Когда человек говорит вам (как бы между прочим): «А знаешь, я пишу стихи! Хочешь послушать?» – гоните его в шею или сами бегите от него. Настоящий поэт такого не предложит. В крайнем случае, подарит сборник или рукопись.
А вот другой мой университетский друг, Женя Гибайло, заставлял меня часами выслушивать то, что он «набросал за последние дни».
Стихи были очень романтические. Он писал их и писал, изводя кипы бумаги, ухитряясь сочинять шесть семь стихотворений в сутки, причем крупных по объему. Некоторые строчки из них отложились у меня в памяти. Вот, к примеру, такие, о себе:
Я не склонялся пред толпой
И не был никогда успокоенным…
Или о Петербурге:
Звуки томны, звуки страстны.
Из под лунного двора.
Тени блещут, тротуары.
И играют вечера.
Как то раз Женя Гибайло сочинил «Испанский цикл». Он заставил меня прослушать каждое стихотворение по два раза, «чтоб я лучше их усвоил». И я действительно кое что запомнил. Особенно финал последнего стихотворения, где герой влюбляется в испанку. Строки звучали романтически, но предостерегающе:
Как дымная роза
На бледной груди,
Испанская смерть
За углом впереди.
Завершалось все, как и ожидалось, трагически:
С гитарой! С гитарой!
Убитый лежал…
В груди задохнулся
Испанский кинжал!
Конец…
Но скажу я,
Любовь не тая:
– Гитара, гитара,
Испанка моя!
(Женя Гибайло был, как видите, очень талантливым поэтом. Я бы даже сейчас ничего подобного не сумел сочинить.)
– Как тебе? – спросил меня Женя.
– Все хорошо, – ответил я с ехидством (я уже тогда умел быть злым). – А далее все, как я понял, по тексту? Про пробитое тело?
– По какому тексту? – настороженно поинтересовался Женя, почуяв неладное. – Какое еще «пробитое тело»?
– Ну как… Сам знаешь. «Пробитое тело наземь сползло – товарищ впервые оставил седло». И дальше: «Отряд не заметил потери бойца и „Яблочко“ песню допел до конца». А потом – оптимистичное:
Новые песни
Придумала жизнь,
Не надо, ребята,
О песне тужить!
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
* * * * * *
– Мишка! Слушай… я не понял, как его заготавливают.
– Кого?
– Ну… навоз.
– Навоз – это говно! – уверенно сказал Старостин. – Говнецо… Так у нас во дворе говорят.
– Это я и без тебя знаю.
– Ну?
– А как его заготавливают?
– Не знаю… – тут Старостин задумался. – Ты сдавал анализ кала перед первым сентябрем?
– Сдавал.
– Наверное, так же и в колхозе. Сидят на унитазах целыми днями летом. Не все, конечно. А только специальные люди. Жирные. Вроде нашей Степановны. Сидят и какают. Только воду не спускают. Потом у каждого собирается целая коробка. Они ее вываливают в общую кучу, и на самосвал…
Пока я слушал Старостина, воображение рисовало мне очень странное зрелище сидящих в ряд на унитазах колхозников со спущенными штанами. Эта картина мне показалась сомнительной. Колхозы (нам об этом говорили) – это флагманы коммунизма. И сидеть на горшке целый день – это неправильно, не по ленински. Я решил поделиться своими сомнениями со Старостиным.
– Мишка?
– Ну что?
– А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.
– Петренко – дурак! – разозлился Старостин. – Ну как животные могут что то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.
Смотришь на людей — на мужиков, на баб, cловно впервые видишь, словно ты другой породы, али только что из лесу вышел, али, наоборот, в лес вошел. И все тебе в диковинку, в скучную диковинку. Вот, думаешь, баба: ну зачем она, баба? Щеки, живот, глазами мыргает, говорит себе чего-то. Головой вертит, губами шлепает, a внутри y ей что? Темнота мясная, кости скрипучие, кишки колечком, a больше и нет ничего. Смеется, пужается, брови хмурит — a есть ли y ей и вправду чувства какие? Мысли? A ну как она притворяется бабой, а сама оборотень болотный? Вроде тех кто по кустам гукают, в старой листве шуршат, скрепят ветвями, а себя не кажут? А вот ежели встать, подойти да проверить: пальцы рогулькой расставить да ей в глаза-то тыкнуть? Что будет? Вяк! – и упадет, верно?
Ну, ясно, крику не оберешься, мужики тебе по шеям накладают, не посмотрят, что ты государственный писец, казенный голубчик, - разворотят тебе мордовасию.
Когда молодой офицер объяснялся ей в любви, она отвергла его просто потому, что была удивлена его легкомыслием. «Ну и дурак, - сказала она Амаранте. – Говорит, что умирает из за меня, что я – заворот кишок, что ли?». Когда же офицера действительно нашли мертвым под ее окном, Ремидос Прекрасная подтвердила свое первое впечатление.
- Вот видите, - заметила она, - круглый дурак.
«Я знаю, что ничего не знаю». Потому чтобы многое знать, нужно самому это «прожить».
Многие живут в паре без ощущения чувства любви. Привычка или как угодно назовите, я хочу провести параллель с тем что у прошлых поколений, чем глубже тем меньше было выбора для партии. И явление само собой разумеющейся, что бытует мнение «стерпеться-слюбится» - возможно, что любовь она приходила к этим отчаянно живущим вместе долгие годы людям только потому что уже очень хотелось «полюбить», «любить», потому что годы идут, а это чувство которое рвется родится внутри каждого из нас, его все держишь по причине «не сейчас»/ «не время»/ «не во время»/ «не то». А потом как у роженицы происходит вот это – «ну все.. чего ждать то» некий приступ когда хочется «отдать», потому что точно возьмут, и обогреют. И тут то происходит кульминация «стерпится-слюбится» свершилось. Финал, - ты сбылся.
Симбиоз наших вдохновений с De-Bourbon этим весенним воскресеньем под открытой форточкой.
без лишней смысловой нагрузи[текста]
всё нафоткала сама прошлой весной
пойду возьму конфетку
[600x433]весна
--Kristina-- © ParadizeArt
философ Мераб Мамардашвили в одной из лекций, размышляя о необходимости сознательной жизни и взросления, сказал: «Мир по отношению к нам не имеет никаких намерений». Эгоцентричные малые дети, считающие себя центром мира, способны искренне обижаться на игрушку, которая назло им сломалась. Взрослые люди должны не обижаться на законы природы и общества, а как-то их учитывать и адекватно реагировать. У нас же обижаются все, на всех и на все: Россия — страна вечных обид. Обижаются водители, родители, пенсионеры, школьники и кремлевское начальство. Как говорит профессор социологии Европейского университета Вадим Волков, вся наша страна и ее высшее руководство пребывают в «болезненной зависимости от внешней оценки и требуют уважения, часто опережающего заслуги». Он называет это «статусной иглой».
Что делать, чтобы научиться не обижаться, я не знаю. Блестящий ответ, по крайней мере для людей творческих я вспомнил, слушая, как моя дочь наизусть учит стихотворение А.С.Пушкина «Памятник». Мы все это проходили когда-то, но кого я ни спрашивал — никто не мог вспомнить финала: «Веленью Божию, о муза, будь послушна/Обиды не страшась, не требуя венца,/Хвалу и клевету приемли равнодушно/И не оспоривай глупца».
взято БГ Текст: Александр Новиков http://www.bg.ru/article/8025/
— Скажи мне, милый ребёнок: в каком ухе у меня жужжит?
— В левом.
— А вот и не угадал! У меня жужжит в обоих ухах!
[600x341]