Я люблю кругосветные фонари,
так люблю перекладины на мосту –
я их выдумываю, как мыльные пузыри
выдуваю в раннюю темноту.
В городе Вечер жили черновики.
Дворники-вторники бегали по стеклу строки.
Строка не линия, а окно, и за ней темно, и она не она – оно,
оно не сплюшь и не дышь, и не врёшь, не ждёшь,
в воздушном сыром трамвае едешь по сентябрю, и дождь.
Первое, что помню и говорю, – дождь.
Так шуршит в подушке гречневая шелуха,
память черновика.

Спросонок вопрос похож на рваный носок,
он отложен на выброс, он виноват в том, что попал впросак, угадал ответ –
смотрит из сентября, как цельный отдельный свет
движется за прямым углом по своим делам,
как акварельный свет, параллельный свет
из своего далёкого далека
режет напополам бегство черновика.

Город как веер. Это почти Китай.
Здесь инфантильно, банально, больно, ветрено и никак.
Я так люблю журавликов из бумаг,
думаю ими: только не улетай
в голое небо чистовика,
только ещё останься, хотя бы так,
у меня в руках.

Там, где торгуют обувью и вином
и фонари стоят в одноногий ряд –
прошлое к ним спиной, будущее спиной,
из никогда в нигде о себе горят, –
дворники-воры там стоят на стекле вдвоём,
стекло состоит из зренья и языка.
Последнее, что я помню, – моё, оно всё равно моё.
То, что зачёркнуто. Сердце черновика.

(с)

Когда он приснится тебе, дружок, то это симптом любви. Иди к докторам, порошки глотай, под капельницей лежи. Но если по-прежнему сердце жжёт, то чёрт с ним, как есть, живи, поскольку всё лучше, чем пустота, чем жизнь в кромешной лжи. Пускай он приходит к тебе во сне, раз незачем наяву, пускай он целует тебя в висок и глушит с тобой вино, пускай улыбается по весне и курит тайком траву, — прости ему всё, раз уж это сон, смотри его, как кино. На самом-то деле он где-то там, в далёкой чужой земле. Он пьёт своё виски и спит с другой, он счастлив, а как ещё? Его голова по ночам пуста, и так уже десять лет, а может, и больше, но под рукой всего лишь примерный счёт. Скорее всего, полагаю я, их двое, а не один. Которого видишь в полночных снах — такого теперь люби. Тот, первый, без снов, в неродных краях, с огромной дырой в груди — не нужен, останься с собой честна, он стёрся, исчез, убит.

Нам снятся пожарища городов, руины кирпичных стен, иссохшие русла равнинных рек, осколки могучих скал, торосы суровых полярных льдов в их гибельной красоте, метели в хроническом декабре и северная тоска. Затем мы мельчаем, и снится нам, как мы покупаем хлеб, как пьём в подворотнях чужой портвейн, разлитый из-под полы, и матом исписанная стена, и крабовое филе, и мерзкий узор проступивших вен, и вопли бухой урлы. Затем опускаемся мы на дно, в холодный пустой подвал, где нет ничего, да и жизни тут — две крысы да таракан, и больше, дружок, мы не видим снов, поскольку душа мертва, а тело, упавшее в немоту, продаст себя за стакан. Предсмертная стадия, высший сорт, шагающий прочь фантом, монета в любом из ослепших глаз и запах сухой травы, ритмичный пронзительный скрип рессор, но если уже никто во сне никогда не увидит нас, то, видимо, мы мертвы.

И если чужое лицо во тьме вдруг станет твоим лицом, и ночь превратится внезапно в день, и свет обовьёт кровать, то помни о нём, и мечтай о сне, и локон крути кольцом, пускай он живёт неизвестно где — не смей его забывать. Он будет любить не тебя, прости, он будет совсем другим. Он будет снимать в подворотнях шлюх и пить с ними терпкий ром, в груди его будет дыра расти, дыра от твоей руки, от глупого слова, мол, не люблю, с обеих его сторон.

А там, за окном, самый первый снег, чуть видный, едва живой,
Ложись, засыпай до своей весны, когда уйдут холода.
Покуда ты видишь его во сне, он твой, ну конечно, твой.
А значит — поскольку ты любишь сны, он будет твоим всегда.

(с)

Лину

I

Осень не время перебирать слова. Слово не греет рук и не стоит спора. Вот погляди: умирающая листва, меркнущий город и человек, который смотрит в окно, улыбается, но потом, чуя, как ночь нестерпимо течёт под кожей, – Господи, шепчет, Господи, сделай меня листом, Господи, шепчет, я не могу так больше! Сколько ни радуйся свету в чужих домах, сколько ни собирай себя по осколкам, Господи, шепчет, там впереди зима, поле нехожено, выстужено, безмолвно. Я не хочу учиться ходить по льду, сделай меня листом – это лучший выход; только не тем, что раскрылся в Твоём саду – тем, что упал на землю и снов не видит.
К вечеру он обретёт под ногами твердь, окна заклеит и выключит свет на кухне, выпьет сто грамм, успокоится, выйдет в сеть и убедится, что за зиму мир не рухнет. В общем-то, всё неплохо, но вот беда, тянет куда-то вниз, где не видно неба, в чёрную ночь, под надёжную кромку льда, выйти за самый край и уснуть под снегом. Тут он припоминает свои слова, Господи, говорит, это всё неправда, Господи, удивляется, как Ты меня назвал? Господи, плачется, может, вернёшь обратно?
Он, дурачок, не знает, как повезло тем, кого над зимой, над застывшей жизнью, выше домов и улиц несёт крыло, прочно опутав сетью сухих прожилок.

читать дальше

и ложись на дно, пусть завидует Ив Кусто.
разнеси себя на точки: пять, десять, сто...
и останься в одной из пауз, теней, пустот,
вне любых частот.
лучшей музыки не (на) видимая карусель.
99,6, (ты), 99,7...
совершенно не (на) видимая волна.
и реши, что даже лучше, что ты одна
в ту минуту, когда сжимает в когтистых лапах,
ты не будешь слабой.
ты же не любишь слабых.

и в мобильном смеётся молча режим “без звука”.
ты потянешься к нему и отдёрнешь руку.
и пока время лета точит в углу ножи,
это действие отмене не подлежит.
и пока живое разносит в куски картечью,
что-то мимо - мимо - мимо - уходит в вечность.
и когда немного грустно, немного больно.
это просто - сила, а вовсе не сила воли.
в ту минуту, когда танцуешь в когтистых лапах,
ты не будешь слабой,
ты же не любишь слабых.

(с)

Нерождённые слова
горло теребят.
Я училась убивать -
начала с себя.

Г.Л.Олди


И не выкрикнуть, скорбя, в ледяную высь небес:
"Как я буду без тебя?!" - как-то буду, если есть.
Где сожжённые мосты, белый свет и битый лёд,
где все времена пусты, ибо каждое пройдёт...

Не судьба и не судьбец - до вершин не догрешить
и не то, чтоб "для" и "без" - я училась просто жить:
лгать, смеяться, пить вино, быть немой, слепой, пустой -
там, где снег летит в окно - тополиный и простой,

верить логике сих дней - в правый суд: напрасный труд,
не оглядываться вне - всё равно там не зовут.
Проходи своей кривой! - не отыщешь по кругам
век, где я была живой - и ходила по снегам,

понимала, как играть, заплетала миражи -
и клялась не умирать: всё равно не убежишь
там, где лгали все слова - у бессилья всяких крыл,
там, где я была жива, там, где ты меня забыл.

Слышишь - верую в предел этих каменных небес!
Но любой оглядке - где? - всё равно звучит: не здесь.
Я училась "нет" и "да"... Мелом - хлеб, вода - песком.
Пониманью: ни-ког-да - безнадежное: доколь?! -

в там, где порастут травой те безвременные дни...
Я училась быть живой. Вышло плохо. Извини.

(с)

Вечер.
Оттепель.
Телом к асфальту
Прилипают бездонные лужи.
Небо в пятнах,
Похожих на смальту.
Дремлет сквер
Фонарями наружу.
Ветер вяжется
Блюзовой нотой
С саксофоном в метро,
В переходе.
Очень медленно
И с неохотой,
Но замёрзшее сердце
Отходит.

(с)

ни пуха ни пера
ни буковки ни строчки
который день подряд
за окнами январь
кружит под раздватри
под северо-восточный
под поезда на юг
под книжные слова

под глупые слова
из умных запылённых
написанных не мной
и всяко не тебе
в таком давнымдавно
где ты ещё ребенок
не помнишь января
начавшегося "без" -

без боли без тоски
без телефонных ночью
без шёпота сквозь хрип
рассветного "пора"
я так тебя люблю
я так тебя. а впрочем
лети мой друг лети
ни пуха ни пера

(с)

сердце мне шепчет лепечет хлопочет: след его стынет сон его тает
поторопись задохнись холодным воздухом на пороге
я замедляю шаг я роняю руки смотрю под ноги я точно знаю
север бессмертен недвижим невидим
полюс открыт одиноким

и потому мои красные ягоды сыплются в серый иней
и потому мои тёплые руки в чёрной воде как рыбы
и потому я боюсь спешить быть нужной спокойной сильной:
путь что открыт одному
вдвоём не прошли бы

и потому я жду на грани света и тени
и потому мне ходу нет сквозь зимнюю стужу
и потому мне нет воздуха голоса нет и кровь застывает в венах
что полюс бессмертен и север недвижен
и путь безнадёжен
не нужен...

(с)

что это там над водой над дымом над хрупким зелёным льдом
что это там за спиной на западе на голубом стекле
что это там неважно я расскажу потом
чувствуешь воздух прозрачней и тоньше
и холодно спать земле
что это там моя радость горе моё нежность глупость смелость моя
буковки ледяные вечность ли верность ли зимняя злая тишь
кто это там у края света у тёмной двери это не я
но до того похожа ты видишь что издали не различишь

(с)

и, вроде бы, было утро. и падал дождь,
как падает небо – стремительно и упрямо.
я так и не вспомнила, с кем ты меня не ждёшь,
и мне показалось, что город – пустая рама,
чей холст был оторван и выброшен за порог
бессильно биться подстреленной чёрной птицей
на мокрых плитах... и это был мой урок
искусства помнить о том, что должно забыться.

(с)

И ты, и я, - мы не в своём уме:
Абсурд, сумбур, шарады одни и числа.
Сюжет то сер, как мышь, то бел, как мел,
А смысл только в том, что нет никакого смысла.

Где нет любви - там царствует азарт,
Там враг - любой проступок и улика.
Меня, как тень, преследуют глаза,
Тебя, как тень, преследует улыбка.

Беда, когда раздвоена судьба, -
Алиса в Стране Чудес, Алиса из Зазеркалья.
Ведь счастье здесь не тише, чем пальба,
Здесь лёд горячей огня и пух тяжелее камня.

Фальшивый смех, бумажная слеза, -
И лишь душа доверчива как скрипка.
Меня во сне преследуют глаза,
Тебя во сне преследует улыбка.

Рассудок слаб, подумаешь, беда -
Попасть сюда легко не в своём уме лишь -
Ведь здесь страна Чеширского Кота,
И я здесь умею всё, а ты ещё не умеешь.

Сэр Льюис Кэролл, всё учесть нельзя,
Здесь есть одна великая ошибка -
Меня всю жизнь преследуют глаза,
Её всю жизнь преследует улыбка...

(с)

По морю краха и песка, Любви и Гнева
Веди, веди меня, дитя, туда, где небо.
Но только заметай следы, ведь у беды повадки рысьи.
Веди меня, мой поводырь, к началу жизни.

Здесь жизни нет, здесь всё с нуля, с угля и пепла.
Здесь обрывается земля в угар и пекло.
И мне, слепцу, она страшна, - но ты, во имя нашей тайны,
Ты доберёшься, ты должна, пообещай мне.

Лети, лети, как можно легче, слышишь,
Как можно тише, как можно выше,
Я твоего полёта не нарушу,
Я буду слушать, как ты поёшь.

Как плотоядна тишина прохладной ночи,
Она выслеживает нас поодиночке.
Не вечны здесь ни гладь, ни твердь, и время ничего не значит.
Дитя, здесь смертна даже смерть, а я - тем паче.

Прощай, птенец, забудь меня и путь обратно,
Лети - земля уже бледна и безвозвратна.
И безымянная звезда на дне холодной стратосферы
Восходит так же, как тогда, до нашей эры.

Лети, лети, душа, ещё не поздно,
Ещё дорога светла и звёздна.
И от восторга сдавливает сердце,
Восходит солнце, она поёт.

(с)

Беги, Иванушка, беги,
Смелей наматывай круги-
Покуда катится клубок,
Куда глаза глядят,
Покуда, весел и упрям,
Ты нам, Ягам, не по зубам,
И боги всех лесных дорог
К тебе благоволят.

Пойдёшь направо – будешь пан.
Пойдёшь налево – будешь пьян,
Пойдёшь вперёд – не пропадёшь
Ни в стужу, ни в огне.
Но, удалец из удальцов,
Ты всё равно в конце концов
Всего, чего ещё не ждёшь,
Заявишься ко мне.

Беги, Иванушка, спеши –
Пока бежится от души
На свет обманчивой звезды,
И нить в твоих руках
Скользит, послушна и легка,
И дела нет ни до клубка,
Ни до мифической беды
Остаться в дураках.

(с)

Не оборачивайся назад.
Что ты увидишь там? Ничего.
Брошенный дом. Разорённый сад.
Окаменевшее божество.

Надпись победную "Здесь был рай".
Ангела бледного у ворот.
Не оборачивайся! Пускай
Он поживёт.

(с)

От того, что мороз, несмотря на немое враньё
Календарных листов да восторженных сводок погоды,
Что по чёрному снегу когтями стучит вороньё –
Может, смертных пугая, а может, готовясь к исходу,

От того, что весна не спешит, не спешит, не спешит,
Только трещинки птиц на закатном небесном фарфоре,
Очевидно, покой слишком белыми нитками сшит,
И хандра сторожит, и мой номер опять не в фаворе,

Оттого, что не гончие – верное время само
Замыкает кольцо, завершая успешную травлю,
Я пишу вам, mon cher. Впрочем, что там – и это письмо
Всё равно не отправлю, mon cher. Всё равно не отправлю.

(с)

анна анна очнись ты очень больна
береги голову анна она одна
ночь твоя раскаляется добела
но всё равно - черна

бабка твоя цыганка - дурная кровь
слышишь стучит сердечко: открой открой
думать не вздумай анна не открывай
это молва пришла тебя добывать

это уже горит и ещё несут
анна я знаю чем завершится суд
что успокоит зуд

...я бы обнял тебя милая если б мог
но это жар горячечный монолог
ты ошибалась детка неся в бреду
всякую ерунду

память запри
как называл забудь
лопнуло небо и покатилась ртуть
не выбирая путь

свет упразднен. это дают отбой
что там за тип - с крыльями и трубой

...

анна очнись
нарочный за тобой

(с)

...

какая пошлость боже держанье рук
отличный трюк для девочек и старух
что между нами? прочерки. города
все эти буквы... это вода. вода
...

На закате сон невесом и зыбок.
Ночь теперь не ждёт и приходит первой -
запирает дверь, закрывает ставни.
Кровь твоя несёт разноцветных рыбок,
узниц золотых - на свету, наверно,
переливчатых, как глаза и камни.

Не поранив век - видеть их свеченье,
различать плавники и лица.
Спи, моя любовь! - очень-очень поздно.
Надо только лечь и не шевелиться,
и тебя несёт ночью по теченью
на спине: потолок и звёзды.

Это навсегда, это будет трудно -
жить с забытым сном через годы неба,
и желанье знать, и его исполнить.
Спи, моя любовь, и однажды утром
в сердце заплывёт золотая рыба,
рыба - в о т о н о, умереть и вспомнить.

(с)

http://www.stihi.ru/poems/2001/11/16-613.html

Тело без Души – как ни напиши – страшно.
Тело без Души – что ни расскажи – важно…

Королева снов знает тыщу снов,
Но не нужно ей тыщи.
Королева слов знает тыщу слов –
Но она одно ищет.

Тело без Души – что ни приложи – лживо.
Тело без Души – жги, руби, души – живо.

Жизнь его в игле. А игла в стекле.
А стекло в груди зверя.
Королева-Мать будет обнимать
Королеву-Дочь, сердцу не веря.

Пальцы без платка, горло без глотка.
Но поёт пока звонко.
Королева-Мать будет обнимать
Внука-Волчонка.

У него внутри – домик без двери.
Никто наружу не выйдет.
Королева снов знает тыщу снов,
Но Тело без Души видит.

(с)

Всех прикроватных ангелов, увы,
Насильно не привяжешь к изголовью.
О, лютневая музыка любви,
Нечасто ты соседствуешь с любовью.
Легальное с летальным рифмовать -
Осмелюсь ли - легальное с летальным?
Но рифмовать - как жизнью рисковать.
Цианистый рифмуется с миндальным.

Ты, музыка постельных пустяков -
Комков простынных, ворохов нательных -
Превыше всех привычных языков,
Наивных, неподдельных.
Поверишь в ясновиденье моё,
Упавши в этот улей гротесковый,
Где вересковый мёд, и забытьё,
И образ жизни чуть средневековый.

Любовь - необнаруженный циан,
Подлитый в чай, подсыпанный в посуду...
Судьба - полуразрушенный цыган,
Подглядывающий за мной повсюду.
А прикроватных ангелов, увы,
Насильно не поставлю в изголовье,
Где лютневый уют, улёт любви
И полное средневековье.

(с)