«Иди есть уже», - отозвалась кухня, сдувая с газет на комоде пыль, затуманивая коридор. – «Остынет».
За стеной что-то кипело и, шипя, вытекало на электроплиту. За спиной открывалась дверца, выдвигался ящик, откручивалась крышка. Оттуда тянулся аппетитный запах еды, но на входе в ноздри его обрубало чувство гари. Понятно, что нужно было встать и завернуть за угол, где тарелка, но… Отчего-то сегодня, в единственный выходной, хотелось на работу. Кто поймет? Доехать кое-как по дырявому полотну, посигналить охраннику на въезде – и «включиться» до глубокого вечера. Наверное, по-другому он просто не умел, вернее, за…
Когда это было? Что-то вроде полужизни с тех пор прошло. Хах, да, ездить было интересно, спорить до середины ночи с нетрезвым купе о…хоккее? Хм, действительно, о хоккее… Интересно было ходить на концерт, чтоб послушать, а не за компанию, и почитать «Золотого теленка», падая в ковер со смеху под обидевшиеся всхлипывания от «Поющих в терновнике». И купаться в море, ныряя, чтоб только ноги торчали под самый заход евпаторийского солнца, и в момент, когда его крал горизонт, вдыхать… Лететь, ехать, а потом бежать из далекой командировки домой…просто бежать, переходить из строевого шага в наплевательский, здороваться с бабушками-верификаторами и исчезать в подъезде… Время вспять, чтоб не очутиться здесь?
Он встал и отдернул прилипшую к алоэ штору. Внизу беременная кошка перевалилась через бетонный забор и уселась ждать зеленого цвета на светофоре, полизывая переднюю лапу…
«Быстрее, а то не успеем к Таньке». – кухонный вокал под стук ложкой. Или вилкой.
Как же хочется, чтоб пришел кто-то! И не просто пришел, как обычно, на две недели парализовав настроение, сон, желание жить здесь, говорить или молчать, не разрубая головы, а действительно явился. И чтоб сесть с ним и пивом да продырявить ночь задушевными терками… Но к Нам уже давным-давно никто не ходит. Так, чтоб не опасаться плоских натянутых улыбок и зычного «гагага», вечных кислых солений в банках да пары лишних рюмок…
Он провел пальцами по столу и внимательно изучил кончики, привычно отодвинув руку подальше. Зачем вытирать пыль, да? «Выносить сор из избы»…Уже нет смысла.
Он знал, что отправится на кухню, а потом поведет машину к той самой Таньке. Нет смысла задумываться о чувствах и даже нужности, когда тебе под пятьдесят, и вот он – повод благоустраивать то, чего тебе так не хватало тогда, когда ничего не было, а сейчас есть, но не хватает главного; и это – не желание.
…Еще бы успеть на вечерние новости…
--------------------------------------------------
В тарелке была гречневая каша и отбивная из филе, под потолком висели часы, но еще ведь совсем «не время». Вытяжка охотно втягивала густой от копоти спертый воздух, а раковина ломилась от гильз грязной посуды... Она и сегодня была в просаленном зеленом халате из ужасной на ощупь ткани, она засовывала использованный пакетик зеленого чая в морозильник: короткая очередь коричневых капель от которого застыла на линолеуме, рядом с засохшими крошками белого хлеба и какой-то фиолетовой химией, не оттирающейся уже полтора года…
«Сколько можно жрать?» - бросила она из-под
Дырка в голове, прямо во лбу и её неровные границы слоем на слой. Круг в стене, бумажные лучи-занозы дырявого солнца по его краям, не страшные и поролоновым пальцам... Эй ты, тот, Кто сказал, что без принципа "мальчик-девочка" контакт невозможен, глянь на меня сейчас...
Телефон в телефоне, как играющее (-вшее?) радио на кассете давно уже неактуальной прослушки, за которой пустая квартира, следом развалившийся дом, а далее обгоревшие останки откосов и языкастая чернь наружу. Так, изредка прокручивать в ироничной надежде на "белый шум", скоротать полчаса на саундтрек чьего-то прошлого к нему же...а потом заглотать водой из-под крана собственные реагирующие внутренности. Потеря в годах, в многих-многих лентах лет и выуженный из пыльного ящика наобум сюрприз, углубляющийся с каждым оборотом карандаша... На каких инструментах сыгран тот визг в трубку, вероятно, уже мертвому, голосу-помехе на низкой частоте? Можно ли его повторить не в фоне_в_фоне?.. Первый, второй, третий, снова второй планы одного и того же человека... вопрос-лезвие! Мне? да нет, в пустоту..
Вот так глупо сидеть на стуле, вытянув ноги на его подбочeнившегося соседа, растворять лампу в кофе, а потом заглатывать разбеленную жижу, пока еще не съеденные черви копошатся в не надкушенной шаурме. Знаю теперь: это их синхронные предсмертные отчаяния "помЕшат" в международных звонках. Частые-частые мягкие постукивания слышали? вот-вот...
Смотри, я деньги за «Нон-Стоп», пролетающий над считывателем штрих-кодов.
Усмехнись, я дурацкий значок с мочалкой на сумке анорексионного парня.
Глянь, я стартующее «шевроле» в пробке, перед которой бегут двое оглядывающихся.
Вот, я плитка набережной, среди тысяч цоконий ловящая четыре уверенных и остановившихся.
««Внимание, я вспомнившийся силуэт полета слишком симметричной гербовой птицы.»»
Почувствуй, я попытка слова вылететь из /другого/ уха, пресеченная ударом ладони.
Улови, я картины ближайшего будущего на скелете из этого моста, этой реки, этого зиккурата с зеленым шаром и эстафетой фотографирующихся. Я – настоящее его начало, как и вчера.
Слижи меня, я капля на стенке банки.
Взгляни, я желтоглазый пластиковый циклоп на гребне волны, проплывающий мимо.
Вдохни, я невероятно пахнущий конец марта, где приятно пить без алкоголя, стряхивать с себя ветер, одеваться в скорость, а потом резко гасить рывки об стену воздуха. Я – суп из слов, замешанный на высокооктановом бензине, взрывающийся, как тротил даже от маленькой искры желания.
Глотни, я звон упавшей стеклянной бутылки.
Моргни, я звон из сумочки, пронесшейся на длинных ногах мимо.
Проведи рукой, скользни глазами, поведи носом, цокни языком, скомкай, брось…
Обернись, я – шаг в обратном направлении.
Выдохни, я конец intermezzo.
Художник похож на компрессор, надувающий стальные прессы. Те самые, что привыкают к нему, как к кормящей руке или детям, а позже начинают привычкой давить со сторон – тогда и приходит ощущение желания свободы… То есть самозачеркнуться, как одеялом на ночь, хочется, поаукать в горлышках и иголках новые холодные красоты и тапки с крыльями, в которых очень удобно бродить, заряжаясь, по облакам и чаевничать с солнцем… Или просто так закрыться в пустыне и агорафобить, пока не затечешь собственным страхом, как слизью, но временно забыть о вылизанных ударами плитах наковален, на которые обычно навален.
Лазейка из кайфа – в вечной возможности его пресечь - всегда есть, но…вероятно, из-за этого у нас каждый год появляются тысячи нежелательных детей (да, блядь, просто «ртов»). А вслед за ними для баланса слезаю в двухметровые ямы перелюди, решенные своими мирами, «убитые в матрице»… Чересчур сильное чувство авоськи, натянутой экстравагантным презервативом-сеточкой на голову и защищающей от сперматозоидных заноз верных мыслей лучше, чем любой саперский костюм, тот самый, что смахивает на маленький танк.
В чашке с еле теплым эспрессо опасливо убегают по салазкам столичные поезда, а вслед за ними дворники с граблями расчесывают извилины, что за последние дни сбились в хаос да так, казалось, и застыли… На поляне, которой только что вернули девственность, лежит стальной крюк от крана (которым меня вытянули?) на недлинной якорной цепи, уходящей, видимо, к ядру. Чтоб хвататься, улетая в небо. А, может, просто элемент интерьера. Кажется, словно подымет голову шахматным конем из «Алисы», заржет и попытается боднуть острым носом прямо в мягкое лицо…
А... н-нет, все допиваемо и наслаждаемо, даже то, что по определению кончаться или удовлетворять не должно.
Но где же взять лезвие и пару нетрясущихся пальцев, чтобы отделить зароговевшее вещество от простого серого?...
Знаете, что будет происходить этой весной?
Ни-че-го!
А венцом ему/ей станет мой двадцатилетний юбилей.
Сестра показала ему два пальца знаком победы, натянула улыбку и вышла, щелкнув ключом в замке. Он – вот он, здоровый и свежий, на двух собственных ногах, - сейчас плющил нос об весеннее стекло, а оно стекало сквозь пальцы секундами, которые полнее даже невесть откуда взявшего графина с водой... Еще совсем недавно верилось в то, что удастся разглядеть почки вон там, на вишне, прикрывавшей поликогтевыми кистями адское облако под колючей проволокой – вертель провинившихся шипов... Еще немного назад он умолял в трубку привезти батут, хоть полуметровый, но натянутый… Еще совсем чуть-чуть в прошлом хотелось объесть жидкобородую столовую для победы живучести, а потом канатоходно ступить на карниз по ту сторону решеток и вторить гудку поезда... До.
Но при раке взгляда и часов у зеркала цифры просто встревали в мозг, как в масло. Сегодняшний день лишения надежды, орудуя единицей, как копьем, перетек из прошлого в настоящее, а затем снова устарел. 1 год, 1 месяц, 1 день. 22 апреля и 23 марта. Он хмыкнул. «Время расставлять модули» - и улыбнулся так, что оплавились синтетические шторы в отражении.
От долгого голода и молчания жизнь он свел до размера окна и смотрел в него, даже когда глаза или электророллеты были завешены. Он всегда глядел на неё через окна, просто понял это только вот, носом в стекле, за «V» до смерти… До этого он рисовал заоконных монстров с гнилыми клыками, заржавевших механических ангелов, мойщиков с кустистыми усами и вешал рисунки над головой, пока не кончал следующий. После – мял, рвал и съедал старые листы и так до бесконечности, пока длившейся полгода…
«Что же все-таки это за знак? – рассуждал. – Два, пять или победа? Сестра слишком честна и напряжена, чтобы солгать, а я неимоверно хочу жить, чтобы не верить, что скоро сдохну…». А дальше он пускался в мечты обнять жизнь как подушку, чтобы она прошептала «Все хорошо» и легла на плечо… Нежная, пахнущая.
Черт из мозга оказался слишком откровенен – он вскочил на подоконник и унесся...сюда... Он любил резкие движения посреди штиля.
С тех пор, извержен как вулкан и собран, он в Чистилище разума. С сегодня ему предсказано два пальца, хоть голова просила хотя бы четыре, чтобы глазами встретить правду…
Он не смог ни оставить, ни остаться.
«
Оказывается, был вставлен шприц и вдавлен до упора поршень.
Я даже на заметил, если б не холодная капля на шее.
Глаз сверкнул - и вот я уже улыбающееся, счастливое дерьмо... С бесконечной верой в верящих пустоте. Хорошие они...
Приставляю к лицу ладони в надежде вытереть пот – рваные разлагающиеся стигматические дыры с прозрачными искривленными стеклышками в каждой… Сквозь них взгляд наружу – прыжок с разбега в осадки: снег из-под каждого века, снег на кончике ногтя, горизонтальные крупные хлопья, валящие вперед из распахнутой рубашки… Спрятано в свежесостряпанной непогоде…что? Плевать на догадки. Что все-таки?? …Снежные бабы обоих полов до бликов начищают выглаженные пальцами бока. Охуение, раздражение, но не внятная речь.
Простые слова здесь – это когда вырываешь из бока кусок мяса, чиркаешь под ним зажигалкой и бросаешь «на поражение»… А тут он пшикает об мороз и отваливается наземь. /три точки/
Невероятно заебало все, что лежит по команде "Лежать" и сосет по "Соси". Я сам же, Сам Же такой, а зеркала вокруг кривы и тыкают собою в бревна, из-под которых боязливо глядят глазенки, еще недавно бывшие Глазами... Невозможные слепки из людей-говна, обожженные в печке взглядов, но недо-, чтоб не испугать. Ебёт. Буратинки кривыми руками с похмелья, на скорую руку... Спасибо вам, сукам, и гирям по 32 тонны, что плыву серым по серому, лишь иногда и отчасти посягая на красный.
Обязательства, обвязательства, посягательства на ужин мозгом, запах с ладоней после касаний к неземному - рвется и мечется внутри, слишком хорошо и недобро... Для всех. Всего. Найти квартиру на сутки и напиться доской в темноте? Бокалом пива разбить квадратнодвухметровое стекло кафе, лицо, порвать кожу, ткань сидения маршрутки? Дождевое облако?..так близко, как пальцы кукловода...
В надежде на сладкий сон...Второпях и стол исконная пища головы и ее фантазий под "Где бы ты ни был" и... Невозможно. Пиздец! Все еще глубже и хуже! Я не "где бы" - на сковородке, да! ..именно там, блядь! Лопатками. Через поры жиром, текущей подливой, моим соком прут ненависти - по ярлыку на каждого... В новую жизнь - в Не мой вторник.
Обернись - ты тоже на той самой раскаленной плите. Каблуками, которые поедает мой разжижающийся живот.. Да, так легче давить до ничего.
Я маленькая девочка с мешком на голове.
Подчиняюсь - да. Ведите. Носом чую ткани рыжих гор, приставший к подошве клочок газеты, где крупным над главным отмечено "...Будет повешена..." и по три точки разрывами начала и конца в волокнах подожженных самокруток. Дух взглядов еле поглощается, проникает в слизь носа, будто очерчивая невидимый круг из канистры бензина. Есть пламя, опасность,..не деться, не спрятаться, связаны руки, только палец вперед. Указывает в нужную сторону... Доски и скрип. Шерстью в крови с обратной стороны прогремит восход, совсем скоро новоявленное интеллигентное солнце нацепит южно-оранжевые очки, уткнувшись в привычный телевизор постельных сцен и профилактических утренних казней.
..Я маленькая девочка с лицом на голове.
Пить ветер, как фруктовый чай, восхитительно. Обернувшись кометою, ведьмой, не давая глазам прослезиться и стоять на своем, ожидая бессонниц до самой петли - подарка к рано пришедшему совершенноле(т/п)ию. Кем я сейчас не назовусь, с кем внутри не перекинусь парой слов - самописцы пишут, визири фиксируют, глаза едят, и даже наместник и тот поднял правую бровь... Против взгляда движется крабом бетонное небо, свинцовая пирамида, вымытая в глазах, и норовить съесть всех...но почему же я здесь - центр?
Зрачки - ежи - уже впиваются в тянущиеся ладони, волосы парализуют, облизывая, как будто катапульта не вырвет меня из монолита... Как будто, хахаха! Будто расстояние в 30 сантиметров не было доказано многочисленными "полезными" экспериментами!... Темный луч глядящего пальца... Прямо в Тебя.
Я маленькая девочка с очень длинной шеей. (длинношеее)
Рождаю Ваш ужас, всматриваясь в глаза каждому, насколько могу. Я улыбаюсь синими губами, им на двоих 26 лет, прожитых отчасти и не принесших вкусов многих лакомств. Я рекорд, меня запомнят веревками рядов сквозь поле глазастых сорняков. Их смелость. Их руки у паха.
Я громкий смех и горловое бульканье, как гробовой звук, не желающий жалеть и примерять на себя одежды из крестов. Корчу рожи нарочно и бросаю в каждого под невозможным свернутым углом - мне не гнужен воздух, дайте бензин! - пусть дети плачут, взрослые наростят трещины лица, а старики лопнут гнойниками и потонут в промасленных седых усиках...Menschfeind! ......Но я не внезапный грохот прямо в мачту, в змею-косичку. Я - может быть - "спасибо", прибереженное для него.
Я маленькая девочка с обуглившейся пуповиной на лице.
Мы с Прищуренным знаем, что такое Сила Страсти. Она приходит в дом и забирает все самое важное под землю, не делая исключений, не давая насладиться и - как бы Тебе ни хотелось - устать... Там, где мой экстаз поглощает всех, кто боится и потому трусливо отдает себя на съедение, умоляя пощадить...проносится мокро-серая молния...
Я копье в глазу маленькой ведьмы.
....
А я буду смеяться, громко смеяться... "Дальше - тишина", да, Катарсис? Её слишком, через дохуя переливается, пока ты клиньями вбиваешь себе в голову то, что так быть не должно и чем глубже, тем громче... "Дальше - тишина"(с), в которую попадаю через разрываемые перепонки, что повиснут, как забытое белье, натягивая веревки, опуская их, как стареющие жилы... Уже разорваны. стараюсь оглушить голову так, как и уши, но они разделены. Дальше - осознанная тишина. Под видеоряд сломанных на скорости позвоночников.
Улица смахивает на разжеванный и выплюнутый счастливый билет из вчера, светло-коричнево и зеркально затекает в глаза и закрепляется, ввинчивая саморезы событий в выбранную цветовую гамму. Сегодня мало глаголов и прилагательных, но зато полным-полно деепричастий и наречий. Куда бы ни держался путь, он будет омрачен.
Да. Самое неприкрытое уродство лучше всего появляется в любимую погоду под позванивающее в мозг «хаха» из области локтя. Приятная постболь от самого себя. От того «себя», который на многое способен, а не от плетущегося вперед туловища… Лица вокруг будто специально свернуты набекрень, схематично выдавлены в куске искусанного большими челюстями (чтоб голова вместилась) воска и наспех раскрашены гуашью без белила. Может, это смог, смысл бестолкового пути с сумками-гирями по разные стороны позвоночника, реакция на меня? Может, от-зеркал-ивание?...
Свинцовые капли отстучали утром, сейчас они, как подвешенные на разноячеистой трехмерной сетке из лески, бьются в тело с каждым шагом, оставляя вмятинки и токсичные мыслишки... Я сам себя хлещу свинцом. Идя мимо мясополиэтиленовых полей, слабоалкогольных родников, беспроигрышных лотерей с джекпотом «Лох», бетонных змей, ползущих вдоль дорог в бесконечность или ноль… В нос попадает нитка гнили, швом стянувшая дизельный выхлоп стального пса с битком блох; голова теряется в порыве ненависти_на_секунду, мозг сокращается синхронно с сердцем, под 110 ударов в минуту.
Внутренности хотят хоть бы одну пропаханную борозду в наспех выбеленном небе (к чему готовились? К приезду генерала, что ли?), хоть одну неточность, что уведет в глубину, хоть один взгляд, даже из лужи вверх, который бы разрядом сгенерировал сбой... Транс, будто вечно отталкиваюсь от пирса, но ни эффекта, ни возвращения. Мысли – представления о Ничём… Похоже, у всех вокруг та же история о книге с пустыми страницами, которую надо обязательно прочитать и повторить, Ничего не меняя. Или о двух взаимоопровергающих правилах, что нужно беспрекословно соблюдать, иначе – чужак. Глупец.
А на дороге, прямо по центру, чуть поодаль от фарша раздавленной собаки, лежит пластиковое сердце, бьется, выбрасывая на асфальт цементно-серую кровь(?). Вертится *все-таки вертится(с)* и…изуродованное черными волокнами и трещинами, наконец-то останавливается под желтой маршруткой, развозящей декорации в офисы, манекены – в торговые центры, товары – на базары… Резиновый шлёп – и блин, изрыгнув прощальный пузырь, сливается с сырым покрытием.
…С горизонта стартуют ракеты, открывая в литом небе идеально круглые голубые люки. Они без боеголовок, взлетают просто от привычки их запускать. Ведь все взорванное – тут. В убежденной за тебя, меня и вас дымке, скрывающей ровные углы насупленных балконами десятиэтажек.
Луна ждала, потихоньку начиная остывать. Её бублик звал, подмигивая черной дырой посредине, серой синевой она крала все, что попадалось под руки-векторы: у пустынь – желтизну, у земли - волосы, у сов – покой. Слегка прерванная вороньей кляксой, продолжала глазеть, серебря шерсть, подливая топливо в тлеющие глаза, расширяя горизонт, как бы заглушая этим низкий ступ и лязг когтей... Она озвучивала целые веки наших общих воспоминаний, сжигая заживо щедрые жертвоприношения, разгрызая зубами стаи мясо в пыль, взяв за плечи, толкая наземь…
Стволы колосков были спрятаны и мирно посапывали, ожидая дня и новых жертв для себя, плотоядных растительных одноногих стрелков, навечно привязанных всем войском к одной точке – маленькая цепная армия, поляной среди выжженного солнцем ландшафта… Она шла и мимо них тоже, отводя нос от капавшей с переспевших яблок серной кислоты. «Так глупо себя изуродовать? Нееет.»… Сейчас, будучи лидером доброй сотни мускулистых, воинственных, бесстрашных и преданных, готовых идти с ней даже до победного конца (ли?), она оставалась одна. Вечно. В свободные часы, когда никто не видит, не отдаёт честь, не восхищается еще телом исподтишка (хоть не таким свежим, как раньше, но вкусным для любого нормального волка), она, опустив голову, брела вперед, даже не вглядываясь в чернь перед собой – всё было ее, для неё. Хоть сама она терялась в покусываниях по мягкой шерсти…
…Раннеутренний укус за ушком, когда луна, махнув рукой, прыгала за горизонт…укус и провокация слюной с передних клыков. Да, она снова проснулась рядом с ним, он никуда не ушел. Все органы чувств давно встретили день, но глазам еще хотелось притворить её спящей (мертвой) – оттянуть лапу на молодой шее вниз, до упора, и пролежать так, во вспышкообразном экстазе звенящего лесного многоголосья… Но сзади…эх, сзади ведь ожидает каменный профиль, улыбающийся каплями между зубов…
Язык-лезвие протыкал амазонскую шею до щекотки изнутри позвоночника, увеличивая напор с каждым разом. Так, что она непроизвольно провернулась в объятиях и сильно укусила его в плечо… Его ночные глаза в любое время суток… Да, потом был (был? был!) волчий танец, прыжки через голову, сумасшедшая чехарда молодости и красоты в самом мощном понимании – где они срастаются с Любовью и Вместе… Утренняя охота под красным рассветом и полное уединение, облизывая кроличью кровь с губ друг друга. Леса так мало, а неба всё больше. И они – микростая – без планов, без правил.
«Да, потом он, пьяный от плоти и юношества, хотел схватить зубами луну!.. Да, он продырявил её… и вниз… Не спорю, это прошлое, в котором так и не нашли тела, побоявшись искать, и, возможно… Но многометровые останки древней двуного цивилизации – это слишком смертельно… Даже для самой важной части молодости, для ее выстрела… да…»
Она подбросила голову с взглядом на бублик луны, который светил все оттуда же, значит, она пришла всё туда же. Дыра, показалось, сиротливо отвернулась, узнав соучастницу своего нежеланного появления На Свет.
«Причины и пределы – поздно. Название, имена, вечно_теплый_и_мокрый_нос_по_ветру, амазонская хватка в курениях самосжигающихся деревьев – теперь, но плевать… Опостывший антураж и свет ночи, лампа подкрашенной голубым луны, сменившей, говорят, обезумевшее когда-то солнце… Ходьба по пеплу, по истлевшей грязи, и даже дыра все на том же месте. Что ни день – то старость.