Я возвращаюсь в самолёт. Он продолжает лететь сквозь облака и солнечный свет, возносясь в пространство, где не бывает тени. Здесь днём всегда светит солнце, а ночью – луна. Здесь не идут дожди, не бывает снег, но чертовски холодно, поэтому я всё же спускаюсь. В Мюнхене день тёплый, а кофе горячий. В огромном окне бара отражается всё тот же, но уже держащий прямо спину, уже оборачивающийся и с интересом разглядывающий других людей. Итальянцы, немцы, французы, англичане – у них есть огромная родина, с миллионами говорящих на их языке, с таким же менталитетом. Вряд ли большие народы чувствуют себя так одиноко, как это чувствует человек, дважды родившийся в чужой стране. Услышать русский или латышский в аэропорту – всё то же, что какой-либо другой – ничего. Я пью кофе и испытываю куда больше любви и привязанности к своей чашке, чем ко всем латвийцам, разбросанным по европейским аэропортам. У кофе есть вкус и тепло, больше не надо ничего.

В Италию летают через Альпы.
В Италию летают на самолётах с пропеллерами.
В самолётах с пропеллерами кормят мороженным.
«Пропеллер» - очень смешное слово, когда в четвёртый раз пытаешься правильно его напечатать. 3 раза у меня получился «пропеддер».

Если есть отличие между русскими и итальянцами, то это из-за количества солнечных дней в году. В Москве, например, солнце выглядывает из-за туч только, когда отворачиваешься от окна. В Италии солнце должно светить постоянно, потому багаж забрать из аэропорта никак нельзя. Багаж застревает на каждой тележке, у каждого грузчика, потому что всем есть что обсудить. Все хвастаются отдыхом под средиземноморским солнцем. Багаж надо ждать полтора часа.

А при выходе из аэропорта меня встретил густой туман, заходящее солнце, пустая дорога до причала. «Катер ушёл, следующий будет через час, пожалуйста, подождите». Сырость забирается под плащ, напитывает влагой рубашку, обволакивает тело, заставляет съёжиться и пожалеть о приезде. Дома всё-таки было теплее.

Сырость.

Венецианской сырости можно посвятить отдельную книгу – даже исследование. Она повсюду. Она как рождественское настроение – не оставляет ни одного человека обделённым. Сырость есть в аэропорту, она усиливается на пристани, откуда отходят катера в город, она царит в самой Венеции. Первые часы мне казалось, что венецианцы живут за её счёт. Сырость заставляет вас выпить на площади Сан-Марко глинтвейн, а затем подняться на часовую башню, чтобы, спуститься с неё через полчаса, и помчаться на поиски горячего кофе и тёплого свитера. Сырость одевает и кормит туристов, сырость их раздевает. Но всё же я вру, говоря, что сырость дружит с венецианцами. Все те продавцы и официанты – китайцы – которых я встречал на улицах, совершенно не похожи на потомков бравых купцов, изловчившихся вывезти даже символ своего города у незадачливых византийцев.