Пока продолжает существовать картонный рисованный мир и ложная тупая война, времена года все равно меняются, а я уже почти не помню, о чем думала прошлым первым сентября. Я точно думала, что уже знаю, как вычурно устроено мироздание, потому что The End of the World (Skeeter Davis) играла у меня в голове гимном все те месяцы, вокруг становилось все больше сюрреалистичного и странного. Мне очень хотелось тренировать принятие и быть над любым процессом, быть мудрой, смирной, трезвой. Я загадывала одинаковые совершенно мирские, локальные желания, ни одно из них не сбылось. Меньше чем через месяц год назад я оказалась в самом страшном дне в своей жизни. О нем я сейчас думаю просто как о точке выбора, где я без колебаний продвинулась в сторону своих ценностей. С тех пор мне стало понятно, что представления и прогнозирования - это просто игра, чтобы занять время. Я себе показалась храброй и радикальной, так и правда было, но ирония в том, что ценности, как и страхи (как и всё вокруг) - это спектр и континуум, а значит, нельзя выбрать сразу всё, и в то же время, нельзя изъять что-то одно, не затронув другое.

Я продолжаю движение в сторону своих ценностей, но чем дальше я иду, тем менее протоптана тропа. Я не отказываюсь от своих представлений и прогнозов, но понимаю, что они имеют право остаться альтернативным сценарием по какой-нибудь снова неучтенной сюрреалистичной причине.

Все, что я вижу и осязаю - это просто явления. Их много, они сложные, а я через год вижу ещё больше их сторон. Я точно меньше удивляюсь и больше разрешаю себе чувствовать. Это даёт странное ощущение: отсутствие почвы под ногами, но, в то же время, ориентирование в этом бульоне, где все. Каждый раз, когда что-то происходит, я начинаю искать причину, но почти сразу осекаюсь.

Если у событий и есть смыслы, то они невербализуемы. Потому что нельзя придать оболочку чему-либо, не вложив в нее свою проекцию. 

Жизнь - это притча про муху и пчелу. 

Всю жизнь я жила со странным чувством, что на мое время придется что-то большое, часто я думала, что это война. 

Каждое 9 мая в школе были концерты, я всегда участвовала в них, почти всегда это заканчивалось слезами не только зрителей, но и нашими.

Я настолько много всего сейчас испытываю, что даже решила написать сюда впервые за почти 4 года.

В то же время я не осязаю как таковой тревоги или тоски, я только чувствую, как моя челюсть напряжена, и как каждую ночь зубы сильно стиснуты, жевательные поверхности притираются, жевательные мышцы жутко болят, так, что нет никакого удобного положения. Живот сводит от каждого куска еды, а еда кладется в рот без остановки. 

Основное чувство, которое у меня есть - это утрата. Скорбь и страх. Утрата выбора прежде всего, но и утрата себя как части развитого гуманистического общества, которого, как оказалось, не существует нигде даже в воображении. Я находила близость и искренность в тех продуктах культуры, росла на них и считала их общими, никогда не отождествляя себя ни со страной, ни с нацией, и испытывая привязанность лишь к отдельным их объектам и явлениям. Оказалось, что вообще всё было взято в сублизинг, и будто бы даже мои чувства и эмоции, полученные от того, что я брала в аренду. Это теперь какая-то нарисованная стена из "Шоу Трумана".

Я вижу свое лицо старым и уставшим, я ощущаю себя бессильной. Все, что я делаю, кажется бессмысленным. Я всегда думала о всеобщих консенсусах, об иллюзии полезности многих и многого. Для меня было приемлемым и даже приятным то, что мы придумали себе занятия на остаток жизни и искусственно поддерживаем их важность. Но пустота победила.

Я росла ради свободы, я очень многое делала, чтобы ее обрести, для меня - это осознанная необходимость, ради которой я делала много всего, иногда грубо и жестоко, по-детски. Звучит очень цинично и глупо в таком контексте, но я даже не пошла в общую медицину по причине рабочего дня с 8.30 и запрета на маникюр. Любое стеснение для меня отвратительно. 

Мне казалось, что я заработала ПТСР в августе, и не могу никак его переварить. Кто-то из моих пациентов говорит, что подобные местячковые и сугубо личные события для них уже совсем не имеют значения на общем глобальном фоне, но в моем случае - это теперь полное отсутствие безопасного места где-либо. Одно я потеряла в августе, другое - в январе, когда мой город разрушали, все остальное застелило пеплом в конце февраля.   

Все, что происходит там, воспринимается экстракампинно, а как только подходит к полю восприятия, то больно жалит, и ты сам сразу же отворачиваешься от раздражителя. Думаю, это всем знакомо, кто сидит пока достаточно далеко.

- Что у тебя спрашивали?

- "Что делал на войне?", "Слушаешь ли радио "Свобода"?", "Есть ли у тебя доллары?"

к\ф "Холодная война", Польша, 2018.

Так всё как-то обыденно, но я рада, 
что могу открыть в этом еще что-то новое для себя.
Могу слушать свежее. Могу испытывать еще немного. 
Но на этом остановлюсь,пожалуй, 
чтобы не перейти грань.
По краю, конечно, интересно ходить. Не сейчас.

Я беру себя в руки. Всё! 
Сегодня я доделаю курсовую, завтра принесу её. 
И завтра начну учить билеты по казахскому.
Я всё выполню. 
Потому что эти какие-то жалкие часы, что будут потрачены,
намного легче отдать, 
нежели дни или месяцы, что могут быть потрачены 
на сожаленья и желание всё вернуть.

давай 
я позвоню тебе 
еще раз - помолчу, 
поулыбаемся друг другу…