[485x660]Он был странным человеком – совершенно не верил в людей, не верил людям, он наперёд знал, что от жизни нечего ждать. Его действительность была изрытой ржавчиной, была пустынно сухой и горькой на вкус как ржа. Стоило ему оглядеться, стоило выйти на улицу – он надевал маску пожирателя чужих душ. Всё человеческое, с чем ему приходилось сталкиваться, он осмеивал, как делает калека, навсегда лишившийся возможности ходить. Вера, господь бог, любовь, дружба – для него всё это значило лишь ещё один повод к шутке – едкой, разъедающей чужие души в его и других глазах. Вся история человечества сводилась для него в торжество человека над зверем – человека, потому что лишь человеку присуща глупость, обман и жестокость. Звери в его глазах были куда более человечны, ангелы на его небесах были больше зверьми, чем людьми.

В глубине души он был добр. В глубине души когда-то в детстве он верил в какую-то осознанность, с которой проходит жизнь. Потерянный рай – потерянные на заре человечества чистота и доброта – зеркальное отражение детства, которое для каждого не проходит бесследно. Для него оно было прямой дорогой в ад. В ад по эту сторону могилы, в ад, который порастает зелёной травкой на могилах недавно погребённых. Адом для него было царство живых. Но он плакал в кинотеатре на заднем ряду, когда показывали сказки, где добро, отважное и беззащитное волшебным образом побеждало зло.

В его языке было столько яда, что каждый раз, отравляя других, он отравлял себя. Он, конечно, любил близких людей, но эта любовь давалась ему с трудом. Чем ближе он знал людей, тем сильнее видел их несоответствие с идеалами. Он ненавидел человечество, но его привлекали незнакомцы, потому что в первую встречу они не успевали ему наскучить. Он не прощал тех, с кем встречался второй раз.

Люди думали, он их ненавидит. Он страдал. Его боль, сжигавшая изнутри душу и сердце, дышали жаром на подходивших к нему близко людей. Но люди, эгоистичные люди, привыкшие во всём видеть себя, чувствовали лишь обращённую к ним ядовитую усмешку – слишком ядовитую, чтобы её сравнивать с греческой – предсмертной улыбкой погибающих, с которой они сходили в воды Стикса.

Он был сосудом, наполненным человеческим ядом. Он, загнанный зверь, ненавидел в себе человека!