Я спросил у свободного ветра,
Что мне сделать, чтоб быть молодым.
Мне ответил играющий ветер:
"Будь воздушным, как ветер, как дым!"
Я спросил у могучего моря,
В чем великий завет бытия.
Мне ответило звучное море:
"Будь всегда полнозвучным, как я!"
Я спросил у высокого солнца,
Как мне вспыхнуть светлее зари.
Ничего не ответило солнце,
Но душа услыхала: "Гори!
Я разбужен двадцатым веком,
в двадцать первый пришел умирать.
Там осталась под алым снегом
побежденная белая рать.
Поколение восьмидесятых.
Комсомольцы и господа,
колесо перемен горбатых
изломавшие навсегда.
Я останусь немым укором
тем кто выжил, покинув строй,
Ворошу теплый пепел словом
и судьбы не ищу другой.
Капли крови на рукавицах,
запорошена голова.
Я один в тех ушедших лицах
Я за вас допишу СЛОВА.
Я родился в двадцатом веке,
в двадцать первом мне места нет,
закрываю усталые веки,
оставляю заснеженный след.
Показали дверь,
да ключ спрятали
и открыта щель -
“НА, ПОДГЛЯДЫВАЙ!”
Кто-то видит пуп,
кто-то задницу,
тот заметил труп,
тот – красавицу.
Моду взяли
писать откровения.
Больно били
за не поклонение.
Перерезали,
перевешали,
да таких проклятий
навешали,
да таким огнем
выжгли мнение
о божественном
представлении,
на божественном
представлении,
что потешили
и уважили
тех, кто ключ
не вставляет
в скважину.
В этом мире младенцев душат
и скрывают в мусорных баках.
Их отцы - перегарные души,
озверевшие в пьяных бараках,
Их матери – проститутки,
лишенные в детстве света,
им нравятся закоулки
в оттенках алого цвета.
Здесь белое расстреляли,
а соль растеряла силы.
Здесь все уже разметали,
всех продали, все забыли.
Со скал да небесных башен
смести бы крапивное семя.
Но так умирать страшно...
Ведь это МОЕ ПЛЕМЯ!
Будем как Солнце! Забудем о том, Кто нас ведет по пути золотому, Будем лишь помнить, что вечно к иному, К новому, к сильному, к доброму, к злому, Ярко стремимся мы в сне золотом. Будем молиться всегда неземному, В нашем хотеньи земном! Будем, как Солнце всегда молодое, Нежно ласкать огневые цветы, Воздух прозрачный и все золотое. Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое, Будь воплощеньем внезапной мечты! Только не медлить в недвижном покое, Дальше, еще, до заветной черты, Дальше, нас манит число роковое В Вечность, где новые вспыхнут цветы. Будем как Солнце, оно — молодое. В этом завет красоты! 1902
Снова заря проявит
ночной негатив.
Веру почти убили,
но я еще жив.
Время не остановит
жестокий ход.
Солнечный луч родится,
луна умрет.
Мятые , хмурые лица,
бредут во сне.
Поздно. Уже не спится.
Готов к войне!
Так трудно быть самим собой!
Так трудно сметь и отличаться!
Любить свободу, ошибаться,
идти нехоженой тропой.
Как тяжела сомнений цепь!
К земле все ниже пригибает
и страх когтями вырывает
ростки несбывшихся надежд.
Безмолвно древо жизни губят
без устали, без сожаленья
враги знакомые с рожденья -
(давно родители им служат).
Их приводили к колыбели,
когда мы людям доверяли
и нам в наследство оставляли,
спуская корабли на мели.
И без огня и вдохновенья,
мы не растем, а прорастаем,
мы не живем , а проживаем
и ждем конца, как избавленья.
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,
И молча жду, - тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду - и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Александр Блок
Венеция
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
— Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг… никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Николай Гумилёв