Котик Бака вас тоже поздравляет с наступившим!

[показать]

Пока не наступил Новый год, я успею вам спеть.
Пусть всё у вас будет хорошо.
Пусть исполнятся ваши самые несбыточные желания и оправдаются самые смелые надежды!

У меня сегодня был первый урок йоги. Болит поясница и связки под коленями. Ну и пресс, как оказалось, уже ни к чёрту. Работать, работать!
Дочь сделала себе тату. Чуть ниже локтя (на внутренней стороне) теперь написано:
et id etiam transeat («и это пройдёт»).

Знакомая девочка заказала себе живого кролика. Нет, не для праздничного стола, а чтобы домашний любимец. Чёрненький, мальчик. Завтра привезут, а имени до сих пор нет. У кого есть кролики? Как их называют, вообще? Шарик, Бобик, Джонни Депп?..

Раз вам лениво читать мои длинные рассказы, тогда продолжу мучить вас песнями.
Вот, например, про зиму.
















Купила подставку под ёлку (значит, ёлка будет!) и утку (придётся фаршировать!).
Для ёлки придумала место, для утки рецепт. Умница.

На самом деле, мне совсем не нужна шапка. Ещё совсем не холодно на улице. Вообще, октябрь в этом году тёплый и не дождливый, и только к ночи становится немного зябко. Шапка нужна Фильке – у него хронический гайморит. Тётя Вера говорит, что в райцентре таким, как он, голову сверлят. Мне представляется Филька с дыркой в голове, и от этой картинки становится не по себе. Я надвигаю шапку поглубже на лоб.
- Ну, давайте быстрее уже, пошли уже, пока Люська не видит, – говорит Дзюба, выталкивая меня за калитку. – Скоро батя придёт, и тогда всё.
Мы бежим вниз по улице, и Филька сразу отстаёт. Он очень худой и длинный, и смешно размахивает руками, и руки как будто живут своей отдельной жизнью. Сперва мне казалось, что такие длинные руки и ноги должны помогать ему быстро бегать, но получается, что они только мешают.

Сегодня у нас рисковое дело. Если перейти Козий мост и свернуть за гаражи, там будет «казённый сад» (так его у нас называют). Он обнесён высоким забором, и кому принадлежит, непонятно. Говорят, он относится к райцентру и сторож там тоже «из ихних». Собаки у сторожа нет, и это, конечно, большая удача. В том саду растут какие-то необыкновенные яблоки со вкусом груши. Нам рассказал об этом Филька, потому что его мать эти яблоки покупала несколько раз «по блату».
[показать]Фильке, вообще, в этом смысле с матерью повезло. У каких-то секретных перекупщиков она время от времени покупает дефицитные шмотки и обувь, которые потом перепродаёт знакомым. Все свои парики тётя Вера покупала у неё «по блату». А у самого Фильки частенько водятся импортные жевательные резинки, которые у него можно на что-нибудь выменять (тут уж как сторгуешься).
По всем этим причинам мы и взяли Фильку с собой, когда он напросился. Хотя мы не очень-то и дружим. Но Дзюба сказал, что не надо портить отношения, тем более, что он просто постоит на стрёме.

Люська появляется, когда мы с Дзюбой курим под мостом ворованную у отца папиросу, а Филька пытается объяснить нам, где находится нужный лаз в заборе.
- А я папке скажу, что ты меня оставил во дворе одну! – говорит Люська и показывает Дзюбе язык. – А ещё скажу, что вы курили!
Недавно у Люськи выпали оба передних зуба, и теперь она шепелявит. От этого голосок делается ещё противнее. Она стоит раскрасневшаяся, светлый локон выбился из-под мохеровой шапки, на ботинке развязался шнурок. Дзюба знает, что сестра точно его заложит отцу, но на всякий случай спрашивает: «Люсенька, а может, иди домой? А то там тебя мама искать будет. А я скоро. Я тебе что-то принесу».
- А вот и нет! А вот и фигушки! – шепелявит Люська. – Не возьмёте меня – всё расскажу папке!
- Да пусть идёт, - говорит Филька, - постоит со мной тихонько.
Дзюба смотрит на меня вопросительно. Я пожимаю плечами – а что делать?
- Постоишь тихонько? – спрашивает он у сестры.
Люська беззубо улыбается и кивает головой.
- Ладно. Шнурок завяжи. И только пикни мне!

Всё происходит как-то очень быстро. Сперва мы с Дзюбой залазим в сад и идём вдоль забора, выискивая место потемнее. Потом вдруг слышим, как Люська зовёт нас. Дзюба шипит: «Ч-чёрт!» - и кидается обратно. Буквально метров через десять он сталкивается с сестрой, которая убегает от Фильки. Потом мы все тащим Люську, которая брыкается и пытается орать, обратно к лазу в заборе. В тот самый момент, когда мы выталкиваем её наружу, откуда-то сбоку раздаётся треск и перед нами вырастает фигура сторожа с ружьём, которая преграждает выход. Сторож сплёвывает, недобро улыбается и говорит:
- Ну, пошли, красавчики…
Мы стоим, как вкопанные. Тогда он поднимает ружьё, толкает им Фильку в плечо и говорит громче:
- А ну пошли, щенки!
И Филька сразу начинает плакать. Я чувствую, как у меня делается щекотно в носу, и готов тоже зареветь, но Дзюба говорит тихо: «Пошли». И мы идём вглубь сада, подгоняемые окриками сторожа, и тычками в спину.

- И кто тут у вас главный? Ты, что ли? – сторож направляет ружьё на Фильку.
Филька выше нас почти на целую голову. И можно подумать, что он старше нас года на два. Филька всхлипывает и утирает нос рукавом, мы молчим.
- А ну, на колени! – вдруг рявкает сторож.
Филька от неожиданности приседает, а потом становится на колени.
- Ешь землю!
Филька начинает реветь в голос. Он всхлипывает, размазывает по лицу слёзы и просит:
- Дяденька, отпустите меня, дяденька! Я больше не буду, дяденька! Я не хотел, это они меня позвали! Я их отговаривал, дяденька!
- Ешь, я сказал, а то пристрелю!
И вот тут я тоже начинаю плакать. Сперва я плачу как-то внутри – просто вздрагиваю всем телом и стискиваю зубы. В голове что-то сильно и ритмично начинает стучать, а все звуки извне долетают, словно через толщу воды. И всё делается медленным и вязким: движения, голоса, сумерки вокруг, мои мысли, стук в голове. Как будто здесь происходит какое-то кино, и я не имею к нему отношения. Или как будто сон, где ты уже понимаешь, что это сон, а ничего изменить пока не Читать далее...

Несколько роликов с последнего концерта.
Качество звука так себе (особенно гитара), но это всё из-за камеры, которая была далеко (и высоко) на балконе, и которая ещё и шумит, к тому же.
Но уж что имеем… И ведь это лучше, чем ничего.






Это стихотворение из цикла «Письма к Тэйми».
Письмо третье.






А это совсем новая песня (стихи были раньше выложены).
Премьера, практически.

[показать]Друзья мои!
После длительного перерыва, я собираюсь дать сольный концерт во Львове.
Почти четыре года тут не выступала, страшно подумать…

2 декабря (четверг) в 18:30
Театр эстрадных миниатюр «И люди и куклы»
ул. Фредра, 6 (центр, боковая ул.Кн.Романа)

Зал камерный, очень уютный, 40 мест.
Вход платный. Программа часа на полтора.
Спою новых и старых песен, почитаю стихов.
Книги и диски будут. Через недельку напомню.

Как прижимала нас, Тэйми, к осенней земле
эта страшная сила,
как наша вечность кровила и каждой строкой выходила…
Все улыбались, мол, вот, для чего это было!
И каждый считал своим долгом высказывать мненье.
А мы, переростки,
стояли фанерной мишенью,
и смерть протекала сквозь нас.

Разве кто-нибудь знал, как пульсирует время под кожей,
как идёшь подышать на балкон, а вернуться не можешь.
Разве кто-нибудь спас?
Я затем это всё говорю, что бывает октябрь.
Здесь прозрачнее воздух, и сверху нас видно прекрасно.
Мы лежим, как огромные рыбы, глухи и напрасны,
и любовь вытекает из жабр…

Нам ли, Тэйми, не знать, как однажды кончается год,
как проснёшься в измятой постели, а жизнь отступила.
Как кончается воздух, а время идёт и идёт,
как у всех ещё август, а нас уже снегом накрыло…

Говори со мной, Тэйми, пока ещё помнишь язык.
Всё, что грело внутри, скоро зимнее солнце остудит.
Если будет прилив (а прилив обязательно будет),
кто-нибудь непременно спасётся –
я спрячу свой страх.
Даже надпись у кромки воды, даже та навсегда остаётся.
Что уже говорить об иных письменах…

Я стою, задрав голову, и смотрю вверх. Надо мной летит самолёт и оставляет белую полосу.
Сперва полоса красивая и ровненькая. А потом она расползается, словно кто-то размазывает пальцем по небу.
Я стою, задрав голову, и рот почему-то не закрывается. Опускаю голову – закрывается, а когда на самолёт смотрю – нет. Это так странно, просто удивительно!
Вокруг меня ездит Ромка на велосипеде. У него новенький велосипед – двоюродный дядя подарил.
[показать]- Ромка, у тебя рот закрывается?
- Я не открывал, - говорит Ромка.
- А ты посмотри на самолёт, как я!
Ромка останавливается, слазит с велосипеда и задирает голову.
Мы стоим рядышком, разинув рты, и смотрим вверх, как по небу кто-то размазывает невидимым пальцем красивую белую полосу.

У меня новые красные сандалики. Мы вчера специально с мамой ездили в ГУМ.
- У меня новые сандалики, Ромка! – говорю я и ставлю ноги ровненько, чтобы было красиво.
- Ну и подумаешь, – говорит Ромка. – Сравнила сандалики и велосипед!
- А мы в ГУМ ездили! Там эскалатор.
- Подумаешь, - говорит Ромка, - ничего особенного.
А вот и нет. Там всё особенное. Там маленькие лавочки с мягкими сидениями и квадратные зеркальца на полу. В них посмотреться можно, только если встать на четвереньки.
Мама говорит:
- Встань с пола сейчас же. Руки о колготки не вытирай. Примерь вот эти.
Мама говорит:
- Сядь на лавочку. И второй застегни. Ну что ты опять делаешь?
Мама говорит:
- Походи немножко. Не жмут? Иди сюда, повернись. Куда ты пошла, Полина?
В зеркальце видны только ноги в сандаликах. Кому нужно такое зеркало? Я ещё раз наклоняюсь и заглядываю в него. И мама сразу берёт меня за руку и уводит к кассе.
В соседнем отделе продают шляпы. Там зеркала только для головы. Но мы туда не идём, нам не надо.

- Ромка-Ромка, дай покататься, - говорю.
- Я ещё сам не накатался, - говорит Ромка.
- А когда ты накатаешься?
- Не знаю, может, завтра. Или послезавтра. Или в понедельник.
Мама говорит, что понедельник – день тяжёлый. Но это неправда. Я специально следила – такой же, как все остальные. Иногда даже лучше.
- А как ты узнаешь, что ты уже накатался? – спрашиваю я.
Ромка ездит вокруг меня на велосипеде и думает.
- Хочешь подержать велосипед, пока я домой сбегаю?
Он ещё спрашивает! Конечно, хочу.
Ромка доезжает до самого подъезда, я бегу за ним. И потом стою, гордая, держа велосипед за новенький серебристый руль. И осторожно дёргаю пальцем за язычок звонка, пока никто не видит. Он тихонько дзынькает, и у меня каждый раз рот сам открывается, как будто я смотрю на самолёт. Это так странно, просто удивительно!

________________________
(рисунок - L.Hurwitz)

[показать]

Дорогие москвичи и гости столицы!

Жду вас в "Своём круге" уже на следующей неделе!
Там я буду петь вам свои песни, немножко читать, стесняться,
делать глупое лицо, строить из себя умную и всё такое…

Заказать и приобрести билеты (цена вопроса – 300руб.) можно там же.

Мама говорит:
- Будь хорошей девочкой. Не грызи ногти. Не выходи на балкон.
Мама говорит:
- Я скоро, я ненадолго. Запри за мной дверь. Полина, ты где?
Мама говорит:
- Убери игрушки. Чашки там помой ещё. Не грызи ногти!
Я надеваю свой маленький передник и придвигаю к мойке табуретку. Я уже большая, я могу помыть посуду по-взрослому. Но на переднике написано «Мэри». А Мэри как будто маленькая, ей без табуретки никак.
Мэри забирается на табуретку, открывает кран и говорит:
- Иди сюда, жёлтый Буба, я тебя помою!
- Иди сюда, красный Буба, я тебя помою!
У Мэри все чашки – мальчики. А все блюдца - девочки.
- Иди сюда жёлтая Муся, я тебя помою!
- Иди сюда, красная Муся, я тебя помою!
Потом Мэри всех вытирает белым вафельным полотенцем и ставит в буфет, аккуратно по цветам. Получается красиво. Только в уголочке сиротливо жмётся одинокая синяя Муся.
[показать]Мэри вешает передник рядом с полотенцем, и я остаюсь в кухне одна.
Я смотрю на грустную Мусю в буфете и думаю:
- Надо сказать маме, чтобы купила новую синюю чашку, взамен разбитой. Обязательно синюю!

В моей комнате замечательный порядок. Убирать игрушки надо, когда они разбросаны. А тут всё правильно, и все на месте.
Куклы сидят на подоконнике, и одна из них лежит. Они ждут, когда выйдет гулять Ромка. А которая лежит - просто устала ждать и немножко поспит пока.
Большой плюшевый мишка и маленький меховый сидят под столом. Маленький спрятался от бабая, а большой его оттуда выманивает:
- Выходи, меховый мишка, выходи! Бабай уже ушёл!
А маленький не верит и не выходит.
Вязаный ослик с лиловой чёлкой лежит возле батареи на полу. Он как будто замёрз и теперь греется.
Я его ещё укрою сейчас. Вот этими колготками. Или нет, вот этой салфеточкой. Вот, красиво!
Я сажусь в кресло и останавливаю время.
Это очень просто. Надо закрыть глаза и представить себе часы с секундной стрелкой. Стрелка «тик!» - и перепрыгивает на одну чёрточку вперёд.
А я её «чик!» - и в уме передвигаю обратно.
Она «тик!», а я «чик!»… Она «тик!», а я «чик!»…
Только я так быстро устаю. И начинает темнеть всё равно. И тогда то, что живёт под кроватью, расползается по всему дому. Я поджимаю ноги и думаю:
- Хорошо, что я не маленькая Мэри. А то боялась бы сидеть одна в комнате. А так и не боюсь ни капельки! Ну, разве совсем чуть-чуть.
И пока предметы не стали отбрасывать длинные пугающие тени, я иду в мамину комнату и включаю телевизор.

- Уважаемые телезрители, представляем вашему вниманию юбилейный концерт заслуженной…
Я быстро выключаю звук и говорю:
- Заслуженной артистки всей земли Полины Ковальчук!
Теперь, пока все хлопают, надо быстро надеть мамины босоножки, вот эту зелёненькую шаль… нет, халат… нет, лучше вот эту прозрачную рубашку! И взять вот этот микрофон-расчёску! И встать красиво посреди комнаты, вот тут, чтобы хорошо видеть себя в зеркале. Нет, лучше вот здесь. И объявить:
- Исполняется песня «Малиновки заслышав голосок»!
Эта песня у меня получается очень хорошо. Мама даже тёте Миле звонила и говорила:
- Слышала бы ты, как Полина «Малиновку» поёт! Все деньги!
Это значит, что мне набросают все деньги, когда я стану артисткой. Только надо попросить у мамы тот красивый большой кошелёк, расшитый бисером. Она его в тумбочке прячет под документами, я видела.
- Исполняется песня «Всё могут короли»!..
- Исполняется песня «Белый теплоход»!..
Как неудобно танцевать в этих босоножках. Лучше я босиком.
- Исполняется песня «Ягода-малина»!..

Я просыпаюсь, когда мама несёт меня в детскую и приговаривает:
- Артистка ты моя… горе луковое! Так и не убрала игрушки.
- Их не надо убирать, мамочка, - говорю сонно. – Им так хорошо.
- Ну, спи давай, - говорит мама, укрывает меня и гладит по голове. – Так и быть, завтра уберёшь.
- Только маленького мишку достань, мам! Который меховый. Он под столом.
- Да пусть уже лежит, - говорит мама и выходит из комнаты.
Я тихонько слезаю с кровати, и на цыпочках иду к столу. "Нет, - думаю, - пусть уж сегодня поспит со мной. Горе моё, луковое!.."

________________________
(рисунок - L.Hurwitz)

Данка сидит на моей кровати и говорит:
- У тебя красивые куклы, - и опускает глаза. - Подари нам куклу.
Кася сидит рядом с Данкой и говорит:
- Не надо куклу, бабушка заругает, - и вздыхает тяжело. - У тебя есть компот?
У меня нет компота, и я чувствую себя почти виноватой. Но у меня есть овсяное печенье!
- Есть овсяное печенье, - говорю я , - хотите?
Мы идём на кухню, и по пути Данка незаметно берёт со стола розовый фломастер и прячет в карман.
Потом, позже, Кася наябедничает бабушке, и та принесёт фломастер обратно. А я скажу, что я сама его подарила. И Данку не заругают. А Кася скажет:
- Я всегда знала, что ты с Данкой больше дружишь, чем со мной! – и заплачет.
Она всегда так. И тогда я ей тоже подарю фломастер, чтобы по-честному.
Я не всегда знаю, как по-честному, но мне кажется, что это когда никто не плачет.
И пока девочки едят печенье, я выдумываю такую страну, где никто никогда не плачет, а все только улыбаются и смеются. И там у всех девочек есть куклы, компот и розовые фломастеры.

Потом я сижу во дворе и жду, пока девочки пообедают.
Мама говорит:
- Не ходи к ним кушать, там не столовая. Вытирай всегда ноги. Ничего чужого не трогай.
Мама говорит:
- Не делай голодный вид. Разве я тебя не кормлю? Не снимай на улице шапку.
[показать]Мама говорит:
- Полина, что ты молчишь? Я с тобой разговариваю! Не забудь вынести мусор.
Мусорные баки стоят в соседнем дворе. Мне туда можно.
Я сижу на лавочке и стучу ногой по пустому ведру. Звук получается тупой и гулкий. Я выдумываю, что я известный барабанщик. Нет, лучше я большие часы. Нет, я колокол! Я закрываю глаза и тихонько раскачиваюсь из стороны в сторону. Бам-бам-бам!
Что они так долго?..
Из соседнего дома выходит Ромка и за ним выбегает Бутуся – маленькая рыжая собачка.
- Ромка, Ромка! Иди сюда!
Бутуся – предел моих мечтаний. Я присаживаюсь на корточки, а она прыгает вокруг меня, норовит лизнуть то в нос, то в ухо. Это счастье! Я не знаю, что такое счастье, но это, наверное, оно.
- Везёт тебе, Ромка! Если бы у меня была такая собака! Хоть на один денёчек!
- Разве это собака? – говорит Ромка. – Это так.
- И ничего не «так»! – возмущаюсь я. – Совсем не «так»!
- Вот овчарка – это собака! – говорит Ромка. - Это я понимаю!
Мне очень обидно за Бутусю. Я глажу её по жёсткой шёрстке, и она снова тычется мне в лицо.
«Ты настоящая собака, Бутуся! - шепчу я ей на ухо. - Самая настоящая на свете!»

Из подъезда выходит Данка с торжественным лицом, а следом зарёванная Кася.
- Смотри! – Данка разжимает кулачок и показывает мне свежевыпавший зуб.
Кася снова начинает плакать.
- Касенька, не плачь! - говорю я. – Ты теперь можешь загадать желание и спрятать зуб под подушку! И к тебе придёт зубная фея!
Кася плачет ещё сильнее.
- Это мой! – гордо говорит Данка.
- А она почему плачет?
- Потомууу! – воет Кася. – Я тоже хочу желааание!
Я отвожу Данку в сторону и, пока мы там шепчемся, Кася перестаёт плакать и трагично смотрит на нас исподлобья.
Это очень трудно - дружить сразу с двумя одинаковыми девочками.
Данка подходит к Касе и говорит:
- На! - и протягивает ей зуб на ладошке.
От неожиданности Кася прячет руки за спину:
- А ты? – спрашивает она и хлопает ресницами.
- Ты пока загадай желание на мой! - говорит Данка. - А Полина мне потом два своих отдаст.
- Когда выпадут, - поправляю я.
- Так не честно, - начинает снова всхлипывать Кася. – Тебе получается два, а мне только один!
- Ладно, - говорю я, - и тебе ещё один.
«В конце концов, у меня не так много желаний, - думаю я. – Тем более, у меня есть мама!»
И, словно услышав мои мысли, мама выглядывает из окна и говорит:
- Что ты там застряла? Холодно уже. Шапку поправь.
Мама говорит:
- Полина, давай домой! Ты ещё кашляешь. Ведро не забудь.
Мама говорит:
- Что вы там встали? Давайте скорей, мультфильмы начинаются!
Я хватаю ведро, и мы бежим наперегонки, словно в стране, где никто никогда не плачет, где у всех девочек есть маленькие собачки, мультфильмы и зубные феи. И компот, конечно.

________________________
(рисунок - L.Hurwitz)

Мама говорит:
- Форточку не открывай – сквозняк. Пирог не ешь – это на ужин. Тапочки надень – простудишься.
Мама говорит:
- Я скоро. Не мусори тут. Чашки помой. Не сиди близко к телевизору.
Мама говорит:
- Полина! Ты что оглохла? Дверь закрой, говорю, горе луковое! - и шуршит в коридоре плащом, и звенит монетками, и щёлкает зонтиком.
Я закрываю дверь, иду в комнату и сажусь на кровать. Нет, сажусь в кресло (с ногами, в тапочках!) и думаю, почему же я «луковое»?
Ну, допустим, «горе» ладно, это пусть. Я и сама понимаю, что счастья от меня немного (с меня только фантики от конфет, дырки на колготках, головная боль и крошки на столе). Но «луковое» почему?
[показать]И тихонько нюхаю ладошку, и вторую тоже. Даже коленку нюхаю, для верности.
И ничего не правда! Я карамельное, мятное и немножко яичное. А ещё молочное, шерстяное и шампуневое. И даже какаова… какававо… ну такое!
- А никакое не луковое! – говорю я вслух и обвожу взглядом комнату.

Это моя комната, собственная, личная. Я тут всё знаю, каждый уголочек.
Вон там, на кровати, сидят мои игрушки, которые главные. А остальные – в большой коробке и в тумбочке.
В ящиках стола - мои тетрадки, картинки, карандаши (только там неубрано, ну и что?) и всякие секреты.
А на полке – мои книжки. И на подоконнике, и на тумбочке, и даже на полу за кроватью.
В этом шкафу лежат мои одёжки. И некоторые висят. Там есть одно любимое платье и целых четыре нелюбимых. Мама говорит: «Они приличные!»
У мамы странное представление об одежде. У неё самой только «приличные» юбки и блузки. И два платья, которые называются «строгие». Когда мы идём в гости, мама надевает строгое платье, и самое красивое на нём – это брошка!

Я иду в мамину комнату. Там на столике у зеркала стоит шкатулка со всяким красивым и не очень. Я достаю большую брошку с голубыми камешками и цепляю себе на платье (это платье уже не «приличное», оно просто домашнее).
- Если всё равно мыть посуду придётся, то я буду мыть её в брошке! Не так обидно будет, - думаю я.
На кухне остывает и пахнет яблочный пирог. Я осторожно прикладываю к нему ладошки (тепло и мягко). Потом быстро их нюхаю, шумно вдыхая воздух.
Я - яблочное и медовое!
У меня есть свой фартук - маленький жёлтый передничек, на котором написано «Мэри».
Меня зовут Полина, но, наверное, фартуков про меня не бывает. Поэтому посуду буду мыть как бы не я, а какая-то Мэри в маминой брошке.
Мэри моет посуду и мечтает быть девочкой Полиной, у которой в шкафу есть любимое платье, на кровати – целая шеренга главных игрушек, а в кухне – яблочный пирог на ужин.
Мэри совсем не скучает по маме и не смотрит поминутно на настенные часы. Это ведь вовсе не её мама где-то задерживается.
Мэри любит разговаривать с чашками и блюдцами. Она помнит, как их зовут и какой у кого характер. Когда на прошлой неделе Мэри разбила синего Бубу и порезала палец, Полина даже не заплакала.

Мама приходит поздно, тихонько открывает дверь своим ключом, разувается и на цыпочках заходит в мою комнату.
- Ну вот, уснула в кресле, - говорит она шёпотом.
Я слышу, как мама отстёгивает брошку с моего платья, аккуратно снимает с меня передник и целует в лоб..
- Давай-ка, я уложу тебя в кровать, - говорит она и берёт меня на руки. – Горе ты моё, луковое!
- Яблочное, - говорю я сквозь сон и обнимаю маму за шею. – Яблочное и медовое…

________________________
рисунок - L.Hurwitz

- А он тогда скажет: «Вам не кажется, что это недостойно, и говорить тут не о чем?»
- А я ему отвечу: «Нет, не кажется!»
Марика посмотрела на сестру с восхищением. Вот кому достался гордый нрав, смелость и фамильное упрямство. Дочь своего отца!
Лидия сидела у зеркала и расчёсывала длинные тонкие волосы, далеко отводя острый локоток, и сосредоточенно хмурила бровки.
- А если он скажет: «Вы не думаете о том, что будут говорить о нас соседи?» - спросила Марика и поудобнее устроилась на постели, поджав под себя ноги.
- А я ему отвечу: «Нет, не думаю!» - сказала Лидия, не оборачиваясь.
«Я бы умерла от страха», - подумала Марика, но вслух спросила:
- А если он скажет: «Не будете ли Вы так любезны, выбросить все эти глупости из головы?»
- Я ему отвечу: «Нет, не буду!»
- Ох! – вырвалось у Марики.
Лидия строго посмотрела на неё через зеркало, положила гребень на полочку и встала с пуфика.
- Ну ты-то хоть не думаешь, что надо высылать из страны каждого, кто боится драконов?
- Но рыцарь – не каждый. Рыцарь не должен… - шёпотом начала Марика.
- Ай, перестань! – перебила её Лидия. – Рыцарь должен восхищаться Моим Высочеством, а это он делает отменно!
- Но ты же не станешь говорить об этом с папенькой?
- Стану! Очень даже стану! – Лидия гордо вздёрнула острый носик. – Прямо сейчас пойду и поговорю!
«Королева! Как есть королева!» - подумала Марика и проводила сестру восхищённым взглядом.
Потом она слезла с постели, подошла к зеркалу, долго придирчиво рассматривала свои волосы, носик-пуговку, несколько раз пыталась нахмурить бровки и состроить строгое лицо. Вздохнув, она показала язык своему отражению и поспешно вышла из спальни.

- Не может быть и речи! – услышала Марика в конце коридора.
Она тихонько подошла к королевским покоям и замерла, прислонившись ухом к высокой двери.
- Вы моя старшая дочь! Вам не кажется, что это недостойно? – кричал король.
- Да, папенька, - бормотала Лидия.
Марика представила, как Его Величество мерит шагами комнату, и каждый раз, разворачиваясь, нервно одёргивает край мантии, и та взлетает, как крыло дракона.
Марика даже прикрыла глаза от страха.
- Вы не думаете о том, что будут говорить о нас соседи? – спрашивал король.
- Да, папенька, - начала хныкать Лидия.
- Скажите спасибо, что я не велел его казнить, а лишь выслал из королевства!
Лидия шмыгала носом.
- Придумала тоже! – не унимался король. – Замуж за труса!
- И что? И что? – не выдержала Лидия. – Ваша младшая дочь, вообще, хочет замуж за дракона! И что?
Марика почувствовала, как кровь отливает от лица. Колени вдруг подкосились, и она опустилась на пол, зажимая рукой рот.
- Вон!!! – заорал король. – Вон, я сказал!!!
Лидия выскочила из двери и понеслась по коридору, не замечая никого вокруг.

Вечером Марика заглянула в королевские покои. Король сидел в высоком кресле в синих семейных трусах и мантии на голое тело. Парик и корона лежали рядом на столике, вместе с сердечными каплями и уксусным компрессом. Услышав, как отворяется дверь, король быстро запахнул мантию и потянулся за короной.
- Я принесла вам клюквенный морс, - сказала тихо Марика, не двигаясь с места. – Сладкий, как вы любите.
- Ну давай же сюда, - заворчал король недовольно и обмяк в кресле, - чего стоишь?
Марика подошла и поставила на столик графин и бокал.
Король пошевелил босыми пальцами ног.
[показать]- А ну-ка отойди вон туда, к окну.
Марика отошла к окну.
- А ну-ка, посмотри на меня. Ничего не замечаешь?
- Что я должна заметить, Ваше Величество?
- Ну, смотри-смотри! Совсем ничего? – король поудобнее устроился в кресле.
- Ничего, - Марика пожала плечами.
- Я не достаю ногами до пола! – сказал король. – Видишь? Совсем усох. Старый совсем…
- Что вы, папенька! – Марика бросилась к королю и уткнулась ему в грудь. – Что вы такое говорите!
- Ладно-ладно, - заворчал король, отстраняясь. – Давай свой морс.
Марика налила половину бокала и посмотрела вопросительно на короля. Тот кивнул, и она долила ещё немного.

Его Величество сделал несколько глотков, довольно сощурился и поставил бокал на столик.
- Что тут мне Лидия говорила сегодня? Что-то про дракона? – как бы, между прочим, спросил он. – Что он как бы тебе нравится, что ли?
- Нравится, - тихо сказала Марика.
- Вы понимаете, что вы сейчас сказали? – король перешёл на официальный тон и даже выпрямил спину.
- Понимаю, - сказала Марика, опустив глаза.
- Вам не кажется, что это недостойно, и говорить тут не о чем? – спросил король громче.
- Нет, не кажется! – сказала Марика.
- Не будете ли Вы так любезны, немедленно выбросить эти мысли из головы? – закричал король, соскочил с кресла и прямо босиком зашагал по комнате.
- Нет, не буду! – уверенно сказала Марика.
- Ах так, значит? – король комкал края мантии. – Значит, вот тааак?
Марика молчала.
- Подите вон, дочь моя! – король топнул босой ногой и скривился от боли. – И извольте пообещать, что завтра же вы Читать далее...

Наконец-то могу пригласить вас на концерт в Киеве!

[показать]


По-моему, прекрасный повод наконец-то повидаться с киевлянами в реале.
Программа построена так, что я буду петь свои песни,
а Серёжа - читать свои стихи.
Там же можно будет приобрести Серёжину книжку и мой диск.

[показать] [показать]


Приходите, мы будем очень рады!

- А я говорила, что не надо нам сегодня на улицу выходить! – сетовала пани Хеля. – Потому что всё снова будет, как всегда. Я говорила!
Она стояла на узенькой мощёной дорожке рядом со свежевыкрашенной лавочкой. У её ног сидела маленькая пучеглазая болонка и виновато подрагивала хвостиком. Болонку звали Фига и, по-собачьим меркам, она была дамой преклонных годов. Но пани Хеля не делала сноску на собачьи мерки, поэтому Фигуся неизменно была её «девочкой», «деточкой» и «малышкой». И сейчас ей положено было носиться по газону и играть вместе с другими собаками, заливаясь звонким лаем.
- Какая ты у меня необщительная, - говорила с досадой пани Хеля и трогала ладошкой угол лавочки.
Краска, похоже, совсем подсохла, и можно было присесть на краешек, чтобы отстегнуть поводок.

Издали помахал рукой пан Пётер. Его радостный сеттер заигрывал с молоденькой колли, припадая на передние лапы и отпрыгивая в сторону, и снова припадая. Пётер курил и подбадривал пса окриками.
Пани Домбровска, как обычно, прохаживалась вокруг беседки, выгуливая двух стареньких пуделей грязно-белого цвета.
- Как поживаете, пани Хеля? – спросила она, поравнявшись с лавочкой.
Пани Хеля собиралась ответить, что в целом неплохо, только Фигуся её расстраивает – капризничает и плохо гуляет. Но один из пуделей вдруг рванул поводок и, переваливаясь, побежал к ближайшему дереву. Пани Домбровска выругалась, подхватила под мышку второго пуделя и заторопилась следом.
[показать]Пани Хеля вздохнула, проводила их взглядом и погладила Фигусю.
- Ну иди, детка! Иди, побегай, - сказала она. – Ну что ты сидишь?
Собачка подняла на неё большие карие глаза, завиляла хвостом и легла у ног.
- Ну вот ещё! – возмутилась пани Хеля и легонько подтолкнула Фигу носком туфельки. – Смотри, как собачки играют. Иди, не бойся! Они не кусаются!
Она ещё немножко посидела, уговаривая Фигу, потом пристегнула поводок и пошла по дорожке к проспекту.

- Завтра будешь сидеть дома! – вычитывала пани Хеля собачку. – И никаких сахарных косточек! Мне уже стыдно перед другими, Фигуся. Ты ведёшь себя, как дикарка.
Фигуся семенила рядом, каждый раз задирая мордочку на звук своего имени.
- Я понимаю, если бы ты была щенком! – не унималась пани Хеля. – Но ты же большая девочка! Нельзя же всю жизнь просидеть у моей юбки…
Возле беседки пани Домбровска расчёсывала по очереди своих пуделей. К ней подошёл пан Пётер справиться о здоровье. Они перекинулись несколькими фразами, глядя вслед пани Хеле. Та шла одна по дорожке, разговаривая сама с собой.
Время от времени пани Хеля наклонялась и проводила ладошкой по воздуху сантиметрах в двадцати над землёй.
Когда у самых ворот она на минутку оглянулась, Пётр и пани Домбровска дружно заулыбались и помахали ей рукой.

_______________________________
рисунок – В.Оленберг

Люська стоит посреди двора, широко расставив кривенькие ножки, и ревёт во весь голос.
С одной стороны к ней бежит Дзюбина мать тётя Зоя, а с другой – Степановна, соседка.
Дзюба стоит, опершись об угол сарая, и флегматично ковыряет в носу.
- Ты что ей сделал, ирод? – кричит ему мать на бегу. – Что ты ей опять сделал?
Она приседает возле Люськи и начинает осматривать её и ощупывать. Люська послушно даёт осмотреть одну руку, потом другую. При этом она не прекращает реветь на всю улицу, время от времени поворачиваясь в сторону Дзюбы и трагично выпучивая глаза.
Тётя Зоя осматривает ей голову, заглядывает в рот, щупает коленки.
- Люсенька, что? – спрашивает она, уступая место подоспевшей Степановне. – Да что ж такое?
Степановна проделывает ту же процедуру, потом легонько встряхивает Люську за плечи, от чего та начинает реветь громче и тоньше.

- Ну ты дурак, Дзюба, - говорю я шёпотом, - она же наябедничает.
- Ничего, зато запомнит!
- Она же мелкая ещё, жалко, - говорю я.
- Посмотрел бы я на тебя, если б это твоя сеструха была, - Дзюба виртуозно сплёвывает сквозь зубы. – Она меня, знаешь, как бате закладывает! А батя мне потом, знаешь, что?
И пока все заняты ревущей Люськой мы тихонько ретируемся через забор и, нырнув между кустов крыжовника, выходим на улицу с другой стороны соседского двора.

Дзюба отряхивает штаны, пятясь от калитки, я открываю рот, чтобы сказать ему «стой!», но не успеваю, и Дзюба врезается прямо в проходящую мимо Дашку Ерохину. Вдобавок ко всему он наступает ей на ногу, и на белом Дашкином носочке остаётся грязный овальный след.
- Ой, - говорит Дзюба, и у него краснеют уши и шея.
Ему ужасно неловко, он не знает, что сказать, вдруг приседает и начинает тереть след на Дашкином носке, сперва рукой, потом рукавом. Дашка смеётся, убирает ногу и бьёт Дзюбу по голове пустым пакетом.
- Что там у вас Люська так плачет? Это же Люська плачет? – спрашивает она, кокетливо одёргивая цветастое платьице.
- Она жвачку проглотила, - говорю я. - А Дзюба сказал, что она теперь умрёт.
- Не просто жвачку! – Дзюба вдруг обретает дар речи. – А польскую жвачку, которую я у Фильки выменял на магнит!

Я знаю, что дело не в магните. Эту жвачку (страшная редкость по нашим временам) Дзюба припрятал как раз для Дашки Ерохиной.
А Люська нашла и съела.
А теперь ревёт, потому что брату верит безоговорочно, хотя и бесконечно ябедничает на него отцу.
- Что же ты её, бедную, так напугал? – говорит Дашка Дзюбе безо всякого сожаления в голосе и поглядывает на меня украдкой.
- Чтобы знала! – ворчит Дзюба, прослеживая Дашкин взгляд.
Ерохина закладывает за ухо непослушную прядь, но делает это очень медленно, чтобы мы успели разглядеть её новые часики – маленькие, аккуратные, на блестящем тёмно-сером ремешке.
Но я вижу не новые часы, а тонкую царапину на запястье, чуть ниже застёжки, маленькую царапину на узком Дашкином запястье, рядом с бледной голубой жилкой. И мне вдруг становится тяжело дышать, и начинает ныть где-то в животе, сладко и странно.
- Пошли, - говорит мне Дзюба и толкает меня в бок. – Чего встал? Пошли!
- Красивые часы, - говорю я, чтобы что-то сказать.
Дашка медленно подносит руку к глазам.
- Ой, уже половина второго! – говорит она с выражением. – Сейчас гастроном закроют!
Мы с Дзюбой стоим и смотрим, как Дашка Ерохина бежит вниз по улице, размахивая пустым пакетом.

Остаток дня Дзюба дуется на меня, а на все вопросы только отмахивается, чем ужасно меня злит. Я не сделал ничего плохого, но всё равно чувствую себя виноватым.
- Мне эта Ерохина ни капельки не нравится, если ты из-за этого! – оправдываюсь я. – Ну честно.
- Меня это не интересует, - холодно отвечает Дзюба, не глядя мне в глаза.
Но я-то знаю, что интересует! Ещё как интересует! Но если я скажу об этом вслух, мы точно поссоримся.
Странная вещь: нет ничего такого, о чём мы с Дзюбой не можем разговаривать. Но когда дело касается Дашки, Дзюба ведёт себя, как дурак.
Мы сидим на ящике за гаражами и курим ворованную «беломорину».
- Ты дурак, Дзюба, - говорю я.
- Угу, - говорит он и пытается выпустить дым колечком, - а ты, значит, умный!
- Да я не в том смысле.
- Ну и помалкивай.
- Ну и подумаешь!
- Ну и всё!

Мы молча курим, передавая друг другу папиросу.
Потом так же, молча, идём верх по улице. Какое-то время топчемся возле Дзюбиной калитки, пока из-за неё не раздаётся писклявый Люськин голос:
- Ага, а я папке всё рассказала! И ничего я не умру! А папка тебя уже ждёт!
Люська пятится к дому, пытаясь оценить расстояние от двери до калитки и от Дзюбы до неё самой.
- Ну, я пойду, - говорю я, как бы между прочим.
- Угу, - обречённо соглашается Дзюба. – Завтра зайдёшь?
- Завтра зайду.
Мы всё стоим. Дзюба не решается войти во двор, а я не могу просто взять и уйти.
- Ты это… не расстраивайся, - говорю я, чтобы что-то сказать.
- Угу, - отвечает он, - не впервой.
- И это, слышь? – вдруг говорю я, сам себе удивляясь, - я тебе завтра жвачку достану, честно!
- Иди Читать далее...

[показать]
Мой котик Бака (Баскервиль) желает всем тёплой и радостной весны!

Прошлые связи липнут к памяти, как проказа.
Там, где я тебя помню, ты всегда смеёшься.
Если бы они знали, как ты мне достаёшься,
Они бы не напомнили о себе ни разу.

У меня к тебе столько всего уже накопилось -
И обид, и претензий, и если однажды
Я не проговорю их, не выговорю каждую,
То сложу оружие и сдамся на милость.

Эти мальчики на тебя похожи анфас и в профиль.
Промелькнёт такое в толпе, и сердце рвётся.
Мне всего ничего от тебя уже остаётся.
Миллиметры сна, миллилитры горького кофе.

Зачинали друг друга по-быстрому, как умели.
Всё должно было быть не так, а как-то иначе.
Говорил: «Детка, ты столько для меня значишь!
Мы уедем в Европу!» (добрались лишь до постели).

Твоя детка стареет, густо припудривает морщины,
Набирается смелости и звонит в Палермо…
Четыре долбанных года звонит, наверно,
Чтобы услышать оставленного там мужчину.

И у неё нет на то ни одной причины.
И ей так скверно… невыносимо скверно…

Нет ничего переменчивей, чем стабильность.
В этом Яцек Левандовски убедился, когда в понедельник вышел из своего дома номер сорок один по улице Вольской, чтобы перейти на другую сторону, купить в киоске свежий номер «ycie» и сесть, как обычно, в седьмой трамвай до центральной галереи.
Перед этим Яцек выпил стакан кефира, тщательно вымыл чашку, набриолинил волосы и начистил до блеска туфли.
Он прекрасно помнил, как проверил карманы пальто и запер дверь на оба замка (сперва нижний, потом верхний), как не стал вызывать лифт, а пошёл пешком, как проверил почтовый ящик и поздоровался с усатым консьержем Томашем.
Яцек вышел на улицу и шагнул прямо на зелёный газон у крыльца, по привычке начав отсчитывать шаги до остановки. И даже досчитал до пяти, не сразу осознав, что куда-то делся асфальт, и канализационный люк с надписью «kanalizacja deszczova Gdask», и даже трамвайные рельсы…
Перед ним расстилалась огромная парковая лужайка, испещрённая узенькими мощеными дорожками, по которым неспешно прогуливались горожане.
- Надо же, какой красивый правдоподобный сон! – с восхищением подумал Яцек.
Он постоял ещё минутку, наблюдая за этой картиной и щурясь на солнце, потом посмотрел на часы и пошёл обратно.
Яцек Левандовски вызвал лифт, стараясь не смотреть по сторонам. И будь он чуть более внимательным, то заметил бы, что на стене слева больше нет почтовых ящиков, а в углу справа нет никакого консьержа. Но кто же отслеживает такие мелочи во сне? Поэтому Яцек просто поднялся на четвёртый этаж, открыл дверь (сперва верхний замок, потом нижний), прошёл в спальню, разделся и лёг в постель.
[показать]

Гражина Грабска, по обыкновению, выскочила из своего подъезда по улице Мицкевича, на ходу застёгивая курточку и вспоминая, все ли документы она уложила в папку.
Гражина сегодня снова опаздывала. Но ведь это не повод, чтобы не заскочить в ближайшую «кавярню» и не выпить чашечку утреннего кофе от пани Баси. Там можно будет съесть сметанный коржик и попутно подкрасить ресницы.
- Гражка-Гражка, - ругала она себя мысленно, дёргая непослушную застёжку на куртке, - так тебя скоро выгонят с работы! И это тебе ещё повезло, что контора в двух кварталах от дома, а не на другом конце города!
Она подняла голову, чтобы посмотреться в большую зеркальную витрину парикмахерского салона «Rua», но вместо витрины почему-то увидела проходящий мимо красный трамвай номер семь, и журнальный киоск на другой стороне улицы.
- Мамочки! – сказала Гражина вслух и выронила папку.
Она быстро собрала бумаги и попятилась к двери. Споткнувшись о канализационный люк, Гражина ойкнула и заскочила в подъезд. Там она прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и стала читать шёпотом «Богородица дева».
- Хорошая сегодня погода, пани Гражина, - усатый консьерж улыбался из-за стеклянной перегородки.
Гражина открыла глаза и поняла, что находится в незнакомом подъезде.
- Мамочки! – опять сказала она про себя. – Это всё, должно быть, от вчерашнего лимонного ликёра.
Гражина больно ущипнула себя за бедро и в ту же секунду на глаза навернулись слёзы.
- А вы кто? – всхлипнула она.
- Я ваш консьерж. Меня зовут Томаш, не узнаёте?
И прежде, чем он успел выйти из-за перегородки, Гражина Грабска потеряла сознание.


Франек Цибуш просыпался обычно поздно. Он медленно задумчиво одевался, обстоятельно завтракал и потом долго чистил зубы, разглядывая себя в зеркале. В прихожей он замечал, что надел свитер наизнанку, или носки разного цвета, или подтяжки задом наперёд.
Спустившись этажом ниже, Франек вдруг спохватывался, что забыл очки, или портмоне, или записную книжку.
Потом он выходил из дома и попадал сразу к задним воротам городского парка, проходил его насквозь, выкуривал, наконец, первую сигарету и садился в автобус.
Окончательно Франек просыпался, когда из окна был виден Костел Святой Бригиды, и водитель объявлял остановку «улица Профессорска».
Сегодня Франек шёл вдоль улицы Мицкевича, удивлённо озираясь по сторонам. Ни парка, ни ворот, ни автобуса он в это утро не обнаружил.
- Либо я потерял память, либо рассудок, - думал Франек.
И то и другое, безусловно, как-то разнообразило жизнь, хотя и рушило все сегодняшние планы.
Франек остановился у большой зеркальной витрины с надписью «Rua», надел очки, внимательно осмотрел себя с ног до головы и, не найдя никаких особых изменений, двинулся дальше.
Пройдя полквартала он обнаружил маленькое кафе «У пани Баси», автоматически нащупал портмоне в кармане и зачем-то несколько раз огляделся по сторонам.
- Всё равно работа на сегодня уже отменяется, - подумал Франек Цибуш и уверенно толкнул дверь.


- Нет ничего стабильнее перемен, - сказала пани Бася и взяла Томаша под руку.
Они неспешно прогуливались по лужайке - от парковых ворот до центральной аллеи, и обратно.
- Как вам показалась та молодая особа? Славная ведь, правда?
- Гражина оказалась на удивление милой девушкой, - улыбнулся Томаш.
- Читать далее...

Мои рассказы в сборниках ФРАМа:

[показать] [показать] [показать] [показать] [показать]



Несколько песен с моего диска "Город-море" в авторском исполнении:
[показать]
1. "Город-море"
2. "Я хочу, чтоб ему везло"
3. "Без названья"
4. "Есть повод"
5. "Воспоминание о Польше"