Великая балерина Ольга Спесивцева – звезда, несправедливо забытая
потомками и недооцененная при жизни. Ее судьба похожа на ассорти из
взлетов и падений, блеска и нищеты, счастья и душевного кошмара. Ее много
раз предавали близкие, ее клали в психиатрическую клинику, а жизнь свою она
окончила в далекой Америке…
Тишина обители
Туман над озером
Якопо Тинторетто, «Автопортрет» ок. 1548
Настоящее имя Тинторетто было Якопо Робусти, но он более известен по прозвищу, означающему «маленький красильщик». Его отец был красильщиком тканей, а это означало, что его сын рос в творческой атмосфере, ежедневно наблюдая работу с широкой палитрой богатых пигментов. Влияние этого раннего опыта очевидно в его более поздних картинах, которые ярко и роскошно окрашены. Фактически, художник получил свое прозвищу благодаря итальянскому слову «красильщик» («тинтор»).
Тинторетто известен не только своими великолепными работами, но и довольно уединенным образом жизни. Художник был сосредоточен только на своей работе и благополучии своей семьи. Его дочь Мариетта и сыновья Доменико и Марко пошли по стопам своего знаменитого отца и стали художниками. Доменико в конечном итоге взял на себя руководство большой мастерской Тинторетто, создавая вдохновляющие картины в манере своего отца. Некоторые из его работ ошибочно приписывают Тинторетто-старшему.
Это был Нью-Йорк 1920-х — золотая эпоха джаза. Бьюла Луиза Генри лихорадочно металась от одного прохожего к другому в поисках карандаша, торопясь поймать очередную гениальную идею, пока та не ускользнула от нее. Озарение пришло внезапно, когда она шла по Мэдисон-сквер с блокнотом в кармане. Она услышала громкий стук пишущих машинок и вдруг поняла: эти аппараты могут быть бесшумными! В голове Луизы Генри тут же возник эскиз нового изобретения и она начала переносить его на бумагу, одолжив карандаш у первого встречного. Изобретательница уже знала, как запатентовать свое творчество и была уверена в успехе.
ГОРИН и ГЕРДТ
Когда Гердт смеялся, то в мире наступала гармония. Я как человек, пишущий какие-то забавные вещи, как только слышал, что Гердт над ними смеется, уже ни о чем не беспокоился. А вот если Гердт еще и вскакивал… Помню, у Гали Волчек в театре «Современник» был праздник, и когда я прочел свое поздравление, Гердт вскочил со своего места и стал громко аплодировать. Для меня это было наивысшей похвалой — сам Гердт вскочил! Как сказал Жванецкий (и это абсолютно точно), любой человек рядом с Гердтом умнел. Когда я был на его чаепитиях, то сочинил для него такие стихи:
Сирень
Фиолетовой, белой, лиловой,
Ледяной, голубой, бестолковой
Перед взором предстанет сирень.
Летний полдень разбит на осколки,
Острых листьев блестят треуголки,
И, как облако, стелется тень.
Сколько свежести в ветви тяжелой,
Как стараются важные пчелы,
Допотопная блещет краса!
Но вглядись в эти вспышки и блестки:
Здесь уже побывал Кончаловский,
Трогал кисти и щурил глаза.
Тем сильней у забора с канавкой
Восхищение наше, с поправкой
На тяжелый музейный букет,
Нависающий в желтой плетенке
Над столом, и две грозди в сторонке,
И от локтя на скатерти след.
Признанный поэт 20 века. Стихи Александра Кушнера переводились на многие языки мира: английский, чешский, французский, итальянский и многие другие. Основной смысл поэзии Кушнера — принятие печального жизненного опыта и сделанные из этого выводы. 20 век в России обучил людей (в том числе и Кушнера) дорожить самыми обыденными вещами: телефонному разговору с близким человеком, любимыми книгами в шкафу, чистой постелью. Ведь всего этого люди могли лишиться в одну секунду. Смысл всей этой жизни заключался в стремлении достойно прожить эту самую жизнь.
Кушнеру была близка конкретика и сострадание простому смертному человеку. Сам Кушнер неоднократно утверждал, что стихи есть и в самой жизни. Можно извлечь стихи из всего, что тебя окружает: как ритмично поют птицы, как богато цветет вишня; все это не придумано. это взято из окружающего мира и закреплено в поэзии.
Так выглядела бабушка.
Так повторял дедушка.
Так чувствовал Дуглас.
Прощай, лето!
Эти два слова шевелились на губах у дедушки в то время, как тот стоял на крыльце и глядел на озеро травы перед домом, и уже ни одного одуванчика, и цветы клевера, увяли, и деревья тронуты ржавчиной, и настоящее лето позади, а в восточном ветре запах Египта.
— Что? — спросил Дуглас. Но уже услышал.
— Прощай, лето! — Дедушка облокотился на перила крыльца, зажмурил один глаз, а другой пустил бродить по линии горизонта. — Знаешь, Дуг, что это такое? Цветок, он растёт по краям дорог, и название у него под стать сегодняшней погоде. Чёртово время все перепутало. Непонятно, почему снова вернулось лето. Забыло что-нибудь? Как-то грустно становится. А потом снова весело. Прощай, лето!
Высохший папоротник у крыльца повалился в пыль.
Дуг подошёл и стал около дедушки: может, тот поделится с ним зоркостью, способностью видеть то, что за холмами, желанием разрыдаться, счастьем минувших дней. Но удовольствоваться пришлось запахом трубочного табака и «Освежающего Тигрового Одеколона». В груди у него вертелась юла, то светлая, то тёмная, то переполнит смехом рот, то наполнит теплой солёной влагой глаза.
Жена называла его — Чудик. Иногда ласково.
Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории — мелкие, впрочем, но досадные.
Вот эпизоды одной его поездки.
Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.
— А где блесна такая… на-подвид битюря?!- орал Чудик из кладовой.
— Я откуда знаю?
— Да вот же все тут лежали!- Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами.- Все тут, а этой, видите ли, нету.
— На битюря похожая?
— Ну, щучья.
— Я ее, видно, зажарила по ошибке.
Чудик некоторое время молчал.
— Ну, и как?
— Что?
— Вкусная? Ха-ха-ха!..- Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось.- Зубки-то целые? Она ж — дюралевая!..
Первым долгом миссис Паркер показала бы вам спальню-гостиную. Вы не осмелились бы при этом прервать описание всех преимуществ этой комнаты и добродетелей господина, занимавшего ее в течение восьми лет. Лишь потом вам удалось бы робко пролепетать, что вы не врач и не дантист. Миссис Паркер так встречала это признание, что после этого вы уже не могли относиться по-прежнему к вашим родителям, не озаботившимся обучить вас профессии, которая подошла бы к спальне-гостиной миссис Паркер.
Затем вы поднялись бы на лестницу и осмотрели бы комнату во втором этаже, выходившую во двор: стоила она восемь долларов. Вполне убедившись, благодаря бельэтажной манере миссис Паркер, что эта комната безусловно стоит тех двенадцати долларов, которые платил за нее мистер Тузенберри, пока он не уехал во Флориду заведовать апельсиновой плантацией своего брата около Пальм-Бич, где, между прочим, всегда проводит зиму миссис Мак-Интайр, занимающая две комнаты на улицу с отдельной ванной, — вполне приняв это во внимание, вы могли бы ухитриться кое-как пробормотать, что вам нужно что-нибудь еще подешевле.