Вдруг он заметил, что она плачет.
- Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь, Равик?
- Я и так спрашивал тебя слишком много. Разве ты не сказала этого сама?
- Сейчас я говорю совсем о другом.
- Мне не о чем спрашивать.
- Тебе не интересно узнать, что произошло со мной за это время?
- С тобой ничего не произошло.
Она удивленно вскинула голову.
- За кого ты меня принимаешь, Жоан? - сказал он. - Посмотри лучше в окно, на небе сплошь - багрянец, золото и синева... Разве солнце спрашивает, какая вчера была погода? Идет ли война в Китае или Испании? Сколько тысяч людей родилось или умерло в эту минуту? Солнце восходит - и все тут. А ты хочешь, чтобы я спрашивал! Твои плечи, как бронза, под его лучами, а я еще должен о чем-то тебя спрашивать? В красном свете зари твои глаза, как море древних греков, фиолетовое и виноцветное, а я должен интересоваться бог весть чем? Ты со мной, а я, как глупец, должен ворошить увядшие листья прошлого? За кого ты меня принимаешь, Жоан?
Она отерла слезы.
- Давно я уже не слышала таких слов.
- Значит, тебя окружали не люди, а истуканы. Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Все прочее - ложь.
Она спала, обняв его так крепко, словно хотела удержать навсегда. Она спала глубоким сном, и он чувствовал на своей грудиее легкое, ровное дыхание. Он уснул не сразу. Отель пробуждался. Шумела вода в кранах, хлопали двери, снизу доносился кашель эмигранта Визенхофа. Обняв рукой плечи Жоан, Равик чувствовал дремотное тепло ее кожи, а когда поворачивал голову, видел ее безмятежно преданное, чистое, как сама невинность, лицо. Боготворить или оставлять, подумал он. Громкие слова. У кого бы хватило на это сил? Да и кто бы захотел это сделать?

[570x301]