[250x188]
До Кочующая по родной Абхазии актёрская труппа приходит в село Гуарап и решает сыграть для его жителей пьесу об их соотечественнике – «Гуарапского писаря», которого, по сюжету, ещё не написал Михаил Багжба. Актёры под руководством требовательного режиссёра-вдохновителя (Шамба) с энтузиазмом принимаются за репетицию, подавив естественные человеческие потребности поесть и выпить. Единственной многофункциональной декорацией служит обклеенный газетами ящик, восьмеро мужчин исполняют почти два десятка ролей, постоянно перевоплощаясь – даже в балерину. Сценарий «театра в театре» таков: мудрый писарь посылает сына (Джения) учиться в Петербург, полулегендарный очень холодный город, где всё легко решается распитием водки с местным населением – после каждой рюмки наши герои всё более складно поют «Ой, мороз, мороз». Быстро сообразив, как делается карьера, писарь-сын достигает такой любви начальства, что его отправляют переводить беседу государя с абхазским «психиатром». Однако после смерти отца он возвращается в родной Гуарап работать писарем, имея дело с самыми разными людьми. Посреди репетиции появляются зрители, но радость актёров оказалась недолгой: вместо аплодисментов они получили хлопушки, которыми их закидали мальчишки. Впрочем, неудача не огорчила труппу – наоборот, служители искусства пообещали использовать детскую непосредственность восприятия для своей игры. Для того, чтобы рассказать эту историю, потребовался час – и без перерыва на антракт была рассказана и вторая, столь же короткая, на сей раз – в антураже развешанных женщинами на просушку белых простыней. Её герой – тоже отец, пастух Махаз (Хагба), герой рассказа Фазиля Искандера из села Чегем, где люди рассказывают друг другу на абхазский лад сказку о Том, Кто Хотел Хорошего, Но Не Успел (Ленин) – благородном абреке и о Большеусом (Сталин), вурдалаке, захватившем власть. Старшая из шести дочерей Махаза, Маяна (Аджинджал), уехала в город на учёбу и остановилась у дальнего родственника Шалико (Сабуа), который взял да и сделал ей ребёнка. Бедную девушку пришлось спешно выдавать за старика, успевшего настрогать двоих сыновей, прежде чем помереть. Следующая по старшинству дочь, Хьикур (Арухаа), когда пришла её очередь учиться в городе, мести ради подпустила коварного дядюшку поближе, но лысый коротышка соблазнил и её – снова с беременностью в финале. Тогда Махаз исполнил клятву, данную у священного дерева – убить злодея и выпить его кровь, а потом самолично сдался жандармам, надеясь, что по возвращении из тюрьмы Бог подарит ему сына за совершённый подвиг. Обе истории могут показаться наивными, примитивными, в лоб морализаторскими, но их объединяет очень важная черта ментальности – родовые традиции как основа и залог существования. Непривычным может показаться стиль игры – не психологическое переживание образов, а чтение текста от первого, второго, третьего лица, но только так, отстранённо, можно знакомить зрителя с такими бесхитростными и в то же время реалистичными баснями. В спектаклях нет ни умильной лубочности, ни заигрываний со зрителем через нарочитую «экзотичность», ни попыток осовременить и заострить проблемы, стоявшие перед людьми ушедших эпох. Зато есть замечательно естественный национальный колорит, органично выражающийся через запевание, пританцовывание, костюмы, своеобычный юмор, на который зрители, сидевшие без наушников с переводом, живо реагировали. Получилось зрелище, описывать которое без абстрактного понятия «душевности» невозможно – и с тем же критерием к нему и следует подходить.
После

Хвастаюсь Пьесу Курочкина, написанную специально для театра Et Cetera, «Подавлять и возбуждать» можно охарактеризовать диагнозом из трёх слов – «кризис среднего возраста». Эта история – отрывок из жизни «Хорошего актёра» (Калягин), который собачится с гламурной и лицемерной «новой женой» (Благих), воздыхает по дочери лучшего друга (Скосырева), приглашает в гости отца (Давыдов) починить лампочку и считает себя безусловным гением, снимаясь в рекламе при всём своём презрении к «говноящику» и толкая с эстрады псевдосатирические и псевдофилософские монологи «а-ля Жванецкий». Годы прошли, амбиции и вдохновение остались, и, пытаясь понять, чем он отличается от обычных, сиречь более успешных людей, наш герой у всех спрашивает, не сумасшедший ли он, и просит об излечении: психиатра (Тонгур), экспрессивного студента (Завьялов), любвеобильного проповедника (Мамадаков). Когда тот самый друг Рыба (Захаров), неприятно переигрывающий в экзальтацию, просит, точнее, агрессивно требует от него поприсутствовать на юбилее некоего популярного в городе N актёра, «сподвижника» с лично основанной студией, Хороший актёр отказывается – по собственному выражению, ненавидит «за бездарность». На самом деле – очевидно завидует и заодно набивает себе цену, дескать, все мне что-то должны, а я никому ничего не должен, да и просто, по-человечески, достали, не дают отдохнуть. Но юбиляр неожиданно попадает в больницу с инсультом, и Хороший ради его жены, той самой дочери, решает перевезти его на лечение в Москву. Встав на ноги, «сподвижник», конечно же, оказывается неблагодарным, и благодетель поневоле, и без того склонный к мизантропии, окончательно приходит к выводу, что никакого высокого искусства людям не надо, а нужны им одни только деньги. Понял ли он, что сам ничем не лучше, неизвестно; по крайней мере, его финальный монолог – такой же пафосный и бессмысленный, как и те, которые он писал и репетировал для заработка. Да и вся эстетика спектакля с жирно выписанными образами, условными декорациями, опускающимся занавесом, падающим на пасторальную скамеечку бутафорским снегом апеллирует на театральность в плохом смысле этого слова – притворство, фальшь, привычная смена масок, произведение эффекта вместо ожидаемой исповедальности. Здесь все с горячностью солируют, из кожи вон лезут, но не слышат друг друга, и игра в жизнь вместо того, чтобы идти по нотам, превращается в рассыпающуюся на отдельные эпизоды какофонию. Подсматривать за чужими семейными скандалами в лучшем случае скучно, в худшем – утомительно даже в отсутствие своих собственных, а уж тем, кто приходит в театр для восстановления нервных клеток, такое зрелище и вовсе противопоказано. Впрочем, зритель, кажется, за сюжетом следит с интересом, посмеивается плоским шуткам, редкие матерные словечки встречает бурными аплодисментами и криками «браво». Но не хочется верить, что этот сноб, циник, конформист, эгоист, склочник, давящая на жалость жертва звёздной болезни Ростик – alter ego режиссёра, потому что если это так, желание возвращаться в его театр пропадает. Пока же подтверждений тому нет, час сорок сценического времени можно и потерпеть.
Покинув зал с красивыми разномастными креслами, расставленными вразнобой, я спустилась в подземку на ЧП и приехала домой. Теперь надо бы мне поторопиться высыпаться, чтобы завтра первую пару не проспать, а с вами, други, я не далече чем на сутки прощаюсь. ;)
[248x235]
ПиЭс для ЛиРу: сообщество YIFF отныне снова открыто для всех желающих. Буду рада видеть всех извращенцев, каковые наверняка водятся в числе моих читателей. Остальным убедительная просьба не беспокоиться, дабы сохранить в целости свою хрупкую психику! (а именно: adult content warning!)

Отправясь давеча спать в пятом часу, я попросила разбудить меня в 12, но утром поняла, что это для меня слишком большой подвиг, и проспала до часа. Впрочем, сделать всё задуманное, включая домашку в виде работы по актёрскому моменту, я вполне успела и пораньше вышла из дому, отправившись в час пик на Кузнецкий мост. Времени было навалом, и я зашла в магазин подарков, где глаза разбежались по разным углам – столько там было симпатичных, но недешёвых сов, кошаков, собак и прочей сувенирной живности. Изучив предложение, я решила создать спрос – приобрести самую доступную милую безделушку в виде гипсового магнита с пандой, но у продавщицы не было сдачи с тысячи, а магазин уже закрывался, и охранник торопился меня выпроводить. Тогда я пошла в Джаганат, зажабилась за бешеные бабки покупать шапку, съела в ресторане любимую вег-пиццу и, довольная, поехала на Сухаревку в Школу драматического искусства. Как и тогда, когда я ходила в ШДИ на «Аглаю», проникнуть в театр следовало через служебный вход, ибо спектакль шёл в Тау-зале. Программка была сложена в форме гадательной розочки, которыми моё поколение уже не баловалась, а вот моя мама умеет такие делать. После десятиминутной задержки, пока публика собиралась за круглым столом в гардеробе, нас провели наверх, я присела к себе на третью скамейку, середину которой уже кто-то предприимчиво занял.
Лабораторию «До танца» основал в ШДИ японский мастер Мин Танака, чей учитель Тацуми Хиджиката создал стиль Буто – стремящийся к земле, а не к отрыву от неё, к природе, а не идеалу. Основная идея лаборатории – воспитание солистов, являющихся одновременно хореографами и исполнителями, выражающих свой внутренний мир через движения. С тремя такими солистами Олег Глушков поставил «Кафе Буто’н» - красивое и ёмкое произведение на обезоруживающем красном фоне настила, с чёткими светотеневыми контрастами. Условность пространства кафе – старинный музыкальный автомат, белые светильники, тарелки, стулья. Они выходят один за другим – женщина в белой блузке (Чиркова), женщина с рыжими волосами (Гарафеева), мужчина в шляпе, закрывающей лицо (Андрианов) – быстро, медленно, ещё медленнее, словно живут в разных временных системах. Садятся, и гудящий ветер раскачивает их, как неподвижных кукол. Только музыка – самые разнообразные мелодии – приведёт их в движение, взаимодействие, заставляя подхватывать свой ритм, стиль и настроение всем телом – но ритм есть и у тишины. Пластика изломанная, выворачивающая суставы, искривляющая формы, через преодоление собственного тела, слишком плавная для марионеток, но слишком резкая для людей, слишком осмысленная для танца, но слишком абстрактная для драматического действия. Это непривычно европейскому зрителю, привыкшему к балетной эстетике, но тем больше это зрелище впечатляет, тем глубже врезается в память, как Она снимает блузку, и мы видим пульсацию каждого её мускула, как Он приподнимает шляпу, и его мимика меняется вместе с его движениями, как Она льёт воду на платье, такое же рыжее, как и волосы, и оно облепляет её тело мокрыми складками. Роскошная кульминация под Баха завершается поломкой музыкального автомата, после чего пластика перестаёт быть изломанной, словно птенцы, сначала падавшие на землю, бившиеся на ней, вскидывавшиеся вверх и снова падавшие, наконец научились летать. В этом сюжете всё настолько непредсказуемо и непринуждённо, что кажется от и до сплошной импровизацией, единственной в своём роде и неповторимой. Час представления промелькнул перед глазами, «как мимолётное виденье», причудливый сон, не оставив никакой возможности для рационального анализа. Эстетику «Кафе» просто надо видеть и чувствовать.
Поелику спектакль был коротким, после него я прогулялась по Последнему переулку и далее до Цветного бульвара и приехала домой. Завтра буду по мере сил и возможностей отмечать совершеннолетие, покупать себе подарки, а вечером пойду в театр и отпишусь по возвращении. Поздравлять желательно в следующем посте, а вообще – как хотите.)
[308x195]

До Двое мужчин, немолодых и полноватых, – в костюме (Исаев, бывший рабочий сцены) и в рабочей куртке (Абольньш), – входят в квартиру. Долго ходят молча, осматривают, раскрывают, ворошат кропотливо воссозданный, правдоподобный быт – разномастные шкафы и шкафчики, кухню с рукомойником и дровяной плитой, кровать со стопкой расшитых подушек и подушечек, фотографии на обоях над ней. Первый начинает раздевать второго – стаскивает куртку, потом майку, брюки, и заставляет надеть длинную голубую сорочку, чулки, туфли, парик с папильотками. А сам, листая старый фотоальбом, рассказывает историю о Соне, написанную Толстой – весь рассказ от начала и до конца, по-русски, иногда обаятельно коверкая ударение в словах. Больше полутора часов на одном дыхании, как для актёров, так и для публики. Сначала текст ироничен и забавен, и пресловутая Соня – добросердечная дура с лошадиным лицом – в качестве живой иллюстрации занимается домашними делами под звуки романсов того времени, доносящихся из патефона: готовит, шьёт, красится, за весь спектакль не произнося ни единого слова. В её арсенале только пластика, жесты и мимика, достаточно выразительные, чтобы с лихвой заменить любые реплики. Рассказчик вволю потешается над своей героиней, с аппетитом поедает её стряпню, падает лицом в торт и превращает налипшие пятна шоколада и крема в подобие клоунского грима. Соня же, при словах о том, что она «любит детей», достаёт со шкафа чемодан, из которого высыпаются пластмассовые куклы, собирает их и спит с ними в обнимку, разложив в ряд вдоль своего тела. Но зритель ещё не замечает трагедии одинокой женщины: ему смешно наблюдать за естественными, легко узнаваемыми бабскими повадками мужчины, перевоплотившегося в Соню. Дальнейшее для тех, кто читал первоисточник, не является секретом: некая Ада, желая подшутить над Соней, пишет ей письмо от лица выдуманного воздыхателя Николая, обременённого семьёй. Та принимает розыгрыш за чистую монету, и лишать её единственной радости было бы слишком жестоко – и Ада годами влачит ненавистное «эпистолярное бремя», вступив в любовную переписку с романтичной Соней. Приходит война, становится не до смеха: в блокадном Ленинграде постаревшая (эффект перемены достигается только за счёт движений!) Соня в шерстяном платке и валенках на примусе варит суп из обрывков обоев и кожаной туфли, Ада похоронила всех родных, ей не хочется жить, не то что писать письма. И Соня, почувствовав, что любимый человек умирает от голода, через весь город несёт последнее богатство – довоенную банку томатного сока, чтобы спасти жизнь фантомного Николая, а в итоге – настоящей Ады, – ценой своей собственной жизни. Эту жёсткую, без сантиментов трагедию с оптимистичным посылом о возможности для каждого обрести смысл жизни и совершить свой личный подвиг можно рассматривать в контексте «униженных и оскорблённых», сиречь ненужных и забытых, – но не хочется. Как бы банально это ни звучало, «Соня» - в первую очередь притча о любви, которая, как известно, слепа. Слепа не потому, что «полюбишь и козла», а потому, что не судит по внешним признакам – такова любовь Сони, никогда не знавшей ничего о человеке по ту сторону почтового ящика, но не таковы традиции общества, отвергшем её за некрасивость и наивность, не успев разглядеть в ней чистую душу и большое сердце. Любовь просто не может быть фарсом, даже если её предмет не существует, и не может быть бессмысленной. Закончив представление, оба актёра надолго оставляют сцену в темноте, а возвращаются такими же, какими прибыли, только с большими хозяйственными сумками, куда складывают всё, что могут унести, так же молча. Просто воры, забравшиеся в квартиру, обитательницы которой давно нет в живых, обнаружившие десятки писем и узнавшие об удивительной Сониной судьбе. Изменит ли это в них что-нибудь? Вполне может быть: по крайней мере, у самого порога «Соня» оборачивается к своему компаньону, откалывает от его лацкана и оставляет на столе маленький символ Сониной любви – брошку в виде эмалевого голубя.
После
[280x168]

19.10.2010 Уйдя спать после «Отелло» снова в половине четвёртого, я мужественно пришла на первую пару к Харитоновичу слушать и записывать про Древний Рим от основания до Золотого «века» при Октавиане. Из-за заболевшего Ильина зарубежной литры у нас не было, и во время окна и перерыва я ушла в Кофеин пить изумительный кофе со специями, сидеть в инете и читать книжку. Потом свершилась пара театральной критики, и большинство ушло на «Отелло», а я – наконец-то домой отдыхать.
20.10.2010 Утром было уже темно и хотелось ещё поспать, но на информатику я пришла. Нас было три человека, мы снова копались с вордом, я смогла сделать титульную страницу своему сочинению на тему «Территории», таки дошедшему до Ирины Вячеславны. А потом зашёл присланный декантом вьюнош и сообщил, что БЖД у нас не будет – при том, что днём ранее нас предупредили о том, что не будет ИЗО. Две пропавшие пары плюс перерыв, и нелётная погода… Я направилась к Художественному кинотеатру; на полдороги мне позвонила Саша и вскоре присоединилась ко мне, когда я уже выбрала сеанс – пятидесятирублёвый, в Зелёном зале, на половину первого. Оставался час свободного времени, и мы, купив билеты, отправились на Арбат, в Кофе Хаос, где я выпила Пьяный рассвет, а Саша – какой-то чай с апельсинками; потрепались, полистали свежий F5, я вылезла в сеть. Потом мы загодя поднялись к залу, посидели перед ним на ступеньках, потом вошли – билеты никто даже и не проверял; пуфики, на которых раньше можно было сидеть, продавили до состояния матрасов, так что мульт мы смотрели лёжа. Что весьма, между прочим, уютно.
Полнометражкой «Остров забвения» нас больше года назад порадовал Синсуке Сато, создатель «Призрака в доспехах». Получилась сказка, прекрасно вписавшаяся бы в лучшие традиции студии «Гибли» - красивая и трогательная, со своим уникальным и при этом тесно связанным с мифологическим фольклором волшебным миром. Этот мир – собственно остров – построен из вещей, о которых люди забыли. Низшая каста населяющих его существ собирает всякий хлам, одевая маски лисиц – прислужниц богини Унари, которые, по легенде, хранят забытые вещи и могут их вернуть за плату в виде яйца. За одним из таких существ, симпатичном ушастом Тэо, увязалась школьница Харука, надеясь найти старинное зеркало – память об умершей матери. В цветастом, как калейдоскоп, городе человеку не место, и недоброжелатели Тэо гоняются за ним на причудливых машинах, круша всё на своём пути, а Хару тем временем находит любимую игрушку своего детства – похожего на овцу Хлопика, очаровательного до невозможности. Хлопик ожил, потому что в него зашили осколок зеркала – ведь зеркала обладают магической силой. За зеркалом Харуки охотится местечковый диктатор Барон, классический злодей с уродливой мордой под куртуазной маской и армией роботов, которые оживут при помощи зеркал. Но Тэо построит самолёт, Хлопик возглавит восстание игрушек, и свершится неизбежный хэппи-энд – зато какой! Спорим, финальной эпичной битвы бобра с ослом, сопровождающейся фейерверками, воздушными шариками, зеркалами и бааальшим взрывом, вы ещё не видели? Можно упрекнуть мульт в скомканности сюжета, заезженности его поворотов, недостаточной увлекательности и слишком резком контрасте рисованных пейзажей с выполненными в трёхмерной графики персонажами. Однако в нём, как в любом качественном аниме, пусть даже и детском, есть чем полюбоваться и о чём задуматься.
А когда мы досмотрели и вышли из зала, случилось самое смешное: нам позвонила Лиза и передала, что английского не будет тоже и надо только подойти к окончательно заболевшей англичанке за домашкой. Мы подошли, новой домашки не обломилось, и, попрощавшись с англичанкой, мы разъехались по домам. Завтра четверг, послезавтра можно считать началом днерождественского театрального марафона. До рецензий, други)
[355x172]

До На авансцене – тёмная морская пучина, куда многие заглядывают со страхом. Почти всё время спектакля звучит шум и рокот волн, лишь изредка уступая потрясающей музыке Латенаса или живого пианиста (Кизелис) – а иногда, что свойственно Някрошюсу, звучит (именно звучит!) тишина. Но это скорее палуба корабля, нежели суша – где-то позади всегда виднеются пассажиры, трясущиеся от качки, с тюками пожиток в руках, на заднике – ярусы матросских гамаков, похожих на собранные паруса, вместо мачты – высокая линейка, воткнутая в табуретку. Жители затерянного блуждающего островка всё время чего-то ждут – машут гудящим проплывающим пароходам, подают им знаки, зовут к себе, но тщетно: ничего нового не происходит. Приходится развлекаться доступными средствами – например, два впавших в детство брата-старичка, смотрящихся близнецами (Викторас и Ионас Баублис), играют в песочнице, где Эмилия (Жемелите) и находит обронённый платок. А Яго (Казлас) любит смотреть сквозь дырочку в донышке пустого цветочного горшка – так весь мир сужается до точки, всё выглядит маленьким и незначительным, даже Отелло (Багдонас). Этот белокожий, белобородый мавр в белом плаще всегда где-то рядом и серьёзней всех: он – капитан, тянущий за собой целую флотилию корытец, с повадками хемингуэевского старого рыбака, то играет на губной гармошке, отбивая ритм босой ногой, то подогревает жестяную кружку на костре. Он внешне спокоен, но в нём дышит скрытая агрессия – не порывистая, а столь же спокойная, львиная, осознающая свою несокрушимую мощь, и время от времени она проявляет себя: так он хватает за руку Дездемону (Шпокайте), внимательно и долго заглядывает в глаза. Яго не терпится стать выше своего генерала – Отелло стоит у линейки, а хорунжий пытается забраться к нему на плечи, но из этой затеи ничего не выходит: соперник должен быть повержен. И мы уже знаем, что слабая лодка протаранит флагман, не осознавая, что поднятая волна сметёт и её саму. Для удара Яго выбрал самое слабое место мавра: жена – единственное существо, которое может диктовать свою волю Отелло. В невинности этой Дездемоны не приходится усомниться, это капризный ребёнок, бегающий с другими девушками – Эмилией и Бьянкой (Жижайте), искренне увлёкшийся затеей помочь увальню Кассио (Якштас), канючащий, топающий ножкой, бьющий тарелки. Но есть у Отелло на неё управа – он с лёгкостью поднимает её в охапку и подносит к краю бездны, та вырывается, кричит от ужаса. И он всё-таки верит в клевету, и слабеет, и сдаёт, и теперь-то Яго может пнуть льва: «не поднимайся!»: взгляд сверху вниз – вожделенный признак доминирования. Загнанный зверь ещё бросится на него, но он готов стерпеть что угодно, лишь бы дождаться финала своей затеи: смерти Дездемоны. Это не убийство: в отличие от Гамлета, хотевшего отправить душу врага в ад, без покаяния, Отелло заботится о том, чтобы его любимая отмолила грехи и попала в рай. Это исполнение титаном мифологического масштаба своего неотвратимого долга перед подвластным ему миром – он жертвует самым дорогим ради искоренения порока, могущего разъесть корабль изнутри. И эта неизбежность, предопределённость осознаётся им как будто с самого начала – и материализуется тиканьем множества будильников, разрешающимся их оглушительным одновременным звоном: время пришло. К последнему действию четырёхчасового спектакля, в которое Отелло входит уже не с обнажённой саблей, а с чем-то больше напоминающим костыль, страшное оружие Яго – платок – возымел свой разрушительный эффект: недаром от падения на пол этого невесомого лоскутка ткани раздавался громовой раскат или треск, словно от пробоины. По крепким створкам ворот по бокам сцены потекли, засочились, журча, струйки воды: скоро флагман будет затоплен и пойдёт ко дну. «Я её люблю, а если разлюблю, случится хаос» - эти слова были пророческими. Читать рецензию дальше
[276x187]

Выспавшись после вчерашнего до примерно двенадцати и какой-то ерундой скоротав утро, в частности, выбрав билеты в театр на праздничные дни начала ноября, я пораньше вышла из дому и отправилась на Арбатскую. В Художественном кинотеатре в Малом зале на сеанс в 14.45 были раскуплены уже почти все билеты, так что я правильно поступила, прибыв туда уже в районе двух. Купив билет, я отправилась в театральную кассу, полчаса отстояла в очереди, но купила всё выбранное и вернулась как раз вовремя. Конечно, я могла вместо этого пойти на очередной мультик радоваться жизни, но я давно ничего не ругала, и ради такого удовольствия стоило чем-то пожертвовать.
Мои ожидания оправдались с лихвой: «Ярослав» - пожалуй, самый омерзительный «датский» госзаказ со времён «Адмирала». В неизбежном прологе сразу заявляется, что «остановить беззаконие может только твёрдая власть» - с нажимом на предпоследнем слове. Позже звучит не менее выдающаяся сентенция: «если людей силой не править, они в зверей превратятся». Сюжет предсказуем от и до: после такого зачина сразу ясно, что предателем окажется не свой боярин, а иноверец – белокурый наёмник-варяг. Следует заранее заметить, что, вопреки заявлению этого персонажа, Один детей убивать не разрешал. Но главный в фильме всё-таки Ярослав, сын Владимира, отправленный отцом княжить в отдалённое Ростовское княжество (князю тогда было не больше тридцати, актёру – пятьдесят, хотя сохранился он хорошо) и гоняющийся по лесам за разбойниками-работорговцами. Во время одной из стычек случайно разрушив и спалив капище аборигенного языческого племени (меря, обозванных «медведями») и отбив его же пленную девицу, Ярослав решает: «пусть дань платят!» - и отправляется к нему, но попадает в плен. Однако девица оказывается дочерью вождя, и Мудрый князь принимается завоёвывать племя изнутри: крутит с ней роман, давя на жалость, ведёт переговоры с её отцом, имеющим склонность прогибаться под узурпаторов, и рассказывает о Христе бодрому старичку Чуриле. Даже когда пленника собираются «принести в жертву Велесу», откуда ни возьмись появляется «хозяин»-медведь, бросается на волхва, а Ярослав убивает зверя топором. Замечание второе: язычники никогда и нигде не приносили человеческих жертв (не считая инков), казни – это уже совсем из другой оперы. Заканчивается фильм воздвижением на месте капища (обозванного в анонсе внезапно «разбойничьим логовом») здоровенного креста – началом основания в том самом «Медвежьем углу» крепости города Ярославля. Благодать, казалось бы, и глянец, никакого тебе «крещения огнём», наверняка имевшего место быть, но православный Бог в представлении режиссёра свиреп, как не всякий дикарь: любителя пыток Святозара он «наказывает» смертью ни в чём не повинной дочери. Любовная линия сходит на нет классической фразой «у нас разные пути» - женская часть аудитории довольна, для мужской части припасены снятые от пуза бескровные реконструкторские махачи – дёшево и сердито: минимум народу, минимум лошадей, лес да поле. На что пошёл миллион от минкульта и ещё четыре якобы потраченных создателями из своего кармана, остаётся единственной загадкой фильма, лишённого и компьютерной графики (убогую панораму грех графикой называть), и музыки.
Начавшись обещанием пятипроцентной скидки на страховку предъявителям билета на фильм и закончившись песенкой Трофима про «Царство Божие», «Ярослав» отъел у меня почти два часа времени, так что я после него сразу поехала домой – делами заниматься. А то завтра… впрочем, завтра будет завтра. До новостей)
[389x223]

Страничка дыбра Я не наизусть, но хорошо знаю «Идиота», но во время спектакля мне казалось, что я никогда прежде и не слышала о романе Достоевского и не догадываюсь обо всех поворотах событий. Быть может, потому, что передо мной было не литературное и даже вовсе не прозаическое пространство, а, скорее, поэтическое, хотя разговаривали все актёры исключительно репликами первоисточника. Начало «Идиота» Някрошюса оторвано от земли, высоко парит над всем бренным, как самая лёгкая и лирика, но с каждым часом – их пять с половиной – действие тяжелеет, опускается всё ниже, приобретает всё большую вещественность, пока под грузом жизненной правды мечта не разбивается об землю и не уходит в неё по мере того, как идеал Мышкина (Цюнис) – Настасья Филипповна (Латенайте) – нисходит от «гения чистой красоты» до банального трупа под американской клеёнкой. Происходящее мы словно видим его, князя, глазами; в его мире скрытые эмоции и чувства видны так же хорошо, как внешняя оболочка каждого, к такому «психологическому обнажению» привыкаешь не сразу, но, приняв эту точку зрения, войдя внутрь разыгрывающихся драм, вырваться из спектакля уже невозможно до самого финала. Так и позволяешь увлечь себя в сложную интеллектуальную игру, поначалу кажущуюся упрощением Достоевского до его извечной темы «блудницы», спасающей «нищего духом», но постепенно превращающегося в самостоятельный текст апокрифического масштаба. Но главным для режиссёра стал вопрос не о «святости» Мышкина, а о его взаимодействии со всеми окружающими: сам того не желая, он наследил во многих судьбах, ведь непохожесть способна не только отталкивать, но и притягивать к себе. Он появляется на сцене как ребёнок – обаятельный юноша с открытым лицом, доверчивый и вызывающий доверие, плачущий от обиды, но прощающий всех за всё, не умеющий притворяться и отказывать. А ещё он не умеет любить и быть ответственным за чужую любовь к себе: он любит всех, а следовательно, никого, всех жалеет – и никому не делает добра. Как от ребёнка, от него бесполезно ожидать принятия серьёзных самостоятельных решений, но этого не понимали другие дети – те, которые теснее других соприкоснулись с ним и больше других пострадали. Это Настасья Филипповна и Аглая (Ганцевскайте) – в их поведении немало детского: капризы, причуды… но в центре – зрелый женский, человеческий стержень желания любить и быть любимыми. Вокруг Мышкина, стерильного и бесстрастного, как иконописный ангел, они жертвуют собой, безнадёжно надеются, ревнуют и выглядят в итоге ещё более детьми, нежели он сам – читай, ещё более «идиотами». Недаром ещё Гиппократ рассматривал любовь как одну из форм психического расстройства! Три антракта разделяют три истории любви – Мышкина к Настасье Филипповне, Аглаи к Мышкину и Настасьи Филипповны к Аглае – и одну историю катастрофы, крушения всех этих «любовей», опасных патологий, в которых нет ничего привлекательного. Ничего – на первый взгляд: одиночество оставшихся страшнее небытия убитой, и преступление Рогожина (Трепулис) видится поступком Человека со шрамом – он слишком её любил и потому избавил её от страданий, а страдания взял на себя. У каждого действия своя композиция – четыре маленьких спектакля, начинающихся «говорящей» тишиной и оканчивающихся яркими, цепляющими, запоминающимися режиссёрскими находками, эстетически изящными, но зрелищными, с ненавязчивой символикой. Ганя Иволгин (Вилюс) мечется перед «горящим» пакетом с деньгами в красных очках, словно в его глазах отражается огонь, а столпившиеся зеваки осыпают его пригоршнями монет, сверкающих в свете софитов, как искры, отлетающие с авансцены в зал. Говоря о Родине, Мышкин размахивает мокрой пелёнкой из детской кроватки, забирается на стул, теряет равновесие и падает. Читать рецензию дальше
[308x185]

До 12.10.2010 Мы присутствовали только на первых двух парах истории, где Харитонович поведал о завоеваниях Александра Македонского, а после перерыва отпросились у Ильина и пошагали пешком до РАМТа через Газетный и Камергерский – на дискуссию в рамках проекта «Театр +» с громким названием «Интерпретаторы Чехова», куда заранее записались. Начали с задержкой минут в 20-25; собрались в Чёрном зале, несколько нас, включая меня, сели на подушки на полу прямо напротив гостей – нас разделял только большой бумажный домик. Вёл процесс худрук РАМТа Алексей Бородин, а гостями были режиссёры Михаил Левитин, Леонид Хейфец, Иосиф Райхельгауз, Антон Яковлев и Дмитрий Крымов, актриса МТЮЗа Виктория Верберг и театровед Татьяна Шах-Азизова. Впрочем, происходившее было больше похоже на школьный урок, чем на дискуссию: представители проекта, снимавшие мероприятие на камеру, задавали типично журналистские вопросы, гости отвечали по очереди, время было строго регламентировано, и всё «лишнее» отсекалось рулевым-Бородиным. Ответив в числе последних на первый же вопрос и не получив отклика коллег, Левитин пересел в зал за нашими спинами и пару раз пытался задать гостям вопрос как зритель, но всерьёз это не воспринималось. В зале присутствовали и актёры, и критики и понемногу высказывались, под финал, когда гости уже расходились, пробило даже какую-то тётеньку-зрительницу, жаждавшую пожаловаться на понаехавшего в Вахтанговку Туминаса, у которого-де в «Дяде Ване» наличествует непростительная пошлость в лице самогонного аппарата. В общем и целом у меня сложилось впечатление, что Левитин гений (я всегда это знала, ещё по спектаклям и книге, но ещё раз убедиться приятно), потому что только он говорил о том, что Чехов велик и непостижим, что его пьесы есть романы, которые надо инсценировать, и что нельзя его использовать как «подушку или одеяло» для выражения своих личных, режиссёрских интересов. С этим можно спорить, но это было реально круто, это были слова по-настоящему заинтересованного в Чехове человека. Не так резко, но похоже определял своё «интерпретаторство» Крымов, сравнивший Чехова в частности (хотя это стоит применять к авторам прошлого в целом) со стеклянной бутылкой, которая разбивается на множество осколков, с которыми приходится оперировать, не претендуя на познание всей бутылки и использование её по утилитарному назначению. Вообще, я Крымова видела в первый раз, а он, оказывается, милый – скромный такой дядечка, интеллигентный, вежливый, в очках. Но в полосатых носках, которые сделали мне вечер. Но ставит – наверняка – замечательные авангардные вещи, на которые надо бы походить, в смысле посетить. И при этом громче и дольше всего аплодировали даже не режиссёрам, а Верберг, которая в подробностях рассказала историю о том, как сегодня она впервые за долгое время спустилась в метро, с восьмого раза смогла войти в вагон, увидела со спины стройную как балерина девушку с понтовой причёской, перстнями и серьгами, а та обернулась и оказалась старухой за 80 с тремя кольцами в носу. Не берусь судить, действительно ли имела место быть столь историческая встреча или актриса её выдумала, что не возбраняется, но… какое отношение это имеет к Чехову?.. А Шах-Азизова, на чьи интересные профессиональные комментарии я очень надеялась, когда шла на дискуссию, всё время промолчала – ей не давали слова, и она сама его не брала, простите за невольный каламбур. В финале дискуссии собравшимся предложили блюдо сушёных вишен – вполне вкусных цукатов – и все разошлись. Мы с Аней и Женей понадеялись, что раз мы уже в театре, можно не выходить и попасть на «Мастера и Маргариту» (дискуссия должна была начаться в четыре, спектакль, соответственно, в семь), но не догадались сныкаться в туалете – нас засекли и поторопили покинуть помещение. Дотопав до Площади Революции, мы разъехались. На носу у нас Сезоны Станиславского, так что прощаюсь я явно ненадолго)

[186x340]
Страничка дыбра 09.10.2010 Выспавшись до двенадцати и пострадав ерундой, я выписала на бумажку добиралово и пораньше вышла из дому, поскольку впервые собиралась в еврейский театр «Шалом». Доехав до станции Нахимовский проспект, я быстро дождалась нужного мне троллейбуса и вскоре оказалась перед театром – за час до начала спектакля. Побродив вдоль Варшавского шоссе, я вошла, как только начали впускать; на входе охрана тщательно просмотрела содержимое моей торбы, а я приобрела программку. В театре чем только не торговали – помимо книг и дисков, ещё ювелиркой и какой-то косметикой; в буфете, вопреки моим надеждам, ничего кошерного не оказалось. Устроившись в уютном мягком кресле с халявной «Международной еврейской газетой», я дождалась второго звонка и вошла в зал, где меня ждало моё законное место в середине шестого ряда, откуда было прекрасно видно; постепенно зал практически заполнился, пустовали только откидушки, которые, видимо, вовсе не продавали.
По самому известному роману Шолом-Алейхема «Блуждающие звёзды» Рацер написал пьесу, а Визма Витолс поставила мюзикл. Сюжет получившегося сценического произведения по-детски прост и мелодраматичен: в бессарабском местечке Голенешты девушка Рейзл (Асоскова) и юноша Лейбл (Дэмкив) любят друг друга и театр. Когда туда заезжает бродячая еврейская труппа, она сбегает с предприимчивым директором Муравчиком (Грунда), разглядевшим в ней выдающиеся вокальные данные, а он – с актёром Гоцмахом (Пышненко), которого прикормил, разорив отцовский погреб. Но при этом не воссоединяются, а расстаются – и спустя годы она из дочери кантора Исроэла (Толмачев) превратилась в знаменитую певицу Розу Спивак, а он из сына богача Бени Рафаловича (Каганович) – в прославленного драматического актёра Лео Рафалеско. Благополучно устроившись в штатах, она дала согласие домогавшемуся её руки и сердца скрипачу Грише (Мокроусов), а он, узнав об этом, - приме Генриетте (Свибильская). Встретившись и заверив друг друга в вечной любви, наши герои менять планы так и не захотели, хотя её брак впоследствии не состоялся, а ему пришлось жениться на сестре Гоцмаха, Златке (Яппарова), залетевшей от него по доброй воле. Вокруг этой претендующей на трагичность сказки вертятся персонажи необязательные, но забавные, грубо нарисованные одной яркой краской карикатуры: симпатичная мать-наседка Лея (Хачатурова-Лифшиц), «первая актриса на вторых ролях» Козак (Кресина) и другие. Шутки чередуются с песнями на привязчивые мотивчики, массовка подтанцовывает и подпевает, декорации заменяют две платформы и два длинных белых полотнища – классический, казалось бы, малобюджетный музыкальный спектакль с неизбежной фонограммой. Но молодые исполнители главных ролей действительно здорово поют – и явно «растут» по ходу спектакля вместе со своими персонажами: в первом действии это романтичные дети, которые поют, поставив ноги на ширине плеч и взявшись за руки, во втором – взрослые люди, ностальгически вспоминающие клятвы юных лет, но более сдержанные и оттого более лиричные. Впрочем, ни чрезмерного веселья, ни настоящей грусти мюзикл не несёт – это нескучное, но лёгкое зрелище, приятное своей трогательной непосредственностью и «старомодной» душевностью, налётом национального колорита (которого хотелось бы побольше) и искренней старательностью всех актёров. Похоже на незамысловатый болливудский фильм. Поклонникам жанра – рекомендуется.
Славно скоротав вечерок, я вышла на остановку, дождалась троллейбуса и тем же маршрутом вернулась домой. Завтра у Другого театра аж три спектакля, я скинула sms Ане, спрашивая, не собирается ли кто куда, и если до завтрашнего дня не получу ответа, буду думать, что достойно просмотра в кино или среди выставок. А ещё две домашки надо писать, а то в будние дни времени не будет, да и ерунды несделанной накопилось порядочно… в общем, скорей всего – отбой до завтра)

[195x300]
До 12 подвигов Геракла в изложении Куна известны каждому с детства, но рассматриваются как далёкие от реальности сказки о совершении невозможного. Режиссёр Михаил Овчинников вернул мифу быт и возвысил быт до мифа, пользуясь в качестве связующего состава язык обэриутов – Введенского и Хармса, очищенный от контекстного смысла и пригодный к употреблению в обеих обстоятельствах. Выбранные им «Пять подвигов» (это название спектакля) между рождением и смертью героя, включёнными в повествование, представляют из себя пять микро-историй каждый раз с новым главным персонажем. Геракл, хоть и будучи сыном бога, проходит тот же ряд инициаций, что и любой другой смертный человек, и его победы являются не исполнением прихотей Еврисфея, а решающими этапами в становлении его личности. В битве с Лернейской гидрой выступает самоуверенный Геракл-мачо (Арушанян), но, памятуя первоисточник, этот подвиг не был засчитан, потому что ему помог друг Иолай. Со Стимфалийскими птицами сражался Геракл-Иванушка-дурачок (Ююкин), который без помощи Гефеста не смог догадаться спугнуть птиц громким звуком, чтобы перестрелять их в воздухе: он был слишком восхищён чудом полёта. За Киринейской ланью влюблённый Геракл (Краснёнков) гонялся, как за прекрасной дамой, чтобы спустя целый год она уступила его упорству… а её, в свою очередь, пришлось уступить другому. Со сложной задачей укротить Цербера без помощи оружия справился Геракл-философ (Богатырёв), а золотые яблоки Гесперид добыл Геракл-хитрец (Кирсанов). Становится видно, по мере возрастания «уровня» подвига и «качества» его исполнения, что каждый человек в течение жизни сталкивается с не менее и не более трудными препятствиями. Развитие эго, чувственное познание мира, любовь, логическое мышление и использование житейского опыта – и есть «пять подвигов» по Овчинникову. Обэриутские сентенции о таких абстракциях, как дробление движения до нуля, которые, хоть и имеют под собой вполне доказательные научные теории, требуют долгого осмысления и осознания, вплетаются в «одиссею» Геракла невероятно органично, только подчёркивая сложность простого и простоту сложности – редкое и приятное явление для спектаклей, не имеющих цельной литературной основы и потому склонных превращаться в винегрет. Той же двойственной природе спектакля служит и оформление, буквально составленное из абстракций, метафор и аллюзий: самые простые предметы создают точный визуальный образ или подходящее музыкальное сопровождение. Здесь, как редко где ещё, особенное удовольствие несут детали: например, Киренейскую лань «сложили» из рогов, бутафорских косичек и платья, голова Антея – «скворечник» с крышей из шахматной доски – отрывается от земли при помощи воздушных шариков. Привычные вещи издают непривычные звуки: металлический звон гири и бочки, смычок на гитарных струнах, текущая в вазу струйка соли, даже мерный стук метронома определяют ритм той или иной мизансцены, начиная передвижениями и заканчивая темпом речи. Безусловно, это прекрасный повод через представление продемонстрировать по максимуму возможности каждого актёра – его фактуру, пластику, интонации, вокальные и танцевальные способности – и сыгранность коллектива в целом. В итоге полуторачасовой спектакль предельно насыщен и содержателен, его непредсказуемая динамика мгновенно включает в себя и держит внимание на протяжении всего действия, а атмосфера свободы и раскрепощённости абсурдизма заражает надолго. И свобода эта – не самозабвенное «дураковаляние» обэриутских спектаклей театра «Эрмитаж», которые я тоже нежно люблю, а возможность вольного обращения с понятиями, возвращение их к жизни из догматического анабиоза. Это серьёзный разговор о несерьёзном и несерьёзный – о серьёзном… без амбивалентных определений к «Пяти подвигам» не подойдёшь.
После

Просыпаться я сегодня начала рано и уже не чаяла, когда прозвенит будильник, потому что после каждого засыпания снилась какая-нибудь хрень. Будильник был заведён с расчётом на то, чтобы успеть к двенадцати в кинотеатр «Брест», но мама собралась вызывать бабушке скорую, и я не успевала. Однако, когда я пострадала ерундой и погуляла с собакой, а двенадцать как раз пробило, они передумали, и я поехала в «Матрицу» на час. Когда я подъезжала к метро на маршрутке, подъезды оказались перекрыты, перед «Трамплином» собрался небольшой отряд знакомых со времён выставки пожарных машин, собственно пожарные и толпы зевак у каждого входа. Видимо, всё уже потушили до меня – по асфальту растекались мокрые лужи, но внутрь торгового центра ещё не пускали. В обход добравшись до метро, я загодя приехала в Крылатское, купила билет, обошедшийся мне в 120 рублей, благо маленький зал и не 3D, и до сеанса заглянула в книжный. Зал был практически пуст, населён преимущественно детьми, но они, хвала Магистрам, молчали. Перед показом крутанули очередной тупой микромультик от Warner Brothers про койота и минут 15 рекламы, и началось.
Теперь выросшие на «пушистом» фэнтези («Рэдволл», «Коты-воители») могут поностальгировать на «пернатом»: в свет наверняка скоро выйдут на языке родных осин книжки, по которым сняли «Легенды ночных стражей». У этого полуторачасового, полностью рисованного в компьютерной графике (мульт?)фильма скучный, предсказуемый и неоригинальный сюжет с множеством заимствований и пафосных реплик, в которых с завидной регулярностью упоминается слово «нутро». Зато у него очень красивая картинка с роскошными эффектами замедления, очень красивая музыка и чертовски симпатичные совы с выразительными глазами – совсем как настоящие, порода каждой легко угадывается (а сов я очень люблю, поэтому и пошла именно на этот фильм). Главный герой, сипуха Соран, мечтатель-недотёпа, был похищен из родительского гнезда приспешниками совиного Тёмного Властелина клана «Чистых» – как и полагается, искалеченного и потому скрывающего лицо под маской, и, конечно же, вынашивающего планы реванша после давнего поражения. Часть молодняка злодей с супругой выращивали воинами, часть – зомбировали прямыми лунными лучами и заставляли работать, прочёсывая чужую отрыжку в поисках крупиц волшебного металла. Сбежав, Соран оброс подругой, сычиком-эльфом, и друзьями – кроличьим сычом и серой совой, и вместе с няней-змеёй четвёрка добралась до острова Стражей Га’Хул, управляемого полярными совами (откуда они взялись в районе Австралии, где, судя по тасманийскому дьяволу и ехидне, происходит действие, сама не знаю). Там его взялся обучать Лайз, любитель экстремальных полётов, который высказывает весьма новаторские для детского фэнтези разумные вещи: что герой – это не рыцарь на фоне заката, а покрытый шрамами ветеран, а война – не романтичное приключение, и юнцам там не выжить. Впрочем, Соран здравомыслием пренебрегает и спешит на помощь, оказав, естественно, решающее воздействие на эпическую битву бобра с ослом. В итоге имеем избитые морали о том, что слабак может стать избранным, летающим сквозь огонь и воду, а парламентаризм симпатичнее тоталитаризма. Смотреть, любоваться, ни о чём не задумываясь, отдыхать – рекомендуется, заснуть получится вряд ли, потому что события сменяются очень быстро, детей брать можно – жестокости (да, Снайдер буквально наступил на горло собственной песне) не обнаружено, пошлости – тем паче. В конце концов, со времён «Золотого компаса» и «Чернильного сердца» таких славных сказок, кажется, не снимали, а когда-то ещё снимут?
После фильма я прошлась пешком до дома, зайдя за едой в «Трамплин», где внутри всё ещё нестерпимо воняло палёным. Дома наконец-то кончился кабельный инет (за октябрь я не платила, он работал засчёт переплат), впредь буду сидеть только с Йопты, перетыкивая флэшку из компа в ноут и обратно. Теперь надо бы башку постирать, а впереди ещё мнооого дел)
[466x159]

[214x305]
Удивительно, но проснуться и встать меня сегодня угораздило всего в двенадцать. Грустно, что при этом до дел учебных руки у меня так и не дошли, хотя последние фотки с выпускного я всё-таки довыложила. Опосля обеда, как водится, меня понесло в театр – и не куда-нибудь, а в «Человек», где я с позапрошлого лета не была и, естественно, сперва немного заплутала в переулках Поварской, благо вышла с запасом времени. Администраторша, которая явно меня уже забыла, поприветствовала меня призывом загадать желание, что, если мне не изменяет память, должны делать те, кто впервые приходит в этот театр. Приобретя программку и свежий «Театрал», я вовремя заняла местечко на диване его почитать, ибо со временем в маленький холл набилась толпа народа. Спектакль немного задержали; потом в холле притушили свет, и люди потекли в тёмный зал. Рассаживались едва ли не вслепую, при свете из холла; моё законное место в первом ряду было украшено бумажкой «служебное», чтобы на него не посягнули, ибо у большинства были билеты без мест.
Главные герои пьесы Бодрова и Слуцки «Клопомор», не нарушая общедраматургической традиции, безымянны. Он (Агапов) вызвал её (Горбатова) морить клопов и, представившись миллионером, который вот-вот умрёт от онкологии, преподаёт ей урок теории и практики случайной половой связи. Для авторов, написавших пьесу в девяностые, её основной смысл явно был в том, что «в этой стране жить нельзя», тут даже погода против людей, и надо валить в Америку. Для режиссёра Людмилы Рошкован главнее то, что жить – и любить – можно где угодно, когда угодно и кого угодно. Мелодраматическое, в сущности, действие от нелепого и смешного стремительно переходит к пронзительной трогательности отчаяния, с которым 30-летняя девственница и издёрганный чудак цепляются друг за друга, как за спасательный круг, в шатком подвесном гамаке. Словно они – последние люди на земле, словно это – их последний день жизни, а нескончаемый дождь, бегущий по оконному стеклу, - это начало Всемирного Потопа. В каком-то смысле так оно и есть: идиллия обрывается, обращаясь сумасшедшим, ирреальным фарсом. Его, действительно миллионера, но здорового, убивают на пороге квартиры, его друг (Лямочкин), действительно смертельно больной, только бедный, клянчит инъекции, приносящие недолговременное облегчение, к ней возвращается воображаемая подруга (Соколовская), без которой она пропадёт. Психологизм вывернутого наизнанку, вывихнутого из суставов мира передаётся через фирменную для «Человека» пластику, жесты и мимику, чёткий ритм движений и слов, выверенность интонаций, предельную актёрскую искренность и самоотдачу. Музыка, неотъемлемое действующее лицо, ненавязчиво, но ярко меняет настроения, создаёт атмосферу мрачноватого абсурда, медитативной игры, сновидения. Даже тишина становится более говорящей, чем человеческая речь. Как всегда в этом театре, это короткий (меньше двух часов), но предельно насыщенный самыми разнообразными эмоциями спектакль. Запах аэрозоля, от которого «даже клопы дохнут», неуловимо витает в воздухе, но он неспособен вытравить наших героев из привычной им искусственной, алогичной среды обитания. Потому что «если не привыкнешь – сдохнешь», а третьего не дано.
После спектакля публику удачно отвлекли продажей двух билетов по цене одного на следующие спектакли, так что в закутке с гардеробом и туалетами очередей возникнуть не успело. Прогулявшись до метро, я доехала домой и теперь собираюсь рано лечь спать, чтобы завтра сходить в кино на «Легенду ночных стражей». Прощаюсь до следующей рецензии)

До Дипломный спектакль «кудряшей», студентов-актёров мастерской Кудряшова в ГИТИСе, получивший гран-при IV фестиваля «Твой шанс», со сцены учебного театра перебрался на подмостки ТЦ на Страстном. Это «История мамонта» по тому самому Иванову, до которого у меня так ещё и не дошли руки, хотя рекомендовали уже со всех сторон, по его роману «Географ глобус пропил», тому самому, про который наша препод по русской литературе почему-то сказала, что он мне не понравится. Кусочек жизни «раздолбая» Служкина (Сиротин), который за неимением другой работы пошёл в учителя географии, нашёл общий язык со шпаной-девятиклассниками, зато совершенно оторвался, шаг за шагом, от своих сверстников, бывших одноклассников. Вроде и бытуют одинаково, и воспоминания общие есть, однако и жене, и лучшему другу, и первой школьной любви нужны только «машина, квартира и хрен в пол-аршина», а Служкин, чудак, ещё тянется к теплоте человеческих отношений. Но завязавшийся было роман с ученицей, естественно, оканчивается крахом вместе с карьерой… На сцене множество зримых примет девяностых – от деревянной лакированной картинки на стене и кружки в вишенку до музыкальных хитов с наиболее абсурдными текстами и привязчиво-душевными при этом мотивчиками. Это даёт повод рассматривать Служкина как почти «героя нашего времени» - обладающего непоколебимой невозмутимостью и при этом замечательным чувством юмора (причём шутить он предпочитает в рифму), легко схватывающего новые словечки и правила игры и не пасующего перед трудностями, уважающего себя и других, не дурака напиться, когда окружающий мир не вписывается в рамки понимания. Интеллигент-хулиган, бездельник с колоссальным потенциалом, принципиальный пофигист – сын противоречивой эпохи, которую кто-то зовёт расцветом, а кто-то застоем. Он ничего не изменил в своей судьбе, казалось бы, пассивно плыл по течению, но смог сплотить коллектив очень непростых и разных личностей и, не поучая и не осуждая, научить молодое поколение жизни. А ведь талант учителя – очень редкий, очень важный и один из самых незаметных и недооценённых. К сожалению, не могу судить, сужает ли такое понимание смысл лёгшей в основу книги, равно как и не могу сравнивать сюжеты и раскрытие персонажей, но все три с половиной часа мне было интересно следить за развитием нехитрых событий. Спектакль реалистичен донельзя – метафор и аллюзий в нём нет, как нет и впечатляющих психологических глубин и эмоциональных надрывов, экзистенциальных вопросов бытия и социально-политической злободневности. Он просто честен, искренен и естественен, обладает своим ритмом, атмосферой и каким-то тёплым посылом благодаря органичной актёрской игре, лаконичным многофункциональным декорациям, живой музыке, удачному освещению. В нём растворяешься и живёшь, заражаясь той энергией, которую находит Служкин в туристическом походе и борьбе с непокорной рекой. Про любой студенческий актёрский коллектив неизменно хочется сказать: «ребята – молодцы!» - за сыгранность, любовь к своему делу, молодой энтузиазм и вообще симпатичность. Этот – не исключение: несколько повзрослевшие и возмужавшие «ребята» - почти два десятка ярких индивидуальностей, объёмных, интересных, запоминающихся образов. Служкин Сиротина, фактически не сходящий со сцены на протяжении всего действия, великолепен без лишних слов. «Мамонта» стоит увидеть – его приятно смотреть и приятно вспоминать.
После
[320x186]

Ненавижу и хочу себя настолько, что жажду сама себя изнасиловать.
Сверхконтроль детектед.

Давеча вечером, начав обводить карту на чистовик ручкой, посмотрев новости и Симпсонов, я дисциплинированно отправилась спать, несмотря на то, что теоретически должна была отвыкнуть за каникулы от раннего времени отбоя. Снился редкостный бред, начавшийся с того, что я с мамой и бабушкой ранним туманным утром шла от метро в сторону автобусной остановки. То есть они-то шли, а я впереди трусила на четвереньках с такой лёгкостью, будто ноги у меня отнюдь не были длиннее рук; мне только сильно мешала в передвижении ручка, зажатая в левой ладони, и я периодически зажимала её в зубах, когда редкие прохожие на меня не смотрели. Когда мы дошли до остановки, вскоре подъехал автобус; мы сели в него, совершенно пустой, поехали, и он остановился напротив ДК Зодчие. Мы с мамой вышли, и она сказала мне идти в школу; я недоумённо воззрилась на открывающийся передо мной лабиринт переулков и честно сказала, что сто лет там не была и не помню, куда идти (там, во дворах, действительно была школа, в которой я была только пару раз в жизни во время выборов, но мимо проходила тысячу раз и в реале несомненно нашла бы её). Мама подумала, что я придуриваюсь, но я настаивала, и она наконец показала мне направление; пройдя до конца двора, я снова оказалась на распутье и снова обернулась на маму, а она, хвала Магистрам, продолжавшая ещё стоять на остановке, снова дала мне отмашку. Наконец, я вышла на прямую дорогу, которая в реале вела от метро к моей бывшей школе, и дошла до этой самой школы; я так и не побывала в ней с самого начала этого учебного года, но знала, что она теперь стала розовой, а в моём сне она по-прежнему была зелёной. Только на школьном дворе я спохватилась, что учусь уже в другой школе, позвонила маме и сообщила об этом, но она сказала мне оставаться там; а ещё только тогда я заметила, что идёт дождь – и был этот, казалось бы, самый обычный дождь на фоне самого обычного здания настолько красив, что я принялась его фотографировать. Двор был безлюден, только группки родителей жались поближе к дверям под навесом – видимо, я пришла слишком рано; зато бегал туда-сюда оленёнок ростом с пони и несколько почти таких же крупных собак, с которыми я здоровалась, как со старыми знакомыми, то бишь гладила и чесала за ушами. Оленёнок же сначала от меня шарахался, когда я пыталась и его сфотографировать, но потом я протянула ему руку, и он сам подошёл, обнюхал и позволил себя приласкать; собак же вскоре сманил какой-то парень – он уселся на каком-то холме или сугробе, а они все столпились вокруг него. Постепенно начали стекаться в школу ученики, и вот мимо прошёл, меня не заметив, Паравоз с кем-то мне незнакомым; я подкралась сзади, выпалила что-то громко и весело, но он и на сей раз не обратил на меня внимания, и я, забив на Паравоза, осталась на улице. Ещё спустя некоторое время появились Аня с Вероникой – они-то заметили меня издалека и направились прямиком ко мне с распростёртыми объятиями; на этом сон временно прервался – наверное, прозвенел будильник, на который я не обратила ни малейшего внимания и вернулась в сон, уже войдя в коридор первого этажа. Там сидели Паравоз, Жибек, кажется, Даша, может, ещё кто-то; меня спросили, что я здесь делаю, и я, чувствуя себя несколько глупо с портфелем за плечами, набитом учебниками и тетрадями для другой школы, ответила, что зашла погостить на денёк. Потом было ещё несколько коротких маловразумительных снов, и проснулась я в районе десяти часов, сразу сообразив, что проспала. Позавтракав и пострадав ерундой, провернула уборку (тока я могла разрезать при этом запястье об угол аквариума – теперь похожа на неудавшегося суицидника. А сперва была похожа на вампира, ибо насосалась крови до состояния лёгкого опьянения) и, окончательно отчаявшись найти его в книжных магазинах столицы, отправилась заказывать сборник марвеловских комиксов из редакции. То есть я не к ним, естественно, поехала, а потопала в Сберкассу, заполнила квитанцию, оплатила те 150 рублей, которые с учётом НДС стоит книжка, там же заполнила купон, вырезанный из журнала, и с квитанцией и купоном заявилась на почту. Там я приобрела конверт, засунула в него обе бумажки и, надписав адрес, опустила его в ящик, надеясь, что письмо дойдёт до издательства, а книжка – до меня: всё-таки я считаю почту довольно-таки ненадёжной вещью. Покончив с этим полезным делом, я ещё побродила по магазинам, заплатила за инет, вернулась домой, узнала, что на завтра ничего делать не надо, покопалась со своей картой, зарегалась на трёх дайри-сообществах, посвящённых выращиванию тамагочей с ДрагКейва (ибо, как известно, кто маньяк – тот маньяк во всём), попостила на сообществах, и теперь, когда ещё и пост выложила, чувствую себя бааальшим молодцом. В общем и целом, моя учебная неделя начнётся со вторника – должен же быть у человека послеканикульный отходняк? На этом риторическом вопросе прощаюсь)
[640x210]

[220x519]
Решив вчера до первых зорь перед монитором не засиживаться, я уже в районе полуночи уползла спать и, немного послушав радио, отрубилась. Во сне я оказалась с мамой на Арбате в толпе народа, вроде как на Патрике (согласно опыту, этот день мне ещё добрые полгода будет сниться), и, увидев афишку концерта Мельницы в какой-то музыкальной гостиной на ВДНХ, отпросилась туда. Мама осталась на Арбате, а я вернулась в метро и поехала; добравшись до вышеуказанной станции, я нашла нужное здание, купила билет, уточнила у тётки, продававшей билеты, правильно ли я пришла, и, поскольку пришла рано, посидела-почитала, как давеча в театре, пока не соберётся народ. Когда народ собрался, публика повалила в зал, состоявший из большого заднего сектора и маленького полукруглого сектора перед сценой; моё место было в заднем, и все остальные зрители набились в него, а когда стало ясно, что в передний никто не сядет, все сразу переместились туда, включая меня, и задний сектор опустел, а передний, напротив, заполнился. Начался концерт, рядом со мной откуда-то появилась Ушастая; исполнялись песни только с последнего альбома, который нравится мне не так сильно, как предыдущие, но всё равно было весело, а под конец с потолка посыпались жёлтые цветы, и мы поймали себе по одному. Вернувшись с концерта, всё ещё во сне, я рассказывала маме, как он прошёл, и, чтобы объяснить устройство зала, рисовала сектора на бумажке, после чего проснулась; часы на моей мобилы, будучи не переведёнными в своё время на зимнее время (простите за каламбур), оказались единственными в доме, показывающими правильное время. Позавтракав, я не стала тратить это самое время зря и, наскоро глянув по карте Яндекса, уяснила, что ближе всего от Тишки находится станция Белорусская, и поехала туда. Вышла на поверхность к храму на Бутырском валу, убедилась, что без посторонней помощи дорогу не найду, и далее действовала только согласно туманным указаниям типа «вооон там» и «где-то в той стороне»: прошла под мостом к Белорусскому вокзалу, обогнув его, вышла на Грузинский вал, обросший торговыми палатками и магазинчиками, дотопала до Грузинского же переулка, не то Малого, не то Большого, свернула в него. Вскоре впереди показалась небольшая площадь с возвышавшимся в центре обелиском непонятного назначения, но мне и в голову не пришло, что это был ориентир, и я ещё немного прошагала по Грузинской улице, тоже, кажется, то ли Большой, то ли Малой, пока не увидела на противоположной стороне дороги перпендикулярную улочку с вывеской «Тишинская площадь» и не переместилась на неё. По этой улочке я шагала, пока не вернулась к обелиску, от которого и поворачивала на Грузинскую, только с другой его стороны, и подумала было, что заблудилась, но, пройдя ещё чуть вперёд, заприметила искомую вывеску, возвещающую о Блошином рынке, над входом в большой торговый центр. Стоило мне войти, как на меня накатило ощущение дежа вю: именно там я была в позапрошлом году на выставке кукол и мишек Тедди – а вот и афиша, возвещающая о том, что в этом году эта выставка будет проходить с первого по пятое апреля: стало быть, через неделю надо будет её посетить! А пока я разорилась на билет на вышеуказанную выставку антиквариата, ничтоже сумняшеся поленилась встать в длинную очередь в гардероб, даже после предупреждения охранника о том, что внутри очень жарко, и погрузилась в бесконечные ряды павильонов, сплетающиеся кругами больших и маленьких диаметров с узкими проходами для посетителей. Посетителей было много, они двигались в разных направлениях и расталкивали друг друга в попытках подобраться поближе к прилавкам, витринам и полкам, поэтому на выставке действительно было очень жарко, очень душно и очень тесно, а мне под конец ещё и очень тяжело таскать на себе тяжёлые куртку и торбу мелкими шажочками, постоянно нагибаясь или поднимаясь на цыпочки. Ассортимент выставки не поражал разнообразием: основными товарами были бижутерия, ювелирка и фарфор, у которых толпилось больше всего народу, но были и монеты с марками и открытками, и исторические экспонаты вроде стремян и самоваров, и иконы с картинами, и старинные игрушки и посуда, а также несколько павильонов с восточной экзотикой и с современными дизайнерскими подарками. Сколько бы я ни пыталась просто любоваться всем подряд, как в музее, у меня это получалось недолго: в этом раю для коллекционеров, в котором я по удивительному стечению обстоятельств ни разу раньше не была, я быстро превратилась в такого же коллекционера, как и все прочие, высматривающего только то, что его интересует, а всё остальное равнодушно пропускающее мимо своих глаз. Также сперва я хотела перемещаться от краёв выставочного зала к центру, осматривая сначала левую, затем правую сторону каждого круга, но вскоре заплутала в переходах между ними и стала хаотично метаться, вглядываясь в каждый новый ряд только с одним вопросом: Читать далее...

[336x499]
Вчера вечером я успела всё, что хотела: постирала хаир, навела временный и относительный порядок в ящиках, так и не нашла свою карту метро и нарисовала, в карандаше пока, новую, лучше прежней. А потом посмотрела КВН, а после него – в Закрытом показе фильм по одноимённой Есенинской повести, Яр.
Повесть эту я либо не читала, либо не помню и посему о следовании букве классика говорить не могу. Могу только сравнить с другими фильмами подобного рода, каковые пересмотрела за всю жизнь: это Эйфория, Свои, новый Живи и помни. Яр – такая же первобытная сага о людях, оторванных от цивилизации бескрайними просторами и посреди этих просторов запертых на своём клочке земли, и что бы ни произошло в мире, они не узнают, не изменятся и будут так же, следуя животным инстинктам, спариваться, производить потомство, убивать других и самих себя. Сага без начала, без конца, без смысла, действующая не на разум, а только на органы чувств и лично у меня оставившая впечатление чего-то душного и мутного до тошноты, как переполненная телами баня, показанная в начале, и тупого и сонного, как колыбельная, завершившая фильм. Сага, по мрачной безысходности переплюнувшая все те три примера, которые я привела; но её неразрывное коловращение вне времени и пространства, обросшее, как старая водяная мельница илом, пугающими приметами, обрядами и песнями, и отталкивает, и притягивает одновременно. Если автор фильма хотела показать русалочий морок, пустивший свои нежно удушающие корни в души людей, остающихся, в отличие от нас, частью природы, а не её соседями, то ей это удалось; если она ставила своей целью снять псевдодокументальное кино о деревне накануне революции, то она допустила столько исторических и топографических ляпов, что лучше об этой цели было бы забыть. В любом случае, кино получилось в высшей степени специфическое на очень редкого любителя, но отнюдь не дерьмовое, так что порекомендовать его для расширения кругозора могу всем, не боящимся заснуть при лицезрении практически стабильной картинки.
Затем я посмотрела ещё и пустопорожнее, как всегда, обсуждение и в итоге легла спать в четвёртом часу, а встала в двенадцатом. То, что я читаю Метро 2034 и рисую карту, и то, что я посмотрела фильм по Есенину, причудливо сплелось в последнем из моих коротких снов, в котором я заблудилась на станции метро Константиново. С утра у меня не было хорошей ручки, чтобы начать обводить на чистовик свою карту, посему я, устав страдать ерундой, полюбопытствовала, что задано на понедельник, и от нефиг делать сделала инглиш и русский. Хотела выйти из дому пораньше, соблазнясь ярким солнцем на дворе и намереваясь прогуляться пешком до метро, но закопалась с обедом, с сообществами и забила на эту идею, выйдя вовремя и отправившись, не выпуская из лап томик Метро ни на секунду, на Бутусовскую. Оказавшись там за сорок минут до спектакля, я прогулялась вдоль проспекта до памятника Янке Купале и обратно, после чего вошла в здание малой сцены театра Фоменко; я уже была там однажды, но совершенно её забыла. Там были маленький гардероб, просторное фойе, где я пристроилась на стуле почитать после того, как купила программку, и буфет, куда я не пошла, ибо немного севшие после стирки джинсы пресекали все мои чревоугоднические мысли. Первый звонок я пропустила мимо ушей, со вторым решила, что пора и честь знать, и поднялась в зал, где заняла своё место в районе середины четвёртого ряда правого крыла и только тогда соблаговолила отвлечься от книги и ознакомиться с программкой; о том, чтобы пересесть, не могло быть и речи – зал был набит битком, но поскольку он был маленьким, там с любого места было отлично видно и слышно. И я смотрела и слушала час пятнадцать минут на едином дыхании, без антракта.
Когда хочешь припомнить самое ностальгическое из зарубежной литературной классики, как правило, первой приходит на ум монопьеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» Габриеля Гарсия Маркеса. «Как жаль…» Петра Фоменко поставлена именно по этому знаковому произведению, написанному, конечно же, о любви – о столь свойственной многим женщинам любви к подлецу. А ещё – о последней капле безграничного терпения, приносящей свободу и надежду, о чём-то упущенном в прошлом, причём это что-то, кажется, оттого и дорого, что не сбылось. В этом спектакле только три актёра, но персонажей, сменяющихся на сцене, гораздо больше, и все они, перевоплощающиеся один в другого, - характерны, колоритны, естественны, убедительны. Силами их слов и жестов зримо, ощутимо оживают истории, каждая из которых не таким талантливым драматургом, как Маркес, растянулась бы на несколько томов вместо нескольких минут. Нежность и презрение, смирение и гордость, сила и слабость, смех и горечь плотно сплетаются в единую ткань, так что не замечаешь, где комедия, где трагедия – в точности как в жизни. Остаётся только подчиниться этому Читать далее...

[300x464]
Со вчерашнего дня я была свято уверена, будто сегодня – ещё четверг, а оказалось, что уже пятница. Международный день театра, если верить smsке с поздравлением от Дениса, пришедшей за два часа до того момента, как я соблаговолила оторвать свою тушу от кровати и воззриться на остановившиеся на половине восьмого стрелки часов. И – день, свободный от театра, а, следовательно, открытый для мучительного выбора, где его провести. В итоге, позавтракав, я вышла на свет Божий с книжкой в торбе, добралась до метро и доехала до Партизанской, где первым делом отправилась на вернисаж. Условной мелочёвки за вход на сей раз не содрали; с навесов лавок сыпалась капель, дорогу периодически запруживали лужи, не имевшие обходных путей, но я прогулялась по обоим рядам сувениров – а блошиный рынок ещё не открылся, там только суетились рабочие. Ничего интересного не приглядев, я потопала в обратный путь и завернула в торговый дом АСТ – на втором этаже заглянула в Экспедицию, на третьем, пожидившись угостить себя мороженым, зашла в тамошний Детский мир, обошла все отделы игрушек, кроме детского, покаваилась, попускала слюни над драконами, да и вернулась на улицу. Минуя метро, спустилась в подземный переход, там заглянула в маленький книжный – настолько маленький, что книгами там было забито всё, что только можно, и, видимо, настолько захолустный, что там быстро книг не разбирали, и поэтому там можно было найти практически всё. Практически – потому, что сборника марвеловских комиксов я даже там найти не смогла, зато тихо офигела от обилия там отечественной и даже переводной, включая Блич, Наруто и Магазинчик ужасов, манги: её книжечки стопками, загораживающими одна другую, были свалены на полке и были набиты в ящик, который пришлось бы выгребать полностью до самого дна, чтобы выяснить весь ассортимент. Однако я не стала разоряться на мангу, а прихватила – в хозяйстве пригодится – ЕГЭшный справочник по литературе и продолжила свой путь в парк, вопреки каникулам и дневному времени суток – практически безлюдному. Дневное время, впрочем, клонилось к вечернему, поэтому я ограничилась тем, что описала круг по главной площади парка – ближайшим, обозримым от входа, окрестностям; там было меньше слякоти и больше гололёда, между деревьями всё ещё лежал и не собирающийся таять снег, а по краям клумб возвышались такие же рукотворные сугробы, как и в прошлый раз, когда я там была – 31 декабря. Закруглившись в своём немного ностальгическом обходе, я посредством того же перехода вернулась к метро, зашла в музыкальный магазин Настроение в надежде, что там окажется такой же отдел сувениров, как в Хитзоне в Европарке; и, наконец, спустилась обратно в подземку и в вагоне встретила англичанку, которая без слов напомнила мне о том, что каникулы уже кончаются, а никаких уроков на первую учебную неделю после них я так ещё и не сделала. Доехав, зашла отовариться в Трамплин, пообедала в маршрутке горячими пирожками с яблоком, а дома поджидало громадьё планов, заключающихся отнюдь не в уроках: написать пост, пропалить ленты, попостить по сообществам, подлить фотографий, постирать хаир наконец (а то уже который день с косичкой хожу)… а ещё надо бы навести порядок в ящике с комиксами и заново нарисовать свою карту метро, ибо старая, так и не раскрашенная, бесследно сгинула на просторах квартиры за долгое время с момента своего создания. А завтра – снова театр, неизбежно предвещающий очередную рецензию, поэтому – до встречи.)

Проспав до одиннадцати и пообедав, я сегодня первым делом позвонила в театр на Юго-западе в надежде заказать билеты, ибо, о чём я уже писала, вчера вечером на его сайте появился репертуар на май, но ещё без возможности заказа через инет, но не дозвонилась и снова полезла на сайт. Там появилась новость о том, что продажа билетов в кассе театра начнётся с двух часов, и я незамедлительно сорвалась с места и поехала, ибо Юго-западная как была, так и остаётся далековато от моей родной Молодёги. Приехала, вышла на сторону проспекта, противоположную той, на которую выходила в прошлый раз, естественно, ввиду приступа топографического кретинизма, заплутала, то бишь дошла до другого выхода, поняла, что что-то тут не так, спросила дорогу и только после этого встала на путь истинный, по дороге купив бутылочку черносмородинового ФХ, который около года уже как не пила. Этот путь вскоре привёл меня к театру, где сразу же оправдались худшие мои надежды: несмотря на то, что два часа только-только стукнуло, тесный предбанник театра был до отказа забит людьми, выстроившимися в очередь, которая, в свою очередь, простите за каламбур, скрутилась немыслимой синусоидой; и народ продолжал прибывать и прибывать, так что металлодетектор неистово пищал практически не замолкая. В этой очереди я проторчала примерно полтора часа, успев за это время доперечитать до победного конца Войну и Мир и ознакомиться со всеми рецензиями, вырезанными из газет и журналов и развешенными по стенам в пределах досягаемости, чутко вслушиваясь в разговоры впередистоящих с кассиршей и всё слабее и слабее надеюсь на то, что списку покупок, который я заранее составила, суждено будет сбыться. Однако, хоть и пришлось брать билеты не по запланированному выбору, а по принципу «на что остались дешёвые билеты», частично этот список был куплен, частично заменён другими спектаклями; в итоге я выползла из театра с греющей душу пачечкой из шести билетов, заменившей пачечку денег, которой едва на них хватило (угробила около полутора тысяч). С Юго-западной я вернулась домой, в метро жуя для-ради худо-бедного утоления голода армянский лаваш – чтобы за час пообедать, написать всё вышеизложенное, пропалить ленты и снова исчезнуть за дверью. Вернее, не совсем за час – немного я всё-таки задержалась, посему, когда я доехала до Курской, поднялась на поверхность и взглянула на часы, до начала спектакля оставалось 15 минут. Ужаснувшись, я рванула по Земляному валу, потом по улице Казакова бегом, словно за мной гналась свора голодных вурдалаков, и ворвалась в театр Гоголя достаточно рано, чтобы раздеться, купить программку и войти в зал, но всё-таки позже, чем я когда-либо ранее прибывала в театры. В большом зале этого театра я ещё ни разу не была прежде, и он своими деревянными стенами и балконами и деревянным потолком почему-то живо напомнил мне нижнюю палубу какого-нибудь огромного старинного парусного судна. Моё место было с самого краю восьмого ряда партера, но второй звонок уже прозвенел, и я, оценив некоторые недостатки такой дислокации, переместилась во второй ряд, в самую серёдку, где никто меня не побеспокоил. Прозвучал и третий звонок, но спектакль задерживали, и я, недавно ещё боявшаяся, что не успею до закрытия зала, успела досконально изучить программку и немного почитать прихваченное с собой Метро 2034 (надо будет его, как выражалась моя первая учительница, «обложить», то есть обернуть газетой, а то в торбе мнутся уголки); но вот свет погас, и я переношу ваше внимание со своей персоны на происходящее на сцене.
Безобразная Эльза – это не только общеизвестная песня Крематория, но и финская комедия о дурнушке с плохими манерами, целомудренном книжном черве, которая вдруг решает ради эксперимента влюбить в себя всех под руку попадающихся кавалеров, а в итоге находит свою любовь. Да, сюжет превращения гадкого утёнка в прекрасного лебедя, а Золушки в принцессу – один из самых беспощадно эксплуатируемых, поскольку имеет неизбежный успех у наивной половины человечества. Однако в этой пьесе мне импонирует отнюдь не романтика, а удачный, по-настоящему смешной юмор, который в большинстве случаев заменяют натужной морализаторской серьёзностью, а то и сопливым трагизмом, малюя в мрачных тонах злоключения очередной «Кати Пушкарёвой». Конечно, и юмор может скатиться в дешёвую пошлятину или клишированность, но я после Театрального романа на малой сцене театра Гоголя и не подозревала тамошнюю труппу в чём-либо подобном – и не прогадала: комедия сыграна с отменным качеством, так что лучше и не придумаешь! Глубокой философии, динамичного экшна, напряжённой атмосферы и непредсказуемых поворотов вы от Эльзы, конечно, не дождётесь, зато это отличный способ отдохнуть и зарядиться позитивом – особенно после того, как какой-нибудь другой спектакль загрузит вечными вопросами по самое не хочу. Впрочем, и во всех других случаях я рекомендую вам то, что сегодня видела сама – рекомендую как симпатичную, аппетитную историю. Да и скульптор Пэртти (Артём Цвигун) у них весьма обаятелен – не Читать далее...