[325x250]
Во многих ритуалах используются ножи, выполняя как свою прямую функцию, так и символизируя присутствие стихии, которой нож был посвящен ранее при изготовлении или освящении.

Для использования в ритуалах, имеет смысл изготовить или приобрести нож, с длинной лезвия 10-15 см., деревянной рукоятью (возможно использование рога, бивня) и кожаными ножнами. Важно отметить, что нож должен быть изготовлен из натуральных материалов. Нежелательно использование складных ножей, ножей с пластиковой рукоятью или ножнами. Читать далее...

* * *

Сколько горя, сколько черной боли
приняла я в городе Петровом.
Греемся на пепелище старом,
плачемся на пепелище новом.
С нежностью и тайною оглядкой,
чужестранка в этом мире сиром,
узнаю потемкинские пятки
у атлантов, гениев, кумиров...
Но когда у Ксении Блаженной,
у ее часовни жду рассвета:
- Жено, о блаженнейшая жено,
сколько счастья было, сколько света!

1981

ЕЛЕНА ИГНАТОВА.

Вчера была война

Был этот день торжественен и ярок,
И синева густа и глубока.
Литые кони триумфальных арок
Копытами взбивали облака.

Как будто солнце было заказное
На этот день. И музыка плыла.
Весь город цвел. Пылал в звенящем зное,
До облаков вздымая купола.

Он весь в цветах. Он весь в знаменах. В громе
Военных маршей. Гулок и глазаст,
Он ничего сейчас не знает, кроме
Той радости, которой не отдаст.

Гремели танки мостовой торцовой,
В движении стремительно легки.
Во всю длину на площади Дворцовой
Равняли строй гвардейские полки.

Так вот оно, прошедшее все беды,
Ни перед чем не падавшее ниц,
Суровое величие Победы.
Мельканье касок, загорелых лиц

И потных плеч. Тяжелых плеч солдата.
Колонна за колонной. Без конца.
И ни души знакомой. А когда-то
Я здесь служил. Знал каждого бойца.

Но не ищи. Но сколько б ни искал,
Здесь не найдешь. Напрасная работа.
Друзья остались у гангутских скал.
Под Марьином. В синявинских болотах.

Под Красным Бором спят друзья мои.
Под Нарвою. Под Выборгом. И в пущах
Курляндии. Окончены бои.
И мертвые спокойны за живущих.

И грустно мне. Но мысль моя чиста.
Как будто вновь я шел. от боя к бою.
В дыму сражений грозные места
Сегодня развернулись предо мною...

МИХАИЛ ДУДИН

Издание: Вторая ударная в битве за Ленинград. Лениздат, 1983.

Ленинградский салют

Как это было? - если спросят,
То я отвечу -
Было так:
Взвилась ракет цветная россыпь
И разорвала долгий мрак.

И вмиг на площади Дворцовой
Январский кончился мороз,
И жены, матери и вдовы
Впервые не скрывали слез.

И голубым огнем, и красным
Была Нева озарена,
И становилась неопасной
Опять любая сторона!

И мальчуган, в войну рожденный,
Впервые видевший салют,
Кричал по-детски восхищенно:
"Победа!
Гитлеру - капут!"

Я утверждать сегодня смею,
Что в этот день, в тот давний год,
Был весь медалями усеян
Мой ленинградский небосвод!

1970

ПОЛИНА КАГАНОВА

* * *

Я тебе о важном рассказал –
ты мне не ответила, увы!
И, сбежав на Питерский вокзал,
я уехал в сторону Невы.
И бродил по невским берегам,
наглотавшись всякой чепухи,
и к твоим немыслимым ногам
мысленно бросал свои стихи.

А потом подумал: Боже мой!
Почему я здесь, а не в Москве?
И клубился сумрак голубой,
обнимая город на Неве,
были дали зыбки и чисты,
купола летели в высоту,
и стояли стройные мосты,
словно часовые на посту.

АНДРЕЙ БАРАНОВ.

* * *

Жизнь изменяется.

Такая штука.

Мое Автово было без виадука...

Без ограждений и без перехода

Без такого скопленья народа

Без магазинов сетей не русских

Но были ларьки и дорожкой узкой

По доскам над грязью шагали ноги

Каждая пара своей дорогой.

Так... Остановка - купить сигареты.

Может пивка, если было лето.

Напротив метро (Переходим Стачек)

Гудело с десяток мест злачных...

Недешево... Было ли до ресторанов?

Полташка в неделю не жгла карманов...

Просто ходил и своей парой

Мимо...
Просмотр был всегда даром...

Ведь окна были еще прозрачны

На столиках - телки и всякая всячина...

Гуляла братва... Время тёрок и стрелок...

И с перестрелками и без перестрелок...

Я не был в теме...
Прошелся краем...

На рынке убогом у самых трамваев

Несеверный люд продавал продукты

Крупу, консервы, овощи-фрукты...

Денег хватало наесться без риска

Пельменями или лапшой быстрой...

Братишка работал в хлебном киоске

Теплый батон приносил без спроса...

Удачей было поесть хот-дога,

Не разориться... Но стоил много...

Булка с сосиской...
Не спорить о вкусах!!!

Смешно.
Это было на первом курсе...

Вечер рождал у общаг движуху

Может, с друзьями...
Иль с кем - под рУку...

Ходили-бродили совсем без идеи

Направо - на площадь:

Сидеть на скамейках...

Нарвать сирени...

Скатиться с горок...

Бороться с другом...

Для разговоров...

Налево - к цирку или до танка...

Валяться в снегу...

Пасоваться банкой...

Залезть на памятник - сделать фотку...

Бегать по парку...
Почти без водки!!!

Утром учиться - трамвайной парой,

Чему научился?

Не помню - старый.

(С)
НИКОЛАЙ НИФАНТОВ.

СПАС-НА-КРОВИ

Теперь скажу: тяжеловесный Спас
поставлен на крови царя и террориста -
сюжет трагический. Но отчего ребристый,
лазоревый, глазурный, в завитках,
собор сверкает весело для глаз?
О, Александр больной, о, нищий Гриневицкий!

Две горсти праха спорят до сих пор:
- Тиран, душитель, если б знал ты тяжесть...
- Дурак, мальчишка, если б знал ты тяжесть...
Но общая их повенчала тяжесть -
оплывший цветом, лакомый собор.

Ай, молодцы художники России,
отпраздновали, счистили, замыли,
любая кровь - фундамент для искусств.
И молодцы сапожники России,
собор под склад сначала запустили,
потом взорвать хотели, да забыли...
И он стоит теперь, смертельно-пуст,
неясный символ, странное творенье -
храм Светлого Христова Воскресенья.

1976

(с)
ЕЛЕНА ИГНАТОВА

* * *

Я на улицу выйду. Смердит.
Пот рабочий стекает с трамваев,
важный гость на "Аврору" спешит,
черным бесом метнется, пролает.
Светлоглазый ребенок со мной
(тихий шаг в институтские парки),
пламя прелести кроткой земной
на лице его светит неярко.

Повторяй же: "В провалах, в крови -
словно ласточек гнезда слюною -
силой неутолимой любви
материнской - скреплен надо мною
свод небес". Этот город прими,
заповедник советской России:
жесть и известь, секретных НИИ
низколобых - подъезды пустые.

Начиналась застройка с тюрьмы
и с дворца, где не видно хозяев,
у реки, над которою мы,
как бескрылые птицы, играем.

1974
(с)
ЕЛЕНА ИГНАТОВА.

* * *

Город черен и точён белой ночью.
Город, я в тебе горю червленой точкой.
Как по вражеской земле, пугаясь шага,
мимо каменной гряды - по оврагу.

Пусто. Чисто. И газоны не дышат,
лучник бронзовый прищурился в нише,
ветер носит запах конского пота.
Зверь ощерен. Камень голоден. Охота.

Жаден жертвенник на Марсовом поле,
кони бронзовые бродят на воле,
в небе бьется пузырем птичья стая,
ходит алая вода под мостами.

Город, город, обезумел, ярится:
в новостройках чудеса реализма -
кто с отбойным молотком, кто с винтовкой,
баба с каменным снопом в изготовку.

Мокрым мрамором в траве - чьи-то пятки...
Город - выследил. Бегу без оглядки,
скрежет двери в темноте -
ох, не вскрикнуть!
Затаиться. Отдышаться. Привыкнуть.

Запах бедности,
недавней побелки...

1973
(с)
ЕЛЕНА ИГНАТОВА.

* * *

По вечеру в каверзных санках -
снежком в раскаленную пасть -
влететь в Петербург иностранкой,
письмом на ладони упасть.

Диковинный, варварски-чуждый
литой православный кулич -
все это свинцовое чудо
единым дыханьем постичь,
заплакать, смутиться... А впрочем
глаза мои - холод и мед -
такое ему напророчат,
что он от меня не уйдет.

Но пахнет бедой и утратой,
Сибирью, сводящей с ума,
и этот снежок синеватый,
и эта ночная зима.

1971
(с)
ЕЛЕНА ИГНАТОВА

* * *

Этот грустный и прекрасный мир,
легким облаком накрытый день,
только ангел над Невой летит,
серебристую роняя тень.

Слюдяное шелестенье крыл,
шестикрылое качанье плеч,
только облако в Неве лежит,
не давая остывать и течь.

Воздух млечен. В нем слюда дрожит.
Затаился обнаженный свет.
Что на сердце за печаль, скажи?
Не любовь, о, не любовь, о, нет...

1970

(С)
ЕЛЕНА ИГНАТОВА.

- Она родилась в Ленинграде. Жила, дышала, писала, трудилась, металась, искала себя, искала объяснений тому безумию, которое творилось вокруг, а потом уехала в Израиль. Сейчас живет в Иерусалиме. Член редколлегии "Иерусалимского журнала". А в её стихах её родной город живёт, и дышит, и ищет, и мечется... В её стихах это не просто город "дворцов и гранита", а город где люди находят друг друга, любят, чувствуют и замечают ангелов...

x x x

Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.

Мосты и переулки говорят.
Беседуют между собой балконы.
И у платформы, выстроившись в ряд,
Так много сердцу говорят вагоны.

Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад - Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.

Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь идет к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.

А там еще живет петровский век,
В углу между Фонтанкой и Невою...
Все то, чего коснется человек,
Озарено его душой живою.

Самуил Яковлевич МАРШАК.
(с)
Собрание сочинений в восьми томах. Том 5.
Издательство "Художественная литература", Москва, 1970

Роман до мозга костей петербургский. Вот, например, такой почти наудачу взятый отрывок:
"Лирическое отступление о станции метро «Автово»

Покойник генералиссимус город наш не любил. Неприязнь его была глубинного свойства. Ведь в выстроенной им почти идеальной управленческой пирамиде «столица нашей необъятной Родины — столицы союзных республик — районные центры — деревня Большие Грязи» наш город-герой Ленинград выпирал никому не нужной оглоблей. А любые излишества вождь терпел только в архитектуре.
Итак, покойник генералиссимус город наш не выносил на дух. Вследствие чего и обделил его шедеврами Большого стиля . Собственно, за исключением пары чахлых высоток да недостроенного Дома Советов у нас есть лишь один настоящий шедевр зрелого сталинизма — станция метро «Автово».
И какие же впечатления вызывает у нас она?
Впечатление первое: станция вызывающе нефункциональна. Никакой это, братцы, не транспортный узел, а сооружение явно культовое. На эту мысль, как ни странно, наводят выстроенные в эпоху ельцинского волюнтаризма ларьки. Так и тянет взять в руки бич и изгнать торгашей из храма .
Впечатление второе: просто не верится, что станции чуть более полувека. Одно из двух: либо ее в позапрошлом году открыл Лужков, либо она выстроена пару тысячелетий назад в эпоху фараона Аменхотепа III. Ибо в граните и мраморе станции явно скрыт некий языческий бог.
Бог безжалостный, алчный, жестокий.
Это на соседней, облицованной скромным пудожским камнем станции метро «Нарвская» то же языческий бог патриархален и благостен. Там это мирный господь пузатеньких профессоров, полногрудых пионерок, мускулистых пожарников и даже каких-то совсем уже буколических лошадок в ночном. На станции же метро «Автово» оно (божество) пребывает в своей боевой ипостаси. И я попросту вижу, как каждую ночь — сразу же после закрытия станции — к нему подводят козлобородого троцкиста и оно жадно пьет его кровь.
Вот такие впечатления вызывает у меня станция метро «Автово».
* * *
И еще об этой же станции. Человек, проектировавший ее, заботился лишь об одном: чтобы было красиво. Поставив дюжину хрустальных колонн, он понял: недостаточно красиво. И поставил еще две дюжины мраморных. И вышло великолепно.
Я отнюдь не шучу. Приведите на эту станцию дикаря или ребенка, и они ошалеют от ее красоты и не заметят после нее ни игрушечных завитков Эрмитажа, ни худосочной иглы Петропавловки. Ибо человек, гениально придумавший эту станцию, таки умел делать КРАСИВО".

Далее:http://zhurnal.lib.ru/m/mets_m/luzeri.shtml

Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.

Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка. 1
Заштопаны тугой, суровой красной ниткой 2
Все бреши твоего гнилого сюртука.

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева. Пустые рукава. 3

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой. И крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

Вот так скрутило нас и крепко завязало 4
Красивый алый бант окровленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.

Усатое “ура” чужой, недоброй воли 5
Вертело бот Петра в штурвальном колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой Енисей.

Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! — и мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.

Летим сквозь времена, которые согнули 6
Страну в бараний рог и пили из него.
Все пили за него — и мы с тобой хлебнули 7
За совесть и за страх. За всех. За тех, кого

Слизнула языком шершавая блокада.
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.

Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой осенний самогон.
Мой друг "Отечество" твердит, как "Отче наш",
Но что-то от себя послав ему вдогон.

За окнами — салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.

Подобие звезды по образу окурка,
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши...
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

[131x288]
Кинжал - холодное оружие с коротким клинком, рассчитанное лишь на колющий удар и произошедшее в каменном веке.
У разных народов кинжал имеет разные названия, к тому же часто менявшиеся. Например немцы до XVI ст. называли его degen, с XIV века gnadgott (ит. misericordia - милосердие) в XVI столетии кинжал стал назывться dolch.
С XIII века кинжал становится обязательной частью вооружения знатных особ, он превратился в общепринятый предмет вооружения. Кинжал стали носить на правом боку, подвешенным на цепи чтобы не потерять оружие в рукопашной схватке ( рис. слева).
Кинжал не всегда носили в ножнах, но после 1400 года, когда феодалы стали носить широкий пояс на бедрах(знак рыцарского сословия) кинжал стали подвешивать к нему
В городах кинжалы носили вставленными в кожаную сумку. В Италии кинжал носили на правом боку или спереди. В Испании распостранился обычай носить кинжал за спиной рукоятью вниз из Испании этот обычай переняли швейцарцы и ландскнехты. Были очень распостранены длинные кинжалы, особо модными они были в Италии, например stiletto - "дамские кинжалы" . Сечения клинков таких кинжалов были самыми разнообразными: трех и четырехгранные, листовидные, со скважинами для яда и т.д.
С XV века в Испании стали распостранятся ломатели клинков- клинок с одной стороны имел глубокие прорези, образующие ряд зубьев на концах которых были укреплены аленькие зубцы не дававшие шпаге противника при попадании в прорезь выскочить из нее.

В XV веке славились маленькие кинжалы - bordelaise ( бордолисы), это были кинжалы тончайшей работы но они ничем не отличались по форме от Итальянских.
В XV веке были также распостранены так называемые "сиенские кинжалы" - sieneser (нем.) . Они имели трехгранные клинки, круглые защитные кольца и очень длинные рукояти.
В XVI веке в Испании появился обычай держать дуэльную шпагу в правой руке для выпадов, а кинжал в левой - острием вниз для парирования ударов. Такие кинжалы назывались дага или "левая рука" (mano izquierda - исп.) . Клинки таких кинжалов были похожи на клинок рапиры, имели короткую рукоять и длинную крестовину, треугольную, часто ажурную гарду с внешней стороны.
С развитием оружия стали использовать и так называемые разбрасывающиеся кинжалы. Две части, укрепленные на шарнирах под действием пружины выбрасывались в стороны при нажатии на кнопку на рукояти. Применение разбрасывающегося клинка ставило своей целью поймать оружие противника, а не для того чтобы оставить его в ране и сделать невозвратимым. Богато украшенные кинжалы особо ценились в средие века поэтому ножны кинжалов делали из слоновой кости или дорого дерева, обтягивали тисненой кожей. Рукояти украшали накладками из слоновой кости или оленьего рога.
Читать далее...

Обстрел

Снаряд упал на берегу Невы,
Швырнув осколки и волну взрывную
В чугунную резьбу,
На мостовую.
С подъезда ошарашенные львы
По улице метнулись врассыпную.

Другой снаряд ударил в особняк -
Атланты грохнулись у тротуара;
Над грудой пламя вздыбилось, как флаг,
Труба печная подняла кулак,
Грозя врагам неотвратимой карой.

Еще один - в сугробы, на бульвар,
И снег, как магний, вспыхнул за оградой.
Откуда-то свалился самовар.
Над темной башней занялся пожар.
Опять пожар!
И снова вой снаряда.

Куда влетит очередной, крутясь?..
Враги из дальнобойных бьют орудий.
Смятенья в нашем городе не будет:
Шарахаются бронзовые люди,
Живой проходит, не оборотясь.

1942

Александр Яшин.

Выступление Ольги Бергольц по Ленинградскому радио 30 декабря 1942 года.

Дорогие товарищи, послезавтра мы будем встречать Новый, 1943 год. Второй Новый год встречаем мы в блокаде.

Воспоминание о той, прошлогодней встрече, то есть о ленинградском декабре сорок первого года, это воспоминание еще так жгуче болит, что к нему тяжело и страшно прикасаться. Не надо же сегодня вспоминать сумрачные подробности тех дней. Вспомним, товарищи, только одну подробность: вспомним, что мы, несмотря ни на что, и тот Новый год встречали с поднятой головой, не хныча и не ноя и, главное, ни на минуту не теряя веру в нашу победу.

И вот прошел год. Не просто год времени. А год Отечественной войны, год тысяча девятьсот сорок второй, а для нас еще триста шестьдесят пять дней блокады.

Но совсем по-иному встречаем мы этот новый, 1943 год.

Наш быт, конечно, очень суров и беден, полон походных лишений и тягот. Но разве можно сравнить его с бытом декабря прошлого года? В декабре прошлого года на улицах наших замерло всякое движение, исчез в городе свет, иссякла вода, да… много чего исчезло и много чего появилось на наших улицах…


А сейчас все-таки ходят трамваи - целых пять маршрутов! Сейчас поет и говорит радио, в два наши театра и кино не пробьешься, целых три тысячи ленинградских квартир получили свет. И несмотря на то, что нашему городу за этот год нанесено много новых ран, весь облик его совсем иной, чем в прошлом году, - несравненно оживленнее, бодрее. Это живой, напряженно трудящийся и даже веселящийся в часы отдыха город, а ведь блокада-то все та же, что и в прошлом году, враг все так же близок, мы по-прежнему в кольце, в окружении.

Да, за год изнурительной блокады наш город и все мы вместе с ним не ослабли духом, не изверились, а стали сильнее и уверенней в себе.

С точки зрения наших врагов, произошла вещь абсолютно невероятная, невозможная, и причины этого они понять не в состоянии.

Еще 30 января 1942 года, то есть почти год назад, выступая перед своей шайкой, Гитлер заявил: "Ленинград мы не штурмуем сейчас сознательно. Ленинград выжрет самого себя". В новогоднем своем приказе, к 1 января 1942 года, в приказе по войскам, блокирующим Ленинград, он "благодарил своих солдат за создание невиданной в истории человечества блокады" и нагло заявлял, что не позднее, чем через три-четыре недели, "Ленинград, как спелое яблоко, упадет к нашим ногам…"

Подвергая город страшнейшим лишениям, враг рассчитывал, что пробудит в нас самые низменные, животные инстинкты. Враг рассчитывал, что голодающие, мерзнущие, жаждущие люди вцепятся друг другу в горло из-за куска хлеба, из-за глотка воды, возненавидят друг друга, начнут роптать. Перестанут работать - в конце концов сдадут город, - "Ленинград выжрет самого себя". Но мы не только выдержали все эти пытки - мы окрепли морально. Они не понимают, в чем же дело. Они не понимают, что мы - русские люди, мужавшие при советской власти, уважающие и любящие труд.

Нередко приходится слышать жалобы: "Ох, ну и народ у нас стал - черствый, жадный, злой". Неправда. Это неправда! Конечно, не все выдержали испытание; конечно, есть люди очерствевшие, впавшие в мелкий, себялюбивый эгоизм, но их ничтожное меньшинство. Если б их было много, мы просто не выдержали бы, расчеты врага оправдались бы.

Взгляни в свое сердце, товарищ, посмотри попристальнее на своих друзей и знакомых, и ты увидишь, что и ты, и твои друзья за трудный год лишений и блокады стали сердечней, человеколюбивее, проще. Вспомни хотя бы то, сколько раз ты сам делился последним куском с другим, и сколько раз делились с тобой, и как вовремя приходила эта дружеская поддержка.

Вот в январе этого года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к ней в комнату, поглядела на нее и сказала:
— А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна.
— Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется.
Соседка постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку.
— На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай.
Зинаида Епифановна только глазами поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла глаза, сказала: "Вот и полегче на душе", и уснула. Проснулась утром и… встала.
Верно, еле-еле, но ходила.
А на другой день вечером вдруг раздался в дверь стук.
— Кто там? - спросила Карякина.
— Свои, - сказал за дверью чужой голос. - Свои, откройте.
Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый летчик с пакетом в руках.
— Возьмите, - сказал он и сунул пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста.
— Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ?
Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом.
— Ну, что тут объяснять… Читать далее...

СЧИТАЛОЧКА ДЛЯ БЕЛЛЫ

Я сидел в апрельском сквере.
Предо мной был божий храм.
Но не думал я о вере,
я глядел на разных дам.

И одна, едва пахнуло
с несомненностью весной,
вдруг на веточку вспорхнула
и уселась предо мной.

В модном платьице коротком,
в старомодном пальтеце,
и ладонь - под подбородком,
и загадка на лице.

В той поре, пока безвестной,
обозначенной едва:
то ли поздняя невеста,
то ли юная вдова.

Век мой короток - не жалко,
он длинней и ни к чему...
Но она петербуржанка
и бессмертна посему.

Шли столетья по России,
бил надежды барабан.
Не мечи людей косили -
слава, злато и обман.

Что ни век - все те же нравы,
ухищренья и дела...
А Она вдали от славы
на Васильевском жила.

Знала счет шипам и розам
и безгрешной не слыла.
Всяким там метаморфозам
не подвержена была...

Но когда над Летним садом
возносилася луна,
Михаилу с Александром,
верно, грезилась она.

И в дороге, и в опале,
и крылаты, и без крыл,
знать, о Ней лишь помышляли
Александр и Михаил.


И загадочным и милым
лик Ее сиял живой
Александру с Михаилом
перед пулей роковой.

Эй вы, дней былых поэты,
старики и женихи,
признавайтесь, кем согреты
ваши перья и стихи?

Как на лавочках сиделось,
чтобы душу усладить,
как на барышень гляделось,
не стесняйтесь говорить.

Как туда вам все летелось
во всю мочь и во всю прыть...
Как оттуда не хотелось
в департамент уходить!

1972

БУЛАТ ОКУДЖАВА.

У АЛЕКСАНДРИНСКОГО ТЕАТРА.

Там, где Российской Клеопатры
Чугунный вэор так горделив,
Александринского театра
Чеканный высится массив.

И в ночь, когда притихший Невский
Глядит на бронзовый фронтон,
Белеет тень Комиссаржевской
Меж исторических колонн...

Ты, Петербург, с отцовской лаской
Гордишься ею!.. Знаю я:
Была твоей последней сказкой
Комиссаржевская твоя...

Нежнее этой сказки - нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!

НИКОЛАЙ АГНИВЦЕВ.
(с)
из Сборника стихотворений. "Блистательный Санкт-Петербург."

[показать]

Анна Ахматова, Николай Гумилев, достояния Серебряного Века, фотографии Петербурга, старые открытки и ретро-виды, стихи и очерки - все это вы найдете на сайте гостиницы Санкт-Петербурга Серебряный Век - название соответствует содержанию.