Это цитата сообщения Edita Оригинальное сообщение

Белковая рисовальная масса от Chuprina

Состав:
1 яичный белок,
приблизительно 1 стак. сах. пудры,
немного лимонного сока или лимонной кислоты.

[показать]

Читать далее...

Это цитата сообщения Edita Оригинальное сообщение

Декор из мастики от Chuprina

Для приготовления мастики необходимы:

500 г сахарной пудры,
10 г желатина,
50 г. воды,
сок лимона (лимонная кислота).

[показать]

Читать далее...

Хвастаюсь Казалось бы, «The Doors: When you’re strange» - просто познавательная «датская» документалка, исключающая любое авторское ИМХО в пику Оливеру Стоуну. Чёткий голос Джонни Деппа за кадром читает краткую биографию легендарной группы: время действия – место действия – события, комментируя видеоряд. Фотографии, ранее неизвестные записи с концертов и репетиций, фрагменты студенческого фильма Моррисона, любимые песни и стихи и ни грамма современности – конечно, прекрасное зрелище для неравнодушных, стоящее того, чтобы на информацию, известную наизусть и даже полнее, чем в фильме, не обращать большого внимания. Но должно быть ещё что-то, кроме классической истории о том, как несколько симпатичных парней-профанов, собравшись вместе, оказались если не гениями, то хотя бы весьма одарёнными и неординарными людьми, верящими в свою звезду и готовыми преодолевать всё ради достижения цели, и как выдающаяся личность во главе коллектива привела его в топы чартов и покинула мир сей. И это что-то, точнее, кто-то, есть: харизмы Джима Моррисона в кадре настолько много, что основной темой фильма становится сам факт его существования, поданный с таким глубинным смыслом, что поневоле начинаешь верить, будто этому человеку было предопределено родиться для того, чтобы стать кумиром поколений. Интеллектуал и философ, эротичный до крайности, искренний до невинности, он был в первую очередь естественным, как все подлинные поэты – ни единой фальшивой ноты, ни единой маски, без комплексов, без условностей, без обязательств перед окружающим миром. Свободный человек, должный появиться в каждой несвободной эпохе – и вот ещё один плюс: шестидесятые во всех своих противоречиях предстают не фоном, но мощным катализатором творчества группы и неотделимой частью его содержания. The Doors манили в миры бессознательного, но не закрывали глаза на реальность, не призывали к протесту и насилию, но чутко отзывались на всё происходящее, выражая одинаково адекватно и боль и скорбь, и разгульное веселье и отказ от табу. Годы, отмеченные резнёй во Вьетнаме, убийствами копами демонстрантов, радикальным консерватизмом и обострённой борьбой за права человека, движениями, стремящимися к объединению и противопоставлению, попытками вырваться за пределы обыденного при помощи наркотиков, порождающими гениев и безумцев как вместе, так и по отдельности, - всё это умещается в жизнь, прогорающую быстро и ярко, как спичка. Невозможно вырваться, когда вокруг тебя двойное кольцо: снаружи – столкновения призывов к войне с призывами к миру, внутри – массовая истерика фанатов, требующих не искусства, заставляющего задуматься, а зрелища, помогающего забыться. Кого не уничтожит толпа, тот уничтожит себя сам, не выдержав напряжения, с молчаливого согласия своей паствы, жаждущей канонизировать свежую жертву. Брайан Джонс, Джимми Хендрикс, Дженис Джоплин – «клуб» умерших в возрасте 27 лет, но успевших больше, чем некоторые предшественники – за всю карьеру. Джим Моррисон последует за ними. Позже – ближе к концу века – будут ещё Башлачёв, Кобейн… Фигуру своего героя ДиЧилло превратил в одинокого титана без семьи, друзей, дорогих и близких, каковым Моррисон, наверное, и был, и остался. Goodbye, Jim, we miss you.
После фильма я перешла через дорогу в театр на Покровке, приобрела себе на январь билет на последнюю премьеру и потопала обратно к Курской, оттуда уже поехала по прямой до родной Молодёги. Теперь отдыхаю, потом буду отсыпаться, завтра – снова в инст. Не скучайте, вряд ли придётся долго ждать новых культурных событий)
[310x175]

просто старый рисунок
[376x604]

Библиотека Семь женщин в балетных пачках, с отнюдь не балетными фигурами, в чёрных чулках и перчатках, кидают красные дротики в одного мужчину, танцующего с круглой мишенью для дартса, гипнотизирующей мельканием чёрных и белых полос. Вонзающиеся в цель маленькие стрелы выглядят неожиданно эротично. Так задаются три цвета и центральная тема хореографического спектакля Мишина «Гибралтар». Название вырвано из монологов Молли Блум, Пенелопы Джойса, которыми разговаривают эти женщины – разговаривают о мужчинах. Но атмосфера – скорее горячая испанская, нежели ирландская, продуваемая, как и Итака, солёными морскими ветрами: мужчина отвечает им стихами Гарсии Лорки. Как бык на арене, он снова и снова падает с торчащими из груди дротиками, как оперёнными пиками, декламируя: «Трудно, ах, как это трудно – Любить тебя и не плакать!» - строки, едва ли посвящённые женщине. А они не сдаются, мелкими шажочками перебегают по сцене, поправляют что-то под пачками, таскают обшарпанный бюст-манекен, чехол от гитары, сладострастно льнут к пианино, говорят, говорят – и наколдовывают, вызывают мужчину словно прямо со страниц книжек в алых обложках. Рассаживаются наблюдать за горячей любовной сценой, где материализованная страсть вырывается алым полотнищем из-под рубахи и накрывает с головой, происходящей не то наяву, не то в воображении. В конце стиха его герой-цыган уходит навсегда, оставив обманувшей его любовнице ларец на память, - на сцене же он растягивается, изнеможённый, загнанный, а женщина садится на него, как на диван. Всё, связанное с женщиной, эстетизируется, становится частью культа, одновременно и возвышающего, и принижающего её, в котором мужчина – жрец, прикасающийся к неизведанному. Кумачовые флаги, не только цветом, но и звуком напоминающие об огне, трепещущие, как красный плащ матадора, - всего лишь окровавленная тряпка, которую старательно пытаются отстирать. Женщины при помощи мужчины не то создают, не то изучают, не то уничтожают в притягательно-пугающем ритуале богиню-мать – с огромными деревянными прищепками в спутанных волосах, с лопаткой в одной руке и кувшином в другой, восседающую в кастрюле, и хтонические элементы, огонь и вода, при этом появляются и смешиваются неопосредованно. Запелёнатые в простыни, как младенцы, пра-женщины – кто ползает по полу, кто делает первые неуверенные шаги – уже поют хоралы Генделя и делятся впечатлениями от секса с одинаковой естественностью для своей двойственной природы, замешанной на простом природном инстинкте. Мужчина, читая стихи о Нарциссе, заигрывает с собственным отражением в зеркале, а они окружают его стайкой нимф на коньках, снова увлекают в свой танец, балансирующей на тонкой грани острого лезвия. Всё это раз за разом напоминает охоту, поединок, - женщине приходится выследить, подчинить дикую, непокорную, непредсказуемую и опасную стихию мужского; женщина, а не мужчина здесь применяет силу и смелость, чтобы добиться любви. Женщине, а не мужчине – «всё равно, он или другой», любая добыча вызывает восхищение и желание, каждому можно сказать «да» и не соврать никому. Но анализировать этот спектакль рационально не получается, сколько бы фрейдистских и мифологических (что, в принципе, одно и то же) ассоциаций не вызывали его образы. Пластика, музыка, свет, звуки живого пианино, хаотично разбросанные по пустой сцене предметы складываются в полуторачасовое синтетическое полотно, воздействующее в первую очередь на эмоции. Как любую абстракцию, её каждый воспримет по-своему, но вряд ли кто-то останется равнодушным.
Спектакль подошёл к концу, я поскользила по гололёду к метро и тем же извращённым маршрутом по трём разным веткам добралась до дома. Теперь, казалось бы, высыпайся сколько влезет, но на завтра у меня будильник заведён… ждите с рецензией ;)
[290x210]

До В «историческом фильме» по первой повести госпожи де Лафайет нет даже той доли исторических событий, как в наших «Дворцовых переворотах». Тем не менее апеллирует эта костюмированная мелодрама к эпохе, непопулярной у европейских мастеров жанра, заездивших темы куртуазии, интриг и фаворитизма. Середина XVI века во Франции, католики и гугеноты старательно истребляют друг друга, за немощного Карла IX правит королева-мать Екатерина. Случайно убив беременную женщину, обнищавший граф Франсуа де Шабанн (Ламбер Уилсон) дезертирует из армии реформатов принца Конде (благо его фамилия связана с домом честных протестантов де Колиньи), удачно сталкивается со своим учеником, молодым принцем (в фильме он уже носит титул герцога де Монпансье, что реально будет возможно только после смерти его отца) Франсуа Бурбоном (Лепренс-Ренге), и остаётся при нём в услужении. Принца вызвал к себе отец: он уговорил маркиза де Мезьера отказать в руке своей дочери Марии (Мелани Тьерри) герцогу Шарлю де Майенну, младшему брату герцога Анри де Гиза (Гаспар Улье), с которым у неё был роман, и выдать её за его сына. Не успевает молодая жена устроиться на новом месте, как принц снова спешит на войну, а опального де Шабанна оставляет в качестве учителя для своей супруги – и тот, естественно, влюбляется в неё. После заключения мира бравый вояка Анри (прозвище «Меченый» за шрамы на лице он получит позже, нежели в фильме) заезжает к возлюбленной в гости вместе со своим тёзкой и военачальником герцогом Анжуйским (Рафаэль Персонас), который тоже не прочь поухаживать за красавицей. Когда принцесса де Монпансье прибывает в Париж ко двору, мужское соперничество достигает апогея: де Гиз без особого труда добивается Мари, в которой ещё не остыли чувства юности, обаянием, Анжу пытается воспрепятствовать их связи хитростью и властью, муж остаётся в дураках, сама виновница торжества страдает от его ревности. Охотничьим азартом обладания не охвачен один только де Шабанн, отлично понимающий, что ему ничего не светит, и остающийся поверенным сердечных тайн принцессы. Устроив ей свидание с де Гизом в ночь перед тем, как принц, отчаянно пытающийся удержать утекающее сквозь пальцы, вышлет её обратно в родовое гнездо Шампиньи, он принимает огонь ревности на себя и изгнанником пишет возлюбленной письмо из трактира. В Варфоломеевскую ночь де Шабанн героически гибнет, защищая женщину, а принц, сняв письмо с его тела и узнав из него (раньше он мог только догадываться, да-да) о шашнях жены с де Гизом, скачет предъявить ей ультиматум из серии «или он, или я». Мария бросается в Блуа, где де Гиз уже готовится к свадьбе с Екатериной Клевской, и любовник, само собой, идёт на попятную. Дальнейшая судьба принцессы (которую и принцессой-то не назовёшь – шансы на престол у супруги наследника боковой ветви Бурбонов никакущие) мне неизвестна, повести Лафайет я тоже не читала, но из фильма можно подумать, что бедняжка ушла в монастырь. Зато будущее второстепенных персонажей потянуло бы на фильм не менее, а то и более, интересный: Анри Анжу, побыв королём Польши, затем станет французским королём Генрихом III Валуа, а Луи Бурбон, герцог де Монпансье, отец Франсуа, женится на Екатерине де Гиз, сестре Меченого, которого убьют по приказу Генриха, когда он будет в двух шагах от захвата трона. Уже запутались? Дочитать!
[381x162]

Страничка о топографическом кретинизме «Тесный мир» - это не тот, где все знакомы через полдюжины рукопожатий. Это – сказочный город N, где происходят маловероятные, почти нереальные и совсем уж фантастические вещи, а мы смотрим на это как на не менее естественные признаки человеческого быта, нежели, чтобы далеко за примерами не ходить, поход в театр. Сюжеты, друг с другом содержательно не связанные, формально воспринимаются совершенно органично – не как сборник микроисторий, а как взгляд на одно и то же явление «обманутого ожидания» под разными углами зрения. Ситуации на первый взгляд хрестоматийны: вот добропорядочная семейная чета, обаятельная Машенька (Казеева) и типичный очкарик-ботаник Иннокентий (Богданов) скромно справляют день рождения последнего, а к ним в гости заявляется… киллер. Честный малый настойчиво хочет вернуть «натурой» должок: Иннокентий не выдал его когда-то в день неудавшегося «дебюта»; отказываясь от услуг должника, наши герои по простоте душевной случайно «заказывают» своего надоедливого приятеля. А вот жена Настенька (Маракулина) пытается убедить супруга Григория (Милосердов) в том, что прячет в шкафу писателя, сбежавшего из вытрезвителя, но тот не верит – и напрасно: заявившийся краснобай-милиционер принимает скептика за замаскированного беглеца и уводит, тогда как в шкафу действительно обнаруживается чудак, декламирующий белые стихи. И, наконец, грустный рассказ о состарившемся и обнищавшем Иване-царевиче (Пискунов), содержащем в трёхлитровой банке свою самую обычную лягушку – напоминание о другой пьесе Носова, «Табу, актёр!», мною на днях также посмотренной в Старом театре, где в похожем одиночестве существовал Буратино Ковальского. Четвёртый анекдот проходит сквозь спектакль, дробясь на три части: по газетным объявлениям Ирина (Казеева) и Владимир (Ковальский) договариваются о свидании, а другие Ирина (Маракулина) и Владимир (Богданов) – о сделке с недвижимостью. Само собой, перепутываются, назначив общее место встречи: строгая бизнес-леди требует от романтика с букетиком описать метраж квартиры, а жизнерадостная болтушка сталкивается с дёрганым типчиком, зацикленном на покупке апартаментов в центре. Анекдотично? Конечно. Предсказуемо? Ещё как! Но назвать этот чертовски смешной полуторачасовой спектакль комедией в привычном смысле сего жанра не получится, какие бы эпитеты вроде «высокая, интеллектуальная, абсурдная, чёрная» ни приставляй. Здесь никто не занят нарочитым, показным комикованием, здесь вообще не оглядываются на зрителей и не заискивают – напротив, чем серьёзнее звучат реплики, тем быстрее они располагают к себе и тем легче вызывают дружный хохот публики, а ничуть не педалированные мимика, жесты, пластика подчас «звучат» выразительнее любых слов. Да, наиболее яркие черты персонажей преувеличенны, без этого никуда, но населяют «Тесный мир» всё же не плоские карикатуры, а лёгкие шаржи, сохраняющие жизнеподобие, объём и, главное, симпатичность. В них узнаёшь знакомых людей, им сопереживаешь, увлекаешься их диалогами-поединками, с удовольствием нащупывая ту смысловую «ниточку», которая известна всем в зале и никому – на сцене, отчего и рождается удачный юмор. Виртуозность актёрских перевоплощений, чувство меры и вкуса в каждом из труппы достойны отдельных похвал: не наспех нарисованные жирными красками, а психологически обоснованные образы запоминаются всерьёз и надолго, чего не скажешь об одинаковых с лица наборах «муж-жена-любовник/ца (нужное подчеркнуть)» антрепризного пошиба. И не будем забывать, что в каждой шутке есть лишь доля шутки, а всё остальное правда: под занавес герои соберутся вместе, и в каждом из них почувствуются своя личная драма и свой оптимистический свет. Не верить в банальное «всё у них будет хорошо» после этого просто невозможно.
После
[271x164]

«Кто такой Михайлов Второй?» — спросите Вы. – «Про Первого-то ничего не слыхали, а тут еще и Второй откуда-то взялся!» Отвечаем: Андрей Алексеевич Михайлов был одним из петербургских архитекторов эпохи классицизма, а «Второй» он потому, что его старший брат Александр Алексеевич также был архитектором с почетным званием Михайлова Первого, как и полагается по старшинству.

Русский классицизм подарил нам целую плеяду талантливых зодчих, среди которых мы знаем немало славных имен, а вот про Михайлова 2-го все как-то дружно забыли, и вспоминать не хотят. Возможно, причиной тому последующие перестройки многих его работ, а возможно, и просто нежелание обращаться к творчеству малоизвестных мастеров. Согласитесь, что такую вопиющую несправедливость надо непременно исправить! Сегодня мы скажем несколько слов о зодчем, который честно работал на благо города и построил в Петербурге немало красивых зданий. Поскольку сведений о Михайлове 2-м дошло до нас действительно не очень много, обратимся к его постройкам, и может быть, они поведают нам что-нибудь интересное...

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ

[537x698]

Допив шоколад и – со скуки – потом ещё и прилагающийся стакан воды почти что полностью, забив на оладьи и убив батарейку ноута напрочь, я после написания предыдущей рецензии в Кофеине поехала до Театральной и по потоку народа угадала направление к Новой сцене реконструируемого Большого. На коротком отрезке пути меня раз пять спросили о лишнем билетике и пару раз изъявили желание его купить, но я гордо проследовала ко входу, не поддавшись искушению барыжничества. На входе с улицы в предбанник билеты проверяли на вшивость, на входе непосредственно в театр – надрывали, на металлодетекторах заставили открыть все отсеки портфеля и вывернуть карманы. Сдавшись в гардероб, я, заново оглядывая здание, где почти года три не была, поднялась в партер, где взяла халявные программку и буклет всего сезона Россия-Франция, в бельэтаж, где попыталась выяснить продолжительность мероприятия, и, наконец, в балкон, где встретила Васю. Протрепавшись, пока свет не начал гаснуть, мы вошли, заняли свои места рядышком с левого боку третьего ряда, увидели других прибывающих наших людей; я ждала Алину, потому что я, видимо, не так переписала у неё номер Марины и мне заявлялось при наборе, что такой не существует, но не дождалась, и слева от меня приземлилась Лиза. После третьего звонка мы пересели на край первого ряда – тоже не вся сцена видна, но всё же немного лучше, и удобно на бордюр грудью ложиться, вооружаясь время от времени биноклем. А пришли мы, собственно, не много ни мало как на гала-концерт торжественной церемонии закрытия вышеупомянутого сезона 2010, начавшегося памятной мне выставкой Пикассо в Пушкинке. Наш вице-премьер Жуков и французский посол толкнули по бумажкам речи с синхронным переводом про культурные связи России и Франции – оба упомянули переписку Екатерины с Вольтером и Дидро и Русские сезоны Дягилева, первый не обошёлся без «загадочной русской души», второй брякнул, что Россия и Франция всегда были товарищами по оружию (а Наполеона не существовало, конечно). Первое действие было сборной солянкой лучших балетных номеров Большого театра и Парижской национальной оперы: Гран па из балета «Пахита» (солисты – Цискаридзе/Улд-Брахам), очаровательно лёгкое и нежное «Па де де Чайковского» на музыку из III акта «Лебединого озера» (Пакет/Пюжоль), романтичное Па де де из II акта балета «Жизель» (Ганьо/Сьяравола), под занавес – фрагмент балета «Пламя Парижа»: зажигательный танец басков и потрясающий Па де де (Васильев/Осипова). В антракте я не без труда откупорила пластиковый контейнер с оладьями и подкрепилась, а Саша совершила вылазку в партер, но её оттуда попросили бабушки-надсмотрщицы, и она вернулась к нам. Второе действие отдали под одноактный балет «Симфония до-мажор» на музыку Симфонии №1 Бизе, поставленный, как и «Па де де Чайковского», Джорджем (Георгием) Баланчиным, учеником Дягилева, основателем американской школы балета и, пожалуй, современного балета в целом. Уж на что я не специалист, но это были два маленьких чуда, жаль только, что, во-первых, всё очень быстро закончилось, а во-вторых, что и партер, и амфитеатр, и бельэтаж с балконом были скорее пусты, чем заполнены публикой. Причём внизу преобладали плешивые мужчины в костюмах, выходившие и входившие в перерывах между номерами, скупые на аплодисменты. И проведённый в Большом примерно час (не считая задержки, речей и антракта) показал разительный контраст между русским балетом с пышными кулисами и задниками, вычурными аутентичными костюмами и декоративной массовкой в статуарных позах – и европейским с нулевой сценографией, лаконичными изящными костюмами (ах, эти белые гульфики гольфики!), слаженным взаимодействием солистов с остальным ансамблем и вниманием не к эффекту, но к гармоничной смене «мизансцен», если так вообще говорят о танце. Или мне только так кажется?.. В общем, мне понравилось, я хочу ещё. Но завтра у меня театр – какой-нибудь уж точно, так что прощаюсь до завтра и спать иду, мне к первой паре встать надо бы…
[313x199]

До 09.12.2010 Не без труда проснувшись, позавтракав, бегло законспектировав день минувший и прихватив его с собой на флэшке, я поехала к двенадцати в киноцентр на Красной Пресне. Билет в небольшой зал на прошедший ещё в конце октября мульт обошёлся мне в 100 рублей, однако в зале даже оказались ещё люди – вчера, по словам билетёрши, не было никого. С некоторой задержкой – искали механика, видимо, понадеявшегося на очередную халяву – сеанс начался.
Немаленькая вступительная часть мультфильма знакомит нас с его героями в жанре экологических скетчей, вроде тех пластилиновых, которые крутят по Animal Planet. В Окаванго, африканском заповеднике, раздолбай-сурикат Билли играет в гольф чужими какашками, философ и вегетарианец лев Сократ занимается созерцанием голубого неба, а у буйволов и носорогов – этнические конфликты над озерцом. Последним озерцом: вверх по течению люди построили дамбу, а это вам не деревянная запруда из «Мадагаскара-2», которому «Союз зверей» отчаянно пытается подражать. Тем временем на полюсе воем воет от глобального потепления белая медведица, в дымину пьяные русские моряки заливают нефтью Галапагосы, родину супружеской четы семисотлетних черепах, австралийские байкеры случайно устраивают пожар в степи, где обитают кенгуру Тоби, охотящийся за пепси, как саблезубая белка за орехами, и пердящий тасманийский дьявол Смайли, а гасконский боевой петух Шарль удирает от повара, желающего его приготовить на корабельной кухне. Все эти персонажи в поисках новой Родины встречаются посреди океана и плывут в Окаванго – последний райский уголок на Земле. Там они сталкиваются с Билли и Сократом: родной сын предъявил сурикату классический шантаж всех трудных подростков кинематографа – «Ты мне больше не отец», - и тот отправляется по пересохшему руслу в местечко, называющееся, само собой, «ущелье Смерти». Туда приходят умирать слоны, и туда Сократ когда-то залез с братом, которого там и убили – небольшой кроссовер с «Королём Львом». Заявившись на экологическую конференцию, проходящую в отеле на запруде, интернациональная бригада, которую Сократ почему-то опознал по видовым признакам, сталкивается со штатным охотником и теряет льва – его усыпили и решили продать в казино. Чтобы вернуть друга и воду, приходится собрать весь союз нерушимый животных Африки – плюс откуда-то взявшиеся американские белоголовые орланы. Штурм начнётся с предупредительной атаки термитов и совместного удара буйволов и носорогов, а закончится роковой вражеской ошибкой в применении ракеты класса воздух-земля. На помощь, конечно же, придут дочь главнюка, наживающегося на ГЭС, символ конференции – шимпанзе, пантера-эскапист и мартышка-шарлатан, выдававшая себя за оракула. Всю эту вторичную тягомотину, ни разу не смешную и с не самой впечатляющей графикой, стоит смотреть хотя бы ради хэппи-энда, эпически вышедшего за пределы сохранения одной-единственной резервации. Звериный десант высадится в мегаполисе, чтобы поприсутствовать на очередной экологической конференции в ООН, наводнит улицы, парализует движение, десятки китов войдут в порт внушительной флотилией, гориллы заберутся на статую Свободы, возомнив себя Кинг-Конгами. Что-что, а массовые сцены удались создателям мультфильма, слишком в лоб поучительного, чтобы дети на нём не заскучали, но, как ни крути, правильного. Остаётся надеяться, что рисованные животные бросали человечеству с экрана обвинения в убийствах, грабежах и разрушениях из детской наивной веры в воспитание экологически сознательного поколения, а не в дань моде, требующей: снимаешь что-то о зверушках – снимай и о глобальных проблемах тоже. Шедевров жанра – как «101 далматинец» и «Побег из курятника» - мало, проходных сочинений на тему, как «Сезон охоты-2», много, и «Союз» имеет больше общего со второй категорией. Впрочем, чтобы скоротать полтора часа и полюбоваться обаятельной львиной мордой, посмотреть его можно.
После
[324x216]

До «Табу, актёр!» - звучит как команда, а на самом деле это всего-навсего табуретка, только вторая половина задом наперёд. И моноспектакль Арсения Ковальского в постановке Карена Нерсисяна – совсем не об актёрстве, что, наверное, к лучшему: об этой загадочной профессии рассказывали уже многие драматурги с переменным успехом. Хотя герой пьесы Сергея Носова косвенно связан со сценой: он работает ночным дежурным в кукольном театре, считая себя пожарным по призванию, потому что с детства не любит огонь и очень любит дерево. Из дерева он выпиливает кукол – тут стоит отметить, что все деревянные человечки, присутствующие в спектакле, смастерил сам Ковальский. Его странноватый персонаж вместо того, чтобы традиционно общаться с залом, общается со своими куклами: рассаживает их, поздравляет с Днём леса, угощает конфетами «Золотой ключик», напряжённо вглядывается в грубоватые фигурки – всерьёз ждёт ответной реакции, движения, слова. Он разговаривает со своими бессловесными «детьми» - и ещё с отцом, который, как выясняется только в середине спектакля, тоже присутствует этой ночью в театральной дежурке: огромным поленом, на котором только намечены человеческие черты, фрейдистски впечатляющим могучим идолом. Наш безымянный мастер намерен его вырубить – по Кьеркегору, «родить отца, создать своего предшественника». Кто же он, верящий в то, что деревянные болванки оживут?.. Постепенно все зрители, а может, и мой читатель уже догадался, что это никто иной, как повзрослевший и одинокий Буратино, он же Пиноккио. Больше нет его прекрасной волшебной страны, где его не любили только дураки и злодеи, выцвел старый колпак, панцирь Тортилы стал пепельницей, родной кукольный театр назван именем Карабаса-Барабаса, а однажды ему обломали нос, и он стал, как все. Вот только с возрастом тело деревенеет, скрипят суставы, и не отпускает вопрос: если, говорят, человек может стать деревом, то может ли дерево стать человеком? Это не про «будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь». Это про относительность состояний творения и творца: созданное способно создавать, твоё подобие сотворит своё подобие, и вот уже маленькая модель мироздания разворачивается на стеллажах со всеми сопутствующими сомнениями и волнением, пробами и ошибками, тяжёлым трудом и смелыми надеждами. Сказка про Золотой ключик закончилась, но чудеса остались: бывшая жена позвонит Буратино из штатов не на телефон, а на рыжеволосую куклу, которая единственная может шевелиться – всё время отворачиваться от него. Чиркнув спичкой по тёмному сердечку на груди куклы, он зажжёт в темноте маленький огонёк – как каждую ночь, потому что огонь, тот самый, которого он так боится, - это и есть любовь. В эту своенравную куклу вдохнула жизнь – а спектакль заставляет и нас поверить в возможность этой жизни – любовь её создателя к девочке с голубыми волосами, которая сбежала с белым клоуном и зачем-то перекрасилась в рыжий. Тут, к разговору о творце, можно долго говорить о том, что Бог есть любовь, и огонь всегда был его атрибутом… но спектакль и без того насыщенный, мудрёный, а для кого-то – и перемудренный. Замечу лучше, что текст пьесы не только интеллектуально содержателен, но и фактурен – в нём так часто говорится о дереве, что начинаешь ощущать его шероховатость, твёрдость, под лобзиком обретающую гладкость и изящество, его запах и едва ли не вкус, а главное – что оно живое. Эстетика текста вплетается в эстетику оформления – благодаря освещению лаконичные декорации на небольшой сцене превращаются в небытовое пространство, распахнутое всем стихиям вне времён и измерений. Свет знакомит нас со сценографией и героем в начале «покадровой нарезкой», имитируя при помощи затемнения артхаусный монтаж – нечто сразу настраивающее на восприятие камерного, монологического театра. Читать рецензию дальше
[333x197]

Хвастаюсь покупками Питер и Сьюзан выросли, и в третьей части франшизы мы увидим в качестве спасителей Нарнии только Эдмунда и Люси, застрявших из-за начала войны у родственников. Как обычно, переход из обыденной реальности в самую гущу приключений происходит практически сразу, без прелюдий: комнату наших героев затапливает водой из морского пейзажа на стене, а выныривают они уже в Нарнии – вместе с нечаянно подвернувшимся кузеном, противным ботаником Юстасом. Их подбирает корабль «Покоритель Зари», на котором король Каспиан, возмужавший и прибавивший в красоте после «Дориана Грея», путешествует к островам, где должны скрываться семь лордов – соратников его покойного отца. Трое детей присоединяются к экспедиции, но на островах вместо лордов их захватывают разбойники, отдающие людей в жертву загадочному зелёному туману, «пришедшему с востока». Если отбросить профессиональную паранойю, заставляющую меня усматривать в этом антиисламские мотивы, стоит ли добавлять, что именно с этим, на сей раз не персонифицированным, злом и предстоит борьба? Для победы требуется собрать все семь лордских мечей, и Одиссея продолжается: на втором острове крестоносцы сталкиваются с магом, оберегающим народец прыгучих одноногих гномов, на третьем Юстас, приносивший всем одни неприятности, поддаётся искушению богатством, превращается в симпатичного дракона и сразу же становится полезным. Наконец, на последнем острове собрано шесть мечей, а за последним придётся лезть в самое логово тьмы – и хотя бы ради этого одного эпизода стоило смотреть всё предыдущее плавание: тварь, нападающая на «Покорителя», и не снилась пиратам Карибского моря, кто-то из продвинутой малышни в зале радостно пищит: «Чужой!». «Нарния» благодаря новому режиссёру повзрослела вместе со своими зрителями, приобрела мрачные, драматичные, устрашающие краски, на фоне которых ещё ярче героизм защитников волшебной страны. Это уже не глянцевая детская сказка в светлых тонах, где снег всегда белоснежный, трава зелёная, небо голубое, а бобёр с ослом сходятся стенка на стенку в финальном epic battle, и первый с лёгкостью бьёт второго. Это по-прежнему бескровный, зато захватывающий экшн с качественно отснятыми, напоминающими «Принца Персии» сражениями, чередующимися со смешными или трогательными эпизодами, это впечатляющие спецэффекты, не мешающие традиционной для «Нарнии» красивой картинке. Изменённый относительно книги сюжет не провисает, музыка удачна, мораль разнообразна, но ненавязчива, а Юстас, будущий новый сподвижник Нарнии, чертовски колоритен. История его развивающейся дружбы с обаятельнейшим воином-мышью Рипичипом достойна отдельных похвал – и, конечно же, мы увидим Аслана, как всегда роскошного; почему-то от его величественного вида у меня неизменно мурашки пробегают по спине. Он встретит победителей на краю света, «где морская вода сладка, а не солона», заставив воды океана расступиться, скрыв стеной-волной то, что за краем. Туда, в нарнийский рай, позволено будет войти Рипичипу, всю жизнь мечтавшему увидеть Страну Аслана – а остальные в очередной раз попрощаются со Львом. Люси и Эдмунд – навсегда: им тоже пора взрослеть, но мы знаем, что трилогия может прирасти ещё двумя фильмами, посвящёнными Юстасу, – как минимум. Стало быть – будем ждать. И верить – потому что «что у нас ещё есть, кроме веры?».
Чтопотом
[338x190]

[218x246]
До Если в трёх словах, «Куба – любовь моя» - спектакль об утопической пионерской романтике. Его герои – условно современные пасторальные бомжи, безбедно обитающие в мусорных баках на пустыре: вспыльчивый мечтатель Калина (Мадянов) и тихий честный интеллигент Кирюха (Коренев). Дни они коротают, счищая этикетки с бутылок и предаваясь воспоминаниям о детстве и молодости, благо содержимое пакетов, время от времени сбрасываемых в баки Мусорщиком (Богданов), щедро предоставляет поводы для ностальгии по всему безвозвратно ушедшему в прошлое. Наши герои находят то целую одесскую колбасу, то глобус советского периода, то книжку «Золотой ключик» Толстого, и вот уже проникновенно рассказывают, как один вышивал крестиком родную природу для Фиделя Кастро, а другой всю жизнь засыпает, представляя себе взгляд Ленина, о котором дед рассказывал сказки на ночь. Иногда это уморительно смешно и чертовски трогательно, иногда грешит банальным «раньше было лучше, чем сейчас», иногда градус ностальгического пафоса понижается самоиронией. Женщина с аккордеоном (Павленкова) и небольшой пионерский отряд тут же разыгрывают сценки, иллюстрирующие фантазии двух патриотов мирового пролетариата, на фоне белых картонных небоскрёбов, распевают соответствующие песенки, маршируют и салютуют. Постепенно приятели всё больше впадают в детство: из рогатки, например, подбивают вертолёт – надо полагать, понарошку. А потом находят гранату (кто додумался оную выкинуть в помойку?), взрывают её и «неожиданно» погибают – на сей раз всерьёз. Автор пьесы, Бартенев, не избежал соблазна многих перестроечных драматургов изобразить собственный загробный мир, причудливо сочетающий традиционные представления с мифологизированными реалиями нового времени и надеждами на высшую справедливость за неимением земной. На изнанке жилых коробок – много сценического дыма и бетонная лестница парадной, ведущая к привычной кожаной двери, заменяющей райские врата. До последнего не догадывающиеся, где оказались, Калина и Кирюха встречают мальчика, не знающего, что такое «компьютер» - своего бывшего одноклассника Борю (Костромыкин), математического вундеркинда, некогда убитого гопотой на этом самом пустыре: где они привычно встали раком, ботаник впал в ступор и подписал себе приговор. В доказательство того, что он настоящий, Боря цитирует наизусть последнюю фразу Ихтиандра из засмотренного всеми до дыр фильма и, повязав красный галстук, исполняет ставшую названием пьесы песню Добронравова и Пахмутовой про Кубу, победа революционных сил которой оказала такое большое впечатление на их поколение. Со смехом припомнив свои школьные грехи, великовозрастные пионеры входят в заветную дверь вслед за Борей, нацепившем белые крылышки – видать, не на Страшный суд, а на остров Свободы, а у покинутых обитателями баков Мусорщик и Аккордеонистка рассуждают о культурном слое, создающемся из мусора. Если не принимать всерьёз лубочную философию отщепенцев-эскапистов на свалке отечественной истории и жалкие потуги на абсурд и сюр, «Куба» за свои два с половиной часа оставляет по себе впечатление одноразового, но смотрибельного и по-своему обаятельного спектакля, удачно занявшего двоих пожилых актёров. Пожалуй, его стоит смотреть ради предфинальной «инсталляции»: сцену покидает Коренев семидесятилетний, и на изломанный экран декораций проецируется он же – молодой и нездешне красивый Ихтиандр. И есть в этом что-то грустное, не имеющее отношения ни к союзам, ни к федерациям, ни к коптящим небеса неудачникам, ни к покойным юным талантам, ни к кумачовому знамени и другим ставшим в одночасье ненужными предметам – а к человеческому бытию во времени и пространстве.
После

[518x699]

IMPERIUM OPUS CREATIVIUM

Лютня — старинный струнный щипковый музыкальный инструмент.
[450x50]
История слова “лютня”, вероятно, происходит от арабского слова “al‘ud” (”дерево”), хотя недавние исследования Экхарда Нойбауэра доказывают что ‘ud просто является арабизированным вариантом персидского слова rud, имеющего значения струны, струнного инструмента, или лютни.
Антуан Пеше Девушка с лютней.
[542x699]

 

МУЗЫКА

IMPERIUM OPUS CREATIVIUM

АРФА - тип щипкового музыкального инструмента, в котором жильные и металлические струны возрастающей длины натянуты между резонаторным корпусом с декой и т.н. шейкой.

[показать]

Звук извлекается посредством защипывания струн пальцами или, очень редко, плектрами, прикрепленными к пальцам. В отличие от арфы в цитрах струны натянуты под прямым углом к деке.

 

МУЗЫКА

IMPERIUM OPUS CREATIVIUM

 

Под звуки волынки

ВОЛЫНКИ БРИТАНИИ ИРЛАНДИИ,ШОТЛАНДИИ
Возникли ли они на этих островах во время миграций кельтов, задолго до вторжения римлян, или были привнесены римлянами, сейчас не известно.
Первое из доступных свидетельств о волынках и волынщиках на островах относится к Ирландии. Упоминание найдено в Законах Брегона (Brehon Laws) - древнем законодательстве Ирландии. Свод этих законов был написан по настоянию Святого Патрика в V веке нашей эры.
Однако нет стойкого доказательства того, что это были именно волынки, а не сдвоенные дудки.Не существует изображений или однозначного описания волынки в Ирландии вплоть до 16-го века. Только с этих времён можем точно утверждать о существовании волынок в Британии и Ирландии.
Первое упоминание волынки на островах принадлежит валийскому монаху Камбренсису (Cambrensis), и датируется 12-м веком. Используя слово "Chorus" он явно указывал на волынку. Он перечисляет инструменты только Шотландии и Уэльса, а про Ирландию заявляет, что там были только два интсрумента арфа и барабан (Tympanium). Это едвали подтверждает свидетельства об ирландских волынщиках в Книге Глендало (Book of Glendalough) и книге Линстера (Book of Leinster), датируемых тем же временем. Какие инструменты были ранними волынками, а какие сдвоеными дудками (типа авлоса) до сих пор точно ещё не выясненно.
 

МУЗЫКА

IMPERIUM OPUS CREATIVIUM

 

Очень красивые и завораживающие фотографии английских старинных замков и соборов с высоты птичьего полета.

Фотограф Van Rhijn.



[показать]

 

more