Моя новая литературная любовь - Алессандро Барикко "Море-океан"

Из легкого чтения на время праздников - Секреты токсикологии и Принципы работы головного мозга.)
Как говорится - ребятам о зверятах и таблеточках.
Очень советую.) кроме шуток.

P.S. читаю Геймана, которого мне тут посоветовали два хороших человека. Ощущения смутные, но читаю. Чего еще порекомендуете?)

вот сколько раз себе повторяла - никого не слушай
посоветовали мне фильм посмотреть, говорят страшный аж жуть. говорят будто в ванну страхом упадешь приготовь комедию на после.
1965 год Полански черно-белый с субтитрами Катрин Денев.
ну, думаю, действительно будет мне капец как страшно.
искала кампанию на сей фильм дцать лет.
решила смотреть с мамой. ну... как обычно. - мама,, ты спишь! - ненене, ты что *раскрывая широко-широко глаза*
сегодня посмотрела одна не в самой позитивной обстановки
и, господа товарищи, ни в какую ванну со страхом не упала, дорогие мои.
и вот так всегда... готовишь себя к ВААААУ, а получаешь пф.
аж обидно
[699x449]

Яркий свет весеннего утра резал глаза. Час назад она вытянула его из теплой постели, заставила одеться и прийти сюда. Зачем ей нравится проводить время в этом громадном торговом центре? Он похож на разноцветный улей, в котором каждый выполняет свою работу: кто-то бесконечно меняет деньги на вещи, а кто-то свое время на деньги.
Она сидит напротив, щебечет что-то самозабвенно, а он хочет только одного – ровно как два часа тому назад запутаться в ее волосах и нервничать от того, что ему совсем не достается одеяла.
Ведь можно было пойти в то кафе, куда они обычно сбегают от друзей, спрятаться за бамбуковую ширму, пить фруктовый чай и обсуждать необычную красоту их официантки Татьяны. Нет же. Они сидят здесь, укутанные гулом сменяющей друг друга толпы и услаждают вкусовые рецепторы мерзким творением американского разума, Кока-Колой.
Отпил чуть-чуть из высокого стакана, поморщился и остановил поток ее рассуждений острым вопросом:
- Послушай, зачем мы здесь?
Она умолкла, прищурила глаза хитро и враждебно, так, что он внезапно пожалел, что не умеет видеть ее мысли. Иногда ему казалось, что будь у него выбор, он бы потратил все свои знания, все свои силы только на то, чтобы научиться различать ее мысли картинами. Хотя их настолько много, и все они имели свою запутанную историю настолько, что он уверен – совсем скоро он запутался бы в этом наслоение график и техник, что сошел бы с ума.
- Знаешь…. Мой мир фокусируется на горящем в темноте экране ноутбука. Вот в его внутренностях, я господин, я властвующий тиран. Но в реальности… иногда мне кажется, что я разучилась жить и чувствовать, иногда мне кажется, что я жутко холодна и неизменна, что я нема ужасно, даже тогда, когда хочу быть ласковой и освещать чувством каменные пути. Иногда я думаю всерьез о том, если бы не случился ты, не сбылась бы я.
На самом же деле это не являлось правдой. Она никогда не была ледяной принцессой, даже тогда, когда старалась такой казаться. Вот равнодушной до жесткости, сильной до страха – эти и многие другие вариации с легкостью виртуоза она демонстрировала. К тому же, никак не могла изгнать из себя эту горячность, эту пламень. Всегда одержимая всеозаряющей любовью, даже тогда, когда в припадках болезненной ненависти искажает судорожной злобой лик своего Вдохновения. Она не могла вырезать из себя этого.
Когда он смотрел на нее, он знал, что ей легко дается все, кроме одного. Она никгда не умела говорить коротко и саму суть.
- Я тоже люблю тебя, звезда моя. – она зацепилась пальцами за его ладони и улыбнулась. В моменты такой нежности, расцветающей на ее губах, он думал, что когда-нибудь ей придет в голову, уехать в Антарктиду. И если это случится, он не поедет за ней. Не потому, что его смущают низкие температуры или неудобства, а потому, что если она улыбнется так там, это сулит серьезные проблемы человечеству. Звезда моя…
Воспоминания ударили его по щеке сильно и колко, заставили его ладонь взлететь и прижаться к месту сосредоточения боли. В том, как она стояла, в том, с каким звуком падали капли на пол, он улавливал ее напряжение и страх.
- Я зайду, - она никогда не спрашивала разрешения. Зачем ей это, если никто никогда не отказывал?
Он прижался к дверному косяку так, чтобы не коснуться ее, даже случайно. Если это случиться, он не сможет больше сдерживать ту экологическую катастрофу, что норовит снести весь его душевный покой. В нем и так поднялось слишком много того, что так старательно и упорно он вкапывал в забвение.
Даже стук ее каблуков по линолиуму был натянут как струна.
Она села на мягкий пуфик, сложила руки на колени и подняла глаза на него. Смело и открыто она прицелилась взглядом в его сокровенное и расстреляла то, чего он добивался около трех лет с таким трудом – его равнодушие.
- Зачем..?
- Нельзя? – нотки истерики как будто невзначай проскользнули и скрылись. Что-то царапает ее.
- Можно…. – вырвалось у него быстрее, чем он мог придумать достойный ответ.
Что-то тронуло ее образ, что-то мягкое, но оно пропало, прежде, чем он сфокусировался и схватил это.
Совершенно неожиданно для себя он уцепился за ее вид и начал оплетать его внимательными глазами.
Упругие кудри цвета темной меди тяжелые и блестящие лежали на плечах. Они облепили ее высокие скулы мокрыми паучьими лапками. Египетские влажные глаза взрывали темно-зелеными искрами темноту и чертили стрелы вверх ресницами. Капризные чувственные губы изогнула ухмылка нервозности. Вся она, светящаяся и холодно-цветистая, будто бы состояла из драгоценных камней. Через нее дышал холод улицы и ледяной дождь.
Такие как она раньше жили в Средневековье. Таких как она раньше сжигали на безжалостном костре святой инквизиции.
- Кухня дальше по коридору налево, ванная направо.
Он принял из ее рук небесно-голубое пальто, серебро тонкого кольца блеснуло на тонком пальце. Он всегда удивлялся, почему кольца не скатываются с ее пальцев и всегда терялся в ювелирном магазине. Но то кольцо, которое сейчас вспыхнуло маяком, было его.



в этой части я Читать далее...

Я долго искала в себе признаки ненависти. ну нельзя, чтоб ычеловек не умел ненавидеть. Ну не бывает так!
Я уже и такие себе ситуации преставляла и такие..
Нет, бывало, конечно, что в приступе ярости у меня вылетит - ненавижу, БЛИА!! но это только эмоции

А вот сейчааааааааас.
О да. Не на ви жу всем существом, господи, ненавижу ненавидя ненавижу
Я НЕНАВИЖУ болеть
ненавижу лежать гореть с ощущением, что ты - недоваренная сосиска
ненавижу просыпаться среди ночи, потому что кашлеешь уже с минут 5 безостановочно
ненавижу просыпаться утром с отвратительным вкусом во рту
ненавижу чихать по 10 раз
ненавижу плакать от того что плохо сильно
НЕНАВИЖУ

в таком состояние невозможно ни читать, ни пиать, ни рисовать

Наверное, тяжело жить в мире, когда знаешь, что картины Босха - это типичное воплощение эрготаминового психоза.
Что грибы-чесночники лучше не срезать, а становиться на колени и обкусывать.
Что жабу нужно лизнуть только после того, как испугал ее, но главное не перепутать жабу.
Некоторые особые кактусы вызывают галлюцинации в исключительном голубом цвете, но при этом ни разу не попробовав
И что димедрол - почти единственный в своем роде вызывает естественный сон, а не медикаментозный.

И все такое вкусное.

Горячий чай - это блаженство для ограниченных, поверьте. И я сейчас блаженствую, так просто - с чаем, с мокрой головой после горячего душа. Может, немножко ограниченно.

А мы вот вчера на Мумий Тролль сходили.)
Начало представляло собой просто бешеную солянку, состоящую из:
- странной группы с дурацкими текстами и солистом у которого в голову а может еще и в задницу вставлено перо, а руки неестественно изгибаются и дергаются;
- еще более странного коллектива под руководством Ю.Цалера (Птицы Зу), выходившей, видимо, с девизом «как хорошо без Лагутенко, а я буду петь не только Медведицу, хотя и петь не умею»;
- немыслимого движения звуковых волн с голосом Лагутенко (Камчатка-3) – из рода «без Цалера уходим в транс» (вот это мне даже чем-то понравилось. успокаивает так, знаете ли).
Нестандартненько так.
Ну, а потом феерия с замечательным видеорядом, с солистом, играющем на своем непонятном квакающем инструменте ногой, с Дельфинами (в том числе надувными), Контрабандами и еще десятком замечательных песен. Лучи - и шапка с лампочками, танцующие скелеты, смог в огромном количестве. Прыгающие по залу огромные надувные шары, Золотые ворота с золотым конфетти. А в конце - забавные светящиеся чудища с ружьями, стреляющими дымом и разноцветными кусочками легкой бумаги.

Вдруг ушли поезда…

Очень хотелось чего-нибудь поесть и забрать из гардероба промокший через несколько минут пуховик.
А еще захотелось следующего концерта

удивительно, как быстро исчезает любой намек на лень. стоит только выключить телевизор и занять интренет кем-либо другим.
я вот сегодня, вместо того, чтобы потерять время, написала первую часть рассказа.
название я не придумала. оно потом придумается, но пока пусть он будет Дождь.

Дождь шел уже третий день.
В воздухе, как в чреве молодой матери, пинается зима.
Он любил курить, открыв окно нараспашку. Ветер дергал его за тугие черные, будто пробирки с нефтью, дреды, а губы, с неохотой отпуская друг друга, выпускали дыхание долгой мучительно сладкой смерти. А сейчас потоки ветра, смеясь и издеваясь, прятались за занавески и тогда, когда совсем не ждешь, резко выдыхали ему в лицо струю холода. Тогда он не мог дышать и руки сами взмывали в воздух, а воздух, голодный и жадный узник, вгрызался в его длинные и тонкие паучьи пальцы.
Курение было для него не просто привычкой. Курение было для него особым ритуалом, он получал от него удовольствие особого рода. Похожее испытывает молодой, еще беспокойный и полный мечтаний, увлеченный художник, пристально рассматривающий новую интересную натуру, еще не прикоснувшийся грифелем карандаша к бумаге, но вбирающий в себя каждую деталь, оставляющий на дне сетчатки образ, достойный неторопливого наслаждения.
Он относился к сигарете как к женщине. А ведь они похожи. Обе обладают наивысшей власть, способные подчинить своей воле, обе могут одурманить разум настолько, что тяжело быть холодным.
Осторожно и мягко обхватывает губами фильтр, фотографируя глазами его нелепый узор и белый кончик, зная, что скоро он станет темно-коричневым уродливым пятном. Чиркает зажигалкой в аллегорический фиолетово-салатовый рисунок, наслаждаясь ее пением возмущенным и коротким. Оранжевый огонек извивается будто от боли, будто кто-то играючи вонзает иголки в его галографические бока. Заботливо и нежно прикрывает согнутой ладонью, по которой пляшет театр огня, его беззащитность.
Делая первую затяжку, он всегда прислушивался к неповторимому воплю загоревшейся бумаги и табака. Она всегда была глубокой.
Слабость расцветала в мышцах кислотными орхидеями. Слезы запекались в уголках глаз, и он знал, что если моргнет – снесет их плотину, и тогда они хлынут Ниагарским водопадом.
И так, допивая всю никотиновую горечь до конца, он не тушил окурок. Он бросал его на землю горящим, умирающим, и наступал одним носком на его тухнущую жизнь. А если он стоял, облокотившись на подоконник в своей неновой темной квартире, весь изломанный и сверкающий белизной голых плеч, прищурено изучая мелкий красный горох на стенах кухни, то единственный ребенок его старой подруги летел в окно, описывая идеальную дугу, на встречу ночной пустоте.
И всегда, каждый раз в этот момент, подносил пальцы к губам, улавливал их отвратительный, но волнующий запах, касался нежно капризно-пухлых губ и улыбался одними только уголками губ.
Сейчас же он не мог позволить себе откинуть старые куски бардовой ткани с нашитой на них сплошной бахромой, распахнуть окно с легким щелчком, распахнуть объятья ветру. Слишком уже было холодно.
Он отложил гитару в сторону, на которой его пальцы блуждали будто в полусне, медленно вытянул из полупустой пачки еще одну и встал на ноги. Потянувшись грациозно, он стал похож на тонкий серебряный луч, переливающийся в вихрах дремоты и густой тьмы, заполнявшей комнату. Он откинул потрепанный зеленый плед в индийский узор, на котором любил лежать, бросив его прямо на пол, погладил задумчиво шершавую линию подбородка, и, зажав сигарету между губ, неторопливо направился открывать.
Кто-то позвонил в дверь.
Но он никого не ждали более того не хотел видеть, потому как совсем недавно вернулся от друга, любившего устраивать в своей просторной светлой квартире веселые и пьяные гуляния, на которых, кстати, он всегда играл на гитаре. Люди, а особенно прекрасная их половина, будто под гипнозом, следили за движением его изящных пальцев и слушали его мистичный низкий голос. Его песни катались по и восприятию бархатом, заставляя раскрывать свои тайны. Он знал слишком много и умел развеивать печаль одним движением губ.
Пройдя длинный, совершенно темный коридор, повернув замок и даже не взглянув в блестящий глазок, он с надрывным скрипом позволил ей открыться самой. Пока она полностью не обнажила лестничную клетку, он расслышал капли дождя, стекающие на пол по чьему-то пальто.
То, что он увидел за дверью, заставило его пораженно раскрыть губы. Сигарета, обиженно шикнув, приземлилась на радужный половик. Ладони взмыли в воздух и спрятались в дикой красоте непослушных дред.
За дверью, низко опустив голову, зажмурившись и рассыпав волосы по плечам, стояла она.
[492x375]

Мне почему-то очень не нравится вариант слова "вдохновение", заимствованный из англ.

Где-то сбоку и побоку прошла реинкарнация Лао Цзы,
Неплохо бы взять себя под уздцы,
Удариться о пол, как Царевна-Лягушка,
Надеть лучшее платье и милые побрекушки,

Да выйти на свет - и сгореть дотла -

Печальным вурдалаком,
Но все же лучше, чем попасть в клоаку
С пещерным человеком под похотью
Его пещеристого тела и с крохотным

Мозгом. В недрах парового котла,

Собственного нутра пепельно-серой гаммы,
Упившись ядовитой амальгамой
Проскочет искра беззвучной усталости -
Не хватает малости. Что же сталось-то

С карнавалом? - виселицы,

Нарисованные на листочке в клетку.
Давай же поплачем друг другу в жилетки,
Сотканные из звездных путей, причудливых затей
И витиеватых хлещущих плетей.

Пока проблемы всё громоздятся и высятся.