Иногда хочется открыть дверь, которая стоит на острове, посреди реки. Потоки воды бурлят, пенятся, омывают и уносят всё, что бы ни прибило к берегу. Не хочется задаваться только вопросом «Откуда эта дверь?»…

Руки. По рукам бегут реки муравьёв. Они щекочут, они оставляют ощущение «шуршащего» на коже. «Шуршащего» - как события, а даже не ощущения. Здесь и собор Парижской Богоматери, и откровенная гениальность Гюго, и прохлада колыбели. Колыбели для кошки, если Вы понимаете, о чём это я. И в то же время – этот спёртый воздух комнаты где-то на задворках Москвы, в доме, вжавшемся в МКАД.

Пить. Кровь. А лучше кислоту муравьёв. В детстве, когда мы гуляли вдоль прудов, вдоль трассы, в хвойном… нет, в заваленном хвоёй лесопарке, мы втыкали в муравейники очищенные от коры палочки рябин-кустарников, доставали их оттуда спустя какое-то время и слизывали кислоту.

И тут же возникают вдоль рек жёлтый, височно-чахоточные стены Петербурга и петля на внутренней стороне пальто. Для топора. В России всё происходит «для топора», здесь иначе не бывает. Это, кстати, странно. Ты смотришь на XVIII-XIX века, на революцию во Франции, и на то, как русские доблестно с ней боролись. И не знаешь, радоваться ли Аустерлицу или нет. Но то дела всё минувшие. Потом мы строили социализм. Вроде как, искупили вину.

Тут ты ловишь одного муравья в захлопывающуюся ладонь, потому что село солнце. А ладонь – это тот же цветок, только в продолжении руки человека. На следующее утро снова … внимание! … восходит Солнце! И ладонь разжимается – из неё вылетает пчела, стрекозиной раскраски. И начинает жужжать. Начинаешь танцевать. Танец шампанского, сдобренного водкой.

Но ничего, это не «пьяный угар». Это даже не омерзительное самозабвение, потерявшее равновесие, ощущение пространства. Нас так тошнит от таких людей! Нет, это приличное, куплено алкоголем, ощущение свободы и безмятежности. Бросьте! Даже не представляйте их пьяными, вы не увидите этого, не почувствуете. Они также пьяны как я, отвечающий через полтора часа: «Да, пил! Не похоже?»

Здесь в кругу, у костра, образованного водными потоками, стоит лондонец. Он курит свою трубку. Он похож на Шерлока Холмса из «Приключений Шерлока Холмса и Доктора Ватсона». Он даже бесшумно играет на скрипке, только вот кончики пальцев у него покрыты белой пудрой. Это кокаин, кажется?

А вот это гордый афинянин, который не знает, что он горд, потому что гордость изобрели много позже – в христианские времена. Чтобы быть смиренными. Он просто смотрит сквозь огонь и воду. Он видит смерть, но видит её без волнения, без спринта холодка вдоль позвоночника. Он спокоен. Он счастлив, насколько может быть счастлив гордый человек, обречённый на смерть, но не подозревающий ни о существовании гордости, ни о трепете перед смертью. С изобретением «смирения» мы изобрели и страх смерти. Мы дёшево себя продали, сказав, что наша жизнь имеет цену. Его жизнь не стоит и гроша, а потому бесценна.

Рядом с греком должен бы стоять римлянин, но к нам пришёл парижанин. Он пьёт вино, разбавленное. Где-то за рекой смеётся немец. Но это ничего, что парижане пьют разбавленное вино, они его так часто разбавляли кровью, что мы даже не посмотрим на молодого немца. Немцы. Немцы молоды, немцы – они почти как американцы. Что у них есть? Гёте. И философия. Но если сложить Гёте, Шиллера, других поэтов с немецкой философией, то получится, что у них нет ничего. А потому они смеются над парижанами, пьющими разбавленное вино, когда они не проливают кровь.

Но кому это, право, интересно? Конвульсия, ещё одна. Выкидыш! Простите, проблеваться муравьиной кислотой – необычное состояние. В таком состоянии лучше всего, тоньше всего слышишь звуки потоки. Урчание, которое пробегает под скулами по сонной артерии и дальше к нервам.

Что в итоге? Взгляд к Солнцу, которого уже нет. Но взамен есть утыканное дырами-звёздами небо. Карта путешествий для мечтателя или «Странника по звёздам».

Кстати, Вы не читали «Странника по звёздам»?