надо было выдержать осаду - или умереть.
В пещерной петербургской спальне было так же, как недавно в Ноевом ковчеге: потопно перепутанные чистые и нечистые твари. Красного дерева письменный стол; книги; каменновековые, гончарного вида лепешки; Скрябин опус 74; утюг; пять любовно, добела вымытых картошек; никелированные решетки кроватей; топор; шифоньер; дрова. И в центре всей это вселенной - бог, коротконогий, ржаво-рыжий, приземистый, жадный пещерный бог: чугунная печка.
Продолжение >>>

"Собака миленькая, прости...
Собака миленькая, прости..."

Галина Фирсова - 10 лет.
Сейчас - на пенсии.

У меня была мечта - поймать воробья и съесть...
Редко, но иногда птицы появлялись в городе. Даже весной все смотрели на них и думали об одном, о том же, о чем думала я. О том же... Отвлечься от мыслей о еде ни у кого не хватало сил. От голода я ощущала внутри постоянный холод, страшный внутренний холод. Также и в солнечные дни. Сколько на себя ни надень, холодно, нельзя согреться.
Очень хотелось жить...
Я рассказываю о Ленинграде, где мы тогда жили. О ленинградской блокаде. Убивали нас голодом, убивали долго. Девятьсот дней блокады... Девятьсот... Когда один день мог показаться вечностью. Вы не представляете, каким длинным голодному человеку кажется день. Час, минута... Долго ждешь обеда... Потом ужина... Блокадная норма дошла до ста двадцати пяти граммов хлеба в день. Это у тех, кто не работал. По иждивенческой карточке...С этого хлеба текла вода... Разделить его надо было на три части - завтрак, обед, ужин. Пили только кипяточек... Голый кипяточек...
В темноте... С шести утра я занимала зимой (помню больше всего зиму) очередь в булочную. Стоишь часами... Длинными часами... Пока подойдет моя очередь, на улице опять темно. Горит свеча, и продавец режет эти кусочки. Люди стоят и следят за ним. За каждым движением... Горящими... безумными глазами... И все это в молчании.
Трамваи не ходят... Воды нет, отопления нет, электричества нет. Но самое страшное - голод. Я видела человека, который жевал пуговицы. Маленькие и большие пуговицы. Люди сходили с ума от голода...
Был момент, когда я перестала слышать. Тогда мы съели кошку... Потом я ослепла... Как раз тогда нам привели собаку. Это меня спасло.
Не вспомню... Не запомнила, когда мысль о том, что можно съесть свою кошку или свою собаку, стала нормальной. Обыкновенной. Стала бытом. Не проследила этот момент... Вслед за голубями и ласточками вдруг стали исчезать в городе кошки и собаки. У нас не было никого, как-то мы не заводили их, потому что мама считала: это очень ответственно, особенно большую собаку взять в дом. Но мамина подруга не могла сама съесть свою кошку и принесла ее нам. И мы съели. Я опять стала слышать... Слух исчез у меня внезапно, утром еще слышала, а вечером мама что-то говорит мне, а я не отзываюсь.
Прошло время... И вот мы опять умираем... Мамина подруга привела нам свою собаку. И мы ее тоже съели. И если бы не собака, мы бы не выжили. Конечно, не выжили бы. Это - ясно. Уже начали опухать от голода. Сестра не хотела утром вставать... Собака была большая и ласковая. Два дня мама не могла... Как решиться? На третий день она привязала собаку к батарее на кухне, а нас выгнала на улицу...
Помню эти котлеты... Помню...
Очень хотелось жить...
Часто собирались и сидели возле папиной фотокарточки. Папа был на фронте. Письма от него приходили редко. "Девочки мои..." - писал он нам. Мы отвечали, но старались его не расстраивать.
Мама хранила несколько кусочков сахара. Маленький бумажный мешочек. Это был наш золотой запас. Один раз... Я не выдержала, я знала, где лежит сахар, залезла и взяла один кусочек. Через несколько дней еще один... Потом... Прошло немного времени - опять... Скоро в мамином мешочке ничего не осталось. Пустой мешочек...
Заболела мама... Ей нужна глюкоза. Сахар... Она уже не может подняться... На семейном совете решили - достать заветный мешочек. Наше сокровище! Ну вот мы его и сберегли для такого дня! Мама обязательно выздоровеет. Старшая сестра стала искать, а сахара нет. Весь дом перерыли. Я вместе со всеми искала...
А вечером призналась...
Сестра меня била. Кусала. Царапала. А я просила ее: "Убей меня! Убей! Как я буду теперь жить?!" Я хотела умереть...
Я вам рассказала о нескольких днях... А их было всех девятьсот...
Девятьсот таких дней...
На моих глазах девочка украла на базаре у одной женщины булочку. Маленькая девочка... Ее догнали и повалили на землю. Начали бить... Били страшно. Смертным боем. А она торопилась доесть, проглотить булочку. Проглотить раньше, чем ее убьют...
Девятьсот таких дней...
Наш дедушка так ослабел, что один раз упал на улице... Он уже прощался с жизнью... А шел мимо рабочий, у рабочих продуктовые карточки были получше, ненамного, но лучше... Все-таки... Так этот рабочий остановился и влил дедушке в рот подсолнечного масла - свой паек. Дедушка дошел до дома, рассказывал нам и плакал: "Я даже имени его не знаю!"
Девятьсот...
Люди, как тени, медленно двигались по городу. Как во сне... В глубоком сне... То есть ты это видишь, но у тебя мысль, что ты видишь сон. Вот эти медленные... вот эти плывущие движения... Будто не по земле человек идет, а по воде...
Голос менялся от голода... Или совсем пропадал... Нельзя было определить по голосу - мужчина это или женщина? И по одежде нельзя, все закручены в какие-то тряпки. Наш завтрак... Наш завтрак был кусок обоев, старые обои, но на них остался клей... Мучной клей... Вот эти обои, и кипяточек...
Девятьсот дней...
Иду Читать далее...

"Мы ели... парк"

Аня Грубина -- 12 лет.
Сейчас -- художник.


У меня голос пропадает, когда я об этом рассказываю... Умирает голос...
В Минск мы приехали после войны. А девочка я ленинградская. Пережила там блокаду... Ленинградскую блокаду... Когда умирал от голода целый город, мой любимый, красивый город. У нас умер папа... Спасла детей мама. До войны она была "огонек". В сорок первом родился братик Славик. Сколько это ему было, когда блокада началась? Шесть месяцев, вот-вот шесть месяцев... Она и этого крошку спасла... Всех нас, троих... А папу мы потеряли. В Ленинграде у всех умирали папы, папы умирали скорее, а мамы оставались. Им, наверное, нельзя было умирать. На кого бы остались мы?
Из Ленинграда, по Дороге жизни нас вывезли на Урал, в город Карпинск. Первыми спасали детей. Эвакуировали всю нашу школу. В дороге все говорили о еде не переставая, о еде и о родителях.
В Карпинске сразу бросились в парк, мы не гуляли в парке, мы его ели.
Особенно любили лиственницу, ее пушистые иголочки - это такая вкуснятина! У маленьких сосенок объедали молодые побеги, щипали травку. С блокады я знаю всю съедобную траву, в городе люди съедали все зеленое. В парках и ботаническом саду уже с весны не оставалось листьев. А в карпинском парке было много кислицы, так называемой заячьей капусты. Это сорок второй год, на Урале тоже голодно, но все равно это не так страшно, как в Ленинграде.
В этом детдоме, где я была, собрали одних ленинградских детей, нас нельзя было накормить. Нас долго не могли накормить. Мы сидели на уроках и жевали бумагу. Нас кормили осторожно... Я сидела за столом, это был завтрак. И я увидела кошку. Живую кошку... Выскочила из-за стола: "Кошка! Кошка!" Все дети увидели и стали за ней гоняться: "Кошка! Кошка!" Воспитательницы были местные, они смотрели на нас, как на сумасшедших. В Ленинграде живых кошек не осталось... Живая кошка - это была мечта. На целый месяц еды...
Мы рассказывали, а нам не верили. Помню, что нас много гладили. Обнимали. Никто на нас не повышал голоса, пока не отросли волосы после дороги. Всех перед отъездом постригли "под нулевку", мальчиков и девочек одинаково, а у некоторых волос не осталось из-за голода.
Мы не баловались, не бегали. Сидели и смотрели. И ели все...
Не помню, кто нам в детдоме рассказал о пленных немцах... Когда я увидела первого немца... то я уже знала, что это пленный, они работали за городом на угольных копях. До сегодняшнего дня не понимаю, почему они прибегали к нашему детдому, именно к ленинградскому?
Когда я его увидела... Этого немца... Он ничего не говорил. Не просил. У нас только кончился обед, и я, видно, еще пахла обедом, он стоял возле меня и нюхал воздух, у него непроизвольно двигалась челюсть, она как будто что-то жевала, а он пробовал держать ее руками. Останавливать. А она двигалась и двигалась. Я совершенно не могла видеть голодного человека.
Абсолютно! У нас у всех была эта болезнь... Побежала и позвала девочек, у кого-то остался кусочек хлеба, мы отдали ему этот кусочек.
Он благодарил и благодарил.
-- Данке шен... Данке шен...
На следующий день пришел к нам со своим товарищем. И так повелось... Ходили они в тяжелых деревянных башмаках. Стук-стук... Как услышу этот стук, выбегаю...
Мы уже знали, когда они придут, даже ждали их. Выбегали с тем, у кого что находилось. Когда я дежурила на кухне, я оставляла им весь свой дневной кусочек хлеба, а вечером выскребала кастрюли. Все девочки что-нибудь им оставляли, а оставляли ли мальчишки, не помню. Мальчишки наши были постоянно голодные, им все время не хватало еды. Воспитательницы нас отчитывали, потому что у девочек тоже случались голодные обмороки, но мы тайком все равно оставляли еду для этих пленных.
В сорок третьем они уже к нам не приходили, в сорок третьем году стало легче. Урал уже не так голодал. В детдоме был настоящий хлеб, давали вдоволь каши. Но я до сих пор не могу видеть голодного человека. Как он смотрит... Он не смотрит никогда прямо, всегда куда-то мимо... Недавно по телевизору показывали беженцев... Опять где-то война. Стреляют. Голодные люди стояли в очереди с пустыми мисочками. С пустыми глазами... Я помню эти глаза... Я выбежала в другую комнату, со мной началась истерика...
Первый год в эвакуации мы не замечали природу, все, что было природой, вызывало у нас одно желание - попробовать: съедобное ли оно? И только через год я увидела, какая красивая уральская природа. Теперь не представляю, что ягоды черемухи можно есть пригоршнями, а мы их ели. Ели даже тогда, когда они были еще зеленые. Горькие.
После блокады... Я испытала... Я знаю, что человек может есть все. Люди ели даже землю... На базарах продавали землю с разбитых и сгоревших Бадаевских продовольственных складов, особенно ценилась земля, на которую пролилось подсолнечное масло, или земля, пропитанная сгоревшим повидлом. Та и другая стоили дорого. Наша мама могла купить самую дешевую землю, на которой стояли бочки с селедкой, эта земля только пахла Читать далее...

Летний сад


...Это было тогда,
когда
помутнела в Неве
вода
и, отфыркиваясь устало,
всем пробоинам вопреки
допотопные броневики
становились на пьедесталы;
и по Летнему саду
бродил солдатик в шинели,
так что статуи
цепенели:
что он выкинет?
То ли грозное выкрикнет,
то ли молча за горло возьмет...
Как узнать?
...Но такая теплынь разливалась во взгляде.
— Не волнуйтесь, гражданочки.
Мне поручено вас охранять,
мы поладим.
Отступленье болот.
Сыроватый гранит Петрограда.
За оградою Летнего сада
белых статуй полет.

— А куда ваш полет?
— В небо, в небо,
в проходящие облака...
— Чем вы живы, красавицы?
— Негой, негой:
Так судили века...
И теперь, лишь Нева непогодкой расплещется,
или вскинется крик проходящего катера,
или шорох шагов по траве, —
белым статуям непременно мерещится
помутневшее небо над Питером
и такая теплынь
из-под жестких бровей.

БУЛАТ ОКУДЖАВА.
1959

Проводы юнкеров

Наша жизнь - не игра, собираться пора!
Кант малинов и лошади серы.
Господа юнкера, кем вы были вчера?
А сегодня вы все офицеры.

Господа юнкера, кем вы были вчера
без лихой офицерской осанки?
Можно вспомнить опять (ах, зачем вспоминать?)
как ходили гулять по Фонтанке.

Над гранитной Невой гром стоит полковой,
да прощанье недорого стоит.
На германской войне только пушки в цене,
а невесту другой успокоит.

Наша жизнь -- не игра, в штыковую, ура!
Замерзают окопы пустые...
Господа юнкера, кем вы были вчера?
Да и нынче вы все холостые.

БУЛАТ ОКУДЖАВА.
1969г.