Новая лоция
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:37
...умом постичь не может
муж многосчастливый,
гордый, горя в городе
не изведавший,
добродоблестный,
что же понуждает
горемыку изнемогшего
в море скитаться...
Морестранник
Для тебя, Боальд, эту новую лоцию пишет Хильди.
За Мысом Черных настигли нас ужасные тучи, море открыло китовую пасть и втя-нуло нас в свои глубины. Во мраке мчались мы, потеряв счет дням, и все умерли от ужаса и потери надежды, кроме меня, от изгнания горького душой и потому безразличного к худшему.
Очутился я в области, где воздух плотен и зрение смущено.
Кто ведает, может, это был сон, но не тот сон, от которого можно проснуться по своей воле.
Сначала понесло меня по морю, где тысяча островов, населенных многими и раз-ными народами. И все они жили не по нашему разумению, но по предначертанному им.
На первом же острове я повстречал людей, которые не говорят и не знают искусст-ва рун. Все свои силы поэтому они тратят на то, чтобы не забыть прожитый ими день. Для этого, встав утром, они начинают повторять все, что делали за день до того, стараясь не упустить и не изменить ни одного движения или жеста, причем те, кто должен умереть в этот день, занимают места умерших вчера, переходя в их семьи, новорожденных младенцев передают в те дома, где вчера родились дети, и все поступают тем же образом. Но кончается день, и все приходится начинать сначала.
На другом острове солнце всходило по утрам на западе, а все рыбы летали, в то время как птицы забавно плавали, размахивая в воде крыльями. Люди здесь принимали и извергали пищу, непотребно поменяв местами врата жизни. Но именно на этом острове мне хотелось задержаться больше всего, и временами он казался мне неотличимым от родного края. Тому виной — больные мысли изгнанника.
Еще было там племя, плетущее сети: не слишком крупные, не слишком мелкие: два пальца ячея. К каждой сети привязывают грузила, чтобы она вернулась на землю — ветры там сильные. Бросают сеть и ловят внизу. Когда же сеть падает, подбирают ее, перебира-ют ячеи и достают из них нечто, чего никто не видит, но они видят, а когда сети, по их мнению, полные, радуются и смеются как дети. Верно, и вправду что-то они там находят, Боальд, потому что ничего другого они не добывают и не едят, а живут и плодятся — это я сам видел.
Король одного острова глухой, другого слепой, а третьего — лишен чувства обоня-ния. Купцы привозят на острова ковры, пряности и музыкальные инструменты. Каждый из властителей занят тем, что смотрит товар купцов, который может оценить, и сообщает остальным двум о его качестве. Но поскольку острова очень похожи, купцы часто ошиба-ются и привозят скрипки глухому, ковры слепому и мускатный орех безносому.
Тогда случается королям обмениваться странными посланиями; глухой пишет: «Эта уродливая деревянная палка отвратительна», слепой пишет: «У этого плода против-ный вкус шерсти, и его невозможно прожевать», а безносый утверждает, что орехи в меш-ке издают унылый сухой треск.
Нет ничего печальнее, Боальд, чем участь кораблей, попавших в Мафелонский проток. Там стремнина воды подхватывает суда и несет их на ужасные скалы. Морякам кажется, что уже нет спасения, как вдруг скалы раздвигаются, образуя проход, и судно спасается, но лишь на время — тут же поток воды устремляется в обратную сторону, и все начинается сначала. Так может повториться много раз, пока однажды скалы, замешкав-шись, не успевают пропустить судно. Лишь самым везучим из моряков удается дожить до старости и умереть своей смертью. Но вот что самое чудесное: на одном из судов гребец убил соседа по лавке, и его судили, приговорили и повесили на мачте за мгновение до того, как судно разбилось о скалы. Известно, что палач очень торопился и даже порезал руку веревкой.
Там же недалеко: дикое волосатое племя хродвиров в стужу ходит, как его создал творец, но в зной выворачивает себя мехом внутрь и так не страдает от солнца. Но за лето внутренний сок переваривает шерсть, и тогда, как только выпадет первый снег, хродвир выворачивает шкуру обратно, он оказывается наг и быстро замерзает. Поэтому ни один из них не доживает до второго лета. Я так и не понял, откуда берутся новые хродвиры.
Еще встретил я многоглавое чудовище и рубил ему головы — славы искал. Но го-ловы отрастали быстрее, чем я успевал их срубать.
«Кто ты?» — спросил я врага непобедимого. «Жизнь твоя!» — вот такой был мне ответ.
Видел я людей страны Коккейн и ту пустошь, где змей Фафнир сидит на яйцах, и прочее, известное от народов. Видел и то, что не видел никто до меня. Но все это было в легкой дымке сна или же это грусть изгнанника обволокла взгляд мой облаком, как пухом дикого гуся?
Но принесло меня наконец и к большой земле, полной высоких гор и лесов. На бе-регу этой земли сидела рыжая дева, за которой я и последовал. И было это сном во сне, как я шел по ее следу.
Мало мне отпущено времени и не пересказать мне всей моей охоты. Был я при ней и пастухом, и рабом, и князем прокаженных, и кем только не был, пока ее не настиг. И когда настиг, она мне не противилась иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
...умом постичь не может
муж многосчастливый,
гордый, горя в городе
не изведавший,
добродоблестный,
что же понуждает
горемыку изнемогшего
в море скитаться...
Морестранник
Для тебя, Боальд, эту новую лоцию пишет Хильди.
За Мысом Черных настигли нас ужасные тучи, море открыло китовую пасть и втя-нуло нас в свои глубины. Во мраке мчались мы, потеряв счет дням, и все умерли от ужаса и потери надежды, кроме меня, от изгнания горького душой и потому безразличного к худшему.
Очутился я в области, где воздух плотен и зрение смущено.
Кто ведает, может, это был сон, но не тот сон, от которого можно проснуться по своей воле.
Сначала понесло меня по морю, где тысяча островов, населенных многими и раз-ными народами. И все они жили не по нашему разумению, но по предначертанному им.
На первом же острове я повстречал людей, которые не говорят и не знают искусст-ва рун. Все свои силы поэтому они тратят на то, чтобы не забыть прожитый ими день. Для этого, встав утром, они начинают повторять все, что делали за день до того, стараясь не упустить и не изменить ни одного движения или жеста, причем те, кто должен умереть в этот день, занимают места умерших вчера, переходя в их семьи, новорожденных младенцев передают в те дома, где вчера родились дети, и все поступают тем же образом. Но кончается день, и все приходится начинать сначала.
На другом острове солнце всходило по утрам на западе, а все рыбы летали, в то время как птицы забавно плавали, размахивая в воде крыльями. Люди здесь принимали и извергали пищу, непотребно поменяв местами врата жизни. Но именно на этом острове мне хотелось задержаться больше всего, и временами он казался мне неотличимым от родного края. Тому виной — больные мысли изгнанника.
Еще было там племя, плетущее сети: не слишком крупные, не слишком мелкие: два пальца ячея. К каждой сети привязывают грузила, чтобы она вернулась на землю — ветры там сильные. Бросают сеть и ловят внизу. Когда же сеть падает, подбирают ее, перебира-ют ячеи и достают из них нечто, чего никто не видит, но они видят, а когда сети, по их мнению, полные, радуются и смеются как дети. Верно, и вправду что-то они там находят, Боальд, потому что ничего другого они не добывают и не едят, а живут и плодятся — это я сам видел.
Король одного острова глухой, другого слепой, а третьего — лишен чувства обоня-ния. Купцы привозят на острова ковры, пряности и музыкальные инструменты. Каждый из властителей занят тем, что смотрит товар купцов, который может оценить, и сообщает остальным двум о его качестве. Но поскольку острова очень похожи, купцы часто ошиба-ются и привозят скрипки глухому, ковры слепому и мускатный орех безносому.
Тогда случается королям обмениваться странными посланиями; глухой пишет: «Эта уродливая деревянная палка отвратительна», слепой пишет: «У этого плода против-ный вкус шерсти, и его невозможно прожевать», а безносый утверждает, что орехи в меш-ке издают унылый сухой треск.
Нет ничего печальнее, Боальд, чем участь кораблей, попавших в Мафелонский проток. Там стремнина воды подхватывает суда и несет их на ужасные скалы. Морякам кажется, что уже нет спасения, как вдруг скалы раздвигаются, образуя проход, и судно спасается, но лишь на время — тут же поток воды устремляется в обратную сторону, и все начинается сначала. Так может повториться много раз, пока однажды скалы, замешкав-шись, не успевают пропустить судно. Лишь самым везучим из моряков удается дожить до старости и умереть своей смертью. Но вот что самое чудесное: на одном из судов гребец убил соседа по лавке, и его судили, приговорили и повесили на мачте за мгновение до того, как судно разбилось о скалы. Известно, что палач очень торопился и даже порезал руку веревкой.
Там же недалеко: дикое волосатое племя хродвиров в стужу ходит, как его создал творец, но в зной выворачивает себя мехом внутрь и так не страдает от солнца. Но за лето внутренний сок переваривает шерсть, и тогда, как только выпадет первый снег, хродвир выворачивает шкуру обратно, он оказывается наг и быстро замерзает. Поэтому ни один из них не доживает до второго лета. Я так и не понял, откуда берутся новые хродвиры.
Еще встретил я многоглавое чудовище и рубил ему головы — славы искал. Но го-ловы отрастали быстрее, чем я успевал их срубать.
«Кто ты?» — спросил я врага непобедимого. «Жизнь твоя!» — вот такой был мне ответ.
Видел я людей страны Коккейн и ту пустошь, где змей Фафнир сидит на яйцах, и прочее, известное от народов. Видел и то, что не видел никто до меня. Но все это было в легкой дымке сна или же это грусть изгнанника обволокла взгляд мой облаком, как пухом дикого гуся?
Но принесло меня наконец и к большой земле, полной высоких гор и лесов. На бе-регу этой земли сидела рыжая дева, за которой я и последовал. И было это сном во сне, как я шел по ее следу.
Мало мне отпущено времени и не пересказать мне всей моей охоты. Был я при ней и пастухом, и рабом, и князем прокаженных, и кем только не был, пока ее не настиг. И когда настиг, она мне не противилась и
Кто идет за мною следом?
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:36
Он возвращался домой по узенькой асфальтированной тропинке среди кустов, кото-рая была проложена по окраине рощи, окружавшей военный госпиталь. Некогда это был монастырь; самые высокие и древние дерева были посажены, видимо, еще монахами.
Растерянная желтоватая луна кривлялась в разрывах облаков. Дождь прошел недав-но; капли все еще срывались с ветвей и листьев.
И тут сзади послышались шаги, которые не были отзвуком его собственных. Обернувшись, он обнаружил, что метрах в тридцати за ним кто-то идет. "Не стоит беспо-коиться", — подумал он, — "Это солдатик возвращается со свидания в госпиталь или врач идет на дежурство".
Тем не менее, пульс его стал частым, а ноги сами собой заспешили. Что тут подела-ешь, ночные шаги за спиной всегда действовали на него подобным образом.
Особенно здесь, на этой мрачной городской пустоши, по соседству со старым мор-гом и с теми местами, куда мальчишкой он бегал смотреть как ковши экскаваторов, рывших котлован под новые больничные корпуса, вычерпывали из подземных склепов масляно-желтые кости монахов и таинственно безглазые их черепа...
Между тем, шаги за спиной убыстрились, и он сам тоже заторопился, с трудом удерживаясь от того, чтобы не перейти на бег. При этом приходилось еще и глядеть под ноги, чтобы ненароком не вступить в лужу и не испачкать туфель.
Вот почему (так он убеждал себя) он не решался посмотреть назад. А когда посмот-рел, то увидел, что преследователь шагал на прежнем расстоянии, широко размахивая руками. От взгляда, брошенного вперед, перехватило дыхание. Заглядевшись под ноги, он и не заметил, как ошибся дорогой, и вместо того, чтобы пойти по аллее, ведущей к дому, очутился в узком тупичке, окруженном со всех сторон забором.
Самым естественным в этом положении было бы вернуться, но никакая сила на зем-ле не заставила бы его столкнуться лицом к лицу с тем, кто шагал за ним следом. И он пошел навстречу высокому забору, которым кончался тупичок.
Шаги за спиной не смолкали; идущий следом тоже вошел в тупичок.
Безотчетно он рванул бегом навстречу забору, подпрыгнул, вцепился в зубчатый, зано-зистый край и неожиданно легко перемахнул на другую сторону. Затрещала рву-щаяся ткань и колено пронзила острая боль.
Когда он встал, потирая колено, и посмотрел назад через щель между досками, проулок, освещенный светом дальнего фонаря, был пуст. Солдат (если это был солдат) очевидно, тоже махнул через забор, избегая проходной, и сейчас уже заходил в светившийся неземным светом кварцевых ламп лечебный корпус.
Ему стало стыдно и жалко порванной рубашки и сдуру ушибленного колена.
Перебравшись снова через забор, он дошел до конца проулка, повернул в нужную сторону и зашагал к уже совсем близкому дому. Он сделал шагов десять, не больше, пре-жде чем снова услышал за спиной размеренное постукивание каблуков. Неотступный преследователь, как ему показалось, был на том же расстоянии, что и прежде.
За темнотой трудно было сказать, тот же это человек или другой случайный ночной прохожий.
Несмотря на усталость от быстрой ходьбы и испуг, голова его оставалась не-обыкновенно ясной. Он вспомнил все, что читал и слышал о двойниках, о тени, кото-рой, якобы, обладает каждая душа, о тени, которая выходит на свободу в момент рожде-ния и, испуганная светом, бежит прочь, а потом ищет всю жизнь хозяина, чтобы слиться с ним и тогда человек умирает.
От этих мыслей холодок пробежал у него по спине, но дом был уже совсем близко, и он рывком распахнул дверь подъезда и устремился вверх по лестнице. На середине второго пролета он услышал, как хлопнули входные двери — сначала одни, затем вторые. Плохо уложенная кафельная плитка подъезда захрустела под ногами во-шедшего.
Охваченный страхом, он пробежал оставшиеся лестничные марши, запутался пе-ред дверью в связке ключей, произнося про себя все мыслимые проклятья, наконец, ухит-рился открыть дверь, с грохотом захлопнул ее за собой, нимало не заботясь о том, что скажут соседи, и сел под этой самой дверью на холодный пол прихожей.
Шагов за дверью больше не было. Тогда он встал и зажег свет. В углу прихожей мутнело зеркало. В нем он увидел очень бледное и покрытое испариной лицо, увидел гла-за со странным и пристальным взглядом.
И когда он повернулся к зеркалу спиной, он почувствовал, что эти глаза про-должают смотреть на него.
1990
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Он возвращался домой по узенькой асфальтированной тропинке среди кустов, кото-рая была проложена по окраине рощи, окружавшей военный госпиталь. Некогда это был монастырь; самые высокие и древние дерева были посажены, видимо, еще монахами.
Растерянная желтоватая луна кривлялась в разрывах облаков. Дождь прошел недав-но; капли все еще срывались с ветвей и листьев.
И тут сзади послышались шаги, которые не были отзвуком его собственных. Обернувшись, он обнаружил, что метрах в тридцати за ним кто-то идет. "Не стоит беспо-коиться", — подумал он, — "Это солдатик возвращается со свидания в госпиталь или врач идет на дежурство".
Тем не менее, пульс его стал частым, а ноги сами собой заспешили. Что тут подела-ешь, ночные шаги за спиной всегда действовали на него подобным образом.
Особенно здесь, на этой мрачной городской пустоши, по соседству со старым мор-гом и с теми местами, куда мальчишкой он бегал смотреть как ковши экскаваторов, рывших котлован под новые больничные корпуса, вычерпывали из подземных склепов масляно-желтые кости монахов и таинственно безглазые их черепа...
Между тем, шаги за спиной убыстрились, и он сам тоже заторопился, с трудом удерживаясь от того, чтобы не перейти на бег. При этом приходилось еще и глядеть под ноги, чтобы ненароком не вступить в лужу и не испачкать туфель.
Вот почему (так он убеждал себя) он не решался посмотреть назад. А когда посмот-рел, то увидел, что преследователь шагал на прежнем расстоянии, широко размахивая руками. От взгляда, брошенного вперед, перехватило дыхание. Заглядевшись под ноги, он и не заметил, как ошибся дорогой, и вместо того, чтобы пойти по аллее, ведущей к дому, очутился в узком тупичке, окруженном со всех сторон забором.
Самым естественным в этом положении было бы вернуться, но никакая сила на зем-ле не заставила бы его столкнуться лицом к лицу с тем, кто шагал за ним следом. И он пошел навстречу высокому забору, которым кончался тупичок.
Шаги за спиной не смолкали; идущий следом тоже вошел в тупичок.
Безотчетно он рванул бегом навстречу забору, подпрыгнул, вцепился в зубчатый, зано-зистый край и неожиданно легко перемахнул на другую сторону. Затрещала рву-щаяся ткань и колено пронзила острая боль.
Когда он встал, потирая колено, и посмотрел назад через щель между досками, проулок, освещенный светом дальнего фонаря, был пуст. Солдат (если это был солдат) очевидно, тоже махнул через забор, избегая проходной, и сейчас уже заходил в светившийся неземным светом кварцевых ламп лечебный корпус.
Ему стало стыдно и жалко порванной рубашки и сдуру ушибленного колена.
Перебравшись снова через забор, он дошел до конца проулка, повернул в нужную сторону и зашагал к уже совсем близкому дому. Он сделал шагов десять, не больше, пре-жде чем снова услышал за спиной размеренное постукивание каблуков. Неотступный преследователь, как ему показалось, был на том же расстоянии, что и прежде.
За темнотой трудно было сказать, тот же это человек или другой случайный ночной прохожий.
Несмотря на усталость от быстрой ходьбы и испуг, голова его оставалась не-обыкновенно ясной. Он вспомнил все, что читал и слышал о двойниках, о тени, кото-рой, якобы, обладает каждая душа, о тени, которая выходит на свободу в момент рожде-ния и, испуганная светом, бежит прочь, а потом ищет всю жизнь хозяина, чтобы слиться с ним и тогда человек умирает.
От этих мыслей холодок пробежал у него по спине, но дом был уже совсем близко, и он рывком распахнул дверь подъезда и устремился вверх по лестнице. На середине второго пролета он услышал, как хлопнули входные двери — сначала одни, затем вторые. Плохо уложенная кафельная плитка подъезда захрустела под ногами во-шедшего.
Охваченный страхом, он пробежал оставшиеся лестничные марши, запутался пе-ред дверью в связке ключей, произнося про себя все мыслимые проклятья, наконец, ухит-рился открыть дверь, с грохотом захлопнул ее за собой, нимало не заботясь о том, что скажут соседи, и сел под этой самой дверью на холодный пол прихожей.
Шагов за дверью больше не было. Тогда он встал и зажег свет. В углу прихожей мутнело зеркало. В нем он увидел очень бледное и покрытое испариной лицо, увидел гла-за со странным и пристальным взглядом.
И когда он повернулся к зеркалу спиной, он почувствовал, что эти глаза про-должают смотреть на него.
1990
Меловое сердечко
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:35
Она научила его целоваться — довольно неплохо и довольно преждевременно для его тринадцати лет. Впрочем, сама она была старше его только на несколько месяцев.
Обучение происходило в разных местах — под большой березой на опушке леса, на ивовом острове, окруженном быстрым течением речной воды, на веранде ее домика под постукивание слепо бившихся в стекла лепидоптер.
Снисходительные старики, вступившие в возраст невинности, не препятствовали встречам и прогулкам. Позже случилось так, что в городе, он привел ее в пустовав-шую дедовскую квартиру. Там, в большой комнате, под сенью чугунного черта он осмелел и скользнул рукой под ее платье, в таинственные и страшные области вечной те-ни.
— Это все, что тебе от меня нужно? — хрипло спросила она. Он не мог тогда знать, что правильным ответом будет утвердительный, и испугался.
Рано в ту зиму выпавший снег закружил их и развел.
Гуляя в последующие годы по главной и единственной улице пригородного поселка, он неизменно ускорял шаг, проходя мимо ее дома. С каждым новым летом страх перед возможной встречей возрастал — как и непреодолимое желание заполнить пропасть лет, на непроницаемом дне которой невнятились кошмары.
Но наступил год, когда прошлое стало уже окончательно прошлым, и боль его из горькой стала сладковатой.
Гуляя вечером, он все-таки подошел к калитке, по-мальчишески огляделся, и пере-махнул через нее.
Никого не было. На двери болтался амбарный замок; под навесом, где они когда-то иг-рали в карты, по-прежнему покачивались самодельные качели. Он подобрал лежавший на столе розовый мелок и нарисовал на дверях маленькое сердечко.
Ночью того дня он проснулся на старом диване в безотчетной тревоге. Он вспом-нил, что давно уже не имел о ней никаких сведений, не знал даже, жива ли она. Мысль о том, что она могла умереть, в первый раз за все время захватила его, и ему стало стыдно за свою легкомысленность.
Утром день он встал с тяжелой головой и впервые в жизни почувствовал тянущую боль где-то в загрудинной области. Работа не отвлекла его от неприятных мыслей; ни боль в сердце, ни ощущение общей разбитости не проходили. Ближе к вечеру ему пришлось даже лечь и постараться заснуть.
Пробудился он совершенно опустошенным, и эта пустота каким-то образом приобщила его к другой пустоте — той, которая молча таилась под кажущейся поверхно-стью вещей. Боль в сердце стала пугающе сильной, и он решил пойти прогуляться.
Вечер был теплым, и огромные стрекозы проносились у него над головой. Его неосознанно повлекло в сторону ее дома, и он подчинился желанию. Шел он медлен-но, потому что с каждым шагом острая боль отзывалась в его сердце.
За невысокой оградой слышался мужской смех. Массируя рукой левую сторону гру-ди, он навалился, почти что падая, на оградку и заглянул за нее. Сердечко на двери было вульгарно обведено красной масляной краской, а под навесом в шезлонгах сидели двое молодых людей, по виду студенты, и пили пиво.
Один из них засмеялся и метнул в дверь маленькую стрелу с заточенным гвоздиком на конце. Стрела, подрагивая, вонзилась в самый центр яркой мишени.
Не понимая себя, он перемахнул через оградку и оказался перед дверью, выдер-нул стрелу, повернулся к замершим в растерянности молодым людям, сломал стрелу по-полам и бросил обломки на пол. Не дожидаясь ответной реакции, он повернулся и ушел, сильно хлопнув напоследок калиткой.
Он быстро шел по улице с полегчавшим сердцем, внезапно выздоровевший и не чувствовал стыда от нелепости совершенного им поступка, который и не казался ему нелепым.
Вернувшись в поселок через неделю, он снова прошел мимо этого дома. Убедив-шись, что дом пуст, он подошел к двери, которая теперь была густо покрашена в све-жий, скучный зеленый цвет. Как он не искал, он не смог найти никаких следов нарисованного сердца и даже вспомнить, где оно, собственно говоря, было нарисовано.
Он больше никогда в жизни не страдал сердцем и умер от чего-то другого.
1991
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Она научила его целоваться — довольно неплохо и довольно преждевременно для его тринадцати лет. Впрочем, сама она была старше его только на несколько месяцев.
Обучение происходило в разных местах — под большой березой на опушке леса, на ивовом острове, окруженном быстрым течением речной воды, на веранде ее домика под постукивание слепо бившихся в стекла лепидоптер.
Снисходительные старики, вступившие в возраст невинности, не препятствовали встречам и прогулкам. Позже случилось так, что в городе, он привел ее в пустовав-шую дедовскую квартиру. Там, в большой комнате, под сенью чугунного черта он осмелел и скользнул рукой под ее платье, в таинственные и страшные области вечной те-ни.
— Это все, что тебе от меня нужно? — хрипло спросила она. Он не мог тогда знать, что правильным ответом будет утвердительный, и испугался.
Рано в ту зиму выпавший снег закружил их и развел.
Гуляя в последующие годы по главной и единственной улице пригородного поселка, он неизменно ускорял шаг, проходя мимо ее дома. С каждым новым летом страх перед возможной встречей возрастал — как и непреодолимое желание заполнить пропасть лет, на непроницаемом дне которой невнятились кошмары.
Но наступил год, когда прошлое стало уже окончательно прошлым, и боль его из горькой стала сладковатой.
Гуляя вечером, он все-таки подошел к калитке, по-мальчишески огляделся, и пере-махнул через нее.
Никого не было. На двери болтался амбарный замок; под навесом, где они когда-то иг-рали в карты, по-прежнему покачивались самодельные качели. Он подобрал лежавший на столе розовый мелок и нарисовал на дверях маленькое сердечко.
Ночью того дня он проснулся на старом диване в безотчетной тревоге. Он вспом-нил, что давно уже не имел о ней никаких сведений, не знал даже, жива ли она. Мысль о том, что она могла умереть, в первый раз за все время захватила его, и ему стало стыдно за свою легкомысленность.
Утром день он встал с тяжелой головой и впервые в жизни почувствовал тянущую боль где-то в загрудинной области. Работа не отвлекла его от неприятных мыслей; ни боль в сердце, ни ощущение общей разбитости не проходили. Ближе к вечеру ему пришлось даже лечь и постараться заснуть.
Пробудился он совершенно опустошенным, и эта пустота каким-то образом приобщила его к другой пустоте — той, которая молча таилась под кажущейся поверхно-стью вещей. Боль в сердце стала пугающе сильной, и он решил пойти прогуляться.
Вечер был теплым, и огромные стрекозы проносились у него над головой. Его неосознанно повлекло в сторону ее дома, и он подчинился желанию. Шел он медлен-но, потому что с каждым шагом острая боль отзывалась в его сердце.
За невысокой оградой слышался мужской смех. Массируя рукой левую сторону гру-ди, он навалился, почти что падая, на оградку и заглянул за нее. Сердечко на двери было вульгарно обведено красной масляной краской, а под навесом в шезлонгах сидели двое молодых людей, по виду студенты, и пили пиво.
Один из них засмеялся и метнул в дверь маленькую стрелу с заточенным гвоздиком на конце. Стрела, подрагивая, вонзилась в самый центр яркой мишени.
Не понимая себя, он перемахнул через оградку и оказался перед дверью, выдер-нул стрелу, повернулся к замершим в растерянности молодым людям, сломал стрелу по-полам и бросил обломки на пол. Не дожидаясь ответной реакции, он повернулся и ушел, сильно хлопнув напоследок калиткой.
Он быстро шел по улице с полегчавшим сердцем, внезапно выздоровевший и не чувствовал стыда от нелепости совершенного им поступка, который и не казался ему нелепым.
Вернувшись в поселок через неделю, он снова прошел мимо этого дома. Убедив-шись, что дом пуст, он подошел к двери, которая теперь была густо покрашена в све-жий, скучный зеленый цвет. Как он не искал, он не смог найти никаких следов нарисованного сердца и даже вспомнить, где оно, собственно говоря, было нарисовано.
Он больше никогда в жизни не страдал сердцем и умер от чего-то другого.
1991
Шариковая бомба и сержант ООЛ-Доржав
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:32
Во время, когда началась эта история, город, кроме скучного территориально-административного деления, придуманного взрослыми людьми, имел еще одно, наше. Он дробился на множество лоскутных феодальных княжеств, скорее даже племенных терри-торий, границы между которыми не были зримо демаркированы. Я до сих пор помню звучно-загадочные имена этих образований - Лунка, Подлодка, Тридцать третий Квартал, Бан, Верхнее и Нижнее Щорса; сие размежевание существованием своим было обязано шпане, делившей между собой под руководством своих, часто сменявшихся (за счет при-зыва в Советскую Армию или в систему ИТУ) царьков, дворы и переулки, ради того что-бы обеспечить себе право относительно безнаказанно грабить в пределах своих феодов сараи и подвалы да взимать с покорных колонов дань в виде мелочи на кино и сладкий молдавский кагор. Самим колонам, подросткам из инженерских и других благополучных семей, было, в сущности, все равно, кому отдавать скудные сбережения — своей шпане или чужой — когда бы не одно немаловажное обстоятельство. Если в первом случае по-боры осуществлялись добродушно и как бы вполне добровольно, то во втором сопровож-дались насилием, дабы привить чужаку страх и уважение перед группировкой, землю ко-торой он посмел марать своими подошвами. Страх чужаков, так же как и робкая покор-ность собственных подданных, были теми источниками, из которых шпана черпала поло-жительные эмоции, необходимые ей для самоуважения. При этом и нам прививался неко-торый пиетет, и наши рапсоды складывали на скамейках и в темных подъездах героиче-ские устные циклы, повествовавшие о кровавой борьбе авторитетов шпаны, о героических битвах стенка на стенку.
Случилось так, что наш двор и прилегающие гаражно-са-райные регионы оказа-лись как раз в конфликтной зоне между Верхним и Нижним Щорса с преобладанием по-следнего. Как это обычно для пограничного населения, мы пребывали в постоянной не-уверенности на предмет того, кто нами правит сегодня, и получали по зубам от обеих противоборствующих сторон. Сами меры физического воздействия были тогда умеренными по сравнению с более поздними временами и ограничивались зуботычиной или тем, что описывалось элегантным термином «пендель под сраку» — однако от этого насилие не становилось менее обидными и унизительными для нас, с глубокого детства ни дома (ни тем более в школе) небитых-непоротых.
Ко времени, о котором пойдет речь, я и часть моих друзей яростно увлеклись хи-мией, не отдавая самим себе отчета в подсознательных мотивах данного увлечения. Те-перь-то мне совершенно ясно, что нас влекла мечта об Абсолютном Оружии. В отличие от Раймонда Луллия или Роджера Бэкона мы и не помышляли об универсальной трансмутации элементов, о мягком и пронзительном свете lapis philosophorum, исходящем из погруженной в таинственное прение ослиного навоза реторты. Нет, мы увлекались жестокой магией бомб, едким колдовством слезоточивых газов, коварным чародейством ядов, искали сверхъестественного спасения от обид и насилия, пропитавших наше существование, прозревая в химии орудие революции, которая обратит в позорное бегство наших узколобых, но могущественных угнетателей.
Все наши исследования, несомненно, носили откровенно милитаристский характер, и, кроме инстинктивной мальчишеской пиромании, движимой огненно-космической природой силы Ян, стремящейся разрушить плодоносящую влажно-женственную Инь, имели и тайный карбонарский умысел — выжечь греческим огнем беседки детских садов, в которых резались в карты и гнусавили под гитару блатные песни хозяева нашей жизни.
Прекрасно помню поиски, проделанные нами в этом направлении: все эти алюми-ниевые трубочки, наполненные металлическим калием, красные шарики, скатанные из смеси фосфора с бертолетовой солью, сернистые порошки, выжигавшие землю под нога-ми противника. К сожалению, наши Waffengehheim имели ряд принципиальных недостатков и годились в основном только для того, чтобы пугать девчонок или создавать в школьных коридорах атмосферу католических кварталов Белфаста. К тому же с адскими машинами постоянно происходили различные накладки: так, калий, который я резал и расфасовывал за отсутствием собственной лаборатории в туалете, однажды свалился в унитаз и взорвался, продырявив сей предмет гигиены, красные же шарики постоянно са-мовоспламенялись в карманах, ну а пиротехнические порошки подворачивались под ве-ники и лентяйки нашим мамам.
Но мы неустанно совершенствовались в подрывном искусстве, и наконец из стен наших домашних лабораторий вышло подлинное Оружие Возмездия — шариковые бом-бочки, то есть мячики для игры в пинг-понг, в которые засыпался заряд магния и марган-цовки. Достаточно было капнуть в оставшееся отверстие каплю глицерина, чтобы смесь воспламенилась и произошла шумная ослепительная вспышка. Сначала взрыв происходил практически сразу вслед за закапыванием глицерина; этот недостаток, однако, удалось устранить соответствующим разбавлением глицерина водой.
Определение степени разбавления осуществлялось на дворе старой общественной бани, иЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Во время, когда началась эта история, город, кроме скучного территориально-административного деления, придуманного взрослыми людьми, имел еще одно, наше. Он дробился на множество лоскутных феодальных княжеств, скорее даже племенных терри-торий, границы между которыми не были зримо демаркированы. Я до сих пор помню звучно-загадочные имена этих образований - Лунка, Подлодка, Тридцать третий Квартал, Бан, Верхнее и Нижнее Щорса; сие размежевание существованием своим было обязано шпане, делившей между собой под руководством своих, часто сменявшихся (за счет при-зыва в Советскую Армию или в систему ИТУ) царьков, дворы и переулки, ради того что-бы обеспечить себе право относительно безнаказанно грабить в пределах своих феодов сараи и подвалы да взимать с покорных колонов дань в виде мелочи на кино и сладкий молдавский кагор. Самим колонам, подросткам из инженерских и других благополучных семей, было, в сущности, все равно, кому отдавать скудные сбережения — своей шпане или чужой — когда бы не одно немаловажное обстоятельство. Если в первом случае по-боры осуществлялись добродушно и как бы вполне добровольно, то во втором сопровож-дались насилием, дабы привить чужаку страх и уважение перед группировкой, землю ко-торой он посмел марать своими подошвами. Страх чужаков, так же как и робкая покор-ность собственных подданных, были теми источниками, из которых шпана черпала поло-жительные эмоции, необходимые ей для самоуважения. При этом и нам прививался неко-торый пиетет, и наши рапсоды складывали на скамейках и в темных подъездах героиче-ские устные циклы, повествовавшие о кровавой борьбе авторитетов шпаны, о героических битвах стенка на стенку.
Случилось так, что наш двор и прилегающие гаражно-са-райные регионы оказа-лись как раз в конфликтной зоне между Верхним и Нижним Щорса с преобладанием по-следнего. Как это обычно для пограничного населения, мы пребывали в постоянной не-уверенности на предмет того, кто нами правит сегодня, и получали по зубам от обеих противоборствующих сторон. Сами меры физического воздействия были тогда умеренными по сравнению с более поздними временами и ограничивались зуботычиной или тем, что описывалось элегантным термином «пендель под сраку» — однако от этого насилие не становилось менее обидными и унизительными для нас, с глубокого детства ни дома (ни тем более в школе) небитых-непоротых.
Ко времени, о котором пойдет речь, я и часть моих друзей яростно увлеклись хи-мией, не отдавая самим себе отчета в подсознательных мотивах данного увлечения. Те-перь-то мне совершенно ясно, что нас влекла мечта об Абсолютном Оружии. В отличие от Раймонда Луллия или Роджера Бэкона мы и не помышляли об универсальной трансмутации элементов, о мягком и пронзительном свете lapis philosophorum, исходящем из погруженной в таинственное прение ослиного навоза реторты. Нет, мы увлекались жестокой магией бомб, едким колдовством слезоточивых газов, коварным чародейством ядов, искали сверхъестественного спасения от обид и насилия, пропитавших наше существование, прозревая в химии орудие революции, которая обратит в позорное бегство наших узколобых, но могущественных угнетателей.
Все наши исследования, несомненно, носили откровенно милитаристский характер, и, кроме инстинктивной мальчишеской пиромании, движимой огненно-космической природой силы Ян, стремящейся разрушить плодоносящую влажно-женственную Инь, имели и тайный карбонарский умысел — выжечь греческим огнем беседки детских садов, в которых резались в карты и гнусавили под гитару блатные песни хозяева нашей жизни.
Прекрасно помню поиски, проделанные нами в этом направлении: все эти алюми-ниевые трубочки, наполненные металлическим калием, красные шарики, скатанные из смеси фосфора с бертолетовой солью, сернистые порошки, выжигавшие землю под нога-ми противника. К сожалению, наши Waffengehheim имели ряд принципиальных недостатков и годились в основном только для того, чтобы пугать девчонок или создавать в школьных коридорах атмосферу католических кварталов Белфаста. К тому же с адскими машинами постоянно происходили различные накладки: так, калий, который я резал и расфасовывал за отсутствием собственной лаборатории в туалете, однажды свалился в унитаз и взорвался, продырявив сей предмет гигиены, красные же шарики постоянно са-мовоспламенялись в карманах, ну а пиротехнические порошки подворачивались под ве-ники и лентяйки нашим мамам.
Но мы неустанно совершенствовались в подрывном искусстве, и наконец из стен наших домашних лабораторий вышло подлинное Оружие Возмездия — шариковые бом-бочки, то есть мячики для игры в пинг-понг, в которые засыпался заряд магния и марган-цовки. Достаточно было капнуть в оставшееся отверстие каплю глицерина, чтобы смесь воспламенилась и произошла шумная ослепительная вспышка. Сначала взрыв происходил практически сразу вслед за закапыванием глицерина; этот недостаток, однако, удалось устранить соответствующим разбавлением глицерина водой.
Определение степени разбавления осуществлялось на дворе старой общественной бани, и
Взятие Рейхстага штурмовой бригадой молочных тележек
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:31
[281x697]
Всяким летним вечером, если позволяла погода, мы разыгрывали одну мистерию. В ней, как и во всякой порядочной мистерии, добро неизменно торжествовало над злом, а свет над тьмой. Она была очень демократичной — без секретов, доступных в элевсинских таинствах только посвященным, без сложной иерархии и церемониала масонов Великого Востока и Шотландского Обряда.
Каждый, кто был способен держать в руках деревянный автомат или палку, которая его заменяла, мог считать себя полноправным адептом. Мы не брали только девчонок и малышню: других ограничений не было.
Все попадавшиеся на пути стены и заборы мы изрисовывали звездами и свастиками — символами нашего культа. Их до сих пор можно отыскать в лабиринтах старых цельнометаллических гаражей, окружающих наш двор — там, где дождь не сумел их смыть, а солнце — обесцветить. Этими знаками мы помечали тайные тропы, сигнализировали о переброске войск, указывали районы концентрации сил и направления основного удара.
Итак, мы играли во взятие Рейхстага.
На наших и фашистов мы разбивались достаточно произвольно: я сам бывал оди-наково часто и нашим и не нашим и не помню ни одного случая, чтобы возникали какие-нибудь сложности с вербовкой волонтеров во вражеский отряд. Напротив, очень часто и очень многим хотелось быть именно фашистами. В этом было свое особенное удовольст-вие: трусливо улепетывать от передовых частей Красной Армии, неубедительно, но гроз-но выкрикивать «Hande hoch!» и «Zuruck!», огрызаться из-за углов плюющимися очере-дями шмайсеров, занимать последний оборонный рубеж у Рейхстага — высокой старой голубятни. И наконец, понуро выходить с высоко поднятыми руками, как на известной картине работы школы Грекова с капитулирующим фельдмаршалом Паулюсом.
Эта работа, работа фашистом, вовсе не считалась позорной. Наоборот, она была важной и нужной — без нее мистерия не могла состояться. Наверное, с тем же рвением какие-нибудь эльзасские крестьяне, назначенные приходским священником на роли Сата-ны и его слуг, приматывали к головам козьи рога перед праздником местного святого.
Насколько мне сдается, только двое мальчишек — Алеша Браун и Рудик Мауль — никогда не шли в фашисты. Тогда мы не обращали на это никакого внимания (или почти никакого — иначе почему бы мне это помнить?). Не думаю, что, когда приходила пора делится по командам, сами Алеша и Рудик отчетливо понимали, в чем тут дело. Но чутье, а вернее всего, то многозначительное семейное умалчивание, которое дает больше пищи для растущего сердца, чем всякое слово, подсказывало им, что они клеймены особым тав-ром, помечены невидимым знаком, который непременно выявится при нужном освеще-нии. Присутствие их в фашистском отряде было настолько же неуместным, как присутст-вие (возвращаясь к мистериям) настоящего черта среди прикинувшихся чертями крестьян — пусть черта давно утратившего свою сатанинскую суть, черта, такого же, как все, ни-чем не худшего, уже десять поколений не имеющего никаких связей с геенной огненной, черта, которого бы и сами слуги дьявола не признали за своего.
Стоит ли говорить, что наши всегда побеждали? Никакого уговора не было: просто фашисты чувствовали, что должны проиграть. Такой ход событий был заложен в нас крепче всякого генетического кода. Он подтверждался всем устройством нашей Вселенной — книгами, фильмами, учебниками, салютом в день Победы. Те, кто участвовал в премьере нашей мистерии, наверняка хотя бы раз и хотя бы на миг сомневались в победе — варясь в каком-нибудь котле, мучаясь в каком-нибудь плену. Нам же, эпигонам истории, сомнения были чужды.
Сева появился в самый разгар этих мистических сражений с вселенским злом — в середине июня. Он вышел из подъезда, высоченный, стройный, в черной куртке из кожза-менителя. Ветер играл его белыми жесткими волосами, глаза сверкали, как два осколка вечного нордического льда — и не таяли, не хотели таять, несмотря на тридцать градусов в тени. Теперь я назвал бы его лицо лицом Зигфрида, но тогда я еще ничего не знал о Зиг-фриде и только почувствовал, что это лицо особое, такое, каких мне еще не доводилось видеть. Отмеченное лицо.
Сева держал на поводке большую немецкую овчарку. Как ни странно, собаку звали Блонди. То, что у его пса оказалась кличка другой собаки, кости которой уже давно сгни-ли где-то в германской земле, стоит отметить особо — в моих рассуждениях мне еще при-дется вернуться к совпадениям.
Неторопливо, с особой выправкой, он двинулся к нам. Мы стояли, неловко сбив-шись в кучку, и нам почему-то не давалось то напускное и презрительное пренебрежение, которое было заготовлено в нашей стае для чужих волчат.
Сева подошел и не здороваясь сказал своим чудным завораживающим голосом, в котором звенел металл уверенного приказа:
— Играть будем?
Мы не могли ему отказать. Как это ни поразительно, Сева никогда еще не играл во взятие Рейхстага. В маленькой военной части, гдеЧитать далее...
комментарии: 1
понравилось!
вверх^
к полной версии
[281x697]Всяким летним вечером, если позволяла погода, мы разыгрывали одну мистерию. В ней, как и во всякой порядочной мистерии, добро неизменно торжествовало над злом, а свет над тьмой. Она была очень демократичной — без секретов, доступных в элевсинских таинствах только посвященным, без сложной иерархии и церемониала масонов Великого Востока и Шотландского Обряда.
Каждый, кто был способен держать в руках деревянный автомат или палку, которая его заменяла, мог считать себя полноправным адептом. Мы не брали только девчонок и малышню: других ограничений не было.
Все попадавшиеся на пути стены и заборы мы изрисовывали звездами и свастиками — символами нашего культа. Их до сих пор можно отыскать в лабиринтах старых цельнометаллических гаражей, окружающих наш двор — там, где дождь не сумел их смыть, а солнце — обесцветить. Этими знаками мы помечали тайные тропы, сигнализировали о переброске войск, указывали районы концентрации сил и направления основного удара.
Итак, мы играли во взятие Рейхстага.
На наших и фашистов мы разбивались достаточно произвольно: я сам бывал оди-наково часто и нашим и не нашим и не помню ни одного случая, чтобы возникали какие-нибудь сложности с вербовкой волонтеров во вражеский отряд. Напротив, очень часто и очень многим хотелось быть именно фашистами. В этом было свое особенное удовольст-вие: трусливо улепетывать от передовых частей Красной Армии, неубедительно, но гроз-но выкрикивать «Hande hoch!» и «Zuruck!», огрызаться из-за углов плюющимися очере-дями шмайсеров, занимать последний оборонный рубеж у Рейхстага — высокой старой голубятни. И наконец, понуро выходить с высоко поднятыми руками, как на известной картине работы школы Грекова с капитулирующим фельдмаршалом Паулюсом.
Эта работа, работа фашистом, вовсе не считалась позорной. Наоборот, она была важной и нужной — без нее мистерия не могла состояться. Наверное, с тем же рвением какие-нибудь эльзасские крестьяне, назначенные приходским священником на роли Сата-ны и его слуг, приматывали к головам козьи рога перед праздником местного святого.
Насколько мне сдается, только двое мальчишек — Алеша Браун и Рудик Мауль — никогда не шли в фашисты. Тогда мы не обращали на это никакого внимания (или почти никакого — иначе почему бы мне это помнить?). Не думаю, что, когда приходила пора делится по командам, сами Алеша и Рудик отчетливо понимали, в чем тут дело. Но чутье, а вернее всего, то многозначительное семейное умалчивание, которое дает больше пищи для растущего сердца, чем всякое слово, подсказывало им, что они клеймены особым тав-ром, помечены невидимым знаком, который непременно выявится при нужном освеще-нии. Присутствие их в фашистском отряде было настолько же неуместным, как присутст-вие (возвращаясь к мистериям) настоящего черта среди прикинувшихся чертями крестьян — пусть черта давно утратившего свою сатанинскую суть, черта, такого же, как все, ни-чем не худшего, уже десять поколений не имеющего никаких связей с геенной огненной, черта, которого бы и сами слуги дьявола не признали за своего.
Стоит ли говорить, что наши всегда побеждали? Никакого уговора не было: просто фашисты чувствовали, что должны проиграть. Такой ход событий был заложен в нас крепче всякого генетического кода. Он подтверждался всем устройством нашей Вселенной — книгами, фильмами, учебниками, салютом в день Победы. Те, кто участвовал в премьере нашей мистерии, наверняка хотя бы раз и хотя бы на миг сомневались в победе — варясь в каком-нибудь котле, мучаясь в каком-нибудь плену. Нам же, эпигонам истории, сомнения были чужды.
Сева появился в самый разгар этих мистических сражений с вселенским злом — в середине июня. Он вышел из подъезда, высоченный, стройный, в черной куртке из кожза-менителя. Ветер играл его белыми жесткими волосами, глаза сверкали, как два осколка вечного нордического льда — и не таяли, не хотели таять, несмотря на тридцать градусов в тени. Теперь я назвал бы его лицо лицом Зигфрида, но тогда я еще ничего не знал о Зиг-фриде и только почувствовал, что это лицо особое, такое, каких мне еще не доводилось видеть. Отмеченное лицо.
Сева держал на поводке большую немецкую овчарку. Как ни странно, собаку звали Блонди. То, что у его пса оказалась кличка другой собаки, кости которой уже давно сгни-ли где-то в германской земле, стоит отметить особо — в моих рассуждениях мне еще при-дется вернуться к совпадениям.
Неторопливо, с особой выправкой, он двинулся к нам. Мы стояли, неловко сбив-шись в кучку, и нам почему-то не давалось то напускное и презрительное пренебрежение, которое было заготовлено в нашей стае для чужих волчат.
Сева подошел и не здороваясь сказал своим чудным завораживающим голосом, в котором звенел металл уверенного приказа:
— Играть будем?
Мы не могли ему отказать. Как это ни поразительно, Сева никогда еще не играл во взятие Рейхстага. В маленькой военной части, где
Прыжки по крышам сараев
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:29
При каждом бараке (а их было возведено немало еще в далекие предвоенные годы) в обязательном порядке имелись сараи — причудливые строения в два и даже три этажа, разбитые на клетушки стаек, украшенные башенками голубятен и резными балкончиками неясного назначения, опутанные с фасада лестницами и лесенками, переходами и пропи-леями. За скрипучими дверьми, затворенными косыми полосами железа, мирно бродило варенье, сохли сурик и белила в неплотно закупоренных банках и покрывались ржавчиной детские велосипеды. Жаркими летними днями нередко занимались пожары, и мы восторженно сбегались поглазеть на неслаженные действия самодеятельных пожарных, а затем и на то, как неторопливо разворачиваются в боевые порядки регу-лярные солдаты огненного фронта.
Вскоре бараки попали под снос, но сараи милостиво пощадили, как не попавшие в границы зоны застройки. Некоторые из них были тут же самочинно захвачены обитателя-ми наших многоквартирных домов под хранение той рухляди, что уже не вмещалась в подвалы и кладовки. Другие так и остались пустыми; двери стаек были сорваны умелыми руками домовитых отцов разночинных семейств на хозяйственные цели, резные перильца балкончиков растащены по дачам, спешно возводимым буржуазящимся советским народцем. Опустелые сараи стали мышиными питомниками, паучьими джунглями, где под упавшими с потолков досками и листами железа еще можно было изредка отыскать точильные круги, облезлые малярные кисти и даже мельхиоровые солонки.
Для нас, выросших в тесноте малометражных квартир, где каждый шаг был скован пристальным педагогическим вниманием, сараи эти являлись и критским лабиринтом, и одесскими катакомбами, и замком Отранто, и домом Эшеров, — короче говоря, самой во-площенной романтикой. Мы скакали по лестницам и карнизам прикольнее и раскованнее каких-нибудь мартышек, резвящихся на развалинах буддистского храма на берегах мел-ководного озера Тонле-Сап. Сараи были оптимальной площадкой для игр, микрокосмом, чреватым подлинными и непредсказуемыми приключениями, в отличие от сотворенных постной фантазией жэковских культуртрегеров фанерных ракет, изгаженных котами пе-сочниц и стилизованных в духе фильмов Абрама Роу сказочных теремков а 1а russe, стены которых изнутри изобиловали скудоумными граффити, начертанными взрослой шпаной под влиянием паров мадеры.
Сараи были идеальной декорацией, набором модулей романтической вселенной — они преображались с произвольной легкостью в корабельные палубы, пещеру Али-Бабы, подвалы третьего управления РСХА, штаб чапаевской дивизии и даже в логово облачен-ного в зеленую маску коварного Фантомаса; они были постмодернистским конструкто-ром, приложением к нашему кругу чтения, сценой, на которой мы играючи ставили пьесы по страницам любимых книг и сюжетам популярных кинокартин.
Среди всех игр, сыгранных нами на скрипучих деревянных подмостках голубятен и чуланов, мне, однако, больше всего запомнилась та, в которой отчетливо не просматривалось никакой литературной или кинематографической основы: прыжки с крыши на крышу.
Сами прыжки как таковые входили в качестве элемента практически в любую игру на сараях, но то, что я называю собственно прыжками с крыши на крышу, производилось всегда в одном и том же месте — там, где карниз второго этажа Большого Сарая, величественного, как Эмпайр-Стэйт-билдинг, сближался с крышей отдельно стоявшего низкого строения, служившего некогда гаражом для мотоцикла с коляской. Это была единственная точка в сарайном комплексе, где никому из нас не удавалось перепрыгнуть, да и не мудрено: между двумя крышами было не менее семи метров свободного полета, так что прыжок оказался бы нелегким даже для тогдашнего рекордсмена мира по прыжкам в длину — гуттаперчевого негра Сэма Джонсона.
Пожалуй, невыполнимость прыжка и привлекала нас, когда зимой, в тяжелых шу-бах и валенках мы разбегались по ржавому железу Большого Сарая, отталкивались от гул-кого пружинистого карниза, и, описав ньютоновскую параболу, закономерно падали в толстый податливый сугроб, испещренный янтарными пятнами собачей мочи. Задним умом каждый из нас понимал, что никому и никогда не удастся допрыгнуть до крыши гаража, но вслух мы наперебой расписывали друг другу, как вот сейчас мы по-особому разбежимся, как используем какой-то небывалый прием — и перемахнем через воздушную бездну. Многие дурачились, прыгая (издавали самолетное гудение или размахивали по-птичьи руками), но ветераны игры, ее оголтелые фанатики, прыгали в серьезном молчании, с одухотворенными лицами, и те, кто стоял на крыше в ожидании своей очереди, провожали летящего сосредоточенными взглядами, словно пытаясь подтолкнуть его при помощи таинственной энергии телекинеза.
В определенной точке траектории у многих прыгунов, в том числе и у меня, часто создавалось впечатление, что земное тяготение удалось преодолеть, и полет продолжается по прямой, а не пригибается к земле, как уставшая, мертвая ветка. Удивительнее всего были, конечно, не эти субъективные впечатления, которым легко подыскать какое-нибудь объяснение изЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
При каждом бараке (а их было возведено немало еще в далекие предвоенные годы) в обязательном порядке имелись сараи — причудливые строения в два и даже три этажа, разбитые на клетушки стаек, украшенные башенками голубятен и резными балкончиками неясного назначения, опутанные с фасада лестницами и лесенками, переходами и пропи-леями. За скрипучими дверьми, затворенными косыми полосами железа, мирно бродило варенье, сохли сурик и белила в неплотно закупоренных банках и покрывались ржавчиной детские велосипеды. Жаркими летними днями нередко занимались пожары, и мы восторженно сбегались поглазеть на неслаженные действия самодеятельных пожарных, а затем и на то, как неторопливо разворачиваются в боевые порядки регу-лярные солдаты огненного фронта.
Вскоре бараки попали под снос, но сараи милостиво пощадили, как не попавшие в границы зоны застройки. Некоторые из них были тут же самочинно захвачены обитателя-ми наших многоквартирных домов под хранение той рухляди, что уже не вмещалась в подвалы и кладовки. Другие так и остались пустыми; двери стаек были сорваны умелыми руками домовитых отцов разночинных семейств на хозяйственные цели, резные перильца балкончиков растащены по дачам, спешно возводимым буржуазящимся советским народцем. Опустелые сараи стали мышиными питомниками, паучьими джунглями, где под упавшими с потолков досками и листами железа еще можно было изредка отыскать точильные круги, облезлые малярные кисти и даже мельхиоровые солонки.
Для нас, выросших в тесноте малометражных квартир, где каждый шаг был скован пристальным педагогическим вниманием, сараи эти являлись и критским лабиринтом, и одесскими катакомбами, и замком Отранто, и домом Эшеров, — короче говоря, самой во-площенной романтикой. Мы скакали по лестницам и карнизам прикольнее и раскованнее каких-нибудь мартышек, резвящихся на развалинах буддистского храма на берегах мел-ководного озера Тонле-Сап. Сараи были оптимальной площадкой для игр, микрокосмом, чреватым подлинными и непредсказуемыми приключениями, в отличие от сотворенных постной фантазией жэковских культуртрегеров фанерных ракет, изгаженных котами пе-сочниц и стилизованных в духе фильмов Абрама Роу сказочных теремков а 1а russe, стены которых изнутри изобиловали скудоумными граффити, начертанными взрослой шпаной под влиянием паров мадеры.
Сараи были идеальной декорацией, набором модулей романтической вселенной — они преображались с произвольной легкостью в корабельные палубы, пещеру Али-Бабы, подвалы третьего управления РСХА, штаб чапаевской дивизии и даже в логово облачен-ного в зеленую маску коварного Фантомаса; они были постмодернистским конструкто-ром, приложением к нашему кругу чтения, сценой, на которой мы играючи ставили пьесы по страницам любимых книг и сюжетам популярных кинокартин.
Среди всех игр, сыгранных нами на скрипучих деревянных подмостках голубятен и чуланов, мне, однако, больше всего запомнилась та, в которой отчетливо не просматривалось никакой литературной или кинематографической основы: прыжки с крыши на крышу.
Сами прыжки как таковые входили в качестве элемента практически в любую игру на сараях, но то, что я называю собственно прыжками с крыши на крышу, производилось всегда в одном и том же месте — там, где карниз второго этажа Большого Сарая, величественного, как Эмпайр-Стэйт-билдинг, сближался с крышей отдельно стоявшего низкого строения, служившего некогда гаражом для мотоцикла с коляской. Это была единственная точка в сарайном комплексе, где никому из нас не удавалось перепрыгнуть, да и не мудрено: между двумя крышами было не менее семи метров свободного полета, так что прыжок оказался бы нелегким даже для тогдашнего рекордсмена мира по прыжкам в длину — гуттаперчевого негра Сэма Джонсона.
Пожалуй, невыполнимость прыжка и привлекала нас, когда зимой, в тяжелых шу-бах и валенках мы разбегались по ржавому железу Большого Сарая, отталкивались от гул-кого пружинистого карниза, и, описав ньютоновскую параболу, закономерно падали в толстый податливый сугроб, испещренный янтарными пятнами собачей мочи. Задним умом каждый из нас понимал, что никому и никогда не удастся допрыгнуть до крыши гаража, но вслух мы наперебой расписывали друг другу, как вот сейчас мы по-особому разбежимся, как используем какой-то небывалый прием — и перемахнем через воздушную бездну. Многие дурачились, прыгая (издавали самолетное гудение или размахивали по-птичьи руками), но ветераны игры, ее оголтелые фанатики, прыгали в серьезном молчании, с одухотворенными лицами, и те, кто стоял на крыше в ожидании своей очереди, провожали летящего сосредоточенными взглядами, словно пытаясь подтолкнуть его при помощи таинственной энергии телекинеза.
В определенной точке траектории у многих прыгунов, в том числе и у меня, часто создавалось впечатление, что земное тяготение удалось преодолеть, и полет продолжается по прямой, а не пригибается к земле, как уставшая, мертвая ветка. Удивительнее всего были, конечно, не эти субъективные впечатления, которым легко подыскать какое-нибудь объяснение из
Либитина
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:28
Мальчик стоял перед дверью, сжимая в руках колючий бумажный пакетик. Он стеснялся всего себя, начиная с дурацких форменных штанов из мышастого сукна и кон-чая перемотанными изолентой в шарнирах очками. Тем крепче он сдавливает в кулаке пакетик — оправдание и залог своего присутствия перед чужой дверью в чужом доме.
Дверь открыла молодая женщина, лет двадцати с небольшим, без особой красоты в скуластом, сероватом из-за отсвета пепельных волос лице, коротковатая телом и плотная икрами. Лишь ее зеленые, красноватые в уголках глаза, подернутые кошачьим третьим веком, излучали влажный, властный и томительный свет.
— Вот это да! — всплеснула она руками. — Я думала, что ты забудешь. Ну, про-ходи, раззява! — И она выхватила из рук мальчика бумажный пакетик, но, уколовшись, уронила его на пол.
Мальчик наклонился, чтобы поднять пакетик, но она опередила движение, задев мальчика полами халатика и подарив случайно ускользнувшую из-под ткани волну тепла.
— Надо же, вспомнил! — вновь повторила она, разворачивая пакетик, из которого на ее ладонь посыпались крохотными ежиками детки кактусов, агав и бриофилиумов.— Ну, пойдем, посмотрим, что я могу дать твоей мамочке. Обувь сними! — И она выскольз-нула из прихожей, оставив его снимать в желанном одиночестве ужасные коричневые туфли, стесняясь не замеченной почему-то дома дырки в носке.
Женщина раздернула тюлевые занавески, дав солнцу хлынуть в пыльное кружение воздуха, приподнялась на пальцах и несколько мгновений, но больше, чем нужно, стояла, охваченная этим светом, с широко-широко раскинутыми руками, не отпуская занавески. Мальчик опять смутился и стал смотреть не на нее, а на подоконник, где в маленьких пла-стмассовых горшочках
щетинились опунции и мамиллярии. Он подошел и начал трогать пальцами цепу-чие крючковатые колючки. Женщина взяла листок картона и пинцет и начала обрывать детки, болтая при этом и обычной издевательской манере, от которой мальчик оконча-тельно потерялся, задавала ему безответные вопросы о приятелях мальчика, его родителях и о том, как он провел время после окончания лагерной смены.
Этот издевательский голос, эти знакомые насмешки вернули его на месяц назад. Повод для насмешек он всегда предоставлял, поскольку неизменно оказывался самым бестолковым во всех прыгучих развлечениях пионерлагеря, постоянно лишним в шестви-ях и песнопениях, хилым в соседстве с жизнерадостными даунами, составлявшими костяк отряда. Она делала его мишенью всех ночных бесовств, принимая за страх его смущение, когда он оказывался посреди спальни с перемазанным зубной пастой лицом и тщетно пы-тался просунуть ногу и зашитую на конце штанину. Заставляла его всегда и везде нахо-диться рядом с собой, чтобы лучше видеть все его огрехи и больнее подначивать, переска-зывая эти нелепости немощи другим детям в его присутствии. Когда, проходя мимо во-жатской, он слышал за фанерной стеной то ее хрипловатый голос, то похотливый бари-тончик физинструктора по кличке Морж и, наконец, хоровой взрыв хохота, он пускался бежать через заросли стрекучей крапивы, полагая, что речь идет снова о нем, и сгорая со стыда.
С той же издевкой дала она ему свой адрес, выразив глубочайшее сомнение в каче-стве коллекции кактусов его мамы, если брать в качестве образца сына.
Он и не собирался приходить, но имел глупость проболтаться матери о знакомстве, а та, одержимая демоном собирательства, немедленно нарвала ему деток на обмен. Пере-несенные терзания и обиды почти запропастились в памяти, но теперь, стоя у окна рядом с их первопричиной, мальчик вспомнил все и понял, как плохо он поступил, переступив порог этой квартиры.
А женщина продолжала обрывать детки, язвила, пару раз ущипнула его пинцетом за волосы, распаленная его подавленным молчанием, потом замолчала сама, прежде чем внезапно провести по его голове ладонью раз и еще раз. Кролик в сердце мальчика дер-нулся, ударил лапками в грудь. Он не знал, какой новый злой розыгрыш таился за этой лаской, но тайно почувствовал, что он намного должен произойти все прежние испыта-ния. Схватив колючие маленькие растеньица, он сказал:
— Я домой пойду... — И двинулся к двери.
Но она снова ловко опередила его и, оказавшись первой в прихожей, щелкнула чем-то в замке.
— Будешь сидеть здесь, сколько я захочу, — сказала она уже совсем другим голо-сом, в котором едкая колючая хрипотца обернулась злой и жадной.
— Зачем? — сказал он, теряя дыхание.
— А затем! — ответила она уже по-прежнему. — Мама же не знает адреса. Захочу, и всю жизнь здесь просидишь.
Он стоял, пытаясь сдержать слезы испуга и ощущая, как все сильнее и сильнее впиваются в ладонь своими острыми зубками и коготками кактусята.
— Ладно, хлюпик, не хлюпай! — пощадила она его ничтожество. — Пока попьем чаю с вареньем, а там решим, что с тобой делать.
Он судорожно пил чай из блюдца, которое тряслось в его руках. Она же ела варе-нье с ложечки и смотрела на него пристально, видно догадываясь о пугливом кролике там, под старой фланелевой рубашкой.
— Почему ты не ешь варенья, хлюпик? — спросилаЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Мальчик стоял перед дверью, сжимая в руках колючий бумажный пакетик. Он стеснялся всего себя, начиная с дурацких форменных штанов из мышастого сукна и кон-чая перемотанными изолентой в шарнирах очками. Тем крепче он сдавливает в кулаке пакетик — оправдание и залог своего присутствия перед чужой дверью в чужом доме.
Дверь открыла молодая женщина, лет двадцати с небольшим, без особой красоты в скуластом, сероватом из-за отсвета пепельных волос лице, коротковатая телом и плотная икрами. Лишь ее зеленые, красноватые в уголках глаза, подернутые кошачьим третьим веком, излучали влажный, властный и томительный свет.
— Вот это да! — всплеснула она руками. — Я думала, что ты забудешь. Ну, про-ходи, раззява! — И она выхватила из рук мальчика бумажный пакетик, но, уколовшись, уронила его на пол.
Мальчик наклонился, чтобы поднять пакетик, но она опередила движение, задев мальчика полами халатика и подарив случайно ускользнувшую из-под ткани волну тепла.
— Надо же, вспомнил! — вновь повторила она, разворачивая пакетик, из которого на ее ладонь посыпались крохотными ежиками детки кактусов, агав и бриофилиумов.— Ну, пойдем, посмотрим, что я могу дать твоей мамочке. Обувь сними! — И она выскольз-нула из прихожей, оставив его снимать в желанном одиночестве ужасные коричневые туфли, стесняясь не замеченной почему-то дома дырки в носке.
Женщина раздернула тюлевые занавески, дав солнцу хлынуть в пыльное кружение воздуха, приподнялась на пальцах и несколько мгновений, но больше, чем нужно, стояла, охваченная этим светом, с широко-широко раскинутыми руками, не отпуская занавески. Мальчик опять смутился и стал смотреть не на нее, а на подоконник, где в маленьких пла-стмассовых горшочках
щетинились опунции и мамиллярии. Он подошел и начал трогать пальцами цепу-чие крючковатые колючки. Женщина взяла листок картона и пинцет и начала обрывать детки, болтая при этом и обычной издевательской манере, от которой мальчик оконча-тельно потерялся, задавала ему безответные вопросы о приятелях мальчика, его родителях и о том, как он провел время после окончания лагерной смены.
Этот издевательский голос, эти знакомые насмешки вернули его на месяц назад. Повод для насмешек он всегда предоставлял, поскольку неизменно оказывался самым бестолковым во всех прыгучих развлечениях пионерлагеря, постоянно лишним в шестви-ях и песнопениях, хилым в соседстве с жизнерадостными даунами, составлявшими костяк отряда. Она делала его мишенью всех ночных бесовств, принимая за страх его смущение, когда он оказывался посреди спальни с перемазанным зубной пастой лицом и тщетно пы-тался просунуть ногу и зашитую на конце штанину. Заставляла его всегда и везде нахо-диться рядом с собой, чтобы лучше видеть все его огрехи и больнее подначивать, переска-зывая эти нелепости немощи другим детям в его присутствии. Когда, проходя мимо во-жатской, он слышал за фанерной стеной то ее хрипловатый голос, то похотливый бари-тончик физинструктора по кличке Морж и, наконец, хоровой взрыв хохота, он пускался бежать через заросли стрекучей крапивы, полагая, что речь идет снова о нем, и сгорая со стыда.
С той же издевкой дала она ему свой адрес, выразив глубочайшее сомнение в каче-стве коллекции кактусов его мамы, если брать в качестве образца сына.
Он и не собирался приходить, но имел глупость проболтаться матери о знакомстве, а та, одержимая демоном собирательства, немедленно нарвала ему деток на обмен. Пере-несенные терзания и обиды почти запропастились в памяти, но теперь, стоя у окна рядом с их первопричиной, мальчик вспомнил все и понял, как плохо он поступил, переступив порог этой квартиры.
А женщина продолжала обрывать детки, язвила, пару раз ущипнула его пинцетом за волосы, распаленная его подавленным молчанием, потом замолчала сама, прежде чем внезапно провести по его голове ладонью раз и еще раз. Кролик в сердце мальчика дер-нулся, ударил лапками в грудь. Он не знал, какой новый злой розыгрыш таился за этой лаской, но тайно почувствовал, что он намного должен произойти все прежние испыта-ния. Схватив колючие маленькие растеньица, он сказал:
— Я домой пойду... — И двинулся к двери.
Но она снова ловко опередила его и, оказавшись первой в прихожей, щелкнула чем-то в замке.
— Будешь сидеть здесь, сколько я захочу, — сказала она уже совсем другим голо-сом, в котором едкая колючая хрипотца обернулась злой и жадной.
— Зачем? — сказал он, теряя дыхание.
— А затем! — ответила она уже по-прежнему. — Мама же не знает адреса. Захочу, и всю жизнь здесь просидишь.
Он стоял, пытаясь сдержать слезы испуга и ощущая, как все сильнее и сильнее впиваются в ладонь своими острыми зубками и коготками кактусята.
— Ладно, хлюпик, не хлюпай! — пощадила она его ничтожество. — Пока попьем чаю с вареньем, а там решим, что с тобой делать.
Он судорожно пил чай из блюдца, которое тряслось в его руках. Она же ела варе-нье с ложечки и смотрела на него пристально, видно догадываясь о пугливом кролике там, под старой фланелевой рубашкой.
— Почему ты не ешь варенья, хлюпик? — спросила
Голый человек в лесу
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:27
О голом человеке в лесу мы узнали позже всех в поселке. С утра мы уехали на ве-лосипедах на пруд и там провели весь день, купаясь и вылавливая банкой огромных и ку-сачих жуков-плавунцов. Вернулись мы к вечеру; родительские крики быстро растянули нас по дачам, но в этом не было ничего удивительного, поскольку настал час ужина.
И только когда я зашел на веранду, а бабушка была взволнована сильней обычного, стало ясно — что-то случилось. Быстро выдав мне горячие лепешки и кружку молока, бабушка поспешила на крыльцо, чтобы завершить разговор с соседкой Софьей Моисеевной. Женщины говорили достаточно громко, так что, несморя на их конспиративные интонации, я прекрасно все слышал, уплетая лепешки.
Голый человек был обнаружен ближе к полудню семейством грибников с Верхней улицы, когда они возвращались с полными корзинками мимо кладбища. «Мама, смотри, голый дя денька!» — закричала шестилетняя дочка. Все семейство оберну лось на девоч-кин крик и действительно увидело в просветах между соснами белесое голое тело, кото-рое завихляло, почувствовав на себе людские глаза, и стремительно удалилось странной танцующей походкой.
Известие о голом человеке моментально распространи лось среди дачников и або-ригенов. Пару лет назад в поселке было посажено несколько великовозрастных оболтусов, промышлявших взломами домиков в садовых кооперативах, теперь| же бродили слухи, что кто-то из них находится в бегах, возможно пробираясь лесами к родне в поселок. Женщины после недолгого обсуждения пришли к заключению, несколько неожиданному, что увиденное существо является одним из «бандитов», хотя мне уже тогда показалось странным, несмотря на малое знание жизни, почему это беглый зэк должен передвигаться нагишом по кишащему слепнями и паутами лесу. Так или иначе, вывод был сделан именно такой, отсюда сразу же родилось убеждение о необходимости интернирования всех несовершеннолетних для содержания их под домашним арестом — от греха подальше.
Выслушав эту информацию через дверь веранды, я спокойно дождался появления бабушки и, к ее удивлению, покорно подчинился распоряжению проследовать в спальню, несмотря на ранний для сна час. На самом же деле, как только дверь комнаты раскрылась, я сиганул в окно, пробрался через высокие кусты аконита в палисаднике и перепрыгнул через штакетник.
Наиболее боевая часть нашей компании, состоявшая |как из дачных, так и из посел-ковых детей, собралась в выставленном на улицу неоконченном срубе. Мы шепотом об-судили услышанное от взрослых, выдвигая наперебой собственные гипотезы. Время от времени мы бросали через прорубленное окошко сруба взгляды на потемневший и тума-нящийся лес, в котором скрывался голый человек: загадочный, томительно-манящий, скользящий по опавшей хвое босыми бесшумными ступнями.
Не помню уж, кому из самых отчаянных пришло в голову немедленно отправиться в лес и найти голого человека. Для облегчения контакта мы сочли полезным запастись некоторым количеством еды. Быстро были высланы фуражиры, которые вернулись с хле-бом, крутыми яйцами и даже с полбутылкой | красного алжирского вина, после чего отряд двинулся в путь, причем общий энтузиазм был таков, что даже робкая мелюзга не могла устоять перед соблазном проявить свое бесстрашие.
Мы вошли в лес прямо напротив кладбища, бесшумно, не смея проронить ни звука — кто из охотничьей осторожности, кто из все более захватывавшего грудь темного стра-ха. Идти нам пришлось недолго: едва очутившись на большой поляне за кладбищем, мы увидели в мутных августовских сумерках нечто похожее на белый фосфоресцирующий пень. Это был голый человек, сидевший к нам спиной на корточках, обхватив руками плечи.
В этот момент каждый был готов прыснуть наутек, но никто не решался сделать это первым, так что вся экспедиция продолжала двигаться как загипнотизированная по направлению к странной и неподвижной фигуре голого человека.
Когда мы приблизились к сидевшему на несколько десятков шагов, тот обернулся, увидел нас и встал. Это было действительно странное существо неопределенного возрас-та, болезненно дряблое, морщинистое и белое, как кусок грязноватого льда, с кожей, словно никогда не знавшей солнца. Лицо густо заросло бородой, а волосы были длинными и слипшимися, но глаза были пусты и не выражали никаких намерений, разве что горел в них диковатый огонек, который можно было бы назвать лукавством, но лукавством, совершенно лишенным мудрости. Существо постоянно двигало руками, как бы не зная, куда их пристроить, и переминалось с ноги на ногу.
Мы молчали, чувствуя, что нам нечего сказать незнакомцу. Внезапно тот, словно потеряв к нам всякий интерес, снова повернулся спиной и принял свою прежнюю эмбриональную позу. Тогда Ленька, который нес продукты, извлек их из полиэтиленового мешка и положил на землю. Услышав шорох, голый человек повернулся обратно и, диковинейшим образом переступая на корточках, приблизился к снеди. Быстро, но тем не менее аккуратно он начал есть, а когда съел все, протянул руку к бутылке и неожиданно банально и уверенно началЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
О голом человеке в лесу мы узнали позже всех в поселке. С утра мы уехали на ве-лосипедах на пруд и там провели весь день, купаясь и вылавливая банкой огромных и ку-сачих жуков-плавунцов. Вернулись мы к вечеру; родительские крики быстро растянули нас по дачам, но в этом не было ничего удивительного, поскольку настал час ужина.
И только когда я зашел на веранду, а бабушка была взволнована сильней обычного, стало ясно — что-то случилось. Быстро выдав мне горячие лепешки и кружку молока, бабушка поспешила на крыльцо, чтобы завершить разговор с соседкой Софьей Моисеевной. Женщины говорили достаточно громко, так что, несморя на их конспиративные интонации, я прекрасно все слышал, уплетая лепешки.
Голый человек был обнаружен ближе к полудню семейством грибников с Верхней улицы, когда они возвращались с полными корзинками мимо кладбища. «Мама, смотри, голый дя денька!» — закричала шестилетняя дочка. Все семейство оберну лось на девоч-кин крик и действительно увидело в просветах между соснами белесое голое тело, кото-рое завихляло, почувствовав на себе людские глаза, и стремительно удалилось странной танцующей походкой.
Известие о голом человеке моментально распространи лось среди дачников и або-ригенов. Пару лет назад в поселке было посажено несколько великовозрастных оболтусов, промышлявших взломами домиков в садовых кооперативах, теперь| же бродили слухи, что кто-то из них находится в бегах, возможно пробираясь лесами к родне в поселок. Женщины после недолгого обсуждения пришли к заключению, несколько неожиданному, что увиденное существо является одним из «бандитов», хотя мне уже тогда показалось странным, несмотря на малое знание жизни, почему это беглый зэк должен передвигаться нагишом по кишащему слепнями и паутами лесу. Так или иначе, вывод был сделан именно такой, отсюда сразу же родилось убеждение о необходимости интернирования всех несовершеннолетних для содержания их под домашним арестом — от греха подальше.
Выслушав эту информацию через дверь веранды, я спокойно дождался появления бабушки и, к ее удивлению, покорно подчинился распоряжению проследовать в спальню, несмотря на ранний для сна час. На самом же деле, как только дверь комнаты раскрылась, я сиганул в окно, пробрался через высокие кусты аконита в палисаднике и перепрыгнул через штакетник.
Наиболее боевая часть нашей компании, состоявшая |как из дачных, так и из посел-ковых детей, собралась в выставленном на улицу неоконченном срубе. Мы шепотом об-судили услышанное от взрослых, выдвигая наперебой собственные гипотезы. Время от времени мы бросали через прорубленное окошко сруба взгляды на потемневший и тума-нящийся лес, в котором скрывался голый человек: загадочный, томительно-манящий, скользящий по опавшей хвое босыми бесшумными ступнями.
Не помню уж, кому из самых отчаянных пришло в голову немедленно отправиться в лес и найти голого человека. Для облегчения контакта мы сочли полезным запастись некоторым количеством еды. Быстро были высланы фуражиры, которые вернулись с хле-бом, крутыми яйцами и даже с полбутылкой | красного алжирского вина, после чего отряд двинулся в путь, причем общий энтузиазм был таков, что даже робкая мелюзга не могла устоять перед соблазном проявить свое бесстрашие.
Мы вошли в лес прямо напротив кладбища, бесшумно, не смея проронить ни звука — кто из охотничьей осторожности, кто из все более захватывавшего грудь темного стра-ха. Идти нам пришлось недолго: едва очутившись на большой поляне за кладбищем, мы увидели в мутных августовских сумерках нечто похожее на белый фосфоресцирующий пень. Это был голый человек, сидевший к нам спиной на корточках, обхватив руками плечи.
В этот момент каждый был готов прыснуть наутек, но никто не решался сделать это первым, так что вся экспедиция продолжала двигаться как загипнотизированная по направлению к странной и неподвижной фигуре голого человека.
Когда мы приблизились к сидевшему на несколько десятков шагов, тот обернулся, увидел нас и встал. Это было действительно странное существо неопределенного возрас-та, болезненно дряблое, морщинистое и белое, как кусок грязноватого льда, с кожей, словно никогда не знавшей солнца. Лицо густо заросло бородой, а волосы были длинными и слипшимися, но глаза были пусты и не выражали никаких намерений, разве что горел в них диковатый огонек, который можно было бы назвать лукавством, но лукавством, совершенно лишенным мудрости. Существо постоянно двигало руками, как бы не зная, куда их пристроить, и переминалось с ноги на ногу.
Мы молчали, чувствуя, что нам нечего сказать незнакомцу. Внезапно тот, словно потеряв к нам всякий интерес, снова повернулся спиной и принял свою прежнюю эмбриональную позу. Тогда Ленька, который нес продукты, извлек их из полиэтиленового мешка и положил на землю. Услышав шорох, голый человек повернулся обратно и, диковинейшим образом переступая на корточках, приблизился к снеди. Быстро, но тем не менее аккуратно он начал есть, а когда съел все, протянул руку к бутылке и неожиданно банально и уверенно начал
Торфяные поля
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:26
Едкий дым ползет серыми густыми завитками по рыжему ковру кукушкиного льна, охватывает цепкими щупальцами черные ветви елей, беззвучно душит нежно-розовые цветки княженики, которые жалостливо и безвольно вянут, роняя нежные лепестки. Где-то вдалеке потрескивает, будто лесное чудище болезненно ворочается на груде хрусткого валежника.
Он поднимает глаза и смотрит вверх, туда, где должно сиять летнее солнце; там неровно клубится и подергивается тускло-рыжее неживое пятно. Дальше, за низкими кри-выми березками, сквозь желтый отравленный дым горбатится хребтина торфяного бурта, страшно-неподвижная. Мимо то и дело пробегает перепуганная мелкая живность: мыши и землеройки.
«За самым буртом и горит...» — думает он и трогает дальше. В глубине торфа вы-горает пылающая, светлая от раскаленного пепла каверна, оторвавшийся и всплывший пузырь глубоко схороненного ада. Пузырь подошел к самой поверхности, назрел и теперь хочет прорваться наружу, выкинув длинные языки светло-синего пламени. Только тонкая, прозрачная для дыма корочка спекшейся торфяной пыли отделяет теперь пузырь от летнего неба. Внутрь можно провалиться и пропасть навсегда.
Не только люди, целые трактора, бывало, проваливались — это ему дядя Миша го-ворил, стращая вчера вечером. Пришел, пьяненький, получить от бабушки на бутылку, сидел на скамейке, пахнущий едкой торфяной гарью, закопченный, будто сам побывав-ший в адском пламени; расшеперивал пальцы растопыркой и стращал.
Но ему так хочется посмотреть хотя бы краешком глаза на это страшное место, ко-варное, как черный лед — только меню льдом не стылая вода, а урчащее пламя. Огонь — это очень красиво. Если сложить костерок из пахучих щепок, на нем сгорают вырванные из журналов страницы. А можно сжигать и разные игрушки: картонажных зайцев и пла-стмассовых солдатиков; от этого в сердце становится томительно приятно, будто его прищемили.
Это не очень хорошо — ведь они почти как живые, а живых сжигать нехорошо — но вес равно очень приятно, потому что огонь делает тебя сильным.
А сильный огонь делает тебя еще сильнее. Вроде ему и не прикажешь, и он совсем дикий, а кажется — он — твой, и поможет тебе, и сделает тебя больше, и все, кого ты не любишь, побегут от него и от тебя. Если бы огонь был как собака, с ним можно было бы ходить рядом, и те, кто тебя обижают или дразнят (а таких много) попрячутся за тычин-никовые заборы и будут смотреть в щели, как ты идешь по поселку. Например, дурак Ленька, который в начале лета мазнул ему по глазам едкой мазью от комаров. Глаза очень ело, и бабушка долго промывала их водой и теплой чайной заваркой, а потом целых три дня он видел все предметы размытыми и раздвоенными. Ему очень хотелось стукнуть Леньке по веснушчатому носу, но руки у него тоненькие, комариные, и если их согнуть в суставе, ничего не нащупывается, никакого тугого мускульного шарики, Или скажем, как бы пугнуть огнем этих Вадьку и Семку — он же видел, как они за сараем сосали друг у друга письки и хихикали, и он убежал, но они видели, что он видел, и поймали его потом на бревеннике и показали маленький, злой ножичек и сказали молчать. Да он и не будет никому рассказывать такие гадости, но при мысли о ножичке по спине пробегает шерша-вая морозь: вдруг кто-то другой скажет, а они подумают, что это он?
Но теперь нужно пойти и посмотреть на торфяной пожар и помечтать об огне. Ин-тересно, может случиться такой большой пожар, чтобы сгорела вся земля и даже небо? Ему страшно от этой мысли: он, правда, видел по телевизору взрыв атомной бомбы и те-перь не может заснуть, если где-то высоко в небе летит реактивный самолет, сжимается в комок и ждет, пока гул стихнет, и после этого ждет еще какое-то время, а потом успокаи-вается.
Он уже знает, что, когда он был совсем маленьким, в небе над городом сбили чу-жой самолет — это когда был первомайский парад, — и летчика провезли по городу в черной машине, и никто не знал, что везут летчика, потому что никто не знал, что сбили самолет, хотя все видели в небе облачко, но думали, что это просто так. А ведь самолет не всегда можно сбить — он летает очень высоко и быстро. Иногда, правда, самолет падает саМ, и тогда все люди в нем разрываются на куски, и огонь потом эти куски сжигает. Это должно быть больно и страшно.
Тут он доходит до затянутой ряской дренажной канавы. Чтобы перепрыгнуть ее, нужно хорошо разбежаться, иначе свалишься в холодную ржавую торфяную воду. Когда они ходили на поля с ребятами, те нарочно перепрыгивали первыми, вставали все на дру-гой стороне и смотрели, как он будет прыгать. Смеялись, когда он разбегался, и говорили, что не допрыгнет. Зачем? бабушка говорит, что они злые, но это ничего не объясняет. По-чему они злятся на то, что он их слабее и не такой ловкий? Это не возможно понять.
Но теперь никто над ним не смеется, и он разбегается легко, летит, как птица, и приземляется на другой стороне, даже не пошатнувшись. Ему уж очень хочется посмот-реть на пожар. На другой стороне канавы он идет уже по теплому торфу — теплота эта чувствуется даже черезЧитать далее...
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
Едкий дым ползет серыми густыми завитками по рыжему ковру кукушкиного льна, охватывает цепкими щупальцами черные ветви елей, беззвучно душит нежно-розовые цветки княженики, которые жалостливо и безвольно вянут, роняя нежные лепестки. Где-то вдалеке потрескивает, будто лесное чудище болезненно ворочается на груде хрусткого валежника.
Он поднимает глаза и смотрит вверх, туда, где должно сиять летнее солнце; там неровно клубится и подергивается тускло-рыжее неживое пятно. Дальше, за низкими кри-выми березками, сквозь желтый отравленный дым горбатится хребтина торфяного бурта, страшно-неподвижная. Мимо то и дело пробегает перепуганная мелкая живность: мыши и землеройки.
«За самым буртом и горит...» — думает он и трогает дальше. В глубине торфа вы-горает пылающая, светлая от раскаленного пепла каверна, оторвавшийся и всплывший пузырь глубоко схороненного ада. Пузырь подошел к самой поверхности, назрел и теперь хочет прорваться наружу, выкинув длинные языки светло-синего пламени. Только тонкая, прозрачная для дыма корочка спекшейся торфяной пыли отделяет теперь пузырь от летнего неба. Внутрь можно провалиться и пропасть навсегда.
Не только люди, целые трактора, бывало, проваливались — это ему дядя Миша го-ворил, стращая вчера вечером. Пришел, пьяненький, получить от бабушки на бутылку, сидел на скамейке, пахнущий едкой торфяной гарью, закопченный, будто сам побывав-ший в адском пламени; расшеперивал пальцы растопыркой и стращал.
Но ему так хочется посмотреть хотя бы краешком глаза на это страшное место, ко-варное, как черный лед — только меню льдом не стылая вода, а урчащее пламя. Огонь — это очень красиво. Если сложить костерок из пахучих щепок, на нем сгорают вырванные из журналов страницы. А можно сжигать и разные игрушки: картонажных зайцев и пла-стмассовых солдатиков; от этого в сердце становится томительно приятно, будто его прищемили.
Это не очень хорошо — ведь они почти как живые, а живых сжигать нехорошо — но вес равно очень приятно, потому что огонь делает тебя сильным.
А сильный огонь делает тебя еще сильнее. Вроде ему и не прикажешь, и он совсем дикий, а кажется — он — твой, и поможет тебе, и сделает тебя больше, и все, кого ты не любишь, побегут от него и от тебя. Если бы огонь был как собака, с ним можно было бы ходить рядом, и те, кто тебя обижают или дразнят (а таких много) попрячутся за тычин-никовые заборы и будут смотреть в щели, как ты идешь по поселку. Например, дурак Ленька, который в начале лета мазнул ему по глазам едкой мазью от комаров. Глаза очень ело, и бабушка долго промывала их водой и теплой чайной заваркой, а потом целых три дня он видел все предметы размытыми и раздвоенными. Ему очень хотелось стукнуть Леньке по веснушчатому носу, но руки у него тоненькие, комариные, и если их согнуть в суставе, ничего не нащупывается, никакого тугого мускульного шарики, Или скажем, как бы пугнуть огнем этих Вадьку и Семку — он же видел, как они за сараем сосали друг у друга письки и хихикали, и он убежал, но они видели, что он видел, и поймали его потом на бревеннике и показали маленький, злой ножичек и сказали молчать. Да он и не будет никому рассказывать такие гадости, но при мысли о ножичке по спине пробегает шерша-вая морозь: вдруг кто-то другой скажет, а они подумают, что это он?
Но теперь нужно пойти и посмотреть на торфяной пожар и помечтать об огне. Ин-тересно, может случиться такой большой пожар, чтобы сгорела вся земля и даже небо? Ему страшно от этой мысли: он, правда, видел по телевизору взрыв атомной бомбы и те-перь не может заснуть, если где-то высоко в небе летит реактивный самолет, сжимается в комок и ждет, пока гул стихнет, и после этого ждет еще какое-то время, а потом успокаи-вается.
Он уже знает, что, когда он был совсем маленьким, в небе над городом сбили чу-жой самолет — это когда был первомайский парад, — и летчика провезли по городу в черной машине, и никто не знал, что везут летчика, потому что никто не знал, что сбили самолет, хотя все видели в небе облачко, но думали, что это просто так. А ведь самолет не всегда можно сбить — он летает очень высоко и быстро. Иногда, правда, самолет падает саМ, и тогда все люди в нем разрываются на куски, и огонь потом эти куски сжигает. Это должно быть больно и страшно.
Тут он доходит до затянутой ряской дренажной канавы. Чтобы перепрыгнуть ее, нужно хорошо разбежаться, иначе свалишься в холодную ржавую торфяную воду. Когда они ходили на поля с ребятами, те нарочно перепрыгивали первыми, вставали все на дру-гой стороне и смотрели, как он будет прыгать. Смеялись, когда он разбегался, и говорили, что не допрыгнет. Зачем? бабушка говорит, что они злые, но это ничего не объясняет. По-чему они злятся на то, что он их слабее и не такой ловкий? Это не возможно понять.
Но теперь никто над ним не смеется, и он разбегается легко, летит, как птица, и приземляется на другой стороне, даже не пошатнувшись. Ему уж очень хочется посмот-реть на пожар. На другой стороне канавы он идет уже по теплому торфу — теплота эта чувствуется даже через
Шаг в пустоту
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:23
я поймала твой взгляд
здравствуй потерянный брат!
ты мне не можешь сказать
где здесь на небо дверь?
солнце уже не взойдет
над городом скучных людей
если бежать, то бежать
теперь
руки твои крепки
губы твои – из огня
если я не решусь
ты подтолкнешь меня
что там у нас за спиной?
холод закрытых дверей?
если лететь, то лететь
скорей
сделаем шаг в пустоту
разве мы хуже птиц
сделаем шаг в пустоту
от надоевших лиц
Сделаем шаг в пустоту
не закрывая глаз
сделаем шаг в пустоту
от тех, кто не понял нас
ты можешь быть королем
ты можешь быть порнозвездой
но ты не откупишься от
той, что пришла за тобой
сердце в моей груди
стало твердым как лед
если идти, то идти
вперед
сделаем шаг в пустоту
разве мы хуже птиц
сделаем шаг в пустоту
от надоевших лиц
Сделаем шаг в пустоту
нет нам дороги вспять
сделаем шаг в пустоту
от тех, кто остался ждать
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
я поймала твой взгляд
здравствуй потерянный брат!
ты мне не можешь сказать
где здесь на небо дверь?
солнце уже не взойдет
над городом скучных людей
если бежать, то бежать
теперь
руки твои крепки
губы твои – из огня
если я не решусь
ты подтолкнешь меня
что там у нас за спиной?
холод закрытых дверей?
если лететь, то лететь
скорей
сделаем шаг в пустоту
разве мы хуже птиц
сделаем шаг в пустоту
от надоевших лиц
Сделаем шаг в пустоту
не закрывая глаз
сделаем шаг в пустоту
от тех, кто не понял нас
ты можешь быть королем
ты можешь быть порнозвездой
но ты не откупишься от
той, что пришла за тобой
сердце в моей груди
стало твердым как лед
если идти, то идти
вперед
сделаем шаг в пустоту
разве мы хуже птиц
сделаем шаг в пустоту
от надоевших лиц
Сделаем шаг в пустоту
нет нам дороги вспять
сделаем шаг в пустоту
от тех, кто остался ждать
Фармакология
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:23
[448x317]
глупый глупый мальчик
бедный мальчик
глупый мальчик
бедный мальчик
ты лежишь на холодном полу
мальчик
ангелы придут за тобою
мальчик
это все фармакология, мальчик
она стояла у входа в метро
она стояла на высоких металлических каблуках
она смотрела на тебя как змея
она сказала: "Пойдем ко мне домой
мальчик!"
глупый мальчик
бедный мальчик
спящий в последнем составе метро
ангелы придут за тобой, мальчик
это все фармакология,
мальчик
она сказала: "Кока-кола и ром"
она сказала, что предпочитает со льдом
она сказала: "Я не сплю уже четвертую ночь –
я вижу мертвецов за каждым углом,
мальчик!"
мне нравятся твои пустые глаза
по ночам я ненавижу оставаться одна
у нас осталось мало времени, мальчик
я хочу умереть, но боюсь одна, мальчик
это все фармакология, мальчик
это все фармакология, мальчик
фармакология, мальчик…
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
[448x317]глупый глупый мальчик
бедный мальчик
глупый мальчик
бедный мальчик
ты лежишь на холодном полу
мальчик
ангелы придут за тобою
мальчик
это все фармакология, мальчик
она стояла у входа в метро
она стояла на высоких металлических каблуках
она смотрела на тебя как змея
она сказала: "Пойдем ко мне домой
мальчик!"
глупый мальчик
бедный мальчик
спящий в последнем составе метро
ангелы придут за тобой, мальчик
это все фармакология,
мальчик
она сказала: "Кока-кола и ром"
она сказала, что предпочитает со льдом
она сказала: "Я не сплю уже четвертую ночь –
я вижу мертвецов за каждым углом,
мальчик!"
мне нравятся твои пустые глаза
по ночам я ненавижу оставаться одна
у нас осталось мало времени, мальчик
я хочу умереть, но боюсь одна, мальчик
это все фармакология, мальчик
это все фармакология, мальчик
фармакология, мальчик…
Тайный знак
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:22
мы стоим с тобою с разных сторон
перед омутом ночной темноты
для тебя как отражение – я
для меня как отражение – ты
и распахнуты как окна глаза
перед зеркалом разбитых времен
то, что ты воспринимаешь как явь
для меня похоже больше на сон
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
тайный знак на запотевшем стекле
может стать началом новой войны
тайный знак на почерневшей стене
может быть начало нашей любви
там где вера разбивается в пыль
там где ветер превращается в штиль
там где крылья надо с хрустом ломать
чтобы снова научиться летать
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
комментарии: 2
понравилось!
вверх^
к полной версии
мы стоим с тобою с разных сторон
перед омутом ночной темноты
для тебя как отражение – я
для меня как отражение – ты
и распахнуты как окна глаза
перед зеркалом разбитых времен
то, что ты воспринимаешь как явь
для меня похоже больше на сон
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
тайный знак на запотевшем стекле
может стать началом новой войны
тайный знак на почерневшей стене
может быть начало нашей любви
там где вера разбивается в пыль
там где ветер превращается в штиль
там где крылья надо с хрустом ломать
чтобы снова научиться летать
нам не ясно кто здесь друг
кто здесь враг
каждый шаг – тайный знак
Сумочка
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:21
ты носишь в сумочке целую Вселенную, полную маленьких
тайн, скелетов, привидений, следов многочисленных встреч,
телефоны, по которым тебя носили на руках, обещали деньги,
били по лицу, били по лицу…
Вселенную, полную маленьких-маленьких тайн, следов
многочисленных встреч…
закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
ты носишь на плече ящик Пандоры, джунгли, полные жестоких
ароматов, старые колготки со следами зубов, пару городов,
населенных одними мужчинами, голову любимой куклы,
серебряную пулю, приворотное зелье…
закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
ты носишь в сумочке целую Вселенную, полную странных
ароматов и жестоких желаний
адские муки и радости рая и то ради чего
ангелы спускаются с неба
(закрой свою сумочку пока не поздно
боюсь попасть в твою сумочку)
ангелы спускаются с неба
(закрой свою сумочку пока не поздно
боюсь попасть в твою сумочку)
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
ты носишь в сумочке целую Вселенную, полную маленьких
тайн, скелетов, привидений, следов многочисленных встреч,
телефоны, по которым тебя носили на руках, обещали деньги,
били по лицу, били по лицу…
Вселенную, полную маленьких-маленьких тайн, следов
многочисленных встреч…
закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
ты носишь на плече ящик Пандоры, джунгли, полные жестоких
ароматов, старые колготки со следами зубов, пару городов,
населенных одними мужчинами, голову любимой куклы,
серебряную пулю, приворотное зелье…
закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
пока не поздно
закрой закрой свою сумочку
ты носишь в сумочке целую Вселенную, полную странных
ароматов и жестоких желаний
адские муки и радости рая и то ради чего
ангелы спускаются с неба
(закрой свою сумочку пока не поздно
боюсь попасть в твою сумочку)
ангелы спускаются с неба
(закрой свою сумочку пока не поздно
боюсь попасть в твою сумочку)
Размышления компьютера о любви
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:21
Дорожный знак сказал мне: дороги нет!
В гостинице табличка: свободных мест нет!
Но твое лицо сказало: свободно!
А твои глаза казали: лови момент!
Хочу проникнуть в кухню твоей души,
Хочу приютится в прихожей твоей мечты,
Найти уголок в гостиной твоей любви.
Пустынная улица,
Сотни неверных теней за спиной,
И каждая тень – еще один день,
В одиночестве прожитый мной.
Хочу захлопнуть у них перед носом дверь,
Хочу отгородиться от них спиной,
Хочу проникнуть на кухню твоей души.
Хочу приютится в прихожей твоей мечты,
Найти уголок в гостиной твоей любви.
Дорожный знак сказал мне: дороги нет!
В гостинице табличка: свободных мест нет!
Но твое лицо сказало: свободно!
А твои глаза казали: лови момент!
Я в игру твою согласился играть
И решил притвориться, будто бы нет:
Грязной посуды на кухне твоей души,
Чужих ботинок в прихожей твоей мечты
и новой тени за моей спиной.
комментарии: 1
понравилось!
вверх^
к полной версии
Дорожный знак сказал мне: дороги нет!
В гостинице табличка: свободных мест нет!
Но твое лицо сказало: свободно!
А твои глаза казали: лови момент!
Хочу проникнуть в кухню твоей души,
Хочу приютится в прихожей твоей мечты,
Найти уголок в гостиной твоей любви.
Пустынная улица,
Сотни неверных теней за спиной,
И каждая тень – еще один день,
В одиночестве прожитый мной.
Хочу захлопнуть у них перед носом дверь,
Хочу отгородиться от них спиной,
Хочу проникнуть на кухню твоей души.
Хочу приютится в прихожей твоей мечты,
Найти уголок в гостиной твоей любви.
Дорожный знак сказал мне: дороги нет!
В гостинице табличка: свободных мест нет!
Но твое лицо сказало: свободно!
А твои глаза казали: лови момент!
Я в игру твою согласился играть
И решил притвориться, будто бы нет:
Грязной посуды на кухне твоей души,
Чужих ботинок в прихожей твоей мечты
и новой тени за моей спиной.
Ночная радуга
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:20
ночная радуга зажата у меня в руке
ночная радуга трепещет в моем кулаке
поднеси её к губам, и ты сразу увидишь
ангелов в небе и цветы на луне
ночная радуга взойдет
и ты сразу увидишь
ночная радуга взойдет
и ты сразу услышишь
музыку мертвых
и закружишься в танце
под алмазными звездами
на красной траве
ты не участвуешь в шествии безногих людей
едущих в машинах безумных людей
из ушей у них идет
коричневый дым
ещё вчера ты тоже хотел бы быть таким
но теперь все это кажется
немного смешным –
для чего тебе в ухе коричневый дым?
ты кружишься в танце
по красной траве
с ночной радугой зажатой
в твоем кулаке
ночная радуга взойдет
и ты сразу увидишь
ночная радуга взойдет
и ты сразу услышишь
голос любви в золотом мегафоне
установленном прямо
в твоей голове
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
ночная радуга зажата у меня в руке
ночная радуга трепещет в моем кулаке
поднеси её к губам, и ты сразу увидишь
ангелов в небе и цветы на луне
ночная радуга взойдет
и ты сразу увидишь
ночная радуга взойдет
и ты сразу услышишь
музыку мертвых
и закружишься в танце
под алмазными звездами
на красной траве
ты не участвуешь в шествии безногих людей
едущих в машинах безумных людей
из ушей у них идет
коричневый дым
ещё вчера ты тоже хотел бы быть таким
но теперь все это кажется
немного смешным –
для чего тебе в ухе коричневый дым?
ты кружишься в танце
по красной траве
с ночной радугой зажатой
в твоем кулаке
ночная радуга взойдет
и ты сразу увидишь
ночная радуга взойдет
и ты сразу услышишь
голос любви в золотом мегафоне
установленном прямо
в твоей голове
Мертвые цветы
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:17
над водой ива в белом платье
под водой омут ждет невесту
тяжело камнем с неба падать
но в твоем мире мне будет тесно
посмотрел в спину как ударил
подарил жернов и веревку
под водой сгинет моя память
без тебя, милый мне будет ловко
ты принеси мне на прощанье
пышный букет мертвых цветов
железный венок с траурной лентой
строгой как смерть, но только ты принеси…
не роняй слезы в горький виски
прошлым днем долго сыт не будешь
я читать тала твои мысли
ты меня больше не позабудешь
над водой ива в белом платье
под водой омут ждет невесту
тяжело камнем с неба падать
но в твоем мире мне будет тесно
и все же ты принеси мне на прощанье
пышный букет мертвых цветов
железный венок с траурной лентой
строгой как смерть, но только ты принеси…
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
над водой ива в белом платье
под водой омут ждет невесту
тяжело камнем с неба падать
но в твоем мире мне будет тесно
посмотрел в спину как ударил
подарил жернов и веревку
под водой сгинет моя память
без тебя, милый мне будет ловко
ты принеси мне на прощанье
пышный букет мертвых цветов
железный венок с траурной лентой
строгой как смерть, но только ты принеси…
не роняй слезы в горький виски
прошлым днем долго сыт не будешь
я читать тала твои мысли
ты меня больше не позабудешь
над водой ива в белом платье
под водой омут ждет невесту
тяжело камнем с неба падать
но в твоем мире мне будет тесно
и все же ты принеси мне на прощанье
пышный букет мертвых цветов
железный венок с траурной лентой
строгой как смерть, но только ты принеси…
Люди на холме
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:16
мы лежим под одуванчиковым солнцем
и под нами крутится земля
она больше чем моя голова
в ней хватит места для тебя и меня
мы лежим на склоне холма
кверху ногами на склоне холма
люди на холме кричат и сходят с ума
о том кто сидит на вершине холма
но у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
иногда мне кажется, что я должен встать
и отнести тебя как дитя
броситься вместе с вершины холма
так будет лучше для тебя и меня
но мы лежим на склоне холма
и мне кажется, что это все ерунда
люди на холме кричат и сходят с у уа
разбиваются, падая с вершины холма
но у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
у холма нет вершины
- я люблю тебя
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
мы лежим под одуванчиковым солнцем
и под нами крутится земля
она больше чем моя голова
в ней хватит места для тебя и меня
мы лежим на склоне холма
кверху ногами на склоне холма
люди на холме кричат и сходят с ума
о том кто сидит на вершине холма
но у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
иногда мне кажется, что я должен встать
и отнести тебя как дитя
броситься вместе с вершины холма
так будет лучше для тебя и меня
но мы лежим на склоне холма
и мне кажется, что это все ерунда
люди на холме кричат и сходят с у уа
разбиваются, падая с вершины холма
но у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
он круглый как эта земля
у холма нет вершины
у холма нет вершины
у холма нет вершины
- я люблю тебя
Матерь богов
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:15
я открою тебе самый страшный секрет
я так долго молчал, но теперь я готов
я – создатель всего, что ты видишь вокруг
а ты, моя радость, ты – матерь богов
этот город убийц, город шлюх и воров
существует, покуда мы верим в него
а откроем глаза - и его уже нет
и мы снова стоим у начала веков
матерь богов, матерь богов
мы гуляли весь день
под мелким дождем
вои мокрые джины
комком лежат на полу
так возьмемся скорее за дело
матерь богов
мы в который уж раз создаем этот мир
ищем вновь имена для зверей и цветов
несмотря ни на что побеждает любовь
так забьем и закурим матерь богов
я рождался сто раз и сто раз умирал
я заглядывал в карты – у дьявола нет козырей
они входят в наш дом, но что они сделают нам?
мы с тобой бессмертны – не так ли матерь богов?
матерь богов, матерь богов
мы гуляли весь день
под мелким дождем
вои мокрые джины
комком лежат на полу
так возьмемся скорее за дело
матерь богов
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
я открою тебе самый страшный секрет
я так долго молчал, но теперь я готов
я – создатель всего, что ты видишь вокруг
а ты, моя радость, ты – матерь богов
этот город убийц, город шлюх и воров
существует, покуда мы верим в него
а откроем глаза - и его уже нет
и мы снова стоим у начала веков
матерь богов, матерь богов
мы гуляли весь день
под мелким дождем
вои мокрые джины
комком лежат на полу
так возьмемся скорее за дело
матерь богов
мы в который уж раз создаем этот мир
ищем вновь имена для зверей и цветов
несмотря ни на что побеждает любовь
так забьем и закурим матерь богов
я рождался сто раз и сто раз умирал
я заглядывал в карты – у дьявола нет козырей
они входят в наш дом, но что они сделают нам?
мы с тобой бессмертны – не так ли матерь богов?
матерь богов, матерь богов
мы гуляли весь день
под мелким дождем
вои мокрые джины
комком лежат на полу
так возьмемся скорее за дело
матерь богов
Ленивые огни
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:14
спокойные ночи
холодные линии
из серебра
горящая влага
дым сигареты
колдовские слова
как белая кожа
по черной коже
сверчок телефона
забытые номера
твои клаксоны
далекие саксофоны
и свободные свитера
пусть плавиться лед
под твоей рукой
ты, чьи пальцы
в моих волосах
невидимый навсегда
лимоны в бокалах
полночное солнце
мой барабан
ночи кларнетов
под тонкой рубашкой
два острия
как черная кожа
по белой коже
как тени на льне
танцы в прихожих
из этих сброшенных
замшелых туфель
разольется луна
пусть плавится лед
под твоей рукой
ты, чьи пальцы
в моих волосах
невидимый навсегда
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
спокойные ночи
холодные линии
из серебра
горящая влага
дым сигареты
колдовские слова
как белая кожа
по черной коже
сверчок телефона
забытые номера
твои клаксоны
далекие саксофоны
и свободные свитера
пусть плавиться лед
под твоей рукой
ты, чьи пальцы
в моих волосах
невидимый навсегда
лимоны в бокалах
полночное солнце
мой барабан
ночи кларнетов
под тонкой рубашкой
два острия
как черная кожа
по белой коже
как тени на льне
танцы в прихожих
из этих сброшенных
замшелых туфель
разольется луна
пусть плавится лед
под твоей рукой
ты, чьи пальцы
в моих волосах
невидимый навсегда
Бегущая вдаль
НЕВИДИМЫЙ_НАВСЕГДА
:
14-12-2007 22:13
я не могу заснуть – так бывает всегда
когда восходит моя одинокая звезда
катящаяся вдаль на спицах лучей
далекое светило беззвездных ночей
я начинаю вспоминать
мы были поджары как пара гончих псов
нас сводил с ума наш злдоровый пот
мы чуяли друг друга через стены домов
и снились друг другу всю ночь напролет
мы боялись себя, мы дичились судьбы
весь мир кроме нас знал нашу мечту
обнять эту ночь, когда все окна слепы
раздавить в объятьях её пустоту
но я сидел тобой, не касаясь руки
слушал твой голос как радио небес
заполняющее музыкой город тоски
зовущее оленей в безвыходный лес
бегущая вдаль
бегущая вдаль
неужели тебе никого не жаль?
никто не может поспеть за тобой
за бегущей вдаль
одинокой звездой
я терпел много лет, но в одну из ночей
я встал и беззвучно открыл окно
держась за перила твоих лучей
я сделал то, что мне снилось давно
я шагнул в пустоту
но лунный бич ударил меня по рукам
по ногам хлестнула звездная плеть
и я понял, что мне никого не догнать
и я понял, что мне слишком поздно лететь
и в этих окнах, что были прежде пусты
я вдруг увидел глаза устремленные вверх
ловящие свет одичалой звезды
в ответ на её несмолкающий смех
каждый из них шептал другое имя
каждый из них хранил свою печаль
но мне казалось, что я делю вместе с ними
одну и ту же звезду бегущую вдаль
бегущая вдаль
бегущая вдаль
неужели тебе никого не жаль?
никто не может поспеть за тобой
за бегущей вдаль
одинокой звездой
комментарии: 0
понравилось!
вверх^
к полной версии
я не могу заснуть – так бывает всегда
когда восходит моя одинокая звезда
катящаяся вдаль на спицах лучей
далекое светило беззвездных ночей
я начинаю вспоминать
мы были поджары как пара гончих псов
нас сводил с ума наш злдоровый пот
мы чуяли друг друга через стены домов
и снились друг другу всю ночь напролет
мы боялись себя, мы дичились судьбы
весь мир кроме нас знал нашу мечту
обнять эту ночь, когда все окна слепы
раздавить в объятьях её пустоту
но я сидел тобой, не касаясь руки
слушал твой голос как радио небес
заполняющее музыкой город тоски
зовущее оленей в безвыходный лес
бегущая вдаль
бегущая вдаль
неужели тебе никого не жаль?
никто не может поспеть за тобой
за бегущей вдаль
одинокой звездой
я терпел много лет, но в одну из ночей
я встал и беззвучно открыл окно
держась за перила твоих лучей
я сделал то, что мне снилось давно
я шагнул в пустоту
но лунный бич ударил меня по рукам
по ногам хлестнула звездная плеть
и я понял, что мне никого не догнать
и я понял, что мне слишком поздно лететь
и в этих окнах, что были прежде пусты
я вдруг увидел глаза устремленные вверх
ловящие свет одичалой звезды
в ответ на её несмолкающий смех
каждый из них шептал другое имя
каждый из них хранил свою печаль
но мне казалось, что я делю вместе с ними
одну и ту же звезду бегущую вдаль
бегущая вдаль
бегущая вдаль
неужели тебе никого не жаль?
никто не может поспеть за тобой
за бегущей вдаль
одинокой звездой