Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

Посвящается всем вам,
в чьих натруженных, тёплых, полуденных
руках окажутся эти страницы –
где бы вы их ни нашли, –
чтобы вы помнили,
что мир тайно промышляет о вас,
действуя так, а не иначе.

пять первых стихов в сбонике

после того, как бросил курить, я так же бросил и писать рассказы (или наоборот? в любом случае, одно явно цеплялось за другое), но писать совсем сразу бросить не мог, и переводить стихи, в таком случае, показалась мне наилучшей из возможностей. усилий для того, чтобы писать, прилагаешь самый минимум, всю работу за тебя сделал поэт и гугл-переводчик, тебе осталось только отредактировать, и всё же иллюзия того, что ты что-то сочиняешь, тусклой масляной лампадкой продолжает освещать пещеру пустого черепа, медленно угасая. грешный мой язык. хрен вырвешь.

* * *

Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

Посвящается Фриде и Николасу

Утренняя песнь

Как толстенькие золотые часы, заводишься ты любовью.
Шлёпнула акушерка тебя по пяткам – и дерзкий твой вопль
Занял место средь прочих стихий.

Эхо наших голосов – дань славному твоему прибытью. Новая статуя
Встала в музее убогом. Твоя нагота оттенила
Безопасность нас всех – и мы встали вокруг, равнодушные, словно стены.

Я – не более мать тебе,
Чем облачко, что мимо зеркала проплывает, в нём отражая свою
Неторопливую смерть от руки ветра.

Всю ночь мотыльковые вздохи твои
Мерцают меж плоских розовых роз. Я слушаю, просыпаясь:
В ушах шевелится далёкое море.

Крик – я срываюсь с кровати, этакая корова, в смешной, цветастой,
Викторианской ночной рубашке.
Разинутый ротик твой – чистый, как у котёнка. Квадрат окна

Белит, глотая, скучные звёзды. вот и попробуй теперь
Вести заметки:
Звонкие гласные вверх воспаряют, точно воздушные шарики.


и ещё пять стихотворений

Когда нечего почитать, это всегда угнетает. То ли потому, что я никогда не отвечаю на письма, то ли потому что они мертвы. Я всегда жду. Стою в книжных, просматриваю почту. Из-за лени, убеждения, что я уж точно написал достаточно, чтобы теперь только читать до конца дней своих. Но я ошибаюсь. Сколько угодно можно читать строки, покрывающие стены, вдоль которых обычно прогуливаешься, заблудившиеся среди ветвящихся теней, печатные буквы под ногами, бездонный (голубой, серый, чёрный) экран видеосвязи над головой, куда не посмотри, честное слово, мир полон рассказов. Может в этом и дело, молча наслаждаться, ничем не обнаруживая своё участие, своё несумасшествие, быть человеком слова, а не слов. Да и как и поверить самому, и убедить, а нужно ли это мне? Просто идти, этому-то за жизнь я научился — идти, пока не упадёшь, подняться и идти снова, как будто никогда прежде не падал.

Я буду писать, что обычно пишу, а ты читать, что обычно читаешь, ну и посмотрим, что получится. Обычно я пишу о каменной руке в полосе прибоя, о голове на руке, образующей маленькую пещеру, наполненную дыханием, и никто не видит сейчас, как я целую камни, об этом ты хотел бы почитать, и ты не сможешь остановиться, если начнёшь, мне очень жаль, я всегда относился с пониманием к ветру, волнам и бесчисленным вереницам глаз, закручивающихся между камней, ползущим по коже и раскрывающимися зачастую в самых неожиданных местах. Всегда. Ты населяешь собою небольшую пещеру, выносишь дерьмо и мусор, и приносишь наоборот: цветы, если найдёшь, а где ты найдёшь цветы, песни, кроме дыхания зачастую вой, но не страх и не гнев, ты зовёшь тех, кто никогда не откликнется. Целый день собирай то, что нравится, а ночью стань тем, кто нравится сам.

Да, в этом беда сокровищ, которые находишь, они липнут к рукам и переливаются красиво на солнце под взглядом ревнивых хозяев, похожие на доверчивых детей, только и ждущих оклика родителей. Сколько рук нужно Денису Григорьеву, чтобы оставить по одной каждому затаившемуся и прячущему за спиной под внимательным взглядом, сколько паутин тащить сквозь ночь потом, улыбаясь, как бы сильно ни побили тебя, знай, это окупится в любом случае, побитый до синевы ночи и небольшой блестящей улыбки, кровожадной радости, да, нет на свете преступлений, на которые ты не пошёл бы ради радости.

Между двух хлещущих мутных потоков
Кисти из камня, твоя и моя
За облаками уплывают по небу прочь
Документы и деньги

Там где прошло стадо синих слонов
Люди, которые никогда больше не сядут в трамвай
В трещинах стен, в лицах прохожих переливаясь
Танцует на солнце родник

Я тоже больше не пишу стихов
Приятный день раскинулась дорога
Приятно сознавать
Что там за горизонтом ты
Конечно есть деревья и машины
Они едят меня я их
Всё всех устраивает в нашем муравейнике
И даль и скорость
С которой ты в дали той можешь оказаться
Я тоже больше не пишу стихов
Не больше чем обычно а обычно
Я не пишу
Теперь
Давай представим на секунду
На две чтобы начало и конец
На три секунды чтобы середина
Что пишут все и вот ну и не только
Не только пишут но читают вслух
Всё время постоянно без запинки
Нам прямо в уши
По капельке просачиваются в мозг
Стекают в сердце и стреляют
Мгновенно далеко
И кроме слов тебя не остаётся
Я тоже больше не пишу стихов
В смысле я понял ну ты понимаешь

(Здравствуйте. Приснился мне сон на море. Будто бы всё наше руководство в тайне от широкой общественности практикует буддийскую медитацию. И кресты на церквях на самом деле двойные дордже).

Приснилось мне, будто в свободном доступе для анонимного скачивания доступна игра для желающих участвовать в военной операции, и будто бы сам президент надиктовал для неё закадровый текст.

На экране компьютера увидел я во сне стену дома и балкон на ней, и человека на балконе, целящегося в меня из автомата, и будто бы в наушниках у меня знакомый голос спокойно начал:

— Здравствуйте, дорогой анонимный пользователь. Продукт, который вы используете, был произведен в рамках подготовки населения к военной операции и предназначен для широкого диапазона граждан, с целью определения степени пригодности к боевым действиям в условно-городской среде...

Я быстро нажал я несколько раз на гашетку, человек на балконе скорчился от боли, и текст в наушниках изменился:

— Замечательно, — произнёс он, однако сам, судя по голосу, никакой радости по поводу моих действий не испытал. — Теперь давайте усложним условия...

Камера чуть отъехала назад, и я увидел ещё три балкона с ещё тремя людьми, целящимися в меня из автоматов, и так же бодро три раза подряд выстрелил.

— Отлично, пользователь, — всё так же скептично продолжил голос, — однако, успели ли вы заметить, что только двое из целящихся в вас на самом деле держали в руках автомат?

Параллельно с тем, как он произносил эти слова, на балконы успели выйти несколько новых людей, а я успел произвести ещё несколько выстрелов.

— Дорогой Денис, — произнёс голос, — вы должны быть более внимательны. Если бы эти действия были произведены вами в реальности, Денис Григорьев, не обошлось бы без невинных жертв. Например, у одного из только что погибших был автомат, однако его заклинило, и человек, секунду назад целившийся, чтобы убить условного пятигорчанина Дениса Григорьева 1976 года рождения, на самом деле уже отбросил оружие и, подняв руки, собирался опуститься на колени, прося о пощаде...

Новые люди продолжали появляться, и я продолжал стрелять, каждый раз желая, но не в силах остановиться, и под конец голос в наушниках с сожалением резюмировал отсутствие какой-либо готовности с моей стороны к исполнению военного долга.

— Но не отчаивайтесь, пользователь, не надо отчаиваться, — сказал мне он на прощание. — Это был интересный интерактивный опыт, не так ли? И благодаря ему вы и другие вам подобные прекратили убивать, — хотя бы на время, хотя бы у себя в голове. Удачи! И до новых встреч в интернете.

Валентин проснулся от звука будильника, и некоторое время лежал и слушал восхитительную музыку, которая всё не кончалась. Время покормить воображаемого кота. Валентин почувствовал жёсткий шершавый язык на руке, свешевшейся во сне с кровати. Он силой заставил себя сесть, поднял кота с пола, прижал к себе, не открывая глаз, и кот заколошматил лапами по груди, возмущённый таким обращением. Его не было дома уже третий день. Ливень тарабанил в окно. Кот всегда выбирал для прогулок дни с ужасной погодой.

Валентин был влюблён, так часто случается с Валентинами. Ещё у него были зелёные не желающие открываться глаза и совершенно ужасные русые волосы, каждый раз после сна напоминавшие голове садовой, что одним приглаживанием мокрыми руками в ванной (глаза по-прежнему закрыты) ей не поможешь, тут уже давно необходим профессионал.

Поднята рука, машина останавливается. Впереди кто-то упал на дороге, и нам предстояло объехать огромный труп. Экскаваторы уже принялись за работу, чтобы убрать хотя бы ту часть, что перегородила собой проезжую.

Когда гиганты умерли, то попадали кто где. Нам приходилось по полчаса стоять в пробках, хотя дорожные службы и работали, не жалея сил. Посмотри, по-моему у этого твоё лицо, сказал водитель. Да ну, быть того не может. Мы смотрели, как трудится пригнанный башенный кран, со скрипом поднимая отделённую от тела голову. Это всё из-за бороды, надо полагать.

Многие принимают меня за кого-то другого. По мне, лучше так, чем наоборот. Самим собой я быть точно не хотел.

На третий-четвёртый день после смерти гиганты оказывались легче пёрышка. Обычный пикап с цепью, немного побуксовав, мог с лёгкостью подвинуть мешавшее проезду тело. Проблема состояла в том, что трёх дней у нас в запасе не было. Кран скрипел и тужился, рискуя свалиться сам. Многие останавливали машины по обочинам, чтобы идти пешком.

Спасибо, что подвёз, но здесь нам, похоже, придётся расстаться.

Когда во сне вы отплясываете в компании ослепительных гомиков в блёстках и полуголых индусов, улыбающейся молодёжи, смотрящей на вас снисходительно, но без вражды, на площади, которой в реальности не существует, вокруг полуразрушенного фонтана, засыпанного мусором, в свете прожекторов и мигалок пустых полицейских машин по периметру, поднимаетесь с одним из танцующих на второй этаж, чтобы перекусить куском похожего на смерть чёрствого хлеба, а праздник внизу за большими пыльными окнами всё продолжается, то понимаете, что эпидемия ковида, локдаун, всё это — подошло к концу, можно спокойно просыпаться и идти на работу, — в вашем подсознании всё будет просто отлично.

Все они погибли, и всё закончилось, как и не существовало. Речь пойдёт уже об их детях, о брате с сестрой внутри полуразрушенного дома, — а также о дневниках матери и фотографиях отца, скромном наследстве, оказавшихся в распоряжении этой едва совершеннолетней парочки.

Неподалёку от дома начинается лес с вырезанными на стволах глазами. Мальчик нашёл перочинный нож, видимо, принадлежавший отцу. Девочка нашла строчки в мамином дневнике: "Деревья на самом деле видят, эти глаза на стволах — наши с ним. Это глаза слепых".

Документы на дом, вложенные в дневник, были в полном порядке — в отличии от прохудившейся крыши, с наполовину сгнившей, наполовину провалившейся черепицей. По ночам можно было видеть звёзды над головой — и маленькую фигурку, раскачивающуюся, поблёскивая, от звезды к звезде.

И дом, и лес были пусты, ни вампиров, ни оборотней. Только анонимный лисий хвост махнул на прощанье мальчику, вышедшему покурить, — явно без всякого желания общаться. Дом, конечно же, был полон шорохов и стонов.

— Почему ты плачешь?

— Я вспомнил, как в детстве боялся темноты; теперь же в ней ничего нет. Все друзья, так пугавшие меня в детстве, ушли.

— Всё-таки не все: ты же видел паучка среди звёзд? Мама пишет о миллионах братьев и сестёр, кинувшихся врассыпную при первых порывах холодного ветра прочь от голодной, но. к счастью ослабленной родами матери, -- растопырив ручки и ножки, вращаясь в пустоте.

Словно музыка внутри гигантского пианино: это соль, а это фа, но пока звучали эти две ноты, половина жизни уже пролетела.

— Я лично, — зашептала фигурка, опускаясь сквозь ветви, почти что у самой земли, — никогда не грустил из-за расставаний. Если посмотреть внимательнее. — он приземлился не очень элегантно, сверзясь с метровой высоты, но тут же вскочил, отряхиваясь, — чем человеческое сердце отличается от паука, терпеливо ждущего очередную жертву в самом центре?

Идёт снег, и ничего не работает ни внутри, ни снаружи. Белое небо оседает на высунутых языках собак, и в глазах фонтанов. Наверное, на море снег – солёный на вкус. Винсент писал, что задача художника в том, чтобы пробить железную стену между тем, что он чувствует, и тем, что умеет, но мы-то с тобой знаем, что стена вовсе не железная, это Винсент железный, старый железный дровосек, ржавеющий в лесу на пути к Изумрудному городу, ноги оплел плющ, в животе поселилось семейство мышей. В левом глазу – гнездо с голубым яйцом. Наш старый добрый мёртвый Винсент. Пробил себя со всех сторон, и теперь снег падает и внутри, и снаружи, и ничего не работает, ничего и не должно, кроме нас с тобой. Ой, а да как же мы с тобой работаем-то? Я втыкаю в себя работу, практику, это письмо, а потом я падаю, и экран компьютера освещает моё кажущееся мёртвым лицо, я надеюсь и жду, пока ненужный мусор наполняет мою остановившуюся жизнь, с надеждой смотрю в ещё оставшееся пространство, сдерживая в себе желание разметать по сторонам людей и обязательства перед ними, всё надеюсь, что мой мир умрёт от медленного яда, которым я травлю его, оставит меня в покое, а я при этом как бы ни при чём окажусь, и напишу тебе письмо, о, как бы я хотел написать тебе.

Человек с завязанными глазами. На ощупь находит сигареты, спички, закуривает. Говорит:

– Как прекрасны майские вечера! Мы идём вместе, хотя спутники мои и предпочитают прятаться в тени. Мы идём по пыльной улице, мимо частных домов, цветущих палисадников за оградами. Ущербная луна, протяжные стоны трамвая. Под старым орехом – скамейка и качели. Смазаны маслом, петли скользят, не издавая ни звука. Я уверен, мы не разбудим хозяев, только посидим во дворе под виноградными листьями, за покрытым лунной клеенкой столом.

Ах, луна! Медленно переползает из щели в щель. Люди луны, серые статуи, одни лишь только глаза мерцают. Всю жизнь мы живём отражённым блеском, укрывая его под серой одеждой. Наши случайные прикосновения холодны как мрамор.

Девочка украдкой выходит из спящего дома, очарована светом, к пустой скамейке и замершим качелям, выходит на улицу. Мы здесь, рядом, но предпочитаем держаться в тени.

Мне нравится работать много, эффективно, быстро, с шести до одиннадцати утра, нравится сдавать обработанную почту, нравится усталость, нравится возвращаться домой. Нравится работать с шести до одиннадцати вечера, неостановимо, как поток, прощаясь со всеми уходящими из конторы вовремя, поздно и очень поздно, нравятся испуганные улицы, пустеющие после восьми вечера. Я не заслужил это счастье ничем, счастье родиться, работать, платить налоги и умереть. Я не заслуживаю зарплаты, не заслуживаю любви и даже простого человеческого отношения. Мне просто повезло, каким-то образом я оказался похож на прямоходящих двуногих, населяющих эту планету. Удивительно. Счастье дышать. Счастье обнять девушку. Счастье оплатить проезд, получить билет и поблагодарить кондуктора. Счастье прикосновения старческой руки, словно Адам, тянущийся к богу. Почему-то, в силу какого-то чуда, в месте, где я живу, не идёт война, не расклеены на столбах объявления с моим лицом. Почему-то я не слышу криков убиваемых женщин и насилуемых детей. Что-то случилось? Что именно? Что я пропустил? Чего не заметил?

Если я включаю свет, он включается. Если открываю кран, вода льётся, и эту воду можно ПИТЬ. Она не отравлена, без паразитов, её не надо фильтровать. Если я захочу, я могу ИСКУПАТЬСЯ в этой воде.

А ещё, я не приложил ровно никаких усилий, чтобы вести ту жизнь, которую веду. Я не сражался героически, и не отсиживался трусливо в тылу. Я не спас никого из своих друзей, и не погубил никого из девушек. Равнодушен к карьере. Я живу чужую жизнь, но нет того, кто явится за мной в её конце.

Преступления, за которые мне не придётся отвечать. Ненаписанные рассказы напишет кто-то другой, и я буду рад их прочесть. Но это самоощущение писателя в незаслуженном затяжном (не вечном, конечно, когда-нибудь он подойдёт к концу) отпуске, в раю (или чём-то очень похожем), зависшем над полыхающей адской бездной, всё длится, не прекращаясь, вот уже двадцать семь лет, с тех пор, как я первый раз взял ручку и закурил сигарету, сразу став тем, кто я есть, мгновенно спасшись, эвакуировавшись, неоправданно и по чужому билету.

Была зима девяносто третьего. За окном цоколя шёл снег. Я услышал, как хлопнул, раскрывшись над головой, парашют. Мы десантировались на город-курорт, неотличимые от снежинок, смесь воздуха и воды.

Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

Он взял ее через пожарный кран
И через рот посыпался гербарий
Аквариум нутра мерцал и падал в крен
Его рвало обеими ногами
Мело-мело весь уик-энд в Иране

Он взял ее
на весь вагон
Он ел ее органику и нефть
забила бронхи узкие от гона
Он мякоть лопал и хлестал из лона
и в горле у него горела медь
Мело-мело весь месяц из тумана
Он закурил
решив передохнуть

Потом он взял ее через стекло
через систему линз и конденсатор
как поплавок зашелся дрожью сытой
когда он вынимал свое гребло свое сверло
Мело-мело
Мело

Потом отполз и хрипло крикнул ФАС
И стал смотреть что делают другие
Потом он вспомнил кадр из "Ностальгии"
и снова взял ее уже через дефис
Мело-мело с отвертки на карниз
на брудершафт Как пьяного раба
завертывают на ночь в волчью шкуру
Он долго ковырялся с арматурой
Мело-мело
Он взял ее в гробу

И как простой искусствоиспытатель
он прижимал к желудку костный мозг
превозмогая пафос и кишечный смог
он взял ее уже почти без роз
почти без гордости без позы в полный рост
через анабиоз
и выпрямитель

И скрючившись от мерзости от нежности и мата
он вынул душу взяв ее как мог
через Урал Потом закрыл ворота
и трясся до утра от холода и пота
не попадая в дедовский замок
Мело-мело от Пасхи до салюта

Шел мокрый снег Стонали бурлаки
И был невыносимо генитален гениален
его кадык переходящий в голень
как пеликан с реакцией Пирке
не уместившийся в футляры готовален
Мело-мело Он вышел из пике

Шел мокрый снег Колдобило Смеркалось
Поднялся ветер Харкнули пруды
В печной трубе раскручивался дым
насвистывая оперу Дон Фалос
Мело-мело Он вышел из воды
сухим Как Щорс
И взял ее еще раз

Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

Это цитата сообщения Лигейя_Эдгара Оригинальное сообщение

 

Облака по весне - будто огромная груда             драгоценных камней...
		Хасуи Кавасэ. Ночь. 1927

 

Это цитата сообщения checkoff Оригинальное сообщение

...О, моя Эми, моя необычайная Эми с неукротимыми волосами и сияющими глазами, моя дорогая возлюбленная о тысяче трансцедентных нагих ночей, моя блистательная девочка, чьи рот и тело много лет творили чудеса с моим ртом и телом, единственная девушка, кто когда-либо спала со мной, единственная девушка, с кем мне когда-либо хотелось спать, всю мою оставшуюся жизнь мне не только будет не хватать твоего тела, но особо мне будет не хватать тех частей твоего тела, что принадлежат только мне, что принадлежат моим глазам и моим рукам, и даже тебе самой неизвестны, тех твоих частей, каких ты и не видела никогда, тех задних частей, что невидимы тебе так же, как мои невидимы мне, как незримы они для всякого человека, обладающего или обладающей своим собственным телом, начиная с твоей попы, разумеется, твоей восхитительно круглой и изящной попы, и задних сторон твоих ног с бурыми крапинками на них, перед которыми я преклонялся так долго, и тех морщинок, что награвировались на твоей коже под самыми твоими коленками в том месте, где нога сгибается, как восхищался я красотой двух этих линий, а ещё сокрытая часть твоей шеи и бугорки на твоём позвоночнике, когда нагибаешься ты, и прелестный изгиб твоей поясницы, который принадлежал мне и только мне все эти годы, и большая часть твоих лопаток, дорогая моя Эми, как две лопатки твои выпирают — это мне всегда напоминало лебединые крылья, или же крылышки, торчащие из спины сельтерской девушки с "Белой скалы", кто была первой девушкой, кого я когда-либо полюбил...

Одной девушки было так много, что было невозможно по улице ступить, тут же на неё ни натолкнувшись. Возможно, у этих девушек и были отличия, на первый взгляд незаметные. Блондинка, ростом чуть выше среднего, с волосами до плеч, чересчур энергичная для своей, кажущейся на первый взгляд субтильной, комплекции. Широкий лоб, открытый взгляд внимательных светлых глаз, прямой нос, слегка пухловатые щёки, тонкие губы. Девушек было много, слишком много, и не похоже было, чтобы одна стремилась хоть как-то отличаться от остальных. Волосы чуть подлиннее, рост чуть повыше. Незаметная армия, заполонившая улицы столиц и городов поменьше, с одним ребёнком, двумя и без детей вовсе. Этой девушки всегда было так мало себя, что справляться со всем не получалось -- ни с детьми, ни с родителями, ни со всегда, всегда невыносимым мужем. И вот, из-за того, что её было так мало, их и было так много. Однажды они станут большинством, и мир, который мы знали до сих пор, навсегда прекратит своё существование.

А другой девушки было так мало, что почти что не было вовсе, небольшого росточка и изо всех сил старавшейся казаться неприметной внешности, а знаний так много, что впору на голове чемодан носить, а то и два. Девушка могла становиться невидимой, ну что за чудесная способность. Её было так много, что она могла отключить себя ту, что стала неинтересной, скучной или даже опасной для остальных, -- и всё же ей всегда оставалось, чем заняться ещё, быть занятой по уши, только по ушам таких как она и можно было вычислить, -- или же по той беспросветной, безнадёжной, неразгребаемой куче дел (фрилансерство на удалёнке, как правило), откуда эти нежные отростки торчали. И так одни девушки шли по улицам между домов, которые другие девушки населяли, если как и перемещаясь, то максимально незаметно для себя и окружающих. Когда-нибудь их станет настолько мало, и сами они уменьшаться и ускорятся до таких байтов в секунду, что мир, каким его знали, старый тёмный грязный мир останется пустой, уже окончательно утратившей всякий смысл, оболочкой.

К счастью, он, мир этот бессмысленный с одной и почти исчезнувший с другой стороны -- всего лишь голова, слава богу, не взятая отдельно, одного отдельно взятого начинающего писателя сорока пяти лет. И постоять на ней за себя он всё ещё в состоянии.

Те, кто должны были умереть
вместе в одной постели --
выжили. Вместо ада и рая, кадры с ними
растаскивают по чужим жизням
липкие пальчики ангелов-мародёров.