Итальянская сахарная

    Портфелев всем своим видом предвкушал. Его лоснящееся лицо покрыла мечтательная полуулыбка, а огромный, не помещавшийся под пиджаком живот меленько дрожал. Дожидаясь своей очереди, Портфелев не сводил глаз с сочных дымящихся булочек, выложенных за стеклом. Выбор был сделан: «Итальянская сахарная булка», непременно она! Властно, даже надменно лежала она, попирая румяными боками своих соседок. В ней чувствовалась сила, и Портфелев неминуемо должен был уступить этой силе.

    Перед ним в очереди стояло только два человека, а Портфелеву уже нетерпелось: он притоптывал ногами, он причмокивал губами. Наконец место у прилавка освободилось, он бросил в окошко деньги, прошептал с вожделением: «Итальянскую сахарную!» - и, нежно взяв булку, тёплую, мягкую, вышел из магазина.

    Он ликовал! Он полюбил в этот момент всё что ни есть на Земле: и прохожих, и работу свою и даже свою жену! Он улыбался, он тянул плохо слушающуюся руку с булкой ко рту.

    Решив убедиться, что ему никто не сможет помешать, Портфелев оглянулся. Ох, зачем он это сделал! Слева от себя он увидел Петра Ивановича Ларнуа. То есть Портфелев, конечно, не знал, что этого господина зовут Пётр Иванович Ларнуа, но того звали именно так.

    Пётр Иванович был одет не как порядочный человек, то есть как попало, но умное выражение лица его невольно привлекало внимание каждого, хоть мельком на него взглянувшего.

    И вот на этом умном лице Портфелев прочёл осуждение. Охота вкушать булочку сразу пропала; самолюбие, было задремавшее, проснулось, выскочило из своего убежища и бросилось колотить в двери соседям своим – заносчивости, глупости и гневу.

    – Что?! – рявкнул Портфелев.

   – Нет, что вы! Ничего. Такое большое, огромное ничего, – ехидно отвечал Пётр Иванович, недвусмысленно посмотрев на бочкообразный живот Портфелева.

    – Куда это вы смотрите? – распалялся тот. – Я работаю, тружусь на благо Отечества, всего себя, можно сказать, отдаю работе, и вот нашёл  минутку, чтобы подкрепить немного свои силы, а тут стоите вы и так на меня смотрите! Чего это бы уставились на мой живот? Да, я, можно сказать, человек в теле, но это отнюдь не означает, что я плохой работник! Я настолько замотан делами, что, можно сказать, у меня просто нет времени следить за собой!

    – Не жирное ваше тело омерзительно мне, – сухо сказал Пётр Иванович, – а ваша ожиревшая душа.

    Портфелев замер и пошёл багровыми пятнами.

    – Извольте пояснить, – выдавил он.

    – Изволю. Я ещё в магазине обратил на вас внимание, и кое-какие мысли пришли мне в голову. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы человек чёрствый и ленивый. Да, возможно, вы трудитесь с утра до вечера, но делаете вы это потому лишь, что ваш начальник вам это приказывает. Но выполняете ли вы что-нибудь сверх ваших обязанностей? Входите ли в положение людей, обращающихся к вам, оказываете ли им посильную помощь? Признаётесь самому себе: нет! В чём тогда ценность вашей работы? Печати всякий ставить может, куда сложнее деятельное участие в судьбе людей, желание сделать для них всё что в ваших силах! Это сложно, но необходимо!

    Потом, вот ваша семья. Жена-то, думаю, имеется? А детишки? Двое, трое? Так и представляю: бегают ребятишки по дому, играют, смеются, тут приходит отец, все замирают, вытягиваются во фронт. Вы им с порога: «Уроки сделали? Опять двойки принесли?» И хрясь, хрясь подзатыльники. Ребятки чуть не ревут, вы же мимо них – на кухню: «Жена, ужин давай!» Признайтесь, скажите по совести, разве не так бывает? Вот они – чёрствость, леность!

    Пока Пётр Иванович холодно, резко всё это высказывал, над головой его появилось даже нечто вроде светящегося ореола. Портфелев стоял живым столбом и молчал. Но глаза, глаза его! В них развёртывался такой спектакль, что впору было бы звать зрителей. От первоначальной злобы оторванного от любимого дела человека через удивление к стыду, настоящему стыду – вот что происходило в глазах Портфелева. Он слабо, как-то неуверенно спросил:

    – И что же мне делать?

    – Спасибо, что спросили! Я не зря начал с ожиревшей вашей души. От неё все беды. Вы успокоились, успокоились очень давно. Я не виню только вас в этом: известную пагубную роль играют воспитание, среда. Вы, может быть, и сами не поняли, что разжирели. В теле это видно, а в душе – поди разбери. Но именно от тела, от неподвижности, покоя его, душа обретает такие же свойства. Слышите, от тела! Одно следует за другим.

    Поэтому вот что я вам скажу: для начала, не ешьте эту булку. Сожмите волю в кулак и не ешьте. Отнесите детишкам своим. Хотя нет, отдайте лучше мне: а то ведь, верно, не удержитесь, поддадитесь искушению по дороге домой, и вся беседа наша пойдёт прахом. Ну же, чего вы ждёте?

    Вконец сникший Портфелев отдал тёплую ещё булку и грустно взглянул на Петра Ивановича. С тем произошла удивительная перемена: вся строгость вмиг исчезла с лица, осталось одно только умное выражение. И вдруг он расхохотался!

    – Да вы просто идиот! Нельзя же верить всему, что вам говорят! Спасибо за булку! – воскликнул Пётр Иванович, резко развернулся и побежал, на ходу отхватывая от булки изрядные куски.