Итак, сегодня я хочу поговорить о...туалетной бумаге. А что, думали, я приду и напишу трактат на 28 страниц? Ан нет! Говорить про то, что мне жутко стыдно, думаю, не стоит, ибо не зря я все-таки рещила выкрасть минутку и написать что-либо => наверное это должно быть что-то важное.

Итак, не далече, как сегодня около 18 часов 53 минут и 13 секунд, ваш автор обнаружил нигде иначе, как в уборной комнате, недостаток гигиенических принадлежностей. Естественно, вышеупомянутая товарисч писака проникла в закрома квартиры в поисках необходимого элемента жизнедеятельности и, как ни странно обнаружила завалявшуюся упаковку. Но каково же было ее удивление, когда оное средство пахло АПЕЛЬСИНОМ!

Благодаря этому инциденту автор пребывает в припадке и гадает, накой людям ароматная туалетная бумага... Хотя кто знает, может кто нюхает ее до или ПОСЛЕ использования...

Где-то загорланили петухи, за холмом запел рожок пастуха, и лишь один вечно чем-то недовольный  человек что-то бормотал себе под нос:

 - Проклятые переспелые зеленые оливки! - утреннюю  безмятежность нарушило восклицание юноши, сопровождаемое глухими ударами скатывающейся с холма корзинки. –Уже пятнадцать лет собираю эти никчемные плоды! Да для кого! Для старого хрыча-землевладельца! О Боги, дайте мне другую жизнь!

Взглядом  маньяка окинул грек старую оливковую рощу, резво спрыгнул вниз за упавшей корзиной и начал ловко перебирать оливки, выкидывая помятые. Закончив сие действо, юноша поставил корзину на утомленного осла и не спеша повел его вниз к городу.

Собиратель оливок шел по улице, глядя на постепенно увеличивавшийся поток людей: кто-то несся на ярмарку, стремясь первыми завадить первых покупателей, кто-то же наоборот хотел первым примчаться на рынок, боясь быстро возрастающей очереди, а кто-то не торопясь брел с корзинкой только что собранных фруктов…

Юноша свернул с главной улицы в узкий проулок. Запах городской суеты сменился вонью слитых помоев. Пройдя несколько домов, он подошел к чахлой шаткой двери и легонько толкнул ее. Грек в два шага проскочил помещение и оказался у еще одной двери – тайном ходе в покои его хозяина. Дверь легко поддалась и юноша тихо-тихо проскользнул внутрь и, стараясь не разбудить обитателей дома, поставил корзинку с оливками под дверью барина.

Выполнив свою работу, юноша шмыгнул обратно в свою каморку, вдруг его глаз заметил что-то новое, лежащее на подоконнике. Посылка и письмо. Молодой человек взял письмо, повертел в руках и положил обратно, заменив его посылкой. В коробке оказалось что-то вроде браслета с привязанными к нему деревянными ножками и амфора с непонятной немного вязкой перламутровой жидкостью. Кольцо точно подходило под диаметр горлышка амфорки, поэтому новоиспеченный получатель опустил ободок в жидкость…

Вдруг в кольце начала появляться смазанная картинка, постепенно обретающая четкость. Но каково было удивление рабочего, когда он увидел новорожденного себя! Он судорожно выдохнул и большой прозрачный пузырь выполз из кольца и вылетел на улицу, переливаясь на солнце. Юноша еще раз окунул кольцо в жидкость, и вновь перед ним возникла картина прошлого… Снова и снова юноша окунал кольцо в манящую неизвестностью жидкость, и снова, и снова перед ним мелькала его жизнь… Очередная картинка… Юноша вздрогнул, перед ним возникло пленение его духа и тела. Он не выдержал и ударил по плывущему пузырю, последний же окатил лицо юнца мелкими брызгами. Теперь паренек окунал кольцо в жидкость и уничтожал отблески своего прошлого…

Вскоре амфорка опустела, а юноша под грузом воспоминаний медленно сполз по стене и забылся

Смерть. Снова смерть. Уже третья за месяц. Он теряет навык или же болезни набирают высоту. Операция – жизнь, операция – смерть. Надрез – жизнь, надрез – смерть. Невозможно предсказать. От малейшего движения зависит судьба человека, когда он находится в руках хирурга. Или в руках жизни? Опухоль – смерть, опухоль – а жизнь ли? Жизнь – игра в кости. Как выпадет, так и пойдет… Или не пойдет, а закончится?  Как пары ртути, раковые клетки распространяются по органу, крови, телу… Проникают в каждый уголок организма и медленно убивают… Наркотик, принятый против своей воли… А исход один – смерть.

Надо сообщить родным. Он дернулся за ассистентом, но тот лишь хлопнул дверью. Придется самому звонить. Как ему тяжело омрачать жизнь родственников вестями о смерти. Врачи со стажем, возможно, уже привыкли, но только не он… Он не понимал своего наставника, который со всегдашним хладнокровием уведомлял людей столь скорбной новостью, он же не мог так легко говорить о смерти, он не любил смерть, как бы глупо это ни звучало…

Он шагал по коридору, понурив голову и в очередной раз задумавшись о своей профессии… Еще будучи школьником, после смерти брата, он поклялся давать людям жизнь, давать им время… Выбор специализации пал на хирурга. Как искренне радовался он спасению, ничтожной победе во всем человечестве, но весомой для него, и как переживал и безумствовал из-за того, что неверный жест возможно стал причиной смерти…

Темная дверь, решетчатая лестница. Его кабинет – темное небольшое помещение со стеллежами архивов, свидетельств, книг… В углу - металлический письменный стол, в ящиках которого завалялись скальпели, пробирки, трубочки, какие-то непонятные приборы. Гладкая поверхность  стола со стальным блеском, цветом плавленного серебра. Холодный, величественный, непроницаемый, жестокий, неприступный… Полная противоположность его душе.

Он подошел к шкафу – его сокровищнице ртутных приборов. Рискованно работать в таком помещении. Небольшое землетрясение, удар – смерть… Снова смерть… Она, злодейка бродит по домам, забирает людей и истязает родственников… Но даже свою жизнь он, окруженный ртутными приборами, поставил на карту. Он любил риск. Рисковать, но только собой, ни в коем случае не пациентами. Новое лекарство – испытваем на себе, первая капельница – только ты подопытный кролик…

В детстве, похоронив брата, он никак не мог, нет, не хотел понять, почему он умер, чья это злая шутка. Родители ответили просто – это жизнь. «А что же тогда смерть?» - удивился мальчонка. Ответ не нашелся.  Получается, мы в жизни лишь гости, но кто тогда хозяин сих владений? Он много думал и пришел к выводу, что раз смерть это жизнь, то значит ее и не должно быть вообще. Результат – он борется с раком.

Капающая вода – хороший раздражитель, нужно было развеяться. Хирург направился в отделение морга за анализом и свидетельством о смерти. Неплохой способ развеяться, не так ли? Дверь со скипом открылась, давая проход в обитель тел. Но не душ. Стальные блоки для тел, отдел кремирования… Он всегда был против него. Это дешевле, но ни один человек не заслуживает превращения в пепел. Ярко проживший смертный не мог уйти так просто, оставив за собой лишь прах, серое воспомнинание…

А кто человек после смерти? Тряпичная кукла без души… Это уже не человек, а плотское воспоминание. Хотя, стоя рядом с телом во время отпевания, кажется, что он жив и сейчас проснется, улыбнется, скажет, что он снова с нами и просто отлучался на пару дней… Но так не бывает. Смерть – это навсегда. Смерть - навечно.

Он взял листок и направился обратно к себе в кабинет для написания заключения. В руках перьевая ручка, неровные буквы прыгают по строкам. Нет, он не мог привыкнуть к смерти. Никогда. Смерть. Снова это слово. В который раз он заполняет эту бумажонку, графы уже

К поэтам приходит муза, а к поэтессам музык.

Анекдот

День сегодня явно обделил жителей города-героя Москва хорошей погодой: серое небо, затянутое тяжелыми растекающимися облаками, еще не решившее, орошить ли землю своими водяными потоками или же уступить солнцу свои законные права;  грязь и слякоть, неприятно хлюпающая под ногами, а частично уже и в подошве; беспокойный ворон, противно каркающий над головой... Одним словом, обычная весна. Великие поэты и писатели считают, что это время любви, вдохновения... Признаюсь честно, у меня никогда не возникает хороших идей в этот суетливый непонятный период, однако не только я являюсь страдальцем авитоминоза фантазии и мысли, а еще, как минимум, точно один человек, минуту назад гордо шествующий по бульвару, а сейчас чертыхавшийся и пытающийся оттереть грязевые подтеки на брюках, только что обретенные благодаря большой луже. Человек этот всего лишь обычный серый писателишка со скудными доходами, на которые едва умудряется содержать себя да и свою маленькую комнатушку в рядовой московской комуналке. Чтобы не потерять свое последнее жилье, этому причудливому человечку приходилось писать даже в такое малоприятное время года, как ранняя весна. 

Вот и сейчас он брел по улице, погруженный в свои мысли и пытающийся хоть что-нибудь нацарапать, что могла принять местная типография, даже не заметив грязной глубокой лужи, в которую он благополучно вляпался. Творческий человек, что поделаешь... Более или менее приведя себя в надлежащий вид, наш герой узрел продавца дешевой желтой прессы и направился к нему с намерением купить жалкую газетенку и узнать, каких высот достигли его товарищи конкуренты. Расплатившись с продавцом, Максим Завьялов, такого было имя нашего писателя, взглянул на только что приобретенную бумажонку. Взгляд его упал на главную новость мирового масштаба - выход книги некого Константина Иванова, владельца сети куриных ферм и из-за довольно высокого положения, возомнившего себя наивеличайшим писателем всех времен и народов. 

Пробежав содержание книги новоявленного писаки, наш юный талант швырнул газету в лужу, в которой сам недавно плескался, и решительным шагом ретировался к любимой скамейке, стоящей против цветочного ларька. В сердцах пнув ни в чем не повинную бутылку, оставленную ночными выпивохами, Максим Андреевич уселся на скамью и погрузился в свои мысли в надежде найти там подходящий сюжет. 

"- Так... Мне нужна пища для рассуждений... А что, если написать любовную историю про двоих, познакомившихся во время проливного дождя? Нет... Старо... Такого очень и очень много. Вон, тот же Иванов написал так же... И почему его роман имеет успех? Обычная слезливая история. А что, если написать о мыслях самоубийцы перед его последним шагом? Нет... Тоже избито... Черт возьми, где моя муза?" 

Последнюю фразу он произнес вслух, вместе с ней чья-то рука с силой сжала плечо творца. Максим вскочил со скамьи и, чуть было, снова не упал в многострадальную лужу. Обладателем руки со столь сильной хваткой оказался весьма миловидный афроамериканец с несколько выдающимся по сравнению с писателем обликом: мешковатые штаны, черно-красная толстовка с надписью "Go to Hell", образ завершался дредами, собранными в хвост, парой серег в брови да несильным перегаром, веящюм от незнакомца.